Глава 3 ДЕРЖИТЕСЬ В СТОРОНЕ ОТ НАШИХ ВИНТОВ!

Глава 3

ДЕРЖИТЕСЬ В СТОРОНЕ ОТ НАШИХ ВИНТОВ!

Наступил март 1940 года. Шла третья неделя месяца, и день выдался дьявольски холодным. Кильский канал был покрыт льдом, берег оставался белым от снега. Шел последний месяц казавшейся бесконечной зимы, прелюдия первой военной весны. Миру осталось только шестнадцать дней до того, как оглушительный гром конфликта нарушит тишину «странной войны»,[7] предвещая грядущие кровопролития.

22 марта. В устье Эльбы показалась плавбаза. Две трубы, окрашенный в серый цвет корпус, носовые и кормовые орудия, флаг на корме.

24 марта. У Зюдерпипа стоит на якоре норвежский сухогруз. Одна труба, окрашенный в зеленый цвет корпус, ослепительно белая надстройка, желтый карантинный флаг.

9 апреля. Мимо Бергена прошло русское вспомогательное судно. Серп и молот на надстройке, красная звезда на крышке второго трюма, надпись на кормовом подзоре: «Остерегайтесь наших винтов».

Мы надеялись, что Королевский ВМФ поймет намек!

Только мы и пославшие нас люди знали, что немец, норвежец и русский – это один и тот же корабль – рейдер «Атлантис». Ему предстояло прорвать блокаду и двигаться на север для выполнения своей миссии – нападения на морские коммуникации противника.

В Киле мы довели до совершенства все детали маскарада, набросили на спину старого волка овечью шкуру и спрятали его острые зубы под трехслойной маской.

Шесть 5,9-дюймовых орудий, четыре торпедных аппарата, пушки, пулеметы и запас мин.

Таково было вооружение нашего рейдера, «скобяные изделия», которые 8000-тонный сухогруз должен был не только перевезти, но и как следует спрятать, причем спрятать так, чтобы их можно было достать и привести в рабочее состояние в течение нескольких секунд.

Но как вырваться на свободу? Рогге всегда повторял, что это будет самой серьезной проблемой нашего похода, главной головной болью. Прежде всего следовало попасть на океанские просторы. «В море полно места, независимо от того, есть самолеты или нет, и мы сможем хорошо поработать». Но вначале, во время прохождения через блокаду, нам всем следует показать, на что мы способны, и обеспечить безупречную маскировку. У наших берегов сосредоточены мощные силы противника, его разведка работает превосходно, и мы должны рассчитывать на то, что он обладает большим объемом информации. Начало. Это действительно была сложнейшая проблема, ведь нам предстояло пройти через водное пространство, плотно патрулируемое и кораблями, и самолетами англичан, и даже на базе мы не скрыты от их воздушной разведки. В случае перехвата в Северном море на стороне англичан будут все преимущества, а у нас не останется ни единого шанса. Поэтому, сказал Рогге, нашим главным оружием должна стать маскировка. Мы должны превзойти ловкостью змею и смелостью волка.

Моряк в рабочем комбинезоне аккуратно вывел адрес на большой упаковочной клети. Выпрямившись, он взглянул на результат своей работы с удовлетворением мастерового, хорошо знающего свое дело, и пристроил рядом внушительного вида ярлык.

Я с интересом наблюдал за ним.

– По-моему, – сказал он, ухмыльнувшись, – выглядит достаточно достоверно.

Что находилось внутри? Тяжелый пулемет, готовый открыть огонь в тот момент, когда упадут деревянные стенки.

На ярлыке значится… скоропортящийся продукт. Символично, не правда ли?

Жизнь – забавная пьеса, и я в ней играю не самую незаметную роль.

Палуба была «фальшивой», своеобразной крышкой, скрывающей четыре 5,9-дюймовых орудия, чтобы их нельзя было разглядеть с воздуха. Корпус в этом месте был двойным, иначе говоря, имелись стены, чтобы защитить те же орудия от нескромных взглядов с моря. Даже с набережной невозможно было различить, не напрягая зрение, стыки откидных листов, за которыми они скрывались, а система противовесов позволяла убрать маскировку за две секунды и уже через пять секунд открыть огонь.

В корме в огромном ящике с ярлыком «промышленное оборудование» стояло пятое тяжелое орудие, а шестое было замаскировано под палубный кран. Удивительно, действительно удивительно, как много можно сделать, имея чуть-чуть проволоки, краски, богатое воображение и внимание к деталям. Кран внешне ничем не отличался от настоящего крана. А на ящике значилось имя грузополучателя и вся остальная информация, обычно наносимая при маркировке грузового места.

Да, овечья шкура у «Атлантиса» была весьма качественная – от дальномера, замаскированного под емкость для воды, до трюма, где прятался гидросамолет. Потребовался бы острый глаз, недюжинное воображение и крайне неудачное для нас стечение обстоятельств, чтобы заметить на наших мачтах, на фоне звездного неба выглядевших совершенно обычными мачтами торгового судна, наблюдательные посты. Посредством специальных перископических приборов наши наблюдатели, сидящие в специальных люльках, могут заметить противника на расстоянии 20 миль.

Таким образом, «Атлантис» получал весомое преимущество: возможность видеть, оставаясь невидимым. Мы могли заметить потенциальную добычу или, наоборот, охотника, держась за линией горизонта.

Отрывки из моего дневника.

«10 января. „Гольденфельс“ уже давно приказал долго жить, и отныне мы являемся очень респектабельной плавбазой, стоящей на якоре на территории военно-морской верфи в Киле. Чтобы ликвидировать все остатки своего торгового прошлого, нам потребовалась вторая дымовая труба, сооруженная из дерева и полотна, и несколько вполне убедительно выглядящих „орудий“. Эти самодельные полотняно-деревянные шедевры весьма удачно маскировали нашу истинную сущность, а чтобы скрыть наше намерение снова вернуться в исходное состояние гражданского судна, „ящики с грузом“, в свою очередь, были надежно замаскированы. Временами даже нам было трудно отличить реальность от фикции.

Январь. Прибыл адмирал с инспекцией. Был изрядно впечатлен. Сказал, что не смог отличить нас от настоящей плавбазы. Даже с 10 метров! Мы, конечно, довольны, но не вполне уверены, что похвала не преувеличена. Удивительно, как тяжелые военно-морские прожектора на поперечных балках могут придать судну военный вид.

31 января. Нам оказана большая честь. Сам гросс-адмирал Редер прибыл из Берлина, чтобы пожелать нам удачного плавания. Подарил нам роскошное издание „Директив и распоряжений“. Украшено по первому разряду. Дорогая красная кожа, золотое тиснение – все это для нас. Четыре слова были выделены особым шрифтом: вы никогда не сдадитесь.

28 февраля. Прощание главнокомандующего 31 января оказалось явно преждевременным. Мы все еще здесь. И похоже, здесь и останемся. „Что ты сделал для отечества? Мерз в Киле“».

Зима обрушилась на «Атлантис», словно насмехаясь над усилиями команды и планами капитана. Рогге, первоначально планировавший выйти в ноябре, когда можно было использовать в качестве дополнительного преимущества полярную ночь, очень нервничал из-за дополнительных задержек, вызванных природными условиями, добавившихся к простоям по вине властей.

Лед схватил корпус судна корявыми холодными пальцами, мириадами сталактитов свисал с такелажа и надстройки, лежал сверкающим покрывалом на набережной. Рогге уже ненавидел зрелище белой монотонной береговой линии, покрытых сугробами причалов, черных и неподвижных кранов.

На северном солнце все окружающее казалось бело-голубым. Лед обжигал и обдирал в кровь руки матросов, очищающих от него снасти, а их хриплые голоса далеко разносились над замерзшей бухтой. Восточные ветра обрушивались на неподвижное судно, принося с собой снег и крупу, валя с ног моряков, пробирающихся по жидкой слякоти палубы, и промораживая их до костей. Все шло не так, как хотелось бы. Холод заморозил клапаны торпед, а лед сделал невозможным буксировку мишеней, а следовательно, и учебные стрельбы. Кроме того, Рогге чувствовал, что временами происходит утечка информации, и бывали случаи, когда терпение некоторых офицеров лопалось, когда им приходилось сталкиваться с напыщенностью и самодовольным безразличием береговых «воинов», главным оружием которых являлся карандаш.

Необходимо, сказал Рогге, чтобы на «Атлантисе» появился телефон. Я с энтузиазмом согласился. Ближайшая будка была довольно далеко от судна, и, если нам требовалось сделать официальный звонок, а такая необходимость возникала несколько раз в день, офицеру рейдера (обычно это был я) приходилось устраивать спринт на 200 метров сквозь метель и пристраиваться в хвост очереди.

Но когда я обратился к соответствующему служащему, расположившемуся в удобном обогреваемом помещении на набережной, с просьбой позаимствовать один из их двадцати (!) телефонов, создалось впечатление, что наступил конец света.

– Невозможно! Это совершенно невозможно! – возмущенно заявил он. – Мои телефоны необходимы для очень важной работы.

– Но тот, о котором я говорю, стоит в подвале, – запротестовал я, – где, насколько мне известно, находится центральная котельная. Разве не так?

– Всеми телефонами, – ответил он, раздувшись от сознания собственной важности, – распоряжаюсь я. Вам придется поискать где-нибудь в другом месте, лейтенант.

Я так и сделал. Наши жалобы в адмиралтейство привели к тому, что мой толстый знакомец испытал самое серьезное потрясение в своей жизни. Ему позвонили из самого Берлина! И мы получили телефон.

За шесть недель нашего пребывания в Киле я получил двести восемьдесят пять совершенно секретных документов для изучения, ознакомления или ответа. Бумажная война велась с превеликим энтузиазмом.

Маскировочные приспособления, необходимые для нашего прорыва через блокаду, были приготовлены за много недель вперед. Мы надеялись, что «Гольденфельс» уже окончательно похоронен, но существовала возможность прохождения «рутинного» доклада вражеской разведки об отходе плавбазы из Киля, а сложить два и два вовсе не трудно. Поэтому мы решили организовать двойной блеф. Сначала «Атлантис» покажется в роли плавбазы в разных частях побережья, а потом появится к северу от Куксхафена в облике норвежского сухогруза. Но даже ожидая последнего приказа на выход, с него будут передавать в Киль информацию, используя кодовые сигналы плавбазы. Таким образом, запрашивая буксиры или доковые мощности для ремонта, сообщая о прохождении канала такого-то числа в такое-то время и ведя подобные переговоры, мы имели целью не только убедить англичан в том, что плавбаза обязательно вернется, но и старались обезопасить себя от маловероятной, но вовсе не являющейся невозможной утечки информации от своих же военно-морских властей. Заранее рассчитывая на успех таких манипуляций, мы все же сознавали опасность того, что погода может заставить нас провести несколько суток вдали от берега, и тогда англичане могут заинтересоваться странным норвежским судном и его повторным появлением на севере. Что делать? И какой должна быть наша окончательная маскировка в решающий момент прохождения блокады? Решение Рогге использовать русский флаг потрясло нас своей наглостью.

Русские, объяснил он, всегда были самым скрытным народом, имели обыкновение отправлять свои суда куда хотят без предварительного уведомления, и поэтому при их идентификации нередко возникали трудности. Также командир учел определенные трения, существовавшие между Англией и Советами, в результате которых представлялось маловероятным, что командир британского военного корабля рискнет принять слишком суровые меры для остановки русского судна на основании одних только смутных подозрений. Были и другие преимущества, добавил Рогге.

– Советские порты избавлены от любопытных глаз, поэтому англичане вряд ли сумеют быстро установить, где находится «оригинал». Да и языковой барьер никто не отменял… Интересно, – усмехнулся Рогге, – сколько англичан так и не смогли его преодолеть.

Разобравшись в планах командира, мы горячо одобрили его намерения, однако санкция Берлина была дана с большой неохотой. В это время на Вильгельмштрассе старались не раздражать русских, и, попросив советский военно-морской флаг, Рогге получил его только при условии, что передача будет произведена в условиях абсолютной секретности. Флаг, завернутый в большое количество упаковочной бумаги и тщательно увязанный, будет отправлен начальнику штаба командования Балтийским флотом (адмиралу), который передаст посылку Рогге лично в руки.

Такие предосторожности вполне устраивали командира «Атлантиса», который тоже, правда, отнюдь не по политическим мотивам, желал избежать огласки. Когда же долгожданная посылка в конце концов, с большим опозданием, прибыла, она прошла через обычную корабельную почту и к тому же оказалась вскрытой по дороге.

Дело в том, что, составляя столь сложный план пересылки, военная разведка упустила одну маленькую деталь – забыла предупредить начальника штаба.

Позже тот удовлетворил любопытство Рогге:

– Русский флаг? Да, он пришел в посылке, адресованной мне, поэтому я, конечно, ее вскрыл. Мне она показалась неважной, поэтому я и переправил ее почтовому ведомству для доставки. Кстати, а почему вы коллекционируете именно флаги?

Вернувшись на корабль, Рогге изрядно позабавился, заметив, как молодые офицеры отчаянно стараются справиться с любопытством и не задавать вопросов. Он решил подержать их еще немного в напряжении – лишняя тренировка в искусстве маскировки.

Однако пришло время, когда уже нельзя было отделываться обычными лаконичными фразами.

– Итак, господа, – сказал он, – мы не можем провести учебные стрельбы на покрытой льдом Балтике. Поэтому нам предстоит провести их в Северном море.

Северное море!

Последовала длительная пауза. Мыслительный процесс активизировался настолько резко, что казалось, движение мыслей можно было услышать. Северное море? Это действительно будут стрельбы? Или мы, наконец, выходим в поход? Но Рогге не сказал больше ничего.

Прошло несколько дней.

По кораблю прошел слух: «Выходим в понедельник».

– Как в понедельник? Это же 13-е число!

Рогге ухмыльнулся:

– Не беспокойтесь, господа. Я получил разрешение поднять якорь 12-го в 23.55.

У нас на корабле не развевался на ветру боевой флаг, не было прощаний, улыбок, слез, поцелуев, никакой суеты. Одиссея «Атлантиса» началась с ползания, медленного, изнуряющего, монотонного движения вслед за древним «Гессеном» – бывшим дредноутом, чья молодость совпала с юностью кайзера, который теперь использовали для очистки пути ото льда. Новоявленный ледокол выполнял свою новую задачу с большим достоинством, словно хозяин, волею случая вынужденный вести слугу – наглого выскочку.

А тем временем в Киле мой отец, береговой служащий военно-морского флота, с грустью смотрел на кипу писем и посылок, сложенных в комнате по соседству с его кабинетом.

Чтобы сохранить в тайне дату выхода в море, мы оставили на берегу матроса, поручив ему специальное задание – ежедневно ходить в почтовый офис и забирать пришедшую в наш адрес почту. Потом он складывал письма и посылки в комнату, которой никто не пользовался.

Мой отец, единственный из родителей, знавший, что происходит, часто с грустью смотрел на эти свидетельства любви тех, кто ни о чем не ведал, и потом сказал мне, что это было одно из самых душераздирающих зрелищ. Ведь люди писали, их любящие сердца страдали и напрасно ждали ответа, не подозревая о том, что ждут они зря, а их любимые находятся очень далеко, на другом конце света.

Когда «Атлантис» вышел в Северное море, оказалось, что буксиры, первоначально выделенные для буксировки мишеней, отправлены на выполнение тягостного и заведомо обреченного на неудачу задания – спасти команду подводной лодки, несколько часов назад потопленной британским самолетом.

Начало было неудачным, но иначе и быть не могло – тринадцатое есть тринадцатое. Все-таки в предрассудках определенно что-то есть. Дальше было не лучше, и мы не слишком удивились, когда выделенный нам в конце концов буксир оказался слишком маломощным, чтобы буксировать мишень с необходимой скоростью против течения.

В итоге результаты стрельб оказались значительно менее удачными, чем мы рассчитывали, хотя в последнюю ночь мы и получили некоторое удовлетворение, став причиной общей тревоги на берегу. Использование трассирующих снарядов, производящих вспышку над мишенью, оказалось настолько энергичным, что в Берлин было отправлено следующее сообщение: «Имел место очень серьезный морской бой. Вероятно, британский флот атаковал крупными силами».

К 19-му числу все снова было в порядке. Мы так и не знали, является ли наш выход началом большого боевого похода, или мы просто вернемся обратно в Киль. Страхи и сомнения развеял Рогге, объявив:

– Я получил приказ готовиться к прорыву.

Наконец-то наступил момент, которого мы ждали семь долгих месяцев, финальная прелюдия, за которой начнется действо. В течение какого-то часа моральный дух команды взлетел на небывалые высоты, и, пребывая на подъеме, мы взяли курс на Зюдерпип, где должны были окончательно «принять обличье» норвежского судна, которое можно впоследствии легко переделать в русское.

На Зюдерпипе в это время года тихо, спокойно, нет людей, а значит, и посторонних глаз. По крайней мере, мы на это рассчитывали.

23 марта. Наступила ночь, над морем и заснеженной землей подул холодный, насыщенный влагой воздух. Люди на берегу начали укладываться в теплые постели, радуясь, что им не надо выходить из дома, а лучи далеких прожекторов лениво зашарили по черному, низко нависшему небу. В это время на пришвартовавшейся к причалу плавбазе начали происходить весьма странные события.

– Веселее, художники! Работаем быстро и качественно!

На свет были извлечены краски, кисти и подмости, а из помещений команды стали выползать замерзшие, дрожащие люди, громко проклиная погоду и вполголоса ругая командиров, назначивших их на такую собачью работу.

– Здесь надо наложить еще один слой…

– Шевелись ты!

– Эй, вы там, вы кем себя возомнили? Рембрандтами? Время уходит! Красим быстро и качественно!

Всю ночь под тусклым светом прикрытых, чтобы не привлекать внимание, фонарей люди красили немеющими от холода руками корпус, болтаясь на ветру в маленьких люльках, карабкались на мачты, вкладывая все накопившиеся в душе чувства в быстрые мазки кистями. Воцарившийся вокруг хаос был кажущимся: через несколько часов работа будет сделана.

Среди этих страдающих и очень жалеющих себя корабельных «золушек» был матрос по фамилии Хелл, и он чувствовал себя в полном соответствии с английским значением своей фамилии.[8] Настоящий художник, наделенный, как и все его собратья по профессии, излишней чувствительностью, он испытывал отвращение к выполняемой им работе, так же как и к речам своих товарищей.

«Боже мой, – думал он, – ужель это и есть военная слава? Поэзия сражения?» На несколько секунд Хелл погрузился в романтические мечты о героических битвах и падающих замертво врагах. Из приятных грез его вырвал грубый голос старшины, завопившего прямо в ухо:

– Эй, ты, шевели своей чертовой задницей! Подумаешь, Микеланджело гребаный. У тебя нет в запасе семи лет, чтобы созерцать свои проклятые полотна!

Люди вокруг захихикали. Хелл со злостью воткнул лохматую вульгарную кисть в огромную емкость с вязкой субстанцией, названной «филистимлянами» краской. Его тонкие, чувствительные пальцы болели от холода, и еще до исхода ночи они покрылись кровавыми волдырями.

Посторонних глаз на Зюдерпипе действительно не было, если, конечно, не считать материализовавшегося прямо над нашей головой британского самолета. Но и он пролетел мимо – летчики явно не обратили на нас никакого внимания. Возможно, их интересовали только подводные лодки? Потом нам повезло – от спокойной черной воды поднялся туман, накрывший нас серо-зеленым одеялом. Под таким хорошим прикрытием мы смогли без помех опустить фальшивую трубу – последняя деталь нового облика.

Шкиперу рыболовного траулера пришлось резко переложить руль до упора, когда из тумана возник темный грозный силуэт.

– Это еще что за птица? – спросил он помощника. – Какого черта он здесь делает?

Потом нос траулера медленно повернулся, и судно исчезло во мраке, словно призрачный Летучий голландец.

Но этот шкипер оказался не единственным человеком в рыболовном флоте, заметившим укутанное туманом судно, стоящее на его пути. Не прошло и пяти минут, как стихли его ругательства, когда туман совершенно неожиданно и очень быстро рассеялся, открыв «Атлантис» всем желающим нескромным взорам. Наш корабль оказался застигнутым врасплох, словно актер при преждевременном поднятии занавеса.

– Странно, очень странно, – говорили рыбаки на берегу.

– Вы видели трубу? Вторую трубу? Что, черт возьми, было не так?

– А вы заметили, какая у них большая команда? Люди толпились на палубе!

Рыбаки были озадачены. Они хотели, из самых лучших побуждений, предложить свою помощь! Но навстречу вышел военно-морской катер и отослал их.

Зюдерпип был таким уединенным местом в это время года… зря мы на это рассчитывали.

– Близко прошли, – отметил один из матросов на борту «Атлантиса». – Интересно, что они расскажут на берегу?

Мы это очень скоро узнали! Нашим следующим визитером был спасательный катер из Куксхафена. Но только к моменту его прибытия мы уже стали норвежцами, очень мрачными норвежцами, недовольными тем, что оказались «под арестом». Карантинный флаг висел смятой тряпкой, но был вполне заметен, а эскортирующий катер превратился в «полицейского».

Картина не была необычной, во всяком случае, для этих мест во время войны. Совершенно очевидно, что норвежское судно было остановлено для досмотра. Спасатели сошлись во мнении, что оно везло лес в Англию. Но куда делось терпящее бедствие двухтрубное судно, о котором говорили рыбаки? Да черт его знает, пожимали они плечами. По прибытии домой им пришлось выслушать немало намеков на весьма своеобразное влияние шнапса и тумана на воображение отдельных людей. На том и порешили.

Спасатели были правы, по крайней мере, в одном. У нас на борту действительно был лес, хотя и не для Англии.

Нашим был лес фальшивых орудий, сейчас разобранных и уложенных в трюмы, чтобы впоследствии появиться как дополнение к разным обличьям, как того потребует сценарий.

Был апрель. Апрель 1940 года. Шла первая неделя месяца и ночь густого тумана. Воды Северного моря были неспокойны, с земли дул пронизывающий ледяной ветер. Это было начало боевого похода, за время которого нам предстояло пройти расстояние, равное четырем длинам экватора. Это было начало самого длительного и разрушительного морского рейда в истории войн на море. Почти два года мы не должны были знать другого дома, кроме своего корабля. Почти два года мы должны были сражаться с капризами лучшего друга и злейшего врага – моря.

Внизу включенное на полную громкость радио орало бравурный марш, а на палубе было тихо. Мачты и надстройку окутал туман – мокрый, холодный, липкий. Молчаливые люди двигались, словно привидения в стране теней.

Нас не провожали родственники, на причале не играл оркестр, оставшийся позади берег не подмигивал яркими огнями. Музыкальным сопровождением начала нашего путешествия стал ритмичный шум двигателей, которому вторили гудки далеких судов, таких же одиноких странников.

Мы вышли в море 1 апреля. В день дурака.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.