Глава 1 Что было потом

Глава 1

Что было потом

4 сентября 1998 года

Джоэл Коэн, взъерошенный помощник прокурора по Восточному округу Нью-Йорка, был тем еще ублюдком и к тому же еще сутулился, как дегенерат. Когда на следующий день меня привезли в суд, то он попытался убедить судью не выпускать меня под залог, обосновывая это тем, что я – прирожденный мошенник, патологический обманщик, закоренелый любитель шлюх, неизлечимый наркоман, человек, постоянно оказывающий давление на свидетелей, и стоит мне выйти из тюрьмы, я улечу, что твоя Амелия Эрхарт.

Он чертовски много всего сказал, но меня обидели только «наркоман» и «любитель шлюх». Вообще-то я был чист уже почти восемнадцать месяцев и к тому же поклялся не прикасаться к шлюхам. Но как бы то ни было, судья назначила мне залог в 10 миллионов долларов, и за двадцать четыре часа моя жена и мой адвокат сделали все необходимое для того, чтобы меня выпустили.

И вот наступило то мгновенье, когда я спустился по ступенькам здания суда и оказался в объятиях моей любящей жены. Была пятница, солнечный день, она стояла на тротуаре в коротеньком желтом платье без рукавов и босоножках под цвет платья на высоких каблуках и выглядела так, что пальчики оближешь. В это время лета, в этой части Бруклина, в четыре часа дня солнца светило как раз под таким углом, чтобы был виден каждый кусочек ее тела: сиявшие на солнце волосы, блиставшие голубые глаза, безупречные черты фотомодели, грудь – шедевр пластического хирурга, восхитительные маленькие ступни и ножки – такие аппетитные от колена и выше и такие стройные ближе к щиколоткам. Ей тогда было тридцать лет, и она была совершенно восхитительна. Когда я подошел к ней, то в самом буквальном смысле упал в ее объятия.

– Какое утешение для взора, – сказал я, обнимая ее прямо на тротуаре, – как я тосковал по тебе, милая.

– Отвали от меня! – прошипела она. – Я требую развода!

Я почувствовал, как эта угроза проникла прямо в мою центральную нервную систему.

– О чем ты, милая? Это смешно!

– Ты прекрасно знаешь, о чем я!

Она вырвалась из моих объятий и зашагала по направлению к синему «линкольну», припаркованному у дома номер 225 на Кэдман-плаза, рядом со зданием суда в Бруклин-Хейтс. У задней двери лимузина стоял Мансур, наш болтливый водитель-пакистанец. По знаку Надин он распахнул дверь, и я увидел, как она исчезает в море роскошной черной кожи и древесины ореха с наплывами, и вместе с ней исчезают коротенькое желтое платье без рукавов и сияющие светлые волосы.

Я был так потрясен, что даже не смог последовать за ней. У меня, казалось, ноги приросли к земле, как будто я стал деревом. За лимузином, на другой стороне улицы, был виден унылый скверик со скамейками, сделанными из зеленых досок, хилыми деревьями и маленьким заросшим сорняками газоном, покрытым слоем мусора. Это сквер был роскошен, словно кладбище. Я в отчаянии уставился на него.

Потом я глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Господи, мне надо взять себя в руки! Я посмотрел на часы… У меня нет часов! Я же снял их перед тем, как на меня надели наручники. Я неожиданно остро осознал, как я выгляжу. Я посмотрел на свой живот. Не одежда, а какая-то одна огромная мятая тряпка – от кожаных мокасин и бежевых брюк для гольфа до белой шелковой рубашки поло. Сколько я уже не раздевался? А сколько не спал? Три дня? Четыре? Трудно сказать, я вообще всегда мало сплю.

Мои глаза жгло, как будто в них вставили раскаленные угли. Во рту у меня пересохло. Мое дыхание – минуточку! – может быть, дело в запахе изо рта? Может быть, я этим ее отпугнул? Я три последних дня питался какими-то отвратительными сардельками, и изо рта у меня воняло, как… я даже не знаю, как. Но все равно, как она могла бросить меня сейчас? Что это за женщина? Сука! Погналась за моими деньгами…

Вот такие безумные мысли крутились у меня в голове. Никуда моя жена не денется. Она просто растеряна и взволнована. Кроме того, всем известно, что вторые жены не бросают своих мужей, как только тем предъявляют обвинение, они всегда немножко выжидают, чтобы это не было уж так очевидно! Так что просто невозможно, чтобы…

…И в этот момент я как раз увидел улыбавшегося и кивавшего мне Мансура.

«Чертов террорист!» – подумал я.

Мансур работал у нас уже почти шесть месяцев, но с ним по-прежнему ничего не было понятно. Это был типичный раздражающий иностранец с постоянной ухмылкой на лице. Я фантазировал, что Мансур улыбается так потому, что спешит на подпольную фабрику по производству бомб, смешивает там компоненты взрывчатки. А вообще он был тощий, лысеющий, с кожей карамельного цвета, среднего роста, а его узкий череп был похож на коробку для ботинок. Когда он говорил, то казалось, что это разговаривает Скороход из мультика [1]: все слова у него получались как маленькие «бипы» и «бопы». И, в отличие от моего старого водителя Джорджа, Мансур ни на секунду не мог заткнуться.

Я, как зомби, побрел к лимузину, решив про себя, что если Мансур скажет хоть слово, то я ему врежу. Что же касается моей жены, то надо будет просто ублажить ее. А если не получится, то придется начать борьбу. У нас были невероятно бурные, неустойчивые отношения, но все удары и склоки только делали нас ближе.

– Как дела, босс? – спросил Мансур. – Оджень, оджень хорошо, что вы вернулись. Ну как там было в…

Я поднял руку:

– Мансур, заткнись, блин. Не только сейчас. Навсегда! – и плюхнулся на заднее сиденье лимузина напротив Надин. Она сидела, скрестив свои длинные голые ноги, и смотрела в окно на мерзкую бруклинскую помойку.

Я улыбнулся и сказал:

– Наслаждаешься воспоминаниями об этом местечке, Герцогиня?

Никакого ответа. Она просто смотрела в окно, как восхитительная ледяная статуя.

Господи, абсурд какой-то! Неужели Герцогиня Бэй-Риджская отвернется от меня в тяжелый час? Герцогиня Бэй-Риджская – это было прозвище моей жены, и она, в зависимости от ее настроения, то улыбалась, когда я ее так называл, то посылала меня ко всем чертям. Это прозвище появилось из-за ее светлых волос, британского гражданства, невероятной красоты и бруклинского детства. Ее британское гражданство, о котором она очень любила всем напоминать, создавало вокруг нее некий королевский и утонченно-мистический ореол, а детство, проведенное в Бруклине, в сумрачной глубине Бэй-Риджа, привело к тому, что такие слова, как дерьмо, задница, козел или пошел ты на…, срываясь с ее языка, звучали как утонченная поэзия. Что же до ее невероятной красоты, то из-за нее Герцогине прощались все эти слова. Мы с Герцогиней были примерно одного роста, но у нее был темперамент, как у Везувия, а сила – как у медведя гризли. Когда я был моложе и вел себя хуже, то она по любому поводу затевала со мной драки, а при необходимости могла и плеснуть в меня кипятком. И, как ни странно, мне это даже очень нравилось.

Я набрал полную грудь воздуха и сказал как можно жалобнее:

– Ну ладно тебе, Герцогиня. Я сейчас очень взволнован, мне нужно немного сочувствия. Ну пожалуйста.

И тут она посмотрела на меня. Ее голубые глаза сверкали над выступающими скулами.

– Не смей, блин, меня так называть, – рявкнула она, а затем снова отвернулась к окну, приняв позу ледяной статуи.

– Господи, – пробормотал я, – что с тобой стряслось?

Она ответила, не отводя взгляда от окна:

– Я не могу больше оставаться с тобой. Я тебя больше не люблю!

Потом она решила вонзить нож еще глубже и добавила:

– Я уже давно тебя не люблю!

Что за омерзительные слова! Ну и наглость! Однако почему-то из-за этих слов я еще больше захотел ее.

– Это же смешно, Надин. Все будет хорошо.

У меня так пересохло в горле, что я с трудом произносил слова.

– У нас денег более чем достаточно, так что можешь расслабиться. Пожалуйста, не начинай сейчас.

Она продолжала смотреть в окно:

– Слишком поздно.

Наш лимузин двигался к автостраде Бруклин – Квинс, и меня охватила смесь страха, любви, отчаяния и ощущения того, что меня предали. Такого сильного чувства потери я еще никогда не испытывал. Я ощущал полное опустошение, невероятную пустоту внутри. Я не мог просто так сидеть напротив нее – это была настоящая пытка! Я хотел поцеловать ее, или обнять, или заняться с ней любовью, или задушить ее. Наступило время стратегии номер два: нокдаун, затяжной скандал.

Я спросил с изрядной дозой яда в голосе:

– Ну что же, Надин, давай, блин, все уточним: ты хочешь развода именно сейчас? Сейчас, когда я под этим, блин, следствием? Сейчас, когда я под домашним арестом?

Я закатал левую штанину, обнажив электронный браслет на щиколотке. Он был похож на пейджер.

– Что ты, блин, за человек! Скажи мне! Ты что, хочешь поставить мировой рекорд по безразличию?

Она посмотрела на меня пустыми глазами.

– Я хорошая женщина, Джордан, все это знают. Но ты ужасно обращался со мной все эти годы. Для меня наш брак закончился давно – в тот момент, когда ты столкнул меня с лестницы. Это не имеет никакого отношения к тому, что ты сядешь в тюрьму.

Что за фигня? Да, я однажды поднял на нее руку – это была ужасная сцена на лестнице восемнадцать месяцев назад, жуткий момент буквально за день до того, как я завязал, – и если бы она ушла тогда, все было бы понятно. Но она не ушла, она тогда осталась, а я ведь завязал! И только теперь, когда в воздухе запахло разорением, она решила уйти. Невероятно!

Теперь мы были уже на автостраде Бруклин – Квинс и приближались к границе округов. Слева был виден сверкавший огнями Манхэттен, где семь миллионов человек танцевали и пели, наслаждаясь выходным и не имея понятия о моей беде. Одна эта мысль наводила на меня депрессию. А прямо передо мной была видна подмышка Вильямсбурга, плоская полоска земли, утыканная обветшавшими складами и ветхими домами, битком набитыми людьми, говорившими по-польски. Я понятия не имею, почему там поселились все эти поляки.

Идея! Я должен заговорить о детях. Это, в конце концов, то, что нас связывает.

– С детьми все в порядке? – нежно спросил я.

– Все хорошо, – ответила она довольно оживленно. А потом мрачно добавила: – С ними все будет хорошо, несмотря ни на что.

И она снова уставилась в окно. Здесь подразумевалось вот что: «Даже если ты отправишься в тюрьму на сто лет, с Чэндлер и Картером все будет в порядке, потому что мамочка найдет себе нового мужа быстрее, чем ты успеешь сказать: „Дорогой папочка!“»

Я глубоко вдохнул воздух и решил больше ничего не говорить, сейчас совладать с ней было невозможно. Эх, если бы я остался с первой женой! Неужели Дениз в такой ситуации сказала бы, что больше меня не любит? Чертовы вторые жены, от них можно было ожидать чего угодно, особенно от жен суперкласса. «В радости и горе?» Ага, как же! Они произносили это только потому, что свадебную церемонию записывали на видео. На самом деле они оставались с тобой только в радости.

Вот расплата за то, что я ушел от своей доброй первой жены, от Дениз, бросил ее ради этой прохиндеистой блондинки, сидевшей сейчас напротив меня. Герцогиня была когда-то моей просто любовницей, это было очередное невинное увлечение, которое вдруг вышло из-под контроля. Я и глазом не успел моргнуть, а мы уже оказались безумно влюблены друг в друга и жить не могли друг без друга, дышать не могли друг без друга. Конечно, я нашел себе оправдание: сказал себе, что Уолл-стрит – просто не место для первых жен, так что я на самом деле не виноват. В конце концов, когда человек становится по-настоящему крупным брокером, то всегда можно ожидать чего-то подобного.

Что-то подобное, однако, оказывалось палкой о двух концах, потому что, как только очередной Хозяин Вселенной входил в финансовое пике, его вторая жена быстренько перемещалась на более обильные пастбища. Вторые жены – это же ведь настоящие старатели, золотодобытчики, которые, поняв, что из этой золотой жилы нельзя больше выжать ни грамма драгоценного металла, перемещаются на более продуктивное месторождение, где можно будет и дальше спокойно копать золото. Конечно, это одна из самых безжалостных жизненных истин, и сейчас я из-за нее находился в полной заднице.

С бьющимся сердцем я снова посмотрел на Герцогиню. Она по-прежнему сидела, уставившись в окно, – самая прекрасная и самая злобная ледяная статуя на свете. В этот момент я испытывал много разных чувств сразу, но прежде всего мне было грустно – мне было жаль нас обоих, а еще больше наших детей. До сегодняшнего дня они жили волшебной жизнью в Олд-Бруквилле и были уверены, что в жизни все идет правильно и что так будет всегда. «Как же грустно, – подумал я, – как чертовски грустно!»

До конца поездки мы молчали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.