Просеянное временем

Просеянное временем

Но почему так получилось, что из всего, в общем, довольно большого количества кукольных спектаклей, увиденных мною за границей, я принял близко к сердцу и соблазнился только Спейблом, скрипкой, полумеханическим оркестром да четырьмя пальцами на руках у кукол Буффано? Разве все остальное мне не понравилось или было низкого качества?

Нет, наоборот, многое мне тогда очень понравилось. Да и самые встречи с большим количеством людей, посвятивших свою жизнь театру кукол, были для меня значительны и интересны. Но конкретного, ощутимого влияния на меня эти встречи не оказали. И произошло это главным образом из-за того, что неосознанно, но, по-видимому, уже довольно прочно во мне жило личное ощущение куклы. Вот оно-то и вытесняло постороннее, тем более что в то время я вовсе не думал о создании театра, и, таким образом, большие спектакли к моей ширме прямого отношения как бы и не имели. Я с удовольствием их смотрел, но не сопоставлял со своей работой.

Вот почему по возвращении из поездки за границу я продолжал работу с куклами, по существу, с того же самого места, на котором остановился восемь месяцев тому назад.

Да, кроме того, учителями в искусстве иногда в гораздо меньшей степени бывают коллеги по жанру, чем представители других видов искусства. Не знаю, является ли это общим правилом, но что касается моей работы в театре кукол, то это безусловно так.

Смотря спектакли других кукольных театров, я часто нахожусь в ощущении протеста, в ощущении внутреннего спора. Как мне кажется, это происходит не от дурных побуждений, не от чувства ревности, а от несовпадения, иногда неизбежного, моих стремлений и вкусов с тем, что я вижу в работе других. Во всяком случае, вовсе не так часто после чужого спектакля кукол я чувствую себя обогащенным новыми знаниями и новой мечтой.

Гораздо чаще и в гораздо большей степени это обогащение происходит при встрече с другими видами зрелищного искусства.

Тут я мог бы перечислить десятки и сотни случаев, когда увиденное меня восхищало и заставляло задумываться и заново пересматривать свои позиции, иногда в сторону их укрепления, а иногда и в сторону отказа от чего-то, что до сих пор мне казалось правильным.

Правда, та режиссерская или актерская работа, которая восхищает меня в спектаклях других видов театра, никогда не вызывает желания целиком перенести увиденное в театр кукол. Наоборот, мне всегда хотелось определить точные границы возможного в каждом виде. Но отдельные моменты в спектаклях драматического театра, балета, оперы или в кинокартине учили меня многому: точности взятой темы, ощущению современности, законченности, музыкальности, ясности образа.

Может быть, в еще большей степени влияют на мою работу даже не смежные, а более отдаленные виды искусства: живопись, музыка и особенно литература.

Но, конечно, самое большое и самое конкретное влияние оказывают непосредственные ощущения от окружающей жизни, особенно те, которые осмысливаются как образ. У всякого работающего в искусстве этот перевод воспринимаемого в образ происходит подсознательно, в силу привычки к образному мышлению.

И если впечатления от спектаклей кукольных театров Праги и Нью-Йорка на мою работу, по существу, никакого влияния не оказали, то впечатления от всей поездки в целом не могли не пригодиться, так как это впечатления жизни.

Мы проехали по нескольким городам Соединенных Штатов. Были в Чикаго, Кливленде, Бостоне, Детройте, Цинциннати, Вашингтоне. Но образ тогдашнего Нью-Йорка оттиснулся в памяти четче всего. Душный, крикливый, веселый, азартный и безжалостный Нью-Йорк. Трудно забыть его небоскребы; сохнущее белье, повешенное в центре города; пустую голову статуи Свободы, из которой я смотрел на дымный Манхэттен; ежевечернюю фантастическую иллюминацию рекламы на углу Бродвея и Шестой авеню; невкусную еду в кафетериях; беззаботный Новый год с трещотками, дудочками и масками, заполнившими улицы города; трехаренный цирк на несколько тысяч зрителей, маленькие десятицентовые паноптикумы и негров с веселыми улыбками и грустными глазами.

Не забыть мне и ощущения глухонемого, которое было у меня в первый месяц жизни в Америке, пока я не научился кое-как говорить и понимать.

Не забыть и сосущей тоски по дому, по своей стране, по Родине. Оттуда, из-за океана, Советский Союз, Москва возникают в новой удивительной близости. Это ощущение близости за тысячи километров воды и суши увеличивает само понятие Родины – ее образ. А в искусстве без полного ощущения своей страны и слитности с нею вряд ли что-нибудь можно сделать.

Я перелистал только несколько страничек дневника моей памяти. Сделал это сознательно. Ведь во второй части книги я буду говорить о своей режиссерской работе в театре, а начиная с тридцать первого года на одних и тех же страницах памяти отпечатались и мои личные встречи с людьми, городами и странами, и мои сольные концертные выступления, и полувековая жизнь всего театра. Разорвать эти страницы, отделив друг от друга, очень трудно, а иногда просто невозможно. Вот почему в конце книги я вернусь к дневнику моей памяти и перелистаю те недостающие страницы, которые, как мне кажется, перелистать необходимо.