Глава одиннадцатая Потеря популярности
Глава одиннадцатая
Потеря популярности
Артур пришел не один. Его сопровождала невысокая и коротко стриженная брюнетка, представившаяся Жанной.
– С кем у вас проблемы? – деловито спросил Артур. – С бедолагами, которые торчат у входа?
Мы утвердительно закивали.
– Не вопрос, – сказал Артур и уверенной походкой зашагал к двери.
Жанна осталась.
– Терпеть не могу имя Жанна, – заявила Аня, порядком захмелевшая и уже задремавшая у меня на коленях.
– Почему? – равнодушно спросила брюнетка.
– Имя Жанна получается путем прибавления буквы ж к имени Анна. А что хорошего может получиться, если прибавить ж?
Жанна все так же равнодушно пожала плечами:
– А что хорошего получится, если букву ж отнять? А я вас знаю, – обратилась она ко мне. – Вы журналист.
– Типа того.
– Я читала вашу статью про улицы. Неплохо.
– Какую статью про улицы? – забеспокоилась Аня и полезла в Интернет. Естественно, нашла. А подлец Жора, пятнадцать минут назад прекративший пить коньяк, потребовал, чтобы я прочитал статью вслух.
– Я не умею читать вслух. Как получил в первом классе третье место на конкурсе чтецов, так и разучился. Меня даже на СТС начальник озвучивал.
– У нас здесь не конкурс чтецов, – строго сказал Жора. – Ты изрядно выпил. Я должен убедиться, сохранилась ли у тебя дикция. Можно ли тебя снимать. Мы вообще-то приехали сюда снимать сюжет, а не развлекаться по кабакам.
Пришлось читать вслух.
Стенограмма моего выступления
Никогда не думал, что мое родное Купчино окажется в центре международного скандала. МИД РФ направил в Смольный ноту протеста. В министерстве возмущены, что новая станция метро получит название «Бухарестская».
В ноте говорится, что Румыния – это государство, которое нельзя назвать дружественным, отношения с ним находятся в застое. Более того, Румыния поддерживает НАТО и режим Саакашвили.
Двадцать пять лет я живу на углу Дунайского и Бухарестской. И даже не предполагал, что проживаю на углу недружественной улицы и проспекта, пересекающего такие враждебные магистрали, как Будапештская, Софийская и Загребский бульвар. Все как один – члены НАТО.
Чувствую себя неловко. Можно сказать, жду вызова в СКР по обвинению в государственной измене. Слегка успокаивает лишь то, наша районная администрация вообще окопалась на Пражской улице, где, как известно, будет размещена американская база ПРО. В смысле – в Чехии, а не в помещении администрации Фрунзенского района.
Загадка, поддерживает ли режим Саакашвили Грузинская улица? Находятся ли наши отношения с Грузинской улицей в застое или в свете последних грузинских выборов наметилось потепление?
МИД РФ не обязан знать петербургскую топонимику. Поэтому сообщаю, что в Петербурге – помимо перечисленных – стоит обратить внимание на улицы Варшавская, Таллинская, Рижская, Литовская и, страшно сказать, Английскую набережную. Ведь можно же придумать более благозвучные названия. Кимченыновская, Тегеранская, Венесуэльская. Южноосетинская и Северокорейская. Пхеньянский тупик и Чавесов проезд.
У нас даже со станциями метро неблагополучно. Ну что за «Балтийская»? На «Балтийской» русскоязычное население притесняют и эсэсовцы в форме маршируют. Равно как и на соседней «Нарвской». Я уж не говорю про экстремистскую «Площадь Восстания».
Далее. В связи с 60-летием президента предлагаю переименовать станцию метро «Владимирская» во «Владимирвладимирскую». «Гражданский проспект» – в «Проспект Суверенной Демократии».
Вместо невнятного «Девяткино» – «Большая Восьмеркина». То есть Большая Восьмеркина+Россия. Как раз «Девяткино» и получается. Путин же в этой восьмерке семь лет назад председательствовал.
В целях углубления процесса модернизации «Технологический институт» сделать «Высокотехнологическим институтом». Запасной вариант – Нанотехнологическим.
С метро, кажись, разобрались. Будем разгребать улицы.
Депутат Милонов требует проверять учителей на педофилию. В связи с этим срочно проверить на педофилию Учительскую улицу. Введенскую улицу переименовать как пропагандирующую секс, а улицу Степана Разина – за пиво и экстремизм. Косая линия ВО пусть будет Трезвой линией ВО.
В Петербурге целых три улицы Зеленина. Большая, Малая и Глухая. А должна быть Слепая Зеленина, поскольку Зеленин – это бывший тверской губернатор, который выложил в Твиттер фотографию червяка, якобы обнаруженного им в салате на кремлевском банкете. За что и был с позором изгнан с губернаторского поста.
Смущает меня Наличная улица. Коррупционное какое-то название. Гораздо лучше – Безналичная.
Жаль, что губернатор наложил мораторий на переименования. Может, передумает?
* * *
Артур вернулся. Той же уверенной походкой. Сел за стол, закурил сигарету и как бы нехотя сказал:
– Они ушли. Вопросов к вам больше не имеют.
– Как вам этот удалось? – спросила Аня и покраснела, хотя, казалось бы, краснеть уже было некуда.
– Надо уметь находить общий язык с людьми, – вальяжно ответил Артур.
– Вам, наверное, все в жизни удается?
– Не всегда.
Артур потушил сигарету и начал рассказ:
– После школы я поступал в МГИМО.
– Какое МГИМО? – запротестовал я. – Ни в какое МГИМО ты никогда не поступал.
– А я говорю, поступал.
– Когда?
– Замолчи, тебя не спрашивают, – неожиданно хаманула Аня.
Я настолько удивился, что и в самом деле замолчал.
– На экзамене по литературе, – продолжал Артур, – я прочитал стихотворение:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом,
Он от добра добра не ищет,
Вот и конец пути – бултых.
Все засмеялись. Очень громко. Над моими историями они так громко не смеялись. А громче всех – Аня.
Причем Аня была единственная, кто не понял смысла артуровской байки. Ей пришлось объяснять, что первые две строчки взяты из Лермонтова, а последние – из песни Гребенщикова про Корнелия Шнапса. Меня не удивило, что Аня не уловила БГ, но насторожило, что стихотворение М. Ю. Лермонтова «Белеет парус одинокий» она тоже слышала в первый раз.
– А потом я поступал в Театральный, – сказал Артур, когда все отсмеялись и отобъяснялись.
– В какой Театральный? – не выдержал я, но, взглянув на Аню, мгновенно замолчал.
– В обыкновенный Театральный. Там, как вам, может быть, известно, тоже нужно читать стихи. И я прочел:
Выхожу один я на дорогу,
Светит месяц, а в руке топор.
Говорят, жидов в стране немного,
А по моим подсчетам – перебор.
Все опять засмеялись, но на этот раз несколько робко. Не могли решить, как реагировать на столь экстремистское стихотворение, подпадающее под статью Уголовного кодекса о разжигании межнациональной розни.
– И как? – спросил Жора.
– Меня взяли. Сказали, что стихотворение отвратительное, но моя манера чтения бесподобна.
– Вы учились в Театральном? – восторженно завизжала Аня.
– Конечно.
Я снова не выдержал:
– Чего ты мелешь? Ты учился вместе со мной на истфаке.
– Ну и что? – заступилась за Артура Аня. – Я тоже училась на паблик рилэйшн в Бонч-Бруевича, а параллельно – на факультете маркетологии и дизайна в Электротехническом университете имени Ульянова-Ленина.
– Оно и видно.
Артур, развалившийся на стуле и лениво потягивавший коньяк из моей рюмки, окинул меня взглядом, каким обычно смотрят на назойливое насекомое, и обратился к Ане:
– Вы совершенно правы, детка. Я тоже учился на истфаке, а параллельно – в Театральном.
Меня затрясло:
– А почему я об этом впервые слышу?
– Кто ты такой, чтобы тебе об этом рассказывать?
Зря я Артура позвал. Сидели бы лучше без него. С гастарбайтерами сами бы как-нибудь разобрались.
– Взглянув на вас, я сразу поняла, что вы актер, – сказала Аня.
– Мне многие это говорили, – согласился Артур.
– Никто тебе такого не говорил.
Я сказал истинную правду. И попал в идиотское положение. И кусал губы от злости. Я даже локти хотел покусать.
Артур врет, но он – герой. Он решил проблему, которую я решить не смог. Поэтому он врет, и ему верят. А я говорю правду, но мне не верят. Надо мной смеются. Считают, что я говорю гадости из зависти. Потому что я в данной ситуации – обсос.
Неважно, что ты говоришь. Важно, кем ты являешься.
Актер Безруков может изрекать банальности, но его будут слушать, затаив дыхание. Им будут восхищаться.
А я раз в год, когда зовут, говорю на канале «100 ТВ» умнейшие вещи, но зрители только разводят руками:
– Что это за рожа? Кто этот омерзительный человек? Чем он известен? Зовут в передачи кого ни попадя.
Такова жизнь. Ничего не поделаешь.
– Но как вам удалось договориться с этими хулиганами? – спросила Аня, видимо, позабыв, что уже спрашивала об этом.
– Все дело в том, что я мужественный, – ответил Артур. – А этот, – он указал на меня, – похож на гомосексуалиста.
– Я???
Аня внимательно на меня посмотрела и пересела с моих колен на стул. Поближе к Артуру.
От злости, негодования, несправедливой обиды я не мог слово молвить. Артур же начал разглагольстовать:
– Мужчина должен быть мужественным.
– А женщина женственной, – заметил я. – Очень глубокая мысль.
– Да помолчи ты! – вскрикнула Аня, с трудом сдержавшись, чтобы не добавить: «Гомик несчастный».
– Знаете ли вы, кто такой рядовой Брэдли Мэннинг? – продолжал Артур, будто наша перепалка не имеет к нему ни малейшего отношения.
– Конечно, – хором ответили все, кроме Ани, которая полезла в Интернет.
– Рядовой Брэдли Мэннинг был осужден на тридцать пять лет за правду о военных преступлениях американцев. В наших глазах Мэннинг был героем.
И это отражено в заявлении МИД РФ, где говорится, что дело Мэннинга показывает необоснованность претензий США на лидерство в сфере прав человека, а также является проявлением двойных стандартов. Поэтому, если в чьих-то глазах Мэннинг не был героем, то этим несознательным личностям нужно провести коррекцию зрения в соответствии с официальной точкой зрения МИД.
Но потом рядовой Мэннинг заявил, что он женщина. Теперь он перестал быть героем в наших глазах. Русский человек не может признать героем героя, который оказался героиней. Ну представьте себе, если бы Василий Иванович Чапаев оказался женщиной. Или – еще хуже того – гомосексуалистом. Это уже шут гороховый, а не герой.
И дело вовсе не в том, что мы принципиально не приемлем трансгендерность. Мы спокойно говорим: Зоя Космодемьянская была мужественной. Но мы никогда не скажем, что Олег Кошевой был женственным. Звучит оскорбительно.
Мы восхищаемся женами декабристов, которые отправились за мужьями в Сибирь. Но предположим, что мятеж подняли бы не декабристы, а их жены. И жен сослали бы в Сибирь. А мужья поехали бы за ними.
«Чмошники, подкаблоны», – сказали бы мы про этих мужей.
Жены декабристов звучит гордо, а мужья декабристок – это насмешка какая-то.
Женщина, в принципе, может косить под мужчину. Но мужчина под женщину – никогда.
Байка про то, что Керенский бежал, переодевшись в женское платье, окончательно погубила репутацию незадачливого премьер-министра.
А Мэннинг фотографировался в женском образе. В парике и с макияжем. И эту фотографию американские адвокаты используют как смягчающее обстоятельство. Он, мол, выдал секреты, потому что много страдал из-за проблем с гендерной идентичностью. Он, будучи ей, еще большим героем стал.
У нас эта фотография тоже использовалась бы в качестве смягчающего обстоятельства. Но совсем по-другому.
«Ах, так он баба, – сказали бы мы. – Тогда понятно. Бабы любят фотки в Интернет выкладывать. Такая уж у них натура».
Но подобное смягчающее обстоятельство годится только для общественности. В официальных кругах оно не прокатывает. Нашим официальным кругам Мэннинг вообще подложил, как говорится, свинью.
Вот МИД РФ его пропагандирует. А у нас трансгендерность, как и гомосексуализм, нельзя пропагандировать. Потому что мальчики тут же захотят стать девочками и, как следствие, разболтают государственные секреты.
Но главный вопрос, который возник у меня:
«Зачем он в армию поперся, если он женщина?»
Сам Мэннинг объяснил свое решение.
Во-первых, в письме от апреля 2010 года он уверял, что вступил в армию, чтобы, как он выражается, избавиться от этого. Скажите: может нашему человеку прийти в голову мысль вступить в армию, чтобы «избавиться от этого»?
Во-вторых, когда Мэннинг каялся и просил о снисхождении, он сказал, что по-прежнему мечтает получить высшее образование. И именно служба в армии открывала ему дорогу к высшему образованию.
Мне этого не понять.
У них идут в армию, чтобы получить высшее образование, а у нас получают высшее образование, чтобы не идти в армию.
У них мужики идут в армию, чтобы не чувствовать себя женщинами, а у нас мужики готовы превратиться в женщин, чтобы не идти в армию.
Никогда нам не понять друг друга. Мне вспомнились детские анекдоты из серии «Встречаются американец, китаец и русский…». Глупые анекдоты, но мудрые. Они показывают непреодолимую пропасть, которая пролегает между разными народами. И которую не в силах преодолеть никакая глобализация.
Артур закончил речь и внимательно посмотрел на присутствующих. Присутствующие выражали восхищение.
– Как умно вы говорите. Как оригинально, – сказала Аня, еле сдерживаясь, чтобы не добавить: «Не то что некоторые».
– Замечательно, – сказал я. – Прекрасно. Но с чего ты взял, что я похож на гомосексуалиста?
– Вспомни отвальную нашего общего знакомого, – посоветовал Артур.
Я вспомнил. И рассказал.
Был у меня приятель. Он был пассивным геем. Не в том смысле, о котором вы подумали. В этом смысле я никогда не знал, каким он был. Я имею в виду, что он в качестве гея вел себя скромно. К нам не приставал. Гей-пропагандой не занимался. И некоторые из нас вообще говорили, что он, дескать, нормальный, только выпендривается.
А потом мой друг стал международным секретарем молодежного союза «Яблоко». И развил на этом посту кипучую деятельность. Которая сводилась к халявным поездкам за границу. В Скандинавию. В самые что ни на есть свободные-рассвободные страны.
За год тлетворное влияние Запада изменило человека до неузнаваемости. Он стал носить обтягивающие штаны, хотя фигурой напоминал московского мэра. Он стал вилять бедрами при ходьбе. Красить ногти. И разговаривать так, как разговаривают плохие актеры, играющие геев в плохих сериалах.
«Как ты можешь, – говорил он мне, – при твоем тонком художественном вкусе, водиться с женщинами».
Я прекратил водиться. С ним. Но в «Яблоке» мы сталкивались. Его хотели выгнать, но потом, вспомнив о либеральных принципах, плюнули. При одном «против».
«Либерализм либерализмом, а пидоров надо гнать», – заявил авторитетный молодой яблочник, будущий депутат Заксобрания.
К нему не прислушались, поскольку сам он, по слухам, в этом отношении был не без греха.
«Все эстеты – гомосексуалисты; это вытекает из самой сущности эстетизма», – говорил Швейку повар-оккультист. Видимо, с либерализмом та же фигня.
Я в те времена числился председателем молодежного союза «Яблоко». (Был в моей биографии и такой позорный эпизод.) И тоже отправился в халявную поездку в Финляндию. К тамошним либералам. Меня встречали как гея. Я понимал, кто посеял эти семена, но все равно смущался. Я не знал, как принято отбривать ухажеров. Тем более я не знал, как принято отбривать ухажеров в странах развитой демократии. Я кроил что-то вроде улыбки и говорил:
– Fuck off!
Кроме этого я ничего не говорил. Мой английский не позволял. Но финские либералы этого не знали и принимали меня за грубого и невоспитанного человека.
Вернувшись, я хотел высказать претензии своему все менее другу и все более гею. Но с ним уже нельзя было даже поругаться. Как-то раз Артур прикрикнул на него, причем безо всякого сексуального подтекста:
– Слышь, ты, пидор!
– Да, я пидор, – последовал ответ. – И горжусь этим.
В результате мой экс-друг вышел замуж. За 58-летнего шведа. Он навсегда покидал гомофобистую родину. На отвальную он пригласил меня и почему-то Артура. Мы нехотя согласились.
Встретились. Наш дружок пришел с каким-то своим хахалем. Накануне свадьбы. Факт предсупружеской измены меня возмутил. Но я подумал, что мое возмущение отдает эстетством, которое, как известно, ведет не туда, куда надо. В общем, я успокоился.
Но распсиховался Артур. Он наотрез отказался идти справлять отвальную в гей-клуб «69»:
– А вдруг меня там увидят знакомые.
– Откуда у тебя знакомые в «69»?
Артур распсиховался еще больше. Пришлось вызвать его жену. С женой он согласился идти в «69». Но наотрез отказался я:
– Этот – с пидором, ты – с женой, а я, значит, на выданье.
Меня успокоили, пообещав найти мне жену по дороге.
Когда подошла уже имеющаяся жена, наш дружок с хахалем прыгнули в тачку и умчались. Сообщив нам, на какой перекресток нужно ехать.
Мы приехали. Ни дружка, ни хахаля. Где находится гей-клуб «69», мы не знали. Хуже того – стеснялись спросить. Спорили, ругались и порешили, что с таким вопросом к прохожим естественнее всего обращаться жене. От нее шарахались. Через час позвонил наш дружок и сообщил, что им с хахалем хорошо и без нас.
Вечер мы – я и Артур с женой – провели в каком-то гадюшнике. Пили какую-то дрянь и рассуждали о превратностях жизни. И об отсутствии денег, потому как в этот вечер мы рассчитывали пить за счет дружка-гея.
Вот так геи похитили у меня друга. Через много лет еще одного моего друга, который в этой истории не присутствует, похитила девушка. Она ушла от меня к нему. Будучи гомофобом, я стал еще и гетерофобом. То есть абсолютно толерантным человеком. Мне наплевать на сексуальную ориентацию, мне все одинаково противны.
– Я сразу поняла, что ты плохой человек, – сказала Аня.
Можно было поинтересоваться, зачем она битый час сидела на коленях человека, про которого сразу поняла, что он плохой. Но к чему интересоваться? Кому и что этим докажешь? Если ум женщины переместился в сердце, любые разговоры теряют смысл.
Я обратился к Артуру:
– Каким образом эта история доказывает, что я похож на гомосексуалиста?
– Этот гомосек был твоим другом.
– Видимо, твоим тоже, если пригласил тебя на отвальную.
– Твоим больше.
– Другом, как и геем, нельзя быть больше или меньше. Либо ты друг, либо не друг. Либо гей, либо не гей.
– Хватит, – неожиданно раскрыла рот Жанна. – Все понимают, что ты не гей.
– По-моему, не все, – сказал я и посмотрел на Аню.
Аня беспрерывно смотрела на Артура.
– А чем вы занимаетесь? – спросила она.
– Состою на государственной службе, – отрекомендовался Артур. – Являюсь штатным помощником депутата Законодательного собрания.
– И много вам платят? – поинтересовался Жора.
– Сорок тысяч, – гордо сказал Артур.
Цифра не произвела впечатления. Аня даже слегка от него отодвинулась и стала смотреть не только на артуровскую физиономию, но и по сторонам. Хорошо, что меня не спрашивали, сколько я зарабатываю.
– Это, конечно, только вершина айсберга, – нашелся Артур. – Официальный, так сказать, доход.
– А неофициальный?
– На порядок больше.
Артур подумал-подумал и передумал:
– Нет, на два порядка.
Надо признать, он врал вдохновенно. А мне нужно было молчать. Держать себя в руках. Что бы ни происходило, нужно держать себя в руках. Пусть даже мир рушится у тебя на глазах – крепись. Иначе будет хуже.
Помню, был в моей жизни день, когда все принимали меня за какого-то бомжа. Безо всякого повода. И одет вроде был прилично, и причесан. Не помогало.
Захожу в кафе. Разглядываю меню у стойки. Дама за стойкой смотрит на меня презрительно и цедит сквозь зубы:
– Бизнес-ланчи закончились.
– Мне не нужен бизнес-ланч, – отвечаю я. Естественно, обиженно. С чего она взяла, что я зашел в их кафе, прельстившись на бизнес-ланч. Я, может, хочу заказать самое дорогое и изысканное.
Заказываю салат, второе и минеральную воду.
Через 15 минут мне приносят второе.
– А где, – спрашиваю, – салат?
– Салат вы не заказывали.
Начинается долгое разбирательство.
Приходит дама из-за стойки.
– Вы разве заказывали салат? А я думала, вы пошутили.
– Обычно, – говорю, – я шучу лучше.
Дама из-за стойки сует мне чек.
– Почему, – говорю, – за минералку с меня взяли шестьдесят рублей, когда в холодильнике она стоит под ценником «тридцать»?
– Это «Кока-кола» – тридцать, а минералка – шестьдесят.
– У вас в холодильнике нет «Кока-колы». Только минералка и ценник «30 рублей».
Дама из-за стойки посмотрела на меня презрительно:
– Лучше бы брал бизнес-ланч.
А больше она ничего не сказала. Даже не объяснила, как я мог взять бизнес-ланч, если они закончились. Ничего этого она не объяснила и возвратилась за стойку.
Я залпом допил минералку за 60 рублей, рыгнул и покинул гостеприимное кафе.
Прихожу в бизнес-центр, где находится редакция газеты «Деловой Петербург». Подхожу к рецепшну. Они должны вбить в компьютер мои паспортные данные и пропустить.
– Вы знаете, на какой этаж? – спрашивает девушка.
– Знаю.
– На какой?
– На пятый, – говорю я. Естественно, раздраженно.
– Правильно, – говорит девушка.
Я обалдеваю. Что еще за экзамен?
– А если бы я ответил неправильно?
– Извините, я просто была не уверена, что вы знаете, на какой вам нужно этаж.
Показываю на табличку:
– У вас написано: «Деловой Петербург». Пятый этаж.
Теперь уже девушка говорит раздраженно:
– Извините, я просто была не уверена…
– …что я умею читать. Я понял.
– Хамить не обязательно, – говорит девушка.
– Это вы хамите, – отвечаю я.
– Нет вы.
– Нет вы, – крикнул я из уходящего лифта.
Вечером захожу в «Макдональдс».
Передо мной три человека. У каждого интересуются:
– Не желаете ли пирожок?
Я делаю заказ. Жду. Расплачиваюсь. Жду.
В моей душе закипает ярость.
Идиотски-вызывающим тоном спрашиваю:
– Почему вы меня не спрашиваете, не желаю ли я пирожок?
– Извините, – говорит продавщица.
Я не унимаюсь:
– Я что, не похож на человека, который может позволить себе пирожок?
Продавщица пристыженно молчит, потом спрашивает:
– Не желаете ли пирожок?
– Нет, – отвечаю я тем же идиотски-вызывающим тоном.
Когда я отходил с подносом, то явственно расслышал, как в спину мне кто-то сказал:
– Мудак!
Самое обидное, что не поспоришь. Именно так я себя и вел. А надо было молчать и взирать на мир юмористически.
На Артура тоже нужно было взирать юмористически. Дескать, вы этому пустозвону верите, но я-то знаю, что он врет. Поэтому я стою на несколько ступенек выше на лестнице интеллектуального развития. И смотрю на вас свысока, как на недостаточно продвинутых в эволюционном плане приматов.
Но Артур покусился на девушку, которую я уже считал своей.
И что? Тем более надо было молчать. Девушки любят молчаливых.
А я не смолчал.
– И за что же, – спросил я, – тебе платят на два порядка больше, чем зарплата? То есть четыре миллиона в месяц.
Артур не смутился:
– Занимаюсь политическим консалтингом.
Я чуть со стулом не упал. Депутат, при котором Артур состоит помощником, действительно частенько берет у него консультации. Спрашивает:
«Где сегодня забухаем?»
Я бы не назвал это политическим консалтингом.
– Вы, наверное, нарасхват? – не столько спросила, сколько констатировала Аня.
– Разумеется.
Меня ломало и колотило. Эмоции захлестнули и несли в пучину позора.
– Кого же ты консультировал?
Артур напряг память.
– Я помог избраться мэру Ярославля.
– Которого посадили?
– А его посадили? – расстроился Артур. – Не знал. Еще я провел человечка в мэры Екатеринбурга.
– Его скоро посадят.
– Возможно, – спокойно сказал Артур. – Пока они меня слушают, все у них идет хорошо. А как меня нет, сразу пускаются во все тяжкие.
Аня понимающе покивала и обратилась ко мне:
– Ты же тоже занимался выборами.
– Да, – нехотя ответил я. – Не люблю об этом вспоминать.
– Почему?
– Не люблю выборы.
– Он белоручка, – заявил Артур. – Его смущает черный пиар. Грязные технологии. Так не занимайся чернухой. Я, например, всегда выигрывал честно.
– Выборы не бывают честными, – сказал я. – Грешное это дело – выбирать лучших среди людей. Отделять, так сказать, козлищ от агнцев. Не человеческого ума дело.
Я вот впервые работал на выборах в 1995 году. На партию «Яблоко». Я и в дальнейшем работал почти исключительно на партию «Яблоко».
Сначала мы собирали подписи. Помню, заходим в рабочее общежитие. В те времена эти общежития еще не были заселены гражданами других – более южных и более азиатских – государств. Короче говоря, заходим в общежитие. У всех подписи собираются, а у меня – нет. Обидно, да и душно, признаться, в плане денег.
Стучусь я в очередную комнату.
– У нас прописка временная, – отвечают мне в десятый раз.
– Ничего, – говорю, – с временной тоже можно.
– Не хотим, – говорят мне в десятый раз.
– Где же ваша гражданская позиция? – сокрушаюсь я. В те годы я был еще молодым и наивным, так что простительно.
– У нас нет гражданской позиции.
Тут уж я не выдержал. Весь мой демократический потенциал так и выпер наружу.
– Нет, – говорю, – гражданской позиции, не будет и прописки. Никакой – ни временной, ни постоянной.
Нельзя сказать, чтобы я использовал административный ресурс. Поскольку никакого ресурса у меня не было. Чисто на понт взял. Однако же – сработало. Подписи я получил. И в следующей комнате получил. И мои соратники взяли мой метод на вооружение. И у них тоже хорошо пошло.
Не могу сказать, что мне стыдно. Но что-то подленькое в этом я все же замечаю.
Выборы в 1995 году были чистыми. Черного пиара совсем не помню. От этого было скучно. Я вообще думаю, что черный пиар главным образом возникает из-за того, что людям в избирательных штабах скучно. И наше начальство придумало развлечение. В ночь перед выборами нас отправили наклеивать плакаты с яблоками на школы.
Весь смак заключался в двойном правонарушении. Во-первых, агитация в ночь перед выборами запрещена. Во-вторых, в школах расположены избирательные участки, поэтому наклеивать на них плакаты нельзя в принципе. А мы наклеивали. И скрывались от ментов. И вдвоем с моим приятелем потешались над третьим нашим приятелем, который принял поручение слишком уж близко к сердцу. Он, наверное, в детстве в войнушку не наигрался. Поэтому, увидев подъезжавшую машину, кричал «Ложись!», бросался в мокрый грязный снег и ползал по нему на брюхе.
Никакой логикой не объяснить, зачем нужно было, нарушая закон, наклеивать эти плакаты. Плакаты были довольно идиотские. Огромное натуралистическое яблоко напоминало жопу. На ней красовался слоган:
Если выбрать нелегко,
Голосуй за «Яблоко».
Ни задница, ни дурацкий стишок никак не подбивали человека проголосовать за это самое «Яблоко» с ударением на последнем слоге.
Ход мысли нашего начальства мог быть только один: если идут выборы, глупо бороться честно. Будешь честным – обязательно кто-нибудь облапошит.
Наутро после расклеивания плакатов я отправился наблюдать. Я был очень принципиальным и въедливым наблюдателем. Разумеется, ни о каких серьезных нарушениях или фальсификациях в то время даже речи быть не могло. Но я добросовестно фиксировал каждую мелочь. Кто-то за слепую старушку поставил галочку. Кто-то сказал что-то похожее на агитацию. Во время подсчета голосов нас, наблюдателей, поставили не туда, куда мы хотели, а на метр дальше. По всем этим нарушениям я составил акт, который после выборов мы должны были подписать вместе с другими наблюдателями.
Подсчет голосов принес нашему кандидату победу. Причем впечатляющую.
– Давай акт подписывать, – сказали мне наблюдатели.
Я был не только принципиальным, но и сообразительным наблюдателем.
– Не буду, – говорю, – подписывать. Не было, – говорю, – никаких серьезных нарушений. Очень, на мой взгляд, честные и свободные выборы.
Так никто никакого акта и не подписал. А я с тех пор уверен, что все выборы честные и свободные, когда выигрываешь. И совсем наоборот, когда проигрываешь. Потому что так уж человек устроен. Ничего не поделаешь. Не человечьего, повторяю, ума дело – выборами заниматься. А если кому-то кажется, что это недемократично, то я себя демократом и не считаю. Я монархист. Года примерно с 95-го.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.