ЭДИТА ПЬЕХА: «МЫ С ПУГАЧЕВОЙ РАЗНОГО ЗАСОЛА»

 ЭДИТА ПЬЕХА: «МЫ С ПУГАЧЕВОЙ РАЗНОГО ЗАСОЛА»

— Я вынуждена разрываться между тремя домами: этим, петербургским и дачей. Точнее, маленьким домиком в садоводческом товариществе. Вещи разбросаны между местами обитания, и мне трудно. Тем более я такая рассеянная. Я приучила себя к тому, что любая вещь должна лежать на том месте, куда я ее положила. А тут как быть? Я везде гостья. — Эдита Станиславовна, а жаркое-то, простите, вы умеете готовить? Опускаетесь с небес на землю?

Крылатские холмы пронизывает невесть откуда налетевший ураган. Окна поют песни. С восьмого этажа огромного дома видно чуть ли не пол-Москвы.

Мы сидим с Эдитой Пьехой на кухне. Тепло и уютно.

Вот-вот должен прийти на обед ее муж, и певица занята готовкой: на сковороде жарится мясо. Заварила кофе.

— Ну что вы… Конечно, умею. Правда, каждый день — это уж слишком. Вот и с этим куском я наверняка потерплю фиаско. Придется моему Владимиру Петровичу обойтись его любимой вареной кукурузой. Голь на выдумки хитра… Как у меня в песне: «Кашу мы из топора запросто можем сварить».

— Мясо-то, надеюсь, не из Петербурга везли? Кстати, где оно мягче, вкуснее? Крылатское — элитный район, рядом с вами квартира президента. И снабжение небось лучше?

— Мягкое, хорошее мясо надо выбирать на рынке. А времени у меня мало. Вот и достается мне последний кусок в соседнем супермаркете «Ежик».

— И вот так, без помощницы?

— Есть у меня домохозяйка Вера, она со мной уже тридцать лет. И мы считаем ее членом семьи — полжизни вместе. К тому же Вера из бывших моих поклонниц. Правда, воспитанию так и не поддается. Алла Борисовна как-то смогла перековать свою бывшую поклонницу Люсю в хорошую домоправительницу. А мне это, к сожалению, не удалось.

— Ваша творческая карьера началась рано, вы быстро стали звездой, и вам, наверное, было не до черной домашней работы.

— Вроде того, но вообще-то я считаю, что человек должен уметь хорошо делать хотя бы одно дело. И я умею петь. Правда, могу похвастаться, что моя дочь Илона — мастер на все руки: артистка, менеджер, ведущая на телевидении, певица, музыкант, полиглот. Да еще и успевает обслуживать двух мужчин — муженька и сыночка.

— Я слышал, что ваш муж — сановный человек, в Кремле работает?

— Сейчас да, хотя сказано громко. Тридцать лет он пребывал в Ставропольском крае, был лектором-международником, работал на ТВ. Его хорошо знают и, что мне приятно, любят в тех краях. А потом его заметил Филатов Сергей Александрович, в ту пору глава Администрации Президента, и позвал в Москву своим помощником. Сейчас Владимир Петрович координирует представительство Президента России в южных краях. Скоро мы будем отмечать пятилетие нашего союза, который, кстати, стал возможен еще и потому, что муж очень любит искусство. И когда-то мечтал посвятить себя музыке. Наша встреча как бы возродила в нем нереализованный талант, и когда после кремлевских бдений он приходит домой, садится за инструмент и творит для меня музыку — это праздник. Тем более что его песни публика тепло принимает.

— Значит, темы семейных разговоров — музыка и политика?

— Знаете, по мне лучше религия, нежели политика. Политика — вредное дело. Смотрите, что творится в Югославии. Милошевич поднял против себя полмира. Кровь, беженцы, чужеземство.

— Вы сказали — чужеземство. А ведь ваша судьба — это тоже скитания, жизнь в разных странах.

— Да, мою мать, польку, и отца, уроженца Силезии, занесло во Францию, где я и родилась в тридцать седьмом году. Девять лет я прожила во Франции, девять — в Польше и вот уже сорок четыре — в России. Семья моя познала много горя, пережила войну, фашистские бомбежки. Особенно старательно немцы бомбили север Франции, департамент Па-де-Кале, угольный район, где мой отец работал на шахте. Потом я видела войну в Афганистане, когда ездила к нашим солдатам с концертами, но я помню еще ту, Вторую мировую войну.

— Невероятно. Я уверен, что нынешнее поколение, зная о вас, слушая ваши песни, не ведает всего этого. Нелегкая у вас судьба…

— Будучи девочкой, ребенком, я помогала вытаскивать из-под развалин разрушенных домов раненых или уже мертвых людей. В четыре года я потеряла папу, в семь лет — брата. У меня сохранилась фамильная книжка, пожелтевшая, потрепанная. Грустная книга. В ней все — дата регистрации брака папы и мамы, рождение брата, мое рождение, смерть отца, смерть брата. Мама умерла в шестьдесят шесть лет, папа — в тридцать семь, брат — в семнадцать. Мало кто знает, что на сцену я выхожу с маминым обручальным кольцом.

Оказавшись в Польше, я окончила школу и, победив в конкурсе на право учебы в СССР, приехала в Ленинград. И навсегда осталась в России. Вся моя жизнь связана с музыкой, я с детства пела в церковных и школьных хорах, а в Ленинграде, познакомившись с Александром Броневицким, директором ансамбля «Дружба», стала профессиональной певицей. Двадцать лет Броневицкий был моим мужем, и наша дочь свела наши судьбы в одну.

Пьеха поднялась со стула, подошла к плите, перевернула жаркое.

— Нет, что-то тут не то. Слишком жесткое. Сейчас надо добавить чуточку воды.

В это время раздался звонок в дверь. «Это он», — и пошла открывать замок. В кухню вошел представительный, импозантный мужчина. Мы познакомились.

— Вы знаете, многое страшно вспоминать. Иногда забудешь, что было вчера, а детство, Франция, мама, брат — как перед глазами. Нищета, голод. Яблоки я впервые попробовала в девять лет. Мясо не пробовала до десяти — оно полагалось отчиму. У меня иногда спрашивают: почему ты не ешь мяса? А я к нему просто не привыкла, обхожусь без него, моя поджелудочная железа не приучилась вырабатывать соответствующие ферменты. Я вообще мало ем.

— Недаром говорят, нет худа без добра и нет добра без худа. Зато у вас даже сегодня (это, я полагаю, вам говорят регулярно) стройная фигура.

— Отчасти, возможно, и от этого. Но, с другой стороны, я и впрямь забочусь о себе: ем что полезно, двигаюсь, гуляю на воздухе по семь километров. Сохранять себя — это, знаете ли, тоже работа, труд. Я артистка и должна быть всегда в форме. Молва приписывает мне всякого рода насилия над организмом, говорят, что я постоянно делаю пластические операции. Чушь. Труд, держание себя в руках, отдых. А вообще, в жизни все от хорошего настроения.

— Эдита Станиславовна, так вы француженка?

— Нет, я родилась во Франции. Я полька. Фамилия мамы — Каролевская, фамилия отца — Пьеха. Фамилия, говорящая сама за себя, магнатская. Известны Сапьехи, Сапеги… Каждый человек должен знать свои корни.

— Кстати, теперь я понимаю, почему в свое время в вашей творческой биографии были сложности — из-за акцента.

— Первые мои песни звучали по-польски и по-французски. Потом я училась русскому языку и дикции у логопедов при университете. И акцент практически исчез.

— Но мне кажется, именно он и дал вашим песням, вашему исполнению уникальность, поразительную узнаваемость. Не так ли?

— И так, и не так. Меня узнают и по тембру. Сажусь, к примеру, в такси. Говорю: «Здравствуйте», шофер не смотрит в мою сторону, но вдруг восклицает: «Неужели Пьеха?!» А ведь я произнесла всего одно, самое расхожее слово, которое, простите, точно и правильно произношу. Что касается биографии, то да, вы правы — в свое время я из-за этого пострадала. Шлейф иностранки тащится за мной по сию пору. Мне долго не разрешали записывать песни на радио, считалось, что я коверкаю русскую речь. Меня называли кабацкой певицей. Мне долго не присваивали звания народной артистки и дали его только в восемьдесят восьмом году. Церемония на Площади звезд, посвященная моему имени, прошла не к юбилею, что было бы естественно, а только после того, как мои поклонники потребовали открыть «звезду Пьехи». Не хочется жаловаться, но я чувствую на себе какое-то клеймо, прокаженность. А знаете, откуда это идет? Это же партийная идеология, фальшивая, опасная. Иностранка, полька — значит не наша. Но разве не русские песни я пела под пулями в Афганистане, после землетрясения в Перу, разве не советское искусство славила на Кубе, где мое имя сверхпопулярно? В одной только Германии, Восточной и Западной, я была с гастролями тридцать раз. Иногда задумаешься, и обидно.

— А вас во Франции знают?

— Тут особая история. В самом главном эстрадном зале Европы — «Олимпия» — я выступала дважды. В 1965 году вместе с Московским мюзик-холлом и в 1969 году в составе Ленинградского мюзик-холла Броневицкого. Всего я провела в этой стране восемьдесят четыре дня. Пресса была хорошая, доброжелательная — ведь я пела на французском языке. Знаменитый директор «Олимпии» Бруно Катакрикс очень благоволил ко мне и мечтал о моих сольных концертах. Такой чести удостаивались немногие. Но, к сожалению, мой благодетель и друг неожиданно скончался.

— Этот гениальный продюсер многих прославил, многим сделал судьбу. Достаточно назвать имена Азнавура, Бреля, Монтана. Он помог стать великой и вашей тезке Эдит Пиаф. Вы не успели с ней познакомиться?

— Нет, хотя имя певицы я впервые услышала уже в СССР, купив ее пластинку. Но Пиаф не совсем моя героиня. Мой идеал — Клавдия Ивановна Шульженко, которой я поклонялась, которую боготворила. Я долго добивалась у нее аудиенции, посылала цветы. Когда я увидела ее впервые, она меня поразила, она выделялась чем-то непостижимо особенным буквально от всех. На ней были нежно-голубое пальто, белоснежная изящная шляпа, как сказали бы во Франции, комильфо, то есть что надо! Это было в Кишиневе, где Шульженко выступала с концертом. Мы познакомились, она сказала, что я стану известной артисткой, только вот не надо носить платья выше колен. А я носила, ноги мои удались, и почему же я должна была их прятать?! Мы пошутили, Клавдия Ивановна, по-видимому, была чуть консервативна. Если бы она нынче увидела, скажем, Машу Распутину, она упала бы в обморок. Я люблю ее до сих пор и не изменяю своему идеалу. Ей, женщине и певице. Певице и женщине. Она была артисткой с большой буквы. Каждая ее песня — спектакль. Через много лет она посетила мой концерт в зале «Россия» в Москве. Будучи больной, она поднялась на сцену с большим букетом гвоздик — для меня. Я плакала от счастья.

— Вы правы, Эдита Станиславовна, нынешние звезды, как говорят, совсем другого разлива …

— К сожалению, у молодых не хватает культуры, воспитания. Знаете, как меня муштровали по культурной, этической части и во французской, и в польской школах? Как в армии молодых новобранцев. Я с детства постаралась усвоить, что можно, а что нельзя. Например, здороваться можно всегда. Но ведь сегодня не здороваются. Идут тебе навстречу наши молодые «звезды» и тебя будто не замечают. И я приветствую их сама. Вижу: перевоспитываются…

— Мне кажется, что вашему долголетию на сцене и впрямь удивляются иные нынешние певицы. Есть чем восхищаться: сорок два года на эстраде! Это не шутка. Уверен, что ваши бывшие поклонницы, ставшие знаменитыми, стесняются нынче признаться вам в искренних чувствах.

— Чужая душа — потемки. Когда человек становится независимым, свободным, а тем более богатым, он может делать все что хочет и вести себя без каких-либо условностей. Но я уважаю многих. Искренне ценю Пугачеву… хотя мы с ней разного засола.

— На днях Пугачевой будет пятьдесят лет. Не слишком ли часто ее величают великой?

— Видите ли, каждый артист великий для своей публики. Здесь все просто. И нет такого артиста, который был бы велик для миллионов людей. Когда я бываю в плохом настроении, мой директор, умная женщина Софья Семеновна, успокаивает: «Вы, Дита, не солнышко, всех не обогреете».

— В свое время, я уверен, вы обогрели и впрямь миллионы людей, ваших поклонников. Без вас нельзя представить нашу эстраду. Впрочем, почему в прошедшем времени, я уверен, вас и сейчас с удовольствием слушают люди разных поколений.

— Спасибо. Но сейчас сложные для меня времена. Я радуюсь за тех, кто вписался в нынешний шоу-бизнес. Себя же к таким счастливчикам не отношу. Я осталась советской артисткой, не умеющей зарабатывать большие деньги, и живу от концерта до концерта… Да и воры меня полюбили. Надеются разбогатеть. И теперь, если заводятся какие-то деньжата, я предлагаю их дочери, она строит под Москвой домик, а пока снимает квартиру. Говорю, бери, а то все равно исчезнут. Так что шоу-бизнес — это для головастых. А я человек эмоциональный. Для раскрутки нынче нужны реклама, платья, наряды. Одним словом, деньги. Знаете, когда-то давно-давно меня одевал уже тогда профессиональный модельер Слава Зайцев. Чтобы сшить у него платье, мне надо было дать шестьдесят концертов, получив за каждый по сорок семь рублей. По тем временам это были большие деньги, а значит, мое платье дорого стоило.

— Наряды от Юдашкина не по карману?

— Мне импонирует его стиль. Когда-нибудь, быть может, я обращусь и к нему, а сейчас лучше помогу дочери достраивать свой дом — это важнее.

И великая моя современница, несравненная, блистательная, неповторимая Эдита Пьеха, измучившись над жестким куском родимой кулинарии, поставила на стол два початка вареной кукурузы. Афродита стала кормить своего Зевса. И пусть продуваются ветрами Крылатские холмы. Здесь, на кухне богини, тепло и уютно.

1998

Данный текст является ознакомительным фрагментом.