Глава 2 Трагедия в стране
Глава 2 Трагедия в стране
4 октября расстрел Белого дома, «подаривший» Лёне микроинсульт
1993 год — страшный год, в течение которого Лёне пришлось одновременно пережить целый ряд драматических событий, которые вплотную приблизили его к опасной болезни.
Потеря Таганки, той Таганки, куда на протяжении долгих лет была проторена дорога Любви, стала для него самой болезненной раной. Эта боль не пройдет уже до конца жизни.
Из-за болезни и отсутствия денег он не может завершить свой второй авторский фильм «Свобода или смерть» или «Похождения Толика Парамонова».
А 4 октября — расстрел Белого дома, «подаривший» ему микроинсульт.
3 октября я отправляю Лёню в Останкино, где он монтировал первый фильм из своего авторского цикла «Чтобы помнили» об Инне Гулая и Геннадии Шпаликове.
Закончив работу в монтажной, он спускается на первый этаж и видит странную картину. «Огромное количество вооруженных солдат, и я, как заяц, скачу между ними, спрашиваю, как мне выйти из здания, — рассказывал мне уже дома Лёня, — от меня отмахиваются… Наконец выпускают через какую-то не главную дверь и, оказавшись на улице, я быстро ловлю такси. Едем в сторону Проспекта Мира. Чуть отъехав, мы вдруг видим вдалеке что-то темное, закрывающее всю проезжую часть дороги и двигающееся прямо на нас. Таксист, угадав, что это — огромная людская масса, оглушив меня визжащими тормозами, стремительно разворачивается и с дикой скоростью едет в обратную сторону, находя объездные пути. Нюсенька, я всю дорогу молил Бога, чтоб ты не включала телевизор. Представляю, что бы с тобой было, если б узнала о случившемся из „Новостей“. Откуда ты могла знать, что я уже еду домой?..»
На следующий день мы по телевидению смотрим жуткие кадры. Залпы из орудий в окна Белого дома, и точное, а значит, смертельное попадание. А там, за окнами, — люди, чьи-то жизни и уже, может быть, чьи-то смерти. Каждый выстрел был выстрелом и в нас.
— Господи! Господи! Господи! — как заведенная бормотала я с комом в горле.
Но самое страшное, страшнее этой бойни, были глумливые радостные вопли уличной толпы, приветствовавшие Смерть.
Залпы — один за другим. Казалось, земля разверзлась и выпустила адские силы. Глаза и уши не хотели верить, что все происходит взаправду Лёнечка, мой дорогой, я вижу твое по-нездоровому покрасневшее лицо, по которому непрерывно текут слезы… Стесняясь, ты закрываешь его рукой, сдерживая рыдания. Я боюсь за тебя и даю выпить лекарство.
— Родненький, ну нельзя так реагировать, ты же поднимаешь себе давление, — прошу я тебя, а дальше у меня нет слов, потому что понимаю: по-другому воспринимать происходящее невозможно, и твоя реакция — нормальная реакция сострадающего человека.
И я уже не смотрю на экран, во мне просыпается ненависть к тем, кто становится причиной твоих страданий.
Я вижу, как ты дольше, чем обычно, сидишь за письменным столом, иногда засиживаясь до глубокой ночи. И в июне 1994 года выходит твое интервью в «Правде» под заголовком «Никто меня не убедит, что эти реформы ведут куда надо», где ты выплескиваешь все, что мучило тебя в последнее время:
«Я артист, и не мне анализировать глубинные механизмы происходящей у нас социально-экономической ломки, но я говорю о вещах очевидных. Никто меня не убедит, что эти реформы делаются правильно и ведут туда, куда надо. Неправильно и не туда!
Я не утверждаю, что за последние годы не произошло совсем ничего хорошего. Но… Когда плохого гораздо, неизмеримо больше, достигнутые завоевания представляются ничтожными, а утраты — колоссальными. Если на одну чашу весов положить, скажем, свободу слова (вернее, полу-свободу), а на другую — все остальное, что мы получили — детскую проституцию, разгул бандитизма, воровство массовое и так далее, то возникает большой вопрос: стоило ли все это делать?
Мало того, нормальных людей называют „красно-коричневыми“ (за их здравомыслие, за несогласие с губительным курсом!), называют фашистами. Люди, которые сами ведут себя как фашисты!
Народ, по существу, обманули: обещали одно — дали же совсем другое. Чем бравируют наши проводники реформ? „Каждый может богатеть столько, сколько влезет!“ Но в России. Но в России деньги никогда не были главным, как это ни странно. Больше ценились честь, верность, любовь.
Мне режут ухо все эти рассуждения, будто наш народ какой-то несовершенный, такой-сякой, не понимает собственного счастья. Просто страна всегда жила по иным законам. Всегда существовала у нас некая соборность.
По-моему, самое главное, что характеризует сегодняшних реформаторов — это их полное равнодушие к культуре, науке, образованию. Что значит „пока не в состоянии этим заниматься“? Порвется связь времен — и все. И уже ее не восстановишь. Возникнет пропасть, которую не одолеть в один прыжок. А в два — окажешься на дне пропасти.
Людей сбивают с толку Сами развязали гражданскую войну, а твердят, что они ее предотвратили. Тычут в черное — и уверяют, что это белое. Увы, особенно старается тут наша интеллигенция. То есть определенная ее часть.
Чем же мы отличаемся друг от друга? Ведь мы вроде любили одно и то же, читали одни и те же книжки, в чемодане у нас содержался один джентльменский набор: Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Булгаков, Платонов…
Ну еще несколько фамилий. Такой багаж современного интеллигента. Но — разница: если я скажу, что при этом испытываю уважение к писателю Распутину… я буду чужаком…
Со многими мэтрами интеллигенции, которых я считал своими отцами, пришлось расстаться. Естественно, нельзя требовать, чтобы все думали, как я. Но есть вопросы поистине тестовые, определяющие. Например, об отношении к смерти людей в нашей стране. „Эти люди плохие, пусть умирают, мне их не жалко. А эти — хорошие, пусть живут“. Когда слышишь такое из уст „великих гуманистов“, испытываешь шок.
Интеллигента характеризует и отношение к человеческим страданиям. Много людей мучается у нас сегодня! И не только от материальной нищеты, но главным образом от униженности и оскорбленности. В том числе национальной. Речь не о татарах, евреях, грузинах, живущих в России, а о народе в целом на этой территории. О всех людях, которые исповедуют русский язык и русскую культуру Согласен с Львом Аннинским: если татарин или еврей живет как русский, он русский. Суть не в национальности, а в образе мыслей. Просто в России есть люди, которым дорого то, что уничтожается сегодня, которые из-за этого прямо кровью истекают, и есть такие, которым на это наплевать. Ладно, дескать, не это — так другое. Не отечественное кино — так американское. Все страны Европы оказали сопротивление американской духовной оккупации. Делают все, что могут. А нашу страну сдают без боя…
И традиционная система ценностей порушена полностью. Что считалось всю жизнь плохо — стало вдруг хорошо. И наоборот. Строго на сто восемьдесят градусов!
Особенно обидно, что нашей так называемой интеллектуальной элите оказалась совершенно безразлична жизнь народа. Получили возможность свободно высказываться — и рады, не обращая внимания, каково стало большинству людей. Некоторые недавние „буревестники“ вроде Коротича вообще в зарубежные эмпиреи подались, олимпийски взирая оттуда на страдания тех, кого они бурно зазывали под свои знамена, а потом завели в беду и бросили. Нравственно это? Нет, уж вы хлебайте вместе с людьми даже тюремную похлебку, раз уж так получилось. Ахматова сказала: „Я всегда была с моим народом — там, где мой народ, к несчастью, был“. Вот она имела право судить. А эти… Что, между прочим, стало и нашим главным аргументом в споре с Любимовым: чтоб распоряжаться жизнью других людей, надо, как минимум, делить с ними похлебку».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.