Во дворе

Во дворе

Я шел по московской улице. Вернее, бежал. Мальчишки часто бегут ни с того ни с сего. Бежал по тротуару, обгоняя прохожих, и вдруг остановился. Остановился потому, что услышал какой-то смешной нечеловеческий голос, который что-то неразборчиво сказал. Исходил он, как мне показалось, из обтянутого раскрашенной мешковиной плоского ящика, который нес на ремне через плечо старый человек. Может, он и не был очень старым, но мне-то было лет десять. Смешной голос еще раз пропищал: «Куда идем?» Это я теперь ясно расслышал. Старик шлепнул рукой по мешковине ящика, и голос сказал: «Ой». Я перестал бежать и начал шагать в ногу со стариком. Он оказался не один. Рядом шел другой старик, и на его плече тяжело висела шарманка с болтающейся под ней палкой. Оба старика молчали, а голос за мешковиной иногда что-то говорил. Иногда смеялся. Всякий раз замолкая, как только получал шлепок по мешковине. Минут через пять к нам присоединился еще мальчишка, а потом другой. И еще. Набралось, наверное, с десяток. Старики завернули в ворота какого-то двора. Мы, мальчишки, тоже не могли не завернуть. Надо же выяснить, кто там пищит в ящике. Вместе с нами вошли во двор четверо взрослых. По виду люди рабочие. А может, и торговцы. Кто их знает. Во всяком случае, простые люди, небогатые. Двор был земляной, вытоптанный. На него смотрели три двухэтажных деревянных дома и дровяной сарай. Старик стал спиной к сараю. Шарманщик снял с плеча шарманку, подоткнул под нее болтавшуюся «ногу» и начал крутить ручку. Раздалась очень громкая многозвучная музыка, в которой можно было угадать вальс. Сразу открылись четыре окна, а из двух дверей домов появились люди. Чья-то кухарка в фартуке, две довольно древние старушки с палочками и не помню сколько девчонок. И мальчишки, конечно. Да и в ворота вошли еще какие-то люди. В общем, зрителей оказалось человек двадцать, а может, и больше. Я за народом-то не следил. Мне было интересно, что произойдет с матерчатым ящиком. А произошло вот что: старик снял ящик с плеча, поставил на попа и развернул так, что он стал вдвое выше и вдвое тоньше; потом старик отвернул правую и левую стенку; получился уже не ящик, а ширма.

Все время, пока старик все это проделывал, в ширме кто-то озорно пищал, а старик хлопал по стенкам ладонью и его окорачивал. Когда ширма окончательно образовалась, старик зашел за нее, и совершенно неожиданно над ширмой появилось то, что верещало. Смешная, горбатая, носатая красная кукла. Вернее, существо. Потому что, во-первых, это существо продолжало хохотать, а во-вторых, было живое.

Тогда шарманщик, к тому времени уже переключивший шарманку с вальса на такие же звонкоголосые «Ах вы сени, мои сени», спросил верещавшую куклу: «Кто ты есть?», а кукла не очень внятно и визгливо ответила: «Петрушка». Шарманщик переспросил: «Петрушка?» И кукла теперь уже совершенно явственно подтвердила: «Петрушка» – и захохотала, ударяя деревянным носом по ширме, как молотком. Засмеялся весь двор: и мальчишки, и девчонки, и рабочие, и люди в окнах. И вот тут-то началось удивительное представление. Появился цыган. Продавал лошадь. Она лягнула Петрушку. Пришел «доктор-лекарь», потом капрал. Всех, буквально всех Петрушка лупил деревянной палкой по их деревянным головам. Потом появилась невеста Петрушки. Они целовались и делали очень неприличные движения. Взрослые от восторга ржали, мы, мальчишки, в голос хохотали, а девчонки подхихикивали, подталкивая друг друга локтями. Потом появилась черная мохнатая собака и куда-то уволокла Петрушку.

Представление кончилось. Шарманщик снял картуз и стал собирать деньги со зрителей. Человека два-три кинули в картуз какие-то копейки, да из окна женщина бросила завернутую в бумажку монету. Старик, который был за ширмой, опять сложил ее и, повесив на плечо, двинулся со двора. За ним пошел шарманщик, а вместе с ними и мы, мальчишки, да и часть девчонок тоже. Вывалились из ворот на улицу и сейчас же свернули в соседние ворота, в такой же вытоптанный двор. Из двора во двор, из двора во двор. Я прошел дворов пять, так и не поняв, почему Петрушка такой живой и почему умеет разговаривать, да еще таким смешным голосом.

Все это я понял и узнал куда позже. Когда, как вы помните, познакомился с Зайцевым и он из двух серебряных царских двугривенных сделал мне пищик. Расколотил двугривенные молотком, превратив их в тонкие лепешки. Вырезал ножницами из этих лепешек две планочки. Одну длиннее, другую короче. Положил между ними тесемку. Загнул края длинной планки, зажав тем самым тесемку, намочил водой и стал учить меня говорить Петрушкой. Надо было положить пищик на корень языка. Прижать к небу. И говорить не голосом, а как бы громким шепотом. С силой пропуская воздух сквозь щель пищика. Я долго и честно старался все это проделывать, но говорить так легко и свободно, как Зайцев, так и не научился.

О Петрушке и о Зайцеве я вам уже рассказывал. Здесь же описал мою первую встречу с Петрушкой только для того, чтобы объяснить неразрывную в данном случае связь живого человека и куклы. Без человека Петрушка играть не смог бы. Во-первых, потому, что переспросы шарманщика и повторы Петрушкой неразборчивых слов делали эти слова понятными. А во-вторых, фактически это был дуэт, построенный по законам общения Белого и Рыжего клоунов. Реплика Белого клоуна – это повод для всех острот и каламбуров Рыжего. Белый в данном случае шарманщик, Рыжий – Петрушка. У двух этих персонажей два изолированных места действия. У шарманщика – площадка двора, у Петрушки – грядка ширмы, три ее грани. В основном действие происходит на фасадной стороне, но частично переходит на левую или на правую сторону. Оба места действия – и шарманщика и кукол – ничего не изображают. Ни одно из них изображенным местом действия не является. Изобразительны только куклы. Шарманщик никого не играет, оставаясь самим собой.

Эти соотношения человека и кукол существуют не только в уличном представлении Петрушки, но и в спектаклях кукольных театров. В том числе и в нашем театре.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.