Отъезд заграницу

Отъезд заграницу

Наступил август. Я уже год хлопотала о выходе из советского подданства, так как мой второй муж — иностранец — выехал заграницу и ждал меня там. И вот в течение целого года я ходила в так называемый Иностранный Отдел Московского Губисполкома. Стояла каждую пятницу в очереди у заветного окошечка, а затем робко осведомлялась о моем деле.

И всегда из окошечка без того, чтобы я особенно могла разглядеть, кто именно со мной говорит, доносилось сухое:

— Зайдите на следующей неделе.

В этом Иностранном Отделе толпились люди, желавшие тем или иным путем выехать заграницу. Выдача разрешений тянется в СССР годами, ибо власть всеми силами старается возможно меньшее число людей выпустить из «советского рая». Во время моих посещений этого учреждения мне пришлось познакомиться с несколькими из таких желающих ухать. Помню одну ветхую старушку, которая рассказала мне, что у нее дочь в Риге, особенно там не нуждается и зовет к себе. В Москве старушка сильно бедствует, живет из милости на кухне в общей кооперативной квартире. Если бы не дочкины посылки, она умерла бы с голоду, так как карточек на продукты не имеет.

— А почему же вы не исхлопочете себе карточки?

— Да ведь муж-то мой, царствие ему небесное, священником был, лишенка я.

И вот ходила эта старушка так же, как и я, из недели в неделю и из месяца в месяц. Однажды я была свидетельницей, как из окна на ее просительный вопрос резко послышалось:

— Вам, гражданка, в выезде отказано.

Старушка тут же грохнулась на землю. Стонала и рыдала. Я пыталась ее успокоить, но меня оттолкнули чьи то сильные руки. Два красноармейца, дежурящие внизу, взяли ее и вынесли. Посадили на извозчика. Увезли. Хотелось надеяться, что домой.

А то помню еще один интересный случай. К окошечку, где выдают паспорта, подошел какой то немецкий рабочий. Я узнала его по баварским коротким бархатным штанишкам. Он сдавал немецкий паспорт и получал взамен его советский.

Стоявший рядом пожилой гражданин сказал немцу шепотом:

— Что вы с ума сошли, что ли? Да разве можно отдавать заграничный паспорт и брать советский. Ой, и будете же вы жалеть!

Немец презрительно усмехнулся:

— В Германии я все равно был безработным. А здесь мне сейчас же обещают работу.

Господин втянул голову в плечи, посмотрел кругом, потом постукал себя пальцем по лбу.

— У него не все дома.

***

Прошло около шести месяцев. В одну из очередных пятниц я была снова у заветного окошечка. Около соседнего — того, откуда выдавали иностранные паспорта, слышались резкие возгласы, ругательства на немецком языке, возмущенные тирады.

Я подошла поближе. У окошка потрясал кулаками тот самый немец. Он похудел и имел очень несчастный и злой вид. Он кричал:

— Я требую, чтобы вы вернули мне мой немецкий паспорт. Я лучше буду безработным в Германии, чем останусь здесь. Вы меня обманули, вы сказали мне, что я буду здесь лучше жить, чем в Германии. Это ложь, это скандал! Я пойду в посольство и буду жаловаться.

Окошечко демонстративно захлопнулось. Он стал ожесточенно стучать в него кулаками. В это время пришли красноармейцы и увели его куда то вглубь зала, через внутренние двери. Сомневаюсь, чтобы этот бедный обманутый пролетарий когда-нибудь увидел снова свою родину.

Наконец, после долгих хлопот и мытарств, меня выпустили из советского подданства и я смогла выехать заграницу. Выдавая выездную визу, служащая меня предупредила:

— Только помните, вы уже никогда не сможете вернуться в СССР. Мы ставим вам особую визу, и ни одно советское консульство в мире не поставит вам въездной сюда.

— Слава Богу! — подумала я.

***

Наконец, я в поезде Москва-Бигосово. Меня провожают, кроме родных, мои сослуживцы. Они очень мне завидуют.

— Какая вы счастливая, Тамара Владимировна! Эх, если бы нам заграничный паспорт!

Характерно, что почти каждый советский гражданин с радостью уехал бы заграницу. Никто из них не думает, что заграницей, может быть и нужда, и преследования, и безработица… Каждому кажется, что если он покинет пределы Советского Союза, он сразу станет счастливым. Большевицкий гнет так велик, так проникает буквально во все сферы, как общественно-политической, так и частной жизни, что каждый чувствует себя непрерывно под каким то страшным ударом. И это чувство полной беспомощности перед какой то неизбежностью облекает выезд заграницу для каждого беспартийного советского гражданина в заманчивые и чудесные формы. Только бы вырваться из этого ада, а там уже ничего не страшно.

Может быть, поэтому все подсоветские люди, попавшие заграницу, чувствуют себя гораздо счастливее, чем уже давно проживающие там эмигранты. Для подсоветских все неприятности жизни в свободных странах кажутся просто-напросто мелочами. Разве можно сравнить с теми ужасами, с тем бесправием, с теми издевательствами, которые им пришлось пережить «там»?

***

Когда поезд тронулся, я отвернулась от окошка и взглянула в свое купе. Я увидела что со мной едет какой то молодой человек, без пиджака, только в рубахе и брюках. Близ границы мы немного разговорились и я узнала, что он немец, работал на одном из уральских заводов, а теперь возвращается в Германию. Он был очень несловохотлив — этот немец. Только когда в Бигосово мы пересели на латвийский поезд и очутились за границами СССР, он немного разговорился. Я спросила его, как ему нравится в Союзе. Он фыркнул.

— Уж меня-то больше не обманут. Уж я-то все знаю. Все видел. Работал на Урале. Есть нечего, зарплату задерживают. Живешь, как свинья. А воровство как развито. Ведь подумайте, я на одну минутку оставил свой чемоданчик и пиджак в зале ожидания на вокзале в Москве и побежал к киоску купить папирос. Вернулся — ни чемодана, ни пиджака. Так вот теперь и еду. Что то моя мать скажет!

— А вы откуда родом?

— Из Берлина.

Скоро я заметила, что он не имеет с собой абсолютно ничего съестного. Предложила ему бутерброт. Он сперва все отказывался, а потом не вытерпел. И с каким волчьим аппетитом стал поглощать пищу!

Через 24 часа поезд пересек лимитрофы и стал подходить к германской границе — Тильзиту. В нашем купе, кроме немца, сидели трое советских служащих, направлявшихся, как я поняла из их разговоров, в берлинское полпредство и торгпредство. Двое мужчин и одна женщина. Повидимому, коммунисты. Последние годы заграницу вообще стали командировать все больше и больше членов партии. Только на должности специалистов посылают беспартийных, да на мелкую техническую работу.

Советчики больше молчали и сосредоточенно вглядывались в расстилавшийся за окнами непривычный пейзаж.

Но вот и германская граница. Поезд остановился. В наше купе вошел высокий немец в форме. Взял наши паспорта, живо их перелистал и остановил свой взор на моем соседе — молодом немце.

— Вы такой-то? (Фамилию я, к сожалению, забыла).

Немец побледнел, как полотно.

— Да, я.

— Следуйте за мной, вы арестованы.

Немец встал, у него не было никакого багажа. Не попрощавшись ни с кем, он покорно вышел за пограничником.

— Что случилось? — заволновались советчики.

Я объяснила, что он арестован.

— За что?

— Не знаю.

***

Кто хочет узнать историю этого немца, пусть перелистает берлинские газеты конца сентября 1932 года. В них под крупным заголовком сообщалось, что на границе арестован коммунист такой-то, который за два года до того принимал участие в вооруженном нападении на один национал-социалистический ресторан. При этом два гитлеровца были убиты. Ему грозила тюрьма, и коммунисты переправили его в Советский Союз. Теперь он на суде заявил, что вернулся потому, что предпочитает лучше отбыть срок своего наказания в германской тюрьме, чем влачить жалкое существование в СССР. Он совершенно разочаровался в коммунизме и просил его не слишком строго наказывать.

***

Для меня же началась свободная жизнь.

Конец.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.