ГРУЗИНСКИЙ СОЛОВЕЙ СТАЛ СОЛОВЬЕМ МОСКОВСКИМ. ТАМАРА ГВЕРДЦИТЕЛИ

ГРУЗИНСКИЙ СОЛОВЕЙ СТАЛ СОЛОВЬЕМ МОСКОВСКИМ. ТАМАРА ГВЕРДЦИТЕЛИ

С детских лет девочку Тамрико, родившуюся на свет в тбилисской семье, считали музыкальным чудом, феноменом. Ее мама вспоминала потом, что она была обычным шаловливым ребенком, как и все, любила сладкое и прятала под подушку конфеты «Мишка на Севере». Необычным было лишь то, что Тамрико начала петь раньше, чем говорить. Ее дебют на телевидении состоялся в три года — в прямой трансляции вместе с двухлетним братишкой она исполнила популярную тогда песенку «Топ, топ, топает малыш…» Детям аккомпанировала мама, музыкант. Все взрослые чувствовали, что девочка станет настоящей звездой, ее талант был налицо: профессионально складывая ручки, она так громко и со страстью выводила песню, что на детской шейке напрягались жилки. Природа одарила ее красивым, сильным, вибрирующим голосом. А в четыре года она сама стала подбирать мелодии на фортепиано. Мне мешали только мои пальцы, поэтому я «все лишние» зажимала в кулачок, и вначале играла только одним пальцем.

Сегодня Тамара Гвердцители известна всему миру И миру не важно, что она — народная артистка Грузии, ведь нет званий: народная артистка Великобритании или Соединенных Штатов Америки, ее голос, как чудо, воспринимали меломаны многих стран мира. На свою родину в Грузию она привозила творческие трофеи как лауреат многих международных конкурсов. Пять лет Гвердцители работала и пела в Париже, жила в Америке, много раз выступала в Канаде и Израиле. Она считает себя грузинкой, когда-то прописанной в Советском Союзе, а ныне гражданкой мира.

— Нынче, Тамара, ваша жизнь разложена по гастролям, концертам, творческим дорогам, вы меняете столицу на столицу и ваша жизнь — сплошные перелеты, переезды. У вас миллионы поклонников, вам завидуют, вас ревнуют. Но мне кажется, что на ваших хрупких плечах лежит исключительная судьба, ведь вы «вундеркинд», а судьбы талантливых детей часто бывают трагичными. Слава богу, что ваш талант вас не «задавил». Вы несете его легко и с достоинством. И впереди, как мне кажется, вас уже ничего не страшит.

— Да, конечно, я слишком рано начала петь, и, возможно по желанию взрослых, слишком рано выступила перед слушателями на сцене и на экране. Я с детства почувствовала, что музыка это большая ответственность. Меня держит на этой земле неистребимая причастность к музыке. И если бы меня спросили, с чем бы я не могла расстаться в этой жизни, я бы, наверное, ответила, что, конечно, с папой и мамой, с сыном, с близкими мне людьми, и, конечно же, с музыкой. Она переполняет меня, я и впрямь иногда не знаю, что мне с ней «делать». Но без музыки наша жизнь была бы далеко не полной. После вас, журналистов, писателей, остаются статьи, книги. А после нас, музыкантов, остаются диски, пластинки, записи, хотя и они в полной мере не могут передать всех ощущений и состояний, которыми живет музыкант.

— Тамара, мне кажется, что вы как никто другой почувствовали, что такое слава. Помните, у Ахматовой про Пушкина: «Кто знает, что такое слава? Какой ценой купил он право, возможность или благодать над всем так дерзко и лукаво шутить, таинственно молчать и ногу ножкой называть?..»

— О восприятии славы столько написано и говорено. И такие при этом называются имена, что, ей богу, стесняюсь говорить о какой-то своей славе. Я только понимаю, что слава, известность — это профессиональный талант, это ремесло, которое не даст художнику погибнуть. Свое физическое состояние я ощущаю как постоянный труд, движение, энергию, поиск, сомнение, страсть. Мне некогда было заниматься ничем, даже болеть, кроме музыки. И в состоянии постоянного творческого напряжения я получала какие-то награды и звания, которые, возможно, и важны, но я старалась и их не замечать. Это я говорю о личном, но время меняет наше восприятие всего, чем мы живем.

Сегодня и музыка стала предметом шоу-бизнеса. Поэтому я растеряна, ведь шоу-бизнес это далеко не всегда серьезно и ответственно. Мои педагоги считали, что у меня серьезное классическое будущее, во многом они оказались правы, но нынче бывают моменты, когда я мучаюсь, выступая на сцене вслед за каким-нибудь безголосым певцом.

— Звучит банально, но ведь известно, что бездари не мучаются, вытягивая из себя мелодию, слово или швыряя краски на холст. Но, слушая вас, мне кажется, что вы и впрямь мучаетесь не от полноты выражения своего естества, своего таланта, а от чего-то нереализованного, того, что вы могли бы показать. Наверное, это и есть стремление к совершенству.

Не совершенство ли — выступать на одной из самых престижных площадок мира, парижском зале «Олимпия»? Как это вам удалось? Ведь до вас, как я знаю, в этом зале мало кто пел из наших.

— Да, это случилось много лет назад, и я оказалась единственной иностранкой, участвующей в концерте зала «Олимпия». Рядом со мной французские песни исполняли французские звезды. Конечно, я страшно волновалась, но все удалось, и тот вечер я теперь вспоминаю как что-то сказочное. Ведь «Олимпия» — это зал великой Эдит Пиаф, где она царствовала и блистала. Мне повезло, я познакомилась с ее другом и самым близким человеком Жоржем Мустаки.

— Удивительно, но этот легендарный мужчина, при огромной разнице в возрасте ставший любовником уже немолодой Пиаф, как раз сейчас приехал в Россию и выступает в Москве.

— Да, я знаю об этом, ведь мы с ним подружились, и он рассказывал мне о своей молодости, о тех счастливых годах, которые он провел рядом с Эдит Пиаф. Это были звездные часы его жизни, и в рассказах Жоржа я будто бы чувствовала аромат той далекой эпохи. Рассказывая о любви к великой певице и женщине, он будто бы молодел на целых сорок лет. Но Жорж красавец и сегодня, он талантливый человек и верный друг.

— По-вашему, Эдит Пиаф трагическая личность?

— Да, конечно, ее судьба драматична, иначе не было бы тех песен, которые она пела. В них была драма ее судьбы, ее любовь к Франции, к простым людям, к любимому человеку.

— После выступления в Париже ведь вас стали в прессе называть «Русская Эдит Пиаф».

— Журналисты и музыкальные критики любят красивые слова, но я стараюсь не замечать этих метафор, ведь дело не в них.

— А как вам Патрисия Каас, которая вроде бы продолжает традиции Эдит Пиаф и Мирей Матье?

— Не совсем так. Эти три певицы во многом отличны друг от друга. Быть может, единственное, что их объединяет, это то, что они из простых семей. Что касается Патрисии Каас, то, когда она появилась и спела у нас в России, она мне очень понравилась, пришлась по вкусу, а сейчас, если честно сказать, ее пение меня меньше согревает, чем раньше.

— Ну вот, мы снова говорим о том, что не просто остаться на высоте, на своем Олимпе.

— И здесь дело, наверное, только в личности. Ведь, как я полагаю, с певицей уровня Каас работает целая армия профессионалов, от продюсеров до визажистов, и они не должны «ронять» своего кумира. Значит, что-то ломается внутри самого художника.

— А разве талант может «сужаться», а личность уменьшаться?

— Наверное, все-таки да. Мы привыкли ждать от наших кумиров, от тех, кого мы любим, новых, как еще недавно твердили, «творческих достижений». Но далеко не все могут бесконечно радовать своих поклонников. Талант — это взрыв, а потом остаются только воспоминания, ностальгия, память. Вот почему Эдит Пиаф или, скажем, наша Клавдия Ивановна Шульженко, я уж не говорю о великих артистках прошлых поколений, таких как Вяльцева, Левицкая, Юрьева, «растянули» себя во времени и достались уже новому веку. Все они были личностями.

— Вам повезло, ведь вы знакомы и дружите с одним из самых ярких современных музыкантов мира Мишелем Леграном. Это радость и счастье проводить часы общения с композитором, которого боготворит вся Франция.

— Что касается Леграна, конечно, это мое большое везение, что я заслужила его внимание. Так вышло, что среди сотен кассет, которые он получает со всего мира, ему особенно пришлись по душе мои записи.

Звезда Мишеля Леграна взошла на музыкальном небосклоне Франции и Европы в шестидесятых годах, когда он получил все высшие титулы и признание миллионов меломанов за музыку к фильму «Шербурские зонтики». Мишель Легран — это живой кумир, под музыку которого влюблялось, целовалось и мечтало о будущем не одно поколение. Но вот музой великого композитора становится мало кому известная во Франции российская певица. Ее выход в черном длинном платье, подчеркивавшем ее стройную фигуру, ее очаровательная улыбка и тончайшая грация, казалось, омолодили Леграна на тридцать лет. Композитор влюбился в красивую женщину и талантливую музыкантшу. Они знакомы уже десять лет, но до сих пор он не может произнести эту сложную грузинскую фамилию — Гвердцители. И при встречах восклицает: «Моя божественная Тамара!»

— Мой агент послал кассету в Париж безо всякой надежды, просто так, на авось. Но Фортуна, видимо, тогда была рядом, и я получила приглашение, трудно вымолвить, работать в Париже. Утренние встречи в студии Леграна, разговоры с ним, прогулки по Парижу, игра с великим композитором на рояли в четыре руки — мы импровизировали под джаз, блюз его знаменитую мелодию — это все как будто из сказки. Потом я пела на сцене, и публика была довольна.

— Да-да, я слышал, что не только публика, но и сам маэстро восклицал: «Запомните это имя — Тамара!»

— Как здесь не оглянуться назад в ту закрытую страну, в которой мы жили и из которой так трудно было вырваться даже в творческую поездку, ведь еще до знакомства с Леграном я пыталась выехать во Францию. Тогда отправкой занимался Госконцерт, и у меня был даже контракт с частной компанией. И каждый раз были слезы и мольбы, чтобы мне сделали визу, чтобы не соврали французам, что я больна и что мадам Гвердцители не хочет ехать во Францию. Так что мой случай с кассетой, дошедшей до Леграна, — это фантастика.

— … Фантастика, ставшая счастливой реальностью. Ну да ладно, «Олимпия », «Карнеги Холл », где вы также блистала совместный концерт с Мишелем Леграном в зале «Украина» в Киеве, подмостки Варшавы, Рима, Торонто… А что у вас с нашим Кремлевским дворцом, куда нынче не рвется только ленивый? Вот и на днях Евгений Евтушенко (хотя он, как известно у не музыкант), но и он собрал полный зал. Осталось только позвать «утонченную» столичную публику на концерт Алены Апиной или «Блестящих »?

— Нет, я не рвусь в Кремлевский дворец. За Евтушенко, которого я уважаю, я рада. Его успех подтверждает, что он грандиозный поэт и человек. Но я как музыкант туда не стремлюсь, хотя у меня есть приглашения от продюсеров, режиссеров, которые говорят: «Пора, Тамара, пора, ведь там все были». А мне как-то не хочется, просто я не совсем себя там вижу. Конечно, можно вместе с оркестром и двумя объединенными смешанными хорами сделать наплыв на публику и выступить, но… я пока обхожусь без Кремлевского дворца. Кстати, там тоже, наверное, запретили вносить в зал мобильные телефоны, как в Концертном зале «Россия», иначе выступать просто невыносимо. Не хочу хаять нашу публику, но по мне знамение времени — мобильные аппараты — пусть остаются в гардеробах.

Мы беседовали с Тамарой Гвердцители в ресторане под названием «Ампир» возле площади Маяковского. Было четыре часа дня, отобедавшие «бизнес-ланчисты» покидали зал. Немного навязчиво играла музыка, Тамара сказала, что вечерами здесь выступает неплохой оркестр. Передо мной сидела красивая сероглазая женщина с роскошными черными волосами, ослепительной искренней улыбкой. Она говорила с неисчезнувшим до конца грузинским акцентом.

— Вы по-прежнему живете между Москвой и Тбилиси? Тбилисская публика вас наверняка ревнует к Москве?

— Так вышло, что по семейным и социальным обстоятельствам я стала гражданкой России и понемногу вжилась в Москву, но Грузия, Тбилиси, конечно же, мой дом родной, который все поймет и простит. Когда я приезжаю на родину, я всегда вижу добрые глаза моих поклонников и поклонниц. Говорить о полных залах и аншлагах мне как-то неловко. Меня они просто вдохновляют и делают счастливой.

Единственное, что сегодня меня раздражает, так это то, что в прошлом году ввели визовый режим. Для меня это был шок, этот режим хуже, чем Берлинская стена, в наших отношениях. И для поездки в Грузию теперь нужна виза.

— Я читал, что трехлетней девочкой вы очень любили сладости, особенно конфеты «Мишка на Севере». Простите за комплименту но по нынешней вашей стати я могу сделать вывод, что вы разлюбили этих самых мишек.

Тамара улыбается и пытается оправдаться:

— Женский вокал — это тяжелая ноша. Мороженое я не ем с восьми лет. Я была в ужасе, когда педагог мне заявил: «Да, другие девочки могут есть мороженое, а ты нет». Это меня убило, но это меня и спасло, потому что «железная» закалка моего голоса произошла до восьми лет. Но и сегодня самое страшное для меня слово «Ангина, ангина, ангина…»

2004

Данный текст является ознакомительным фрагментом.