Лидер

Лидер

Вместе с женой мы валяемся на теплых камушках пляжа в местечке Лазаревское, недалеко от Сочи. Пляж пустынен. Кроме нас еще три — четыре человека. Отойди шагов сто в сторону, и можно купаться голым. Прохожие редки. Однако вон еще какие?то две фигуры шагают по гальке в нашу сторону. Приближаются.

— Здравствуйте, Виктор Сергеевич!

— Батюшки, Олег, Геша! Здравствуйте! Куда вы?

— Решили исследовать Кавказское побережье. Идем от Новороссийска до турецкой границы, — шутит Печников.

— Как вы здесь поживаете? Бросили писать ту пьесу или продолжаете? — спрашивает Ефремов.

— Пытаюсь доделать.

— Давайте! Мы за нее готовы бороться, нам она нравится… ну, счастливо отдыхать! Мы топаем дальше.

Оба веселые, загорелые. С первого взгляда посторонний мог бы традиционно покачать головой и изречь: «Ох эта молодежь! До чего пуста и беспечна! Одни гулянки!»

Конечно, кто же в молодом угадает взрослого… А ребята действительно озорные. Когда Ефремов и Печников пришли, можно сказать, птенцами, только что вылупившись из гнезда — Школы- студии МХАТа, в Центральный детский театр, поначалу они казались такими тихими, такими скромными пай — мальчиками — мухи не спугнут. Но вскоре… вскоре, как только укрепились актерски, раскрылись иначе. Нет, это, оказывается, были не тихие хлопцы. Они принесли с собой что?то веселое, даже лихое. Вокруг них споры, смех, розыгрыши, озорство. Мало того что Ефремов сразу же заявил себя обаятельным и, безусловно, одаренным актером — недаром он уже на четвертый год работы в театре получил первый приз на смотре молодых актерских дарований, — он еще увлек за собой в какой?то шумный и веселый карнавал закулисную жизнь театра. Вокруг него объединялись. Видимо, и мальчишкой Олег был заводилой. Верно писал философ Джон Локк: «…и если из озорных детей, полных огня и жизни, вырастают иногда знаменитые и даже великие люди, то души слабые, придавленные, тихие редко вырабатываются во что?нибудь годное».

Упоминали они тогда на пляже о моей пьесе «Страница жизни», над которой я действительно долгое время мучился. Ефремов и Печников относились ко мне хорошо, так как дебютировали они в Детском театре удачно именно в первой моей пьесе «Ее друзья». Получалось, вроде бы и я сыграл какую?то положительную роль в их жизни. Ох как давно это было! Почти не верится, что тот беспечно шагающий со своим приятелем длинный загорелый паренек, этакий Тиль Уленшпигель, сейчас главный режиссер первого театра страны, что он уже пожилой человек с усталым, озабоченным лицом, лицом и всем обликом скорее мастерового, чем того глубокого и тонкого художника, каким он является сегодня. Долгий, трудный, славный путь! Я бы сказал — великолепная карьера, если бы из этого слова не образовывалось другое — карьеризм. А я знавал и знаю людей, которые делают себе карьеру, — экая пакость! Ефремов же всю жизнь упорно, страстно, целеустремленно трудится с предельной отдачей всех сил, иногда до cамоистощения. И если результатом его труда является достижение громадных высот в искусстве, то — пожалуйста, назовите это карьерой, не возражаю. Но не он идет за карьерой, она следует за ним.

Писать об Олеге Николаевиче трудно. Он фигура сложная, нередко противоречивая. И все?таки я хочу это сделать. Трудно еще и потому, что он многолик — актер, режиссер, педагог, организатор. Кроме того, он вечно в движении к намеченной новой цели и, следовательно, неожиданен. Все эти сорок лет я никак не понимал, чего он, в конце концов, хочет. Ну засветился своим актерским дарованием в Центральном детском, ну и свети, будь доволен. Черта с два! Хочет стать режиссером и ставит пьесу Коростылева и Львовского «Димка — невидимка». Удачно! Режиссер? Пожалуйста! Кажется, все. Нет, у него возникает идея создать свой театр. Вот тут?то талант организатора, способности лидера и стали выявляться в нем с особой яркостью.

Зачем новый театр? Страшно ответить: театральное искусство омертвело, МХАТ, вечный носитель нового, угас почти окончательно. Ефремов покушается на своего великого учителя. Нет, не затем, чтобы свергнуть кумира, а вдохнуть в него душу, оживить. Ищет соратников. Лидер их всегда находит. Он обладает магнетическим свойством. Силой тут никого не заставишь. Увлечь, только увлечь! И увлекает. Теперь?то мы их знаем: Евстигнеев, Толмачева, Волчек, Доронина, Кваша. Табаков… Да кто из любителей театра не помнит славнейшую плеяду создателей театра «Современник»!

Открыть новый театр в те годы было и легко, и трудно. Легко оттого, что веяло ветром нового в нашей всеобщей жизни. Трудно потому, что новых театров не создавалось с 20–х годов. И откуда в актере такие организационные способности! Высматривает во все глаза лучшую молодежь всех театров столицы, соблазняет новым. И идут, идут! Даже уходят из театров с более высокой зарплатой на самую мизерную. Ради нового, ради искусства.

Если уж говорить всерьез, искусство бесплатно. Это жизнь так устроена, что артисту, художнику, музыканту, скульптору надо платить за его труд. Когда?нибудь, в далекие — далекие времена, люди будут творить безвозмездно.

Я каким?то краем коснулся этого радостного, возбуждающего душу времени с самого начала будущего «Современника». Ефремов пришел ко мне в Зачатьевский монастырь и сказал:

— Виктор Сергеевич, мы создаем новый театр и хотим поставить вашу пьесу «Вечно живые». Вы не возражаете?

Какой же автор будет возражать, если его пьесу хотят поставить в театре, да еще затевается что?то новое!

Вокруг Ефремова вижу и самых интересных молодых режиссеров того времени: Эфрос, Львов — Анохин, Манюков; талантливый, но рано ушедший из жизни критик Владимир Саипак и целый актерский курс Ефремова в Школе — студии МХАТа. Сумел Ефремов сделать своими соратниками и старших: В. Я. Виленкина, прекрасного критика и хранителя лучших традиций МХАТа, В. 3. Радомысленского, директора студии. Видимо, и в Московском комитете партии, и в Министерстве культуры также нашел Ефремов поддержку.

Пьеса репетируется по ночам в помещении Школы — студии. И уже хорошо обосновавшиеся в разных театрах молодые актеры, побыстрее разгримировавшись после спектаклей, спешили на ночную репетицию. И — до утра! А утром утомленные, но счастливые, шли по ранним улицам Москвы к только что начинающим позвякивать трамваям. Я бывал на этих репетициях и помню эту раннюю утреннюю Москву, полную тайной свежести.

Меня всегда удивляло и радовало в театре синхронное понимание и чувствование нового в искусстве молодых исполнителей и зрителей. Впрочем, чему удивляться! Понятно, у взрослых вкус с течением лет превращается в привычку. А как трудно отказываться от своих привычек, они же «замена счастию». Хочу тут же сказать, что при первых серьезных успехах студии она вызвала взрыв яростного неприятия у некоторых актеров того времени.

Скромно играя то в крохотном зальчике студии, то где придется, Олег Николаевич с помощью Радомысленского добился возможности сыграть спектакль на сцене филиала МХАТа, что на улице Москвина. Это была большая победа лидера. А в 1956 году студии присвоили звание театра и назвали его «Современник». Крайне удачное название! И посыпались как из рога изобилия спектакли, спектакли, спектакли, преимущественно пьесы также молодых авторов, которых притягивал к себе Ефремов. А зрители выстраивались в длинные очереди в кассу, а то и с ночи дежурили. у подъезда. Впрочем, подъезда еще не было, были двери.

С этим театром у меня связаны годы жизни. Сколько он мне дал радости! И не только оттого, что там играли мои пьесы. Я получал в этом театре хорошую дозу простого зрительского счастья на любом спектакле. Пьесы свежие, режиссура молодая, актеры только что из печки! Очень уважаю старых мастеров театра, наслаждаюсь их искусством, но новый звонкий голос, неожиданные, неслыханные доселе интонации, да просто и сами юные лица вселяют в тебя жизненные силы — вроде бы и сам не так уж стар.

Зрительный зал набивался до отказа. И какой щедрый шквал аплодисментов! Да, Олег Ефремов создал новый, современный театр, говорящий со зрителем своим художественным и гражданским языком. Ефремов — мало того что художник, он всегда гражданин.

Пожалуй, замечу: та манера игры, которую требовал от актеров Ефремов, совпадала с той, которой добивался от своих актеров Анатолий Эфрос. Недаром оба они в одно и то же время росли в Центральном детском и оба чувствовали, что время требует обновления. В дальнейшем каждый пошел своим путем. Исполнением ролей актер Ефремов как бы подтверждал ту систему игры, которой требовал от других. Мне еще в те времена пришло такое сравнение: до Художественного театра актеры играли как бы по молекулярной системе. Станиславский расщепил молекулы, и его актеры стали играть по атомной системе, и эффект произошел поразительный. Ефремов старался расщепить и атом и во многом преуспел. Как ни шипели старые актеры на эту новую, более правдоподобную манеру исполнения ролей, постепенно и они почувствовали, что играть по — старому стало неловко. Требовались большая естественность, доверительность, углубленность в психику. Все это стало обязательным для нового реалистического театра.

Пожалуй, до недавнего времени я больше всего в Ефремове любил актера, даже не раз говорил ему: «Олег, вашей обширной деятельностью вы ущемляете себя как актера, вы в первую очередь актер». Ефремов выслушивал мои слова — а я произносил их не раз — спокойно, не опровергал, не говорил «да, да», можно сказать, пропускал мимо ушей и поступал по — своему. Я и сейчас жалею, что Ефремов не сыграл, допустим, короля Лира или, когда был моложе, Хлестакова. В нем есть все — от трагизма до водевильной легкости. Я помню, какое восхищение он вызвал у меня тончайшим беспощадным юмором, играя на вечере в ВТО рассказ Чехова «На чужбине». Зрительный зал то взрывался смехом, то замирал в недоумении — смеяться или плакать. Однажды, когда Ефремов исполнял роль Бороздина в «Вечно живых» — это было на ранней поре театра «Современник», и играли они в помещении гостиницы «Советская», — в предпоследней сцене с Марком Олег Николаевич столь глубоко вошел в суть происходящего, что мне показалось: нет, это не актер Ефремов, это живой профессор Бороздин в таком гневе, что я вместе с его дочерью Ириной готов был воскликнуть: «Папа, тебе нельзя так волноваться!» Казалось, Ефремов — актер потеряет контроль над собой и действительно с ним случится удар. Зритель сидел, я бы сказал, оторопевший и напряженный до предела. Актер Ефремов способен на такие выходы к порывам вдохновения. Я даже однажды написал об этом в газете, видя его игру в пьесе Гельмана «Наедине со всеми».

Гражданская, социальная страсть Ефремова — лидера не выражается им риторично, а только через систему художественных образов. Думаю, Ефремову не будет обидно, если я скажу, что актер в нем часто главенствовал над режиссером. Если Ефремов ставил пьесу и сам играл в ней, он невольно (подчеркиваю: невольно) всю пьесу «перетягивал» на себя, на эту роль.

Был любопытный, даже комический случай, подтверждающий мои соображения. Олег Николаевич ставил мою пьесу «С вечера до полудня», где главный персонаж — спортивный тренер Ким. Ефремов взялся играть отца Кима — Жаркова. Перед началом репетиций Ефремов пришел ко мне и рассказал, как он замышляет ставить спектакль. Из этого рассказа я понял, что главный персонаж пьесы не Ким, а его отец. Я редко суюсь в режиссерскую работу, но тут не удержался. «Олег, — сказал я, — вы в первую очередь актер и потому перетягиваете всю пьесу на себя». — «Ничего подобного! — воскликнул Ефремов. — Что вы, да в таком случае я не буду играть Жаркова». Мне не хотелось, чтобы Олег Николаевич отказался от роли, и, как?то вильнув, я успокоил его. Спектакль (дело уже прошлое) был не из лучших. Но дальше случилось совсем неожиданное. Игорь Кваша, исполнитель роли Кима, неожиданно заболел, а вечером идет именно спектакль «С вечера до полудня». И Олег Николаевич берется сыграть Кима, тем более что на его роль Жаркова к тому времени был введен дублер. Как назло, в этот вечер я не мог быть на спектакле — не помню, не то болел, не то где?то выступал. А как мне хотелось видеть Олега в этой роли, я же мечтал, что именно он будет играть Кима. Я noil росил жену непременно пойти на спектакль. И представьте, что Надя рассказала мне вечером: «Олег играл великолепно и сказал мне: “Надежда Варфоломеевна, я сейчас понял, что главное лицо пьесы — Ким”». Ефремов понял это не умом, а своей актерской сущностью. Впрочем, если бы Олег Николаевич играл какую — ни- будь роль и без слов, все равно считал бы ее главной ролью в пьесе. И это его свойство замечательно! Дай Боже, чтобы все актеры в любой роли считали, что именно их роль главная в пьесе, и относились бы к ней соответственно.

Создан «Современник». Сыграно много ролей в театре и кино. Вон сколько таилось в этом худеньком юноше, беспечно шагающем вдоль черноморского побережья!

Но самое трудное дело было впереди. «Современник» цвел, был любим зрителями и критикой. И вдруг… Сидел я вечером дома. Звонок в дверь. Открываю — на пороге Олег Ефремов.

— Виктор Сергеевич, я к вам — посоветоваться.

Дело, очевидно, какой?то чрезвычайной важности, так как Ефремов к тому времени был уже не тот человек, который советуется с кем бы то ни было по пустякам, — уже советуются с ним. Проходим в кабинет.

— Садитесь, Олег.

— Мне предлагают возглавить МХАТ.

Эк хватил обухом по голове!

— Зачем вам МХАТ? У вас есть «Современник».

— Но, Виктор Сергеевич, гибнет главная театральная ценность страны. Нельзя же относиться к этому равнодушно.

— Да Бог с ней, с этой ценностью! Дело гиблое, не воскресишь.

— А я хочу попытаться.

— Вас съедят.

— Я знаю. Но хочу попробовать.

— Олег, — продолжал я, — есть время, когда грибы растут, а есть — когда не растут. И потом — «Современник»?

— Его возглавит Галя Волчек.

Нет, я не представлял себе театр «Современник» без его создателя и руководителя, и я любил этот театр давно и горячо. Но одно дело — я не представлял, а он — представляет. До глубокой ночи шел наш горячий разговор. Всеми доводами я старался убедить Ефремова не уходить из «Современника» и не пытаться реанимировать МХАТ. Должен напомнить тем, кто забыл, и рассказать тем, кто не знает, что в те годы МХАТ действительно переживал самый критический период своего существования. Произошло нечто ужасное. Зритель покинул этот когда?то священный храм искусства. Билеты в МХАТ продавались в нагрузку к билетам в театр «Современник». А?! Внутренний организм МХАТа сотрясался от междоусобиц. И хотя были еще живы крупнейшие мастера, но и они не собирали публики. Уж чего бы Олегу не пировать победу! А он не пировал, он искренне сокрушался. Была у меня тогда в голове недостойная и мелкая мысль: уж не соблазняет ли Ефремова такой высокий трон?

Ефремов ушел от меня около двух часов ночи. Запомнилось, как мы еще на лестничной площадке продолжали диалог и я крикнул: «Не делайте этого шага, Олег!» А он, уже спускаясь, ответил: «А я попробую!»

Я пишу эти строки с тем, чтобы признать свою неправоту и подчеркнуть силу Олега Ефремова. Видимо, в какой?то степени исчерпав свою фантазию в рожденном им «Современнике», создав плеяду прекрасных актеров, он не видел там дальнейшей точки приложения своих сил. А силы в нем бродили и бродили. И то, что он истинно страдал от разрушения МХАТа, я тоже вскоре понял.

Его назначили главным режиссером МХАТа, и началась битва Бовы — королевича. О, Олег умен, хитер, настойчив, целеустремлен — все качества лидера. Но началось с того, что один из славнейших и знаменитых актеров МХАТа сказал: «Ноги моей в театре больше не будет, пока этот мальчишка не уберется к чертовой матери!» Не знаю, была ли его нога в театре или нет, — может, и была, хотя бы два раза в месяц. Актер этот давно умер — мир его праху! Много счастливых минут он доставил зрителям своей блистательной игрой. Любил его и Станиславский. Но все меняется, и все проходит.

Недоброжелателей было больше, чем сторонников. Как там Олег Николаевич лавировал в создавшемся лабиринте внутри- театральных взаимоотношений, не представляю. Лично я от подобной ситуации бежал бы на край света. Он не бежал. Первые постановки Ефремова в МХАТе конечно же вызвали интерес, особенно у театралов. Сколько?нибудь резкого поворота к лучшему сразу не ощущалось. Ефремов, видимо, и не рассчитывал на чудо, на какую?то волшебную палочку. Теперь уже, глядя издали, можно понять, что перестройка театра шла не по линии его ломки до основания и постройки нового современного здания на старом месте, а скорее напоминала реконструкцию, при которой бережно сохранялось все уцелевшее, ценное, а обветшалое разваливалось и заменялось крепким новым. Но одно — иметь дело со строительным материалом: кирпичом, железом, штукатуркой, метлахской плиткой, другое — с живыми людьми. Опять?таки, признаюсь, я продолжал плохо верить в успех Ефремова.

— Если за четыре года не добьюсь успеха, — говорил мне Олег в тот памятный вечер, — брошу все и уйду, буду только актером.

Четыре года прошли. Заметных сдвигов не было. Так, кое?что мелькало. Но Ефремов не ушел с легендарного капитанского мостика. «Что там ему вдали мерещилось? Каким способом он произведет эту реконструкцию? — думал я. — Если не уходит, не отчаялся, значит, что?то видит вдали…»

Дело театральных историков — проследить, как шаг за шагом происходило обновление МХАТа. Теперь каждый видит, что реконструкция произведена, МХАТ обновлен, воскрес из руин. Я считаю это и подвигом, и чудом. А дальше… дальше еще любопытнее. Лидер повлек за собой лучших актеров страны. К нему в МХАТ пришли Евстигнеев, Мягков, Вертинская, Борисов, Табаков, Доронина, Смоктуновский, да всех и не переберешь. И от прославленных актеров старшего поколения МХАТа А. О. Степановой и М. И. Прудкина я слышал в адрес их главного режиссера много добрых слов.

Хочу отметить еще одну черту Олега Николаевича, тоже примечательную и редкую в нашем театре. Увы, как часто главный режиссер того или иного театра никому не дает ставить пьесы в своем театре! Не поймешь — не то это жадность, не то страх, что кто?то поставит спектакль лучше его. Особенно боятся пригласить на постановку хорошего режиссера. У Ефремова всевозможных режиссеров пруд пруди. Даже Анатолий Эфрос уже сделал в МХАТе три постановки. И трон не покачнулся. А сколько молодых режиссеров! И все оттого, что Ефремов думает не о себе, а о деле. Пробует, ищет, отыскивает. Он — строитель нашего театра, всего театра. Конечно, Товстоногов, Захаров, Эфрос, Плучек — тоже строители. Но сегодня во главу всего нашего театрального дела я бы поставил именно Олега Николаевича Ефремова.

Я порядком старше Олега. Так и зову его — Олег. А он меня величает — Виктор Сергеевич. Так уж повелось с первой встречи: ему тогда было двадцать два, а мне тридцать шесть. Я был опален войной, он только издали чувствовал ее дыхание. Долгое время мне казалось, что я в театральном искусстве понимаю больше его, а теперь вижу — нет, он теперь понимает больше, ушел дальше. А главное — находится в самом средоточии театрального дела. Понял я эго не только тогда, когда в Италии, в Генуе, на театральной конференции слушал его выступление — размышления о состоянии театрального искусства мира — и подивился глубине понимания вопроса, но особенно когда увидел его постановки пьес Гельмана и конечно же чеховского «Дяди Вани». Именно эта постановка Ефремова как бы окончательно сказала: МХАТ воскрес. Нет, это не прежний МХАТ, прежний стал историей, оставив после себя воспоминания в старшем поколении, в статьях, книгах, написанных о нем. Новый МХАТ обладает своими собс твенными свойствами, и, может быть, это особенно замечательно, так как он не стал мемориалом. Но билеты на спектакли МХАТа купить уже трудно. Постой?ка в очереди

Данный текст является ознакомительным фрагментом.