Документ № 12 «Всю жизнь молчал и при полном молчании ушел из жизни… А вдруг выздоровеет?!»

Документ № 12

«Всю жизнь молчал и при полном молчании ушел из жизни… А вдруг выздоровеет?!»

С составителем первой биографии Андропова «Юрий Владимирович» (М., «Столица», 1995) писателем Сергеем СЕМАНОВЫМ беседует Петр ПАЛАМАРЧУК.

– Сергей Николаевич, вы – тертый калач в жизнеописаниях. И не только потому, что долгие годы заведовали знаменитой серией «ЖЗЛ» и сами выпустили там две биографии русских военачальников: адмирала Макарова и генерала Брусилова. Более проницательные читатели давно распознали, что ваши хитроумные «комментарии» к шолоховским книгам прославляют не столько названного автора, сколько былое величие России и ее служилых сословий, в первую голову казачества.

Но теперь вы, пользуясь этим опытом, взялись за задачу совершенно загадочную. Начать с того, что когда искусствовед В.И. Сергеев создавал в той же «ЖЗЛ» биографию Андрея Рублева, о котором почти что ничего жизнеописательного не известно, – это был действительно подвиг художничества. Однако сколь же искуснейшим приходилось быть вам, буквально вычислявшему биографию деятеля, вся жизнь которого прошла на наших глазах – но документально ничем, кроме газетной шелухи, не подтверждена? Ведь, описывая происхождение героя, вам пришлось прибегнуть к свидетельству разве что… Гоголя о Чичикове!

— Интересный вопрос. Да, как и уважаемый коллега Валерий Николаевич Сергеев, я никогда не видел своего «героя». Телевизор, конечно, не в счет – там и Гайдар выглядит, как подадут. Однако я не только был современником Андропова, но и находился под большим воздействием его силового поля. Оно было сугубо отрицательным, поэтому и оказывало мощное впечатление.

– Прежде чем перейти собственно к содержанию вашего труда, один «злой» вопрос. Что вас заставило покинуть руководство «ЖЗЛ» – не исчерпанность ли самого жанра? Сейчас, после нескольких неловких преемников, чуть было не загубивших более чем полувековую серию, она вроде бы возобновилась. Вышла, например, добротная работа М. Вострышева о Патриархе Тихоне. Только позволительно усомниться: а захотел ли бы он сам видеть свое житие в издательстве ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», где основателем серии значится М. Горький (хотя на самом деле учредил ее куда раньше Ф. Павленков), и вообще называться не Святым Новомучеником, а «замечательным человеком»? Я не раз слышал от вас в разговорах, что деятели – и отнюдь не безгрешные – наших дней не менее достойны своих биографий. Так, может, пора уже заводить новую серию, что-то наподобие «Жизни замечательных пролаз», в которой первою книгой и станет ваше произведение?

— Безусловно против издания биографий «пролаз». Возьмем хотя бы нынешних «банкиров» (хотя никакие они не банкиры, а просто ворюги). Имен не называю, а то еще в суд потащат, с их-то миллиардами… Кто бы уж ни был отец-основатель Ротшильд, с ними его не сравнишь. Разве только в том смысле, что большинство, возможно, его отдаленные потомки по плоти и духу. Тут я, конечно, имею в виду зачинателя династии Мейера.

– Помнится, при посещении Рыбной слободы на Волге, в первом неравном браке бывшей за Щербаковым, а во втором – за Андроповым, я был поражен следующим изобразительным рядом. В великолепном, совершенно столичного уровня краеведческом музее экспозиция начиналась с древнерусских икон, а оканчивалась в мемориальной комнате местного недолгого жителя Андропова его серыми брюками с красным лампасом. «Господи! – подумалось тогда. – Неужели и вся наша история такова?» Вы в своей книге, хоть и весьма коротко, касаетесь обстоятельств жизни тех, кто нами десятилетиями беспросветно правил. Ужли мы достойны были только тех чудищ?

— Ну, я не согласен с пошлым присловием, что каждый народ заслуживает своего правительства. На эту тему, кстати, много вариаций: каждый народ заслуживает таких инородцев, которых имеет; всякий муж – своей жены и так далее до бесконечности. А так ли уж благородны американские президенты? Вот Джон Кеннеди – божок нашей полуинтеллигенции в свое время. Теперь-то ясно, что это был плейбой, да и только, распутничал на ранчо и виллах, а за его «правлением» стояла группа помощников. Именно в них и стреляли, целя в него, заговорщики. Не могу не добавить одну воспоминательную подробность: в кабинете Олега Попцова оный портрет висел. Тогда он был еще комсомольским работником и писателем-соцреалистом, а теперь во главе российского теле. Каков герой, таковыми тамошние передачи.

– Вы сумели вычленить из множества слухов (которые до чрезвычайности достойно отвергли за покуда-что-неподтвержденностью) единственно те из андроповских деяний, что стоят вероятия. Дня меня, как тоже скромного летописца минувшей эпохи, наиболее разительным открытием было ваше утверждение, что чрезвычайно ловко и коварно взобравшийся на самый верх всесильный руководитель Лубянки не знал, что ему далее делать. То есть он не имел никакой положительной программы преобразований – кроме разве бестолкового хватания шатающихся по улицам людей и выяснения, где кто работает. Неужели долголетний возглавитель наиболее изощренной тайной полиции не удосужился загодя подумать о том, зачем и куда он карабкается?

– Совершенно точно: никакой положительной программы он не имел. Возможно, это самое доказанное положение в моей скромной работе. Всю жизнь оголтело рвался к власти, а получив ее в огромной империи, не ведал, куда употребить. Облавы в банях и кинотеатрах никак уж нельзя назвать политикой. И не случайно он от этого сам же вскоре отказался.

– Как прозаика, меня подкупают ваш мягко-иронический тон и одновременно едкие подколки (чего стоит определение «одна из вдов писателя А. Ф-ва»). Вы также очень умело отвергаете обвинения во всяких «анти-», которые неумехи-писаки обычно берут как полено в руки в доказательство своего собственного существования. Все выверено точно: недаром автор был долголетним редактором наиболее тиражного и одновременно корректного журнала «Человек и закон» (пять миллионов до «перестройки» – не шутка). Но позвольте уж в качестве сотрудника по цеху попросить расширить вашу характеристику, которую в книге поневоле пришлось сократить, – и рассказать, каковы были взгляды вашего героя на текущую российскую словесность?

— Ну, все, что о том известно достоверного, я привел в самом тексте. Он любил Евтушенко с Шатровым и брюзжал покойному Георгию Маркову, что у нас преувеличивают значение «деревенской прозы» Это предельно характеристично.

– Скоро мы перейдем «на личности». Но сперва несколько каверзных уточнений:

а) зачем этот кокетливый подзаголовок «Зарисовки из тени» – чтобы мы поверили в вашу скромность?

б) «слабый и безыдейный» в вашем толковании Маленков – а ведь в последнее время появилось несколько публикаций о том, что это был далеко не такой простой партийный чинуша: дескать, предусмотрел многие послабления простому люду, а потом даже, как рассказывают, кончил певцом в церковном хоре – но ведь мог запросто встать во главе наиболее могущественной сверхдержавыXXвека?

в) вы славите К. Черненко за употребление слова «Родина» с прописной буквы – между тем как это правописательное уродство было учреждено Сталиным лишь после второй мировой, когда «Бог» упорно печатался со строчной – и никогда не признавалось русскими людьми старой доброй выучки, чтившими Святую Русь отнюдь не посредством грамматики?

г) никак не соглашусь, что газеты времен Андропова были бессодержательны (стр. 89), – они, напротив, в отличие от невкусных брежневских каждый день раскрывались с ощущением живейшего ужаса: а ну как еще чего-то куда-то повернут?

д) в конце предпоследней страницы – к чему Брежнев объявлен живым еще лишних четыре дня?

— Нет, «из тени» – ибо я находился вдали от Андропова, но в его довольно страшноватой «тени».

На безрыбье и рак, известно что. Спасибо Константину Устиновичу, что Родину почитал хотя бы в грамматике. А о дате кончины Брежнева – тут явная опечатка.

– Теперь уж и самые вопросы по анкете. Но ведь вы сами даете к ним повод: книга чуть ли не на треть рассказывает о личных распрях с ее главным персонажем. Так что, начнем с вашего собственного революционного прошлого: правда ли, что первое свое «дело» вы перебыли еще в середине пятидесятых в Петрограде чуть ли не вместе с нынешним главой русской службы радио «Свобода» Юрием Гендлером?

— Это не совсем точно, по делу моего университетского товарища Гендлера я не проходил. Вскоре об этом будут опубликованы кое-какие документы.

– Еще одно существенное, как представляется, дополнение. Вы исключительно нейтрально поминаете того человека, который нынче распетушился в качестве квасно-кудашливого славянолюба, но тем не менее спроворился на следствии заложить вас с потрохами (уж простите, спрашиваю это в качестве того, кого его откровения тоже задели). Это что – христианское всепрощение? Не лучше ли было благодарно назвать – вы это начали, но оборвали на самом начале – тех, кто во время опалы вас не чурался и продолжал любить и принимать по-прежнему, как художник Юрий Селиверстов?

— На эту тему я объясняться не хочу. Не забывайте, что этот человек получил свое.

– Ваше «дело русистов» недаром было опубликовано по архивным документам, в приложении к «Родине» – журнале «Источник». Делая передачу об обоих изданиях по тому же радио «Свобода», мне довелось подсказать нынешним радетелям возвращения в светлые времена застоя не только левым, но и почвенникам: а вот такого вам не желательно?

– Ну, это уж ваши дела. Помните: «Ты сказал».

– Ваше отношение к дискуссии в альманахе «Вече» (1994, № 52) между неким С. Николаевым, в своей статье «Молодая гвардия» русского возрождения» прославлявшим основателей «русистов» как единственных защитников Отечества в 60—70-е годы, и резким возражением Евгения Вагина, в то же время боровшегося с марксизмом не словом, а делом?

— Опять же это дела Вагина; а я отвечаю только за написанное мною.

– Случайно встретивши философиню Ренату Гальцеву в ИНИОНе в день смерти вашего антигероя, я услыхал от нее глубоко душевное, хотя внешне и не очень православное: «Значит, Бог Россию не забыл!» На последней странице книги вы произносите две ключевые фразы, которые мы вынесли в заголовок беседы: «Всю жизнь молчал и при полном молчании ушел из жизни… А вдруг выздоровеет?!». Существует ли возможность еще одного воплощения…

— Рената была тогда совершенно права. Ну – а вдруг выздоровеет? Долгая и достаточно бурная жизнь убедила меня, что на свете, по Божьему попущению, возможно все что угодно. Какой Платон мог бы предполагать, что во главе великой русской армии станет Троцкий или что возможна бесчеловечная «шоковая хирургия»? Но ведь случилось же.

Благодарю за острые и веселые вопросы.

Январь 1996 г.

Литературная Россия», 1996, 2 февраля

Данный текст является ознакомительным фрагментом.