В шахте

В шахте

Утро. Серое осеннее добассовское утро. Кругом степь, грязь и уныние. Даже ряды новых, построенных уже при советской власти, шахтерских домиков, не могут сгладить впечатления нищеты и покинутости. Эти домики, «коттеджи», как их гордо называют большевики, построены без всякой любви и комфорта. Мы зашли в один такой домик. В каждой из его трех комнат жило по рабочей семье. Спят, очевидно, вповалку на полу, так как никакого следа кроватей мы не заметили. В углу, вместо иконы, — портреты вождей. А на полу, около стены — лужа. Мистер Вольтон, наиболее придирчивый и пытливый из делегатов, попросил меня перевести для него несколько вопросов к стоявшему тут же шахтеру.

— Сколько у вас детей?

— Трое.

— Сколько вы получаете в неделю?

— Как когда, смотря по выработке, от 25 до 40 рублей.

— А что это за лужа у вас на полу?

— Крыша протекает. Уж мы просили рудничное управление починить, да вот так и приходится жить. Весной прямо всю комнату заливает. Товарищ, может, вы замолвите словечко там перед начальством, а то вот у жены ревматизм, все ноги распухли,

Шахтер решил, что это к нему пришли какие то важные гости. Еще бы, разве можно было в этих хорошо одетых, рослых господах заподозрить своего же брата рабочего.

— Ну, а вы довольны своей жизнью?

Этот наивный вопрос, к сожалению, так и не получил ответа. Вмешался один из наших новых сопровождающих. Он покровительственно похлопал бедного шахтера по плечу и, смеясь, заявил:

— Ну еще бы не доволен. Ведь не то, что при проклятом царском режиме было. Теперь тебе и клуб, и отпуска. Правда ведь, Гаврильченко?

Тот понурил голову.

— Да, оно конешно, но только вот жалованья маловато.

Но делегацию уже вывели и потащили на шахту. Там нас повели к кабинкам, где мы должны были переодеться в шахтерские брюки и куртку. В каждой кабинке был диванчик, ванна или душ, вешалка, чистое полотенце и кусочек мыла. Нам сказали, что это рабочая баня. Потом я узнала, что это баня специально для директора, его помощников и инженерного состава. Для рабочих существуют другие бани, грязные и холодные бараки, да и то далеко не на всех шахтах. Кажется, только 30 процентов всех шахт Донбасса имеют бани для рабочих. Тот, кто спускался в шахту и видел тяжелую работу под землей, угольную пыль, пот, копоть, тот знает, какой насущной необходимостью является для шахтера даже простая баня, не говоря уже о благоустроенной.

И вот, мы все ждем в надземном помещении шахты, пока за нами поднимется «клеть». Мы все одеты, как шахтеры, только лица и руки у нас чистые. В руках — шахтерская лампочка, которая вообще является символом горняка. Большевики заказали для всех делегатов серебряные миниатюрные шахтерские лампочки и поднесли им при отъезде на память. Одна из этих лампочек долго хранилась и у меня.

«Клеть» — это лифт, но только в самой примитивной отделке. Стенки сделаны из плохо сколоченных досок, на полу слой жидкой грязи. Спускают по восемь человек. Вот и моя очередь. Дверцы захлопываются и с головокружительной быстротой мы летим в бездну, В ушах образуется как бы пробка. Горняки к такому быстрому спуску привыкли, и один из англичан рассказывал мне, что, когда он — это было уже очень давно — десятилетним мальчиком поступил на шахту, у них был обычай таких маленьких новичков спускать в первый раз особенно быстро. Нужно сказать, что ощущение из сильных и не из очень приятных.

Вот мы и внизу. Там уже ждут несколько русских: директор шахты, инженеры и штейгера из активистов. Подъезжает поезд с маленькими вагонетками без крыш. Обычно в них перевозят уголь. Нас усаживают в вагонетки, коногоны орут диким голосом, погоняют лошадей, и поезд уносит нас по узкоколейке куда-то в неведомую тьму. Туннели, переезды, снова туннели, наконец, поезд останавливается. Лошадки стоят понуро, и я вижу, что они… слепые. Оказывается, шахтенных лошадей никогда не выпускают на свет до самой смерти. Без солнца они слепнут…

Но спуск наш еще не кончился, теперь надо было спускаться пешком, или, вернее, ползком. Очень крутые пласты и очень низкие проходы, причем приходилось спускаться на четвереньках, нащупывая под собой следующую зарубину, на которой можно было бы укрепить ногу. Тут же в шахте я крепко стукнулась виском об угольный угол, пошла кровь. Горняки смеялись: — вот теперь будет метка на всю жизнь. Оказывается, действительно, осталась метка — синенькая жилка и до сих пор у левой брови. Горняки обычно узнают друг друга по таким меткам. Угольная пыль при малейшем ранении в шахте заходит под кожу и остается навсегда. Своего рода татуировка.

Спуск был тяжел. Мне стало очень душно, не хватало воздуха. Внизу грохотали врубовые машины и автоматические сверла. Полуголые, потные, грязные шахтеры каторжным трудом зарабатывают свой кусок хлеба. И подвергают каждую минуту себя смертельной опасности. Недаром в Германии шахтерское приветствие звучит: «Gl?ck auf!» Действительно, надо желать счастья всякому спускающемуся в подземное царство. Неизведаны и жестоки его законы. И недаром горняки во всех странах наиболее тесно спаянный цех рабочего класса. Наибольшее количество забастовок падает именно на горняков.

***

Раздался страшный гул, взрывали динамитом пласты. Делегаты очень интересовались техническими вопросами, толщиной пластов, электровозами, которые теперь как раз стали входить в Донбассе, и условиями труда… Вдруг, слева появилась женщина коногон. Наши англичане насторожились.

— Oh, camrade Tamara, один вопрос. Допускается ли в советских шахтах женский труд?

Я перевела вопрос директору шахты. В его глазах на минуту промелькнуло смущение, но он тотчас же ответил:

— Нет, у нас женщины под землей никогда не допускаются к работе.

— Oh, well, но вот там только что прошла женщина с лошадью.

Я вопросительно посмотрела на директора. Как то он теперь выкрутится?

— А это так, случайно… Она принесла мужу завтрак и он попросил ее повести лошадь на водопой.

— Странно, очень странно. Ведь в Англии женщины никогда не допускаются под землю.

На этот раз пронесло… Позже я узнала, что и в этой шахте и на соседних, и вообще во всем Донбассе женщины работают под землей наравне с мужчинами. А в последующие годы, женский труд стал применяться в совершенно неслыханных размерах. Англичан, конечно, обманули самым нахальным образом. Но думаю, что у них все же зародилось сомнение по поводу женщины, принесшей завтрак своему мужу.

Усталые и грязные поднялись мы на гора (как называют поверхность русские горняки). Клеть на минуту задержалась, и мы стояли у сквозных дощатых стенок ее и смотрели, как мимо проходила новая смена. Одетые в лохмотья в рваные гимнастерки и брюки, горняки мрачно и недовольно смотрели на английских делегатов. Мистер Джоймс улыбнулся, крикнул им что то и показал золотые зубы.

— Ишь, сволочь, во рту золото носит, а мы с голоду дохнем.

У меня захолонуло внутри. Ведь правда, совершеннейшая правда. Разве можно сравнить этих сытых, почти холеных английских рабочих с нашей советской голытьбой?

Но англичанин, конечно, не понял этого восклицания. Он подумал, что это приветствие и ответил: Good luck, camrades, good luck!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.