ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ФРОНТА

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ФРОНТА

Начальник штаба главковерха в телеграмме требовал, чтобы Брусилов немедленно выехал в Бердичев для принятия новой должности, так как вскоре ожидалось прибытие царя в Каменец-Подольск. Николай II намеревался смотреть 9-ю армию, составлявшую крайний левый фланг. Брусилов немедленно запросил Иванова, когда тому будет угодно сдать дела. Бывший главнокомандующий как будто не возражал сделать это поскорее, и Брусилов уже собрался выезжать, как вдруг узнал от своего начальника штаба генерала Сухомлина, что в штабе фронта было получено распоряжение Иванову от министра двора графа В. Б. Фредерикса не покидать покуда Бердичева и не торопиться со сдачей дел. Предполагая, и резонно, наличие какой-либо дворцовой интриги, о которых он был достаточно наслышан, Брусилов немедленно информировал о положении Алексеева. Совесть Брусилова была чиста, так как он «решительно ничего не домогался, никаких повышений не искал, ни разу из своей армии никуда не выезжал, в Ставке ни разу не был и ни с какими особыми лицами о себе не говорил».

Алексеев отвечал, что советует вызвать к себе начальника штаба фронта В. Н. Клембовского или генерал-квартирмейстера М. К. Дитерихса, чтобы ознакомиться с положением дел еще до прибытия царя. Генерал-квартирмейстер приехал в Ровно и сделал подробный доклад, совершенно удовлетворивший нового главнокомандующего. Действуя все так же прямо, Брусилов через Дитерихса передал Иванову, что не считает возможным покинуть армию без указания своего прямого начальства, то есть Иванова, и в Бердичев не поедет, но в Каменец-Подольск встречать царя, не приняв дел, также не собирается. Эта прямота, очевидно, испугала Иванова, так как тут же была получена телеграмма с приглашением немедленно прибыть в Бердичев.

Встреча с Ивановым поразила Брусилова совершенно: убеленный сединами генерал плакал навзрыд, так как не мог понять, за что же он смещен с поста. Брусилов этого также не знал, мог только предполагать, что за неудачные действия фронта, и ничем не мог утешить бывшего своего начальника. О делах фронта речь почти и не шла, Иванов лишь высказался, что войска совершенно не способны наступать. Брусилов был на этот счет иного мнения.

Не менее тягостной была и встреча с чинами штаба, представленными новому главкоюзу в вагон-салоне Иванова: среди штабных уже пошли разговоры о том, что Брусилов немедленно всех разгонит. Пришлось ему уверить офицеров штаба, что все остаются на своих местах. Ужин все же был печальным…

Познакомившись с состоянием дел фронта, Брусилов выехал в Каменец-Подольск, чтобы на месте и до приезда царя узнать положение войск 9-й армии. Ее командующий генерал Лечицкий болел воспалением легких, и Брусилов назначил временным заместителем Лечицкого генерала А. И. Крымова — эта фамилия также должна быть знакома многим читателям: в августе 1917 года во время корниловского мятежа именно он поведет казачьи войска на Петроград…

На следующий день Брусилов осматривал части 74-й пехотной дивизии. Ему было известно, что осенью 1914 года эта дивизия, сформированная в Петрограде в основном из швейцаров и дворников, действуя в составе 3-й армии Радко Дмитриева, обнаружила весьма плохие боевые качества, и командарм даже был вынужден снять начальника дивизии. Но в этот раз Брусилов, побывав в окопах и осмотрев находившиеся в резерве части, остался доволен состоянием дивизии.

Вечером следующего дня, 28 марта (10 апреля), в Каменец-Подольск прибыл царь. Обойдя почетный караул, Николай II пригласил Брусилова в свой вагон и сразу же повел разговор, показывавший, что он был в курсе интриги:

— До меня дошло, что у вас вышло столкновение с генералом Ивановым? — полувопросительно промолвил он.

— Осмелюсь доложить, ваше величество, что у меня лично никаких столкновений с генералом Ивановым не было, — сказал Брусилов.

— Но мне передавали, что вы недовольны разногласием, возникшим в результате распоряжений генерала Алексеева и графа Фредерикса?

— Мне неизвестно, государь, в чем заключаются эти разногласия, — ответствовал Брусилов, — так как я получил распоряжение только от генерала Алексеева, а от графа Фредерикса никаких сообщений не имею.

Тут Брусилов решил поставить точки над «и»:

— Мне кажется, что военные дела, особенно фронтовые и во время боевых действий, не должны касаться графа Фредерикса.

Царь ничего на это не ответил и прибегнул к характерному для него приему — переменил тему разговора:

— Имеете ли вы что-нибудь доложить мне?

— Государь, я имею доклад, и весьма серьезный. — Брусилов намеревался идти до конца и высказаться напрямую. — Мне известно, что предшественник мой на посту главнокомандующего Юго-Западного фронта придерживался категорического мнения о невозможности для войск фронта перейти в наступление. Я ранее сомневался в справедливости подобного мнения, а ныне, ознакомившись с состоянием войск фронта, столь же категорически свидетельствую: войска фронта после нескольких месяцев передышки и подготовки находятся во всех отношениях в отличном состоянии и могут к 1 мая быть готовы к наступлению.

Выражение удивления промелькнуло на лице царя, по только на мгновение: он никогда не позволял себе явно демонстрировать такое чувство, как удивление, при посторонних.

— Посему, государь, — продолжал Брусилов, — настоятельно прошу предоставить мне инициативу действий, конечно, в строгом согласовании с остальными фронтами. В случае же, если возобладает мнение о невозможности для Юго-Западного фронта наступать и мое мнение не будет принято в расчет, я буду вынужден считать мое пребывание на посту главнокомандующего не только бесполезным, но и вредным. Прошу меня в таком случае сменить.

Николай II не любил решительных, бесповоротных поступков, так же как и людей, склонных и способных к такого рода действиям. Поэтому заявление Брусилова ему явно пришлось не по вкусу. И все же он не выразил неудовольствия, а лишь велел Брусилову высказаться на этот счет на военном совете, который должен состояться в ближайшее время, договориться с Алексеевым и другими главнокомандующими. От себя царь прибавил, что он ничего не имеет ни за, ни против намерений Брусилова. Таков был верховный главнокомандующий русской армии в той тяжелейшей войне!

Едва Брусилов покинул вагон царя, как камер-лакей поспешил к нему с приглашением от министра двора. Граф Фредерикc, почтенный старец, уже два десятилетия исполнявший должность, которая требовала тонкого умения угадывать желания повелителей России и в то же время ловко лавировать среди придворных, принял Брусилова как родного, обнял и поцеловал. Это показалось генералу несколько странным, так как никогда дотоле он не был близок с графом. Фредерикс поздравлял генерала с назначением, уверял, что очень рад выбору нового главнокомандующего, ничего против него не имеет и интриги против него никакой не знает, обещал помощь и поддержку… Брусилов благодарил за поздравления, но дал понять министру двора, что и впредь будет руководствоваться велением долга, как он его понимает, и не станет заискивать у придворных. С тем и расстались; Брусилов никогда точно не узнал сути интриги, предпринятой против него сразу же по назначении главнокомандующим. Решительность и прямота поведения, однако, сослужили ему немалую службу и в дальнейших отношениях с царским двором за этот последний, роковой для императорской России год.

Назавтра утром, 29 марта (11 апреля), царь отправился смотреть недавно сформированную 3-ю Заамурскую пехотную дивизию. Брусилов вновь (в который раз!) видел, что верховный вождь армии не производит на солдат необходимого впечатления, хотя, разумеется, «ура!» гремело достаточно дружно.

После завтрака в Хотине у предводителя дворянства царь посетил госпиталь, раздавал кресты. 30 марта состоялся смотр 11-го армейского корпуса. Во время смотра над войсками вдруг появились два вражеских самолета. Это вызвало суматоху в свите, но зенитные батареи cразу же отогнали «таубе». Вечером царь уехал. Спустя два часа в Могилев отправился на военный совет и Брусилов. Для понимания последующего необходимо некоторое разъяснение.

Несмотря на достигнутые за 1915 год успехи, обстановка все же складывалась не в пользу стран германского блока. Борьба на два фронта истощала их ресурсы, и будущее сулило им мало хорошего, так как Великобритания и Франция из месяца в месяц наращивали свою мощь, да и Россию вывести из войны не удалось. Но, поскольку русская армия, как считали австро-германские стратеги, не будет в состоянии наступать в ближайшее время, в Берлине и Вене решили перенести усилия на Западный фронт, перемолоть и истощить резервы французской армии. Австро-венгерское командование намеревалось разгромить итальянскую армию.

Страны Антанты, учтя печальный опыт прошлых кампаний, стремились выработать единый согласованный план на 1916 год, достигнуть координации военных действий. Межсоюзническая конференция в Шантильи в декабре 1915 года признала необходимым начать подготовку к согласованному наступлению союзных армий на главных театрах войны. Но сразу же выяснилось, что союзники России постараются оттянуть срок начала наступления своих армий. Русское командование обоснованно предполагало, что германские армии не станут выжидать и тем сорвут общий план. 9(22) февраля 1916 года Алексеев телеграфировал генералу Я. Г. Жилинскому — главе русской делегации во Франции: «Противник не будет справляться у Жоффра, окончил он подготовку или нет, атакует сам, как только климатические условия и состояние дорог позволят сделать это».

Так и случилось: утром 8(21) февраля 9-часовой артиллерийской подготовкой началась Верденская операция. За несколько первых дней немцам удалось вклиниться в оборону французов на 6–8 километров, и положение продолжало осложняться. Так как одновременно австро-венгерские войска атаковали итальянцев в Трентино, союзники, как и прежде, запросили помощи у России, предлагая по возможности быстрее открыть кампанию на русском фронте. И снова русское командование пошло союзникам навстречу. На 3-й межсоюзнической конференции в Шантильи 28 февраля (12 марта) русские представители сообщили о подготавливаемом частном наступлении в марте. На конференции договорились об общем наступлении союзных войск в мае, причем начать его должны были русские.

Нарочская операция, начатая 5(18) марта, не дала успеха русской армии. Причины были все же те: плохое управление войсками, недостаток тяжелой артиллерии, распутица. Но наступление вынудило германское командование перебросить сюда 4 дивизии, атаки на Верден временно прекратились…

Тем временем русская Ставка разрабатывала оперативный план. Основные его мысли были сформулированы М. В. Алексеевым в докладе царю от 22 марта (4 апреля). По подсчетам штаба верховного главнокомандования, соотношение сил на фронте складывалось в пользу русских. Северный, Западный и Юго-Западный фронты насчитывали 1732 тысячи штыков и сабель: Западный фронт — 754 тысячи, Северный — 466 тысяч и Юго-Западный — 512 тысяч. Силы противника исчислялись в 1061 тысячу человек. Северный и Западный фронты имели 1200 тысяч человек против 620 тысяч немецких. Юго-Западному фронту противостояла 441 тысяча австро-германских войск. Наибольшим (двойным) перевес был на участке фронта севернее Полесья, наименьшим — южнее Полесья. Исходя из этого подсчета, Алексеев делал вывод о возможности решительного наступления только севернее Полесья. Юго-Западному фронту, подчеркнем это особо, ставилась вспомогательная задача, и он должен был перейти в наступление только после успеха Западного и Северного фронтов. Уже это решение в свете последующих событий показывает, насколько искаженно русское командование оценивало обстановку.

Через два дня Алексеев представил царю новый доклад, в котором обосновывалось решение захватить стратегическую инициативу. Поскольку силы русских, говорилось в докладе, растянуты на фронте в 1200 верст и одинаково уязвимы всюду, оборона не предвещала успеха: немцы, сконцентрировав силы на любом показавшемся им подходящим участке, с легкостью прорвали бы его. Единственное решение, считал Алексеев, состояло в том, чтобы готовить наступление к началу мая, упредить противника, нанести ему удар и заставить сообразоваться с действиями русских войск, а не оказаться в полном подчинении его планам, пожиная невыгодные последствия пассивной обороны.

Предложение Алексеева казалось целесообразным; его доклад Николаю от 22 марта был разослан в штабы фронтов. Решено было обсудить оперативный план на военном совещании в Ставке. На это совещание и выехал Брусилов 30 марта 1916 года.

Как поминалось уже, Ставка пребывала в Могилеве. На высоком берегу Днепра, в доме губернского управления, помещалось управление генерал-квартирмейстера. Через двор, в доме генерал-губернатора, жил император и наследник, когда его привозили в Ставку; здесь же — свита: граф Фредерикс, дворцовый комендант генерал Воейков, начальник конвоя граф Граббе, флаг-капитан адмирал Нилов и другие.

Совещание началось в 10 утра 1(14) апреля 1916 года. Присутствовали: царь, главнокомандующий Северного фронта А. Н. Куропаткин и его начальник штаба Ф. В. Сиверс, главнокомандующий Западного фронта А. Е. Эверт и его начальник штаба М. Ф. Квецинский, главнокомандующий Юго-Западного фронта А. А. Брусилов и его начальник штаба В. Н. Клембовский, бывший главнокомандующий Юго-Западного фронта Н. И. Иванов, военный министр Д. С. Шуваев, полевой генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович, начальник штаба верховного главнокомандующего М. В. Алексеев, начальник морского штаба верховного главнокомандующего адмирал А. И. Русин, генерал-квартирмейстер М. С. Пустовойтенко. Запись вели дежурные офицеры управления генерал-квартирмейстеры Н. Е. Щепетов и Д. Н. Тихобразов.

Расположились в не слишком большом зале со светлыми обоями, обставленном просто; сели за длинным столом. Справа от царя — Куропаткин, слева — Брусилов (было известно, что слева от себя Николай II распоряжается сажать того, с кем он желает поговорить). Алексеев сидел напротив царя, Иванов — в конце стола, на углу. Иванов молчал, только поглаживал бороду — тяжело переживал смещение.

Председательствовал на совещании Николай II — верховный главнокомандующий, но прениями не руководил, все время молчал и не высказывал никаких мнений. Он лишь утверждал своим авторитетом то, что решалось на Военном совете. Выводы делал Алексеев.

Он же и начал совещание. Поскольку доклад был хорошо известен присутствующим, Алексеев лишь вкратце охарактеризовал предлагаемый план действий и сообщил, что решено передать всю тяжелую артиллерию, имеющуюся в резерве, и весь общий резерв верховного главнокомандующего в распоряжение Западного фронта, который и будет наносить главный удар в направлении на Вильно. Часть тяжелой артиллерии и войск общего резерва предусматривалось передать Северо-Западному фронту, которому предстояло также наступать на Вильно, но с северо-запада.

С особым вниманием и беспокойством выслушал Брусилов ту часть доклада Алексеева, в которой речь шла о задачах Юго-Западного фронта: поскольку к наступательным действиям этот фронт не способен, говорил Алексеев, то следует здесь придерживаться сугубо оборонительных действий и проявлять активность только после того, как твердо обозначится успех северных соседей.

Но еще большее удивление вызвали у Брусилова речи его коллег — главнокомандующих фронтов. Генерал Куропаткин начал с того, что заявил: на успех Северо-Западного фронта рассчитывать очень трудно, даже невероятно. При этом Куропаткин ссылался на неудачу предыдущих попыток прорвать германский фронт, на силу укреплений, созданных немцами. Вывод Куропаткина был крайне пессимистичен: он предсказывал огромные и безрезультатные потери. С таким настроением главнокомандующего не стоило и начинать наступления — оно, как показали последующие события, обрекалось на неудачу.

Алексеев не согласился с высказываниями Куропаткина, но признал, что тяжелой артиллерии, необходимой для прорыва германской обороны, действительно не хватает. Призванные к совету генерал Шуваев и великий князь Сергей Михайлович подтвердили, что тяжелых снарядов отечественная промышленность в мало-мальски достаточном количестве дать не сможет, из-за границы получить их тоже не удастся. Когда улучшится снабжение тяжелыми снарядами — сказать нельзя, во всяком случае, не летом 1916 года. Отрадным было хотя бы то, что снаряды для 76-мм орудий военный министр обещал в громадном количестве.

Командующий Западным фронтом поспешил присоединиться к мнению Куропаткина. В успех наступления верить не приходится, говорил генерал Эверт, и лучше бы продолжать оборону, причем до тех пор, пока войска не будут снабжены тяжелой артиллерией и снарядами к ней в изобилии.

В резком противоречии с остальными речами на этом, признаться, странном военном совете прозвучало выступление Брусилова. Конечно, говорил он, нам очень недостает тяжелой артиллерии и снарядов к ней; неплохо было бы добавить и аэропланов.

— Но и при настоящем положении дел в нашей армии, — продолжал главкоюз, — я твердо убежден: мы можем наступать. Не берусь говорить о других фронтах, ибо их не знаю, но Юго-Западный фронт, по моему убеждению, не только может, но и должен наступать, и полагаю, что у нас есть все шансы для успеха, в котором я лично убежден. На этом основании я не вижу причин стоять мне на месте и смотреть, как мои товарищи будут драться…

Уже начало выступления вызвало недоверие большинства военачальников, собравшихся за длинным столом, и недоверие это не замедлило перейти в недовольство, когда Брусилов стал излагать свои принципы, целиком расходившиеся с установившейся практикой:

— Считаю, что недостаток, которым мы страдали до сих пор, заключается в том, что мы не наваливаемся на врага сразу всеми фронтами, дабы лишить противника возможности пользоваться выгодами действий по внутренним операционным линиям, и потому, будучи значительно слабее нас количеством войск, он, пользуясь своей развитой сетью железных дорог, перебрасывает свои войска в то или иное место по желанию. В результате всегда оказывается, что на участке, который атакуется, он в назначенное время всегда сильнее нас и в техническом и в количественном отношениях. Поэтому я настоятельно прошу разрешения действовать наступательно и моим фронтом, одновременно с моими соседями…

Чувствуя, что не убедил присутствующих, Брусилов сказал в заключение:

— Даже если бы, паче чаяния, я и не имел никакого успеха, то по меньшей мере не только задержал бы войска противника, но привлек бы часть его резервов на себя и этим существенным образом облегчил бы задачу Западного и Северо-Западного фронтов.

Видимо, у кое-кого из генералов на совещании промелькнула и утвердилась мысль: вот, вновь назначенный главнокомандующий стремится выслужиться, отличиться. Что ж, пусть попробует, авось лоб расшибет!

Генерал Алексеев отвечал, что в принципе он не возражает, если и Юго-Западный фронт попробует организовать наступление, но тут же предупредил: в дополнение к уже имеющемуся в армии Брусилов ничего не получит: ни артиллерии, ни большего количества снарядов. Такая позиция Ставки, как выяснилось впоследствии, также была ошибочной.

Брусилов отвечал, что ничего и не просит дополнительно, и побед никаких не обещает, а будет довольствоваться тем, что есть:

— Войска Юго-Западного фронта вместе со мной будут знать, что мы сражаемся ради общей пользы и облегчаем работу наших боевых товарищей, давая им возможность сломить врага.

Такая уверенность и настойчивость, видимо, вызвала у двух других главнокомандующих чувство некоего неудобства: и Куропаткин и Эверт сочли необходимым вновь высказаться и заявили, что они наступать могут, но с оговоркой — ручаться за успех нельзя. Эти заявления, изумительные для столь крупных по званию военачальников, заставили Брусилова подумать: «Такого ручательства ни один военачальник никогда и нигде дать не мог, хотя бы он был тысячу раз Наполеон!»

На совещании рассматривался также вопрос о сроке наступления. Союзники, как стало известно, не могли подготовиться ранее начала июня (по новому стилю). Русская Ставка решила отложить наступление до конца мая.

Так как совещание продолжалось долго, дважды делали перерыв: в 12.45 ходили завтракать к царю, в 6 часов вечера отправились обедать.

В столовой, на втором этаже, накрыты два стола: большой, сервированный для обеда, и у окна — маленький, с закусками. Посуда на столе — тарелки, рюмки, кувшины с вином — серебряные, ни стекла, ни хрусталя, ни фарфора: считалось, что Ставка в походе, потому бьющиеся предметы из сервировки исключались.

Царь первый подошел к закускам, налил в серебряную чарочку водки, быстро и со вкусом выпил. За ним — остальные. Гофмаршал указал, кому где сесть, приступили к обеду.

После сладкого Николай II вынул портсигар:

— Кому угодно закурить?

Когда царь докурил папиросу, подали кофе… По свидетельству очевидцев, в этот день царь был доволен, а потому и в хорошем настроении…

Из разговоров Брусилову запомнился только один: к нему подошел Куропаткин:

— Алексей Алексеевич, вы только что назначены главнокомандующим, и вам притом выпадет счастье в наступление не переходить, а следовательно, и не рисковать вашей боевой репутацией, которая теперь стоит высоко. Что вам за охота подвергаться крупным неприятностям, может быть, смене с должности и потере того военного ореола, который вам удалось заслужить до настоящего времени? Я бы на вашем месте всеми силами открещивался от каких бы то ни было наступательных операций, которые при настоящем положении дела могут вам лишь сломать шею…

Несомненно, что в этом совете сквозило не участие, а опасение старого царедворца и бездарного военачальника за свою собственную судьбу: как бы царю не приглянулась решительность и уверенность Брусилова, на фоне которых он, Куропаткин, выглядел не слишком-то привлекательно. Брусилов отвечал:

— Ваше высокопревосходительство, я о личной пользе не мечтаю и для себя решительно ничего не ищу. Поэтому нисколько не обижусь, если меня отчислят за негодность. Действовать же на пользу России я считаю долгом совести и чести.

Куропаткин пожал плечами и отошел…

Только много месяцев спустя Брусилов узнал, что после его отъезда из Ставки Иванов испросил аудиенции у царя и доложил: будучи хорошо знаком с состоянием войск Юго-Западного фронта, по долгу службы он считает себя обязанным опровергнуть утверждения Брусилова о возможности наступления на этом участке фронта. Иванов считал, что попытка наступать приведет лишь к разгрому и захвату врагом Правобережной Украины и Киева. Выслушав, царь вполне обоснованно поинтересовался, почему же Иванов не высказал своего мнения на совете. Бывший главкоюз сослался на то, что его никто не спрашивал, а сам он не считал возможным навязываться с советами.

— Тем более я единолично не нахожу возможным менять решение военного совета и ничего тут поделать не могу, — сказал царь. — Переговорите с Алексеевым…

Сразу же после обеда у царя Брусилов уехал в Бердичев.

Круг обязанностей, возложенных на его плечи с назначением на пост главнокомандующего фронта, так же как и степень ответственности, возросли многократно. Фронт — это высшее оперативное объединение вооруженных сил на континентальном театре военных действий. Фронтовые объединения на основе опыта русско-японской войны были созданы впервые в русской армии и предназначались для решения главным образом стратегических задач.

Боевой состав фронта разнится в зависимости от поставленной задачи, обстановки, важности направления, на котором он действует. В Юго-Западный фронт тогда входили (с севера на юг): 8-я армия — командующий А. М. Каледин, 11-я армия под командованием В. В. Сахарова, 7-я армия, которую возглавлял Д. Г. Щербачев, и 9-я армия — командующий П. А. Лечицкий; его по болезни замещал А. И. Крымов.

Юго-Западный фронт располагал значительным количеством войск: 3(16) апреля 1916 года в нем насчитывалось 608 батальонов и 400 эскадронов и сотен. Войска имели 2176 пулеметов и 1815 орудий (из них 145 тяжелых).

Кроме этой махины людей, лошадей, орудий, Брусилову теперь подчинялись непосредственно и во всех отношениях два военных округа (Киевский и Одесский), всего же двенадцать губерний России, в том числе и по гражданской части.

Но, конечно, самой главной проблемой была подготовка наступления. 11(24) апреля Ставка отдала директиву о подготовке операций. В ней подтверждалось, что главный удар будут наносить армии Западного фронта. «Армии Северного и Юго-Западного фронтов, — говорилось в директиве, — оказывают содействие, нанося удары с надлежащей энергией и настойчивостью как для производства частных прорывов в неприятельском расположении, так и для поражения находящихся против них сил противника».

Таким образом, первоначальные намерения штаба верховного главнокомандующего были несколько изменены и, видимо, главным образом в результате поведения Брусилова на совете. Теперь и Юго-Западный фронт получал особую задачу: он, «тревожа противника на всем протяжении своего расположения, главную атаку производит войсками 8-й армии в общем направлении на Луцк».

План Ставки предполагал нанесение одновременных ударов силами всех фронтов. Эта была смелая, многообещающая идея для того времени. Беда, однако, заключалась в том, что ее проведение в жизнь натолкнулось на нерешительность, боязнь наступления у таких ответственных военачальников, как Куропаткин и Эверт, а также на безволие Алексеева, не сумевшего настоять на принятом решении и допустившего, как мы увидим, настоящий торг о сроке наступления. В результате план одновременных ударов оказался разрушенным.

Брусилов вряд ли мог предполагать такой поворот событий и со всей энергией обратился к подготовке операции. Через несколько дней по возвращении на фронт, 5(18) апреля, он созвал в Волочиске командующих армиями и их начальников штабов, чтобы довести до них план предстоящей операции. В принципе Брусилов был врагом всяких военных советов и собрал подчиненных отнюдь не для того, чтобы спросить их мнение о возможности наступления или плане военных действий. Предполагалось, что он, изложив решение, разъяснит те или иные пункты, которые покажутся неясными или понимаются различно.

Но с самого начала совещания выяснилось, что ближайшие подчиненные Брусилова настроены далеко не так оптимистично, как он сам. Командующие армиями обнаружили серьезные опасения. Каледин сразу же заявил, что не надеется на успех и даже просто уверен, что успеха не последует.

— Я убежден, — говорил он, — что нанесение удара Юго-Западным фронтом грозит нам же большими опасностями.

Командующий 7-й армией Щербачев тоже не был сторонником наступления.

— Вы меня давно знаете, Алексей Алексеевич, и, наверное, не сомневаетесь в моем стремлении неизменно действовать активно. Я очень охотно наступаю и не люблю стоять на месте, но в настоящее время считаю наступательные действия рискованными и потому нежелательными.

Крымов от имени Лечицкого выразил согласие на переход в наступление. Командующий 11-й армией Сахаров ни на чем не настаивал, а соглашался с предложениями Брусилова.

Положение последнего оказалось сложным: из четырех командармов двое не просто сомневались в успехе, но прямо не желали наступать. Пришлось ему нарушить свое обыкновение и убеждать Каледина и Щербачева: немыслима совместная работа, если командующие армиями не верят в успех дела, которое организовывал Брусилов. Щербачев в конце концов согласился с доводами главнокомандующего фронта, но Каледин продолжал упорствовать.

— Боюсь браться за дело, — повторял он. — Успеха все равно не будет.

Редко случалось, что Брусилов не мог сдержаться, но в этот раз пришлось быть резким:

— В таком случае я буду поставлен перед необходимостью либо сменить вас, либо передать главный удар в другую армию!

Нерешительный генерал вынужден был отступить. Впоследствии Брусилов объяснял, что в отношениях с Калединым он был стеснен привходящими обстоятельствами. Личной неприязни у него к Каледину не было, и тому есть доказательства: по представлениям Брусилова Каледин получил две георгиевские награды и чин генерал-лейтенанта. Но как командующий корпусом (об этом уже упоминалось) Каледин оставлял желать лучшего, а когда возник вопрос о преемнике Брусилова в должности командующего 8-й армией, то Брусилов высказался яа назначение генерала Клембовского. Однако Алексеев шифрованной телеграммой тут же сообщил, что царь желает видеть командующим 8-й армией Каледина…

Достигнув единства волей или неволей (в армии дисциплина, безусловное подчинение младшего старшему — один из краеугольных камней ее существования), Брусилов еще раз напомнил, что собрал подчиненных не для обсуждения приказа о наступлении, который следует считать отданным и тем самым обсуждению не подлежащим.

— Необходимо, следовательно, сейчас обсудить, какая роль выпадет каждой армии при наступлении, и строго согласовать их действия.

И главкоюз вновь повторил:

— Никаких колебаний и отговорок ни от кого ни в каких случаях принимать не буду.

Затем главнокомандующий перешел к изложению сути дела. Но прежде нам следует сделать небольшое отступление.

До начала первой мировой войны считалось, что наилучшей формой достижения победы может быть обходной маневр. Предполагалось, что, сковав войска противника огнем по фронту и сосредоточив резервы на одном или обоих флангах, можно в подходящий момент обойти противника, принудив к отступлению, а то и окружить его. Отсюда и преувеличенная, часто паническая боязнь большинства русских генералов (а также и австрийских, французских, английских, в меньшей мере — германских), боязнь «потерять фланг», что затрудняло им решительные действия и парализовало, как показал опыт, их активность.

Другой довоенной аксиомой считалась невозможность якобы атаковать противника фронтально, так как благодаря возросшей силе огня обороняющейся стороны фронтальный удар, несомненно, сопрягался с большими потерями и часто делался совсем невозможным. Так предписывала теория, но практика дала другие образцы.

Довольно скоро после начала войны миллионные армии сражающихся сторон, зарывшись в землю, создали сплошной фронт, что исключало возможность фланговых маршей, обходов: флангов как таковых не было. Оставалось только одно — прорывать сильно укрепленные позиции, нанося именно фронтальные удары. Для этого в избранном месте сосредоточивалось по возможности большее число артиллерийских орудий, желательно — тяжелых, вплоть до 12-дюймовых, и сильные пехотные резервы: чем больше, тем лучше. Следовала артиллерийская подготовка, длившаяся часто по нескольку дней. Артиллерия должна была по идее уничтожить проволочные заграждения и подавить огонь вражеской пехоты, если не уничтожить ее полностью в окопах. Затем начиналась атака пехоты, поддержанная артиллерийским огнем, и если обработка вражеских окопов была достаточно сокрушительной, то, рассуждали теоретики, неизбежно последует прорыв вражеской обороны. Должен последовать, но не следовал!

Не говоря уже о попытках прорыва фронта австро-германцев русскими войсками (попытки эти всегда были плохо подготовлены и не обеспечены материально), не удавалось успешно наступать как союзникам России, так и противникам.

Шесть дней, с 9 по 15 мая (н. ст.) 1915 года, бомбардировали позиции немцев французы в Артуа, севернее Арраса, а когда их пехота пошла в атаку, то сумела углубиться… на два километра! Фронт прорвать не удалось, несмотря на немалые потери.

С 22 по 25 сентября (н. ст.) 1915 года в Шампани молотили землю французские пушки, когда же пехота попробовала атаковать, то за два дня продвинулась на 2–4 километра, овладела первой позицией германцев — и остановилась!

Десять месяцев (с февраля по декабрь 1916 года) продолжалась «мясорубка» под Верденом, были уничтожены и искалечены с обеих сторон многие сотни тысяч людей — и прорыва фронта не последовало!

Единственным успешным примером применения этой методы можно считать уже описанный нами Горлицкий прорыв, вызвавший отступление русской армии. Но этот успех германо-австрийских войск явно не типичен: уж в очень тяжелых условиях находилась тогда русская армия. В тех же случаях, когда имелось хотя бы приблизительное равенство сил и обороняющейся стороной принимались соответствующие меры, прорыва фронта достигнуть не удавалось.

Суть проблемы в том, что подготовку к «прогрызанию» фронта никак нельзя было скрыть от обороняющейся стороны: разведка, в особенности авиационная, немедленно сообщала, что в тот или иной пункт фронта движутся огромные колонны пехоты, концентрируется артиллерия, свозятся боеприпасы и т. д. Подготовительный период к наступлению длился, как правило, шесть-восемь недель. К моменту, когда противник наконец считал себя готовым, обороняющаяся сторона точно знала, в каком месте ждать нападения, и принимала соответствующие меры: стягивала к этому месту резервы и артиллерию. В результате пропадало превосходство нападающей стороны, и отразить удар тем или иным способом всегда удавалось.

Тем не менее подобный способ прорыва обороны противника в позиционной войне считался, по выражению Брусилова, «исключительно пригодным». Понимая всю недостаточность и ограниченность такого способа действий, русский военачальник решил отойти от канона, и это, как мы увидим, принесло ему успех. Вот как он обосновывал свое решение перед командующими армиями 5 апреля: «Во избежание вышеуказанного важного неудобства я приказал не в одной, а во всех армиях вверенного мне фронта подготовить по одному ударному участку, а кроме того, в некоторых корпусах выбрать каждому свой ударный участок и на всех этих участках немедленно начать земляные работы в 20–30 местах, и даже перебежчики не будут в состоянии сообщить противнику ничего иного, как то, что на данном участке подготовляется атака. Таким образом, противник лишен возможности стягивать к одному месту все свои силы и не может знать, где будет ему наноситься главный удар. У меня было решено нанести главный удар в 8-й армии, направлением на Луцк, куда я и направлял мои главные резервы и артиллерию, но и остальные армии должны были наносить каждая хотя и второстепенные, но сильные удары, и, наконец, каждый корпус на какой-либо части своего боевого участка сосредоточивал возможно большую часть своей артиллерии и резервов, дабы сильнейшим образом притягивать на себя внимание противостоящих ему войск и прикрепить их к своему участку фронта».

Нельзя сказать, что избранный Брусиловым способ действий не имел недостатков, и главнокомандующий Юго-Западного фронта отчетливо сознавал это. Недостаток заключался в том, что Брусилов не мог сосредоточить на направлении главного удара такое количество сил и средств, которым он располагал бы, действуя по старой методе и атакуя врага лишь на одном участке. Но в том-то и состоит особенность выдающегося полководца и его отличие от рядовых военачальников, что он способен в определенных случаях руководствоваться не шаблоном, а соображениями, диктуемыми обстановкой и здравым смыслом.

Надо помнить, что на военном совете 1 апреля в Ставке Брусилову лишь условно было разрешено выбрать момент и атаковать врага; директивы Ставки от 11(24) апреля еще не имелось. Поэтому, когда главкоюз изложил

5 апреля своим командармам план действий, столь разительно отличавшийся от принятого шаблона, то они не могли не удивиться. Каледин, армии которого предстояло наносить главный удар, вновь стал сомневаться в успехе и даже сказал, что едва ли Луцкое направление выбрано правильно, так как именно здесь противник больше всего и укрепился.

Пришлось Брусилову вновь убеждать:

— Восьмую армию, Алексей Максимович, я только что вам сдал и неприятельский фронт там знаю лучше вас. Это направление для главного удара избрано мною именно потому, что основная задача фронта — помочь наступлению Западного фронта, на который Ставка возлагает наибольшие надежды. 8-я армия примыкает к левому флангу Западного фронта и поэтому скорее всего поможет ему. Наступление в этом направлении весьма многообещающе, так как движение 4-го корпуса вдоль железной дороги Маневичи — Ковель, а ударной группы от Луцка на Ковель грозит противнику охватом, и он будет вынужден очистить без боя местность у Пинска и севернее…

Видя, однако, что Каледина не убедить, Брусилов применил еще раз крайнее средство:

— Если же вы, Алексей Максимович, не надеетесь на успех, то я готов перенести главный удар южнее, в 11-ю армию, с тем чтобы она наступала на Львовском направлении.

Устраниться от главной роли в предстоящей операции Каледин не захотел. Позднее он оправдывался перед главнокомандующим, что отказывался от главного удара из опасений за его успех и приложит все усилия для выполнения задачи. На это Брусилов отвечал:

— Не исключено, что на главном направлении мы и не достигнем успеха, но поскольку мы атакуем врага во многих местах, то успех непременно должен быть, и даже там, где мы его не ожидаем. Туда-то я и направлю резервы, там-то и буду развивать успех…

В этот же день командующие армиями Юго-Западного фронта получили письменный текст с указаниями главнокомандующего — у него все уже было продумано и выверено. На следующий день, 6(19) апреля, Брусилов распорядился принять к руководству указания по организации наступления, разительно отличавшиеся от инструкции того же назначения, изданной генералом Ивановым 26 января (8 февраля) 1916 года. 7(20) апреля была отдана директива о разработке и подготовке плана наступления. Поскольку эти документы не только определили характер подготовки операции на Юго-Западном фронте, но и ее исход, поскольку они наиболее четко обрисовывают нам систему полководческих взглядов и метод работы Брусилова, имеет смысл остановиться на них подробнее.

Документы предусматривали, что армии Юго-Западного фронта перейдут в решительное наступление для оказания помощи Западному фронту; формулировалась задача: «ближайшей целью предстоящих действий будет поставлено разбить живую силу противника и овладеть ныне занимаемыми им позициями». Как видим, далеко идущих целей командир своим войскам будто бы и не ставил. Атаку должен был производить весь фронт, на всем его 450-километровом протяжении в междуречье Стыри и Прута. Как уже говорилось, главный удар наносился 8-й армией, в которую тут же, немедленно, распоряжением главкоюза передавались 46-й армейский корпус, 1-я кавалерийская дивизия из резерва и часть тяжелой артиллерии из 7-й армии. Три другие армии на направлениях, избранных командующими, должны были также атаковать противника, сообразуясь с собственными силами и средствами.

Всю подготовку Брусилов требовал вести по возможности скрытно: «К 28 апреля подготовка предстоящей атаки должна быть закончена, войска так сгруппированы, чтобы потребовалось не более недели поставить их окончательно на места для атаки. Заблаговременное и окончательное сосредоточение их нежелательно, дабы не обнаруживать противнику наших намерений». К 15(28) апреля Брусилов требовал от командующих армиями представить соображения по подготовке и организации наступления.

Не связывая инициативу командармов, предоставляя им возможность вырабатывать собственные, соответствующие обстановке решения, главнокомандующий в то же время очень конкретно определял способы составления планов армейских операций: «Атака должна быть проведена по строго обдуманному и рассчитанному плану, причем намеченный план разрабатывать в деталях не в кабинете по карте, а на месте показом, совместно с исполнителями атаки от пехоты и артиллерии». Требование отказаться от кабинетной разработки планов звучит ныне как курьезное, но, увы, такова была печальная действительность русской армии!

Особенно настаивал Брусилов на проведении атаки по возможности на всем фронте армии, вне зависимости от сил, которыми она располагает. Это означало, что не только в армии, но и в каждом корпусе предстояло наметить, подготовить и организовать атаку определенного участка фронта противника: «Только настойчивая атака всеми силами, на возможно более широком фронте, способна действительно сковать противника, не дать ему возможности перебрасывать свои резервы». В этой фраке и заключена основная идея наступления, организованного Брусиловым.

Главнокомандующий предлагал командармам точно указать, кто и где именно будет атаковать, какие для этого выделяются силы пехоты и артиллерии. В зависимости от этого следовало ставить задачи войскам, указать потребное количество снарядов и орудий, установить последовательность выполнения артиллерийской подготовки, определить подчиненность артиллерийских групп и руководство огнем, тщательно организовать наблюдений и надежную связь. «Задачи как пехоте, так и артиллерии указывать точно и определенно, не допуская общих выражений, как-то: «обстрелять высоту 362», «перенести огонь на соседние участки» и т. д.». Детальность инструкции Брусилова, хорошая сама по себе, все же поразительная, если помнить, что адресована инструкция видным военачальникам русской армии (три полных генерала и генерал-лейтенант), людям, казалось бы, умудренным в ведении войны… Но Брусилов недавно имел случай убедиться в неуверенности своих командармов в успехе дела. Поэтому он и старался предусмотреть по возможности большее число случайностей, дать четкое направление атаки, ввести в нужное русло деятельность командармов.

Особый отдел инструкции уделялся артиллерийской атаке. В первую очередь Брусилов указывал на необходимость добиваться тесного взаимодействия пехоты и артиллерии. Общее управление артиллерийской атакой на конкретном участке предоставлялось начальнику, руководившему пехотной атакой в сфере непосредственного и личного наблюдения за боем. Если фронт атаки не допускал общего личного наблюдения за боем, то предписывалось создавать группы артиллерии, соответствовавшие по составу и силе задачам, поставленным пехоте этого участка. Для обеспечения постоянной и своевременной поддержки артиллерией наступающей пехоты часть легких батарей Брусилов предписывал подчинить непосредственно командирам пехотных полков, действовавших в первой линии. Располагать эти батареи следовало как можно ближе к противнику — не далее 2 верст от его позиций, причем наблюдатели от таких батарей должны были находиться при командирах передовых батальонов, чтобы обеспечить своевременную помощь артиллерии.

Брусилов четко разделял артиллерийскую атаку на два периода. В первом из них начальной задачей артиллерии было уничтожение проволочных заграждений противника: в трехполосной сети проволочных заграждений 350 фугасными гранатами легкой артиллерии (причем с дистанции не более 2 верст) можно проделать сквозной проход в 2 сажени шириной. Затем артиллерия, в том числе и тяжелая, должна разрушить неприятельские укрепления первой и второй линий; главное внимание обращалось на уничтожение пулеметных гнезд. При этом вместо практиковавшегося ранее ураганного огня тяжелой артиллерии на протяжении одного-двух часов при побатарейной пристрелке Брусилов предписывал вести 15-20-минутный частый огонь из всех имевшихся для атаки орудий по данным пристрелки, произведенной отдельно для каждого орудия. Такой огонь давал гораздо лучшие результаты, чем при так называемом ураганном огне, да к тому же экономил тяжелые снаряды: их было все еще недостаточно.

После того как пехота двинулась на штурм, тяжелая и мортирная артиллерия должна перенести огонь на места скопления резервов противника, на укрепления его, примыкающие с флангов к атакуемому участку, на третью линию обороны противника, если она есть. Пушки, преимущественно 107-мм, должны начать обстрел артиллерии противника в случае недосягаемости ее для легкой артиллерии. Для этого и тяжелую артиллерию Брусилов предполагал размещать не далее 3–4 верст от передовых позиций врага. Легкая же артиллерия должна вести огонь по атакуемым позициям врага до предельной дистанции.

Когда пехота ворвется на вражескую позицию, часть легкой артиллерии образует для нее с фронта и флангов огневую завесу, в предвидении контратаки противника, и обеспечивает возможность закрепиться на захваченном участке, другая же часть легкой артиллерии действует против артиллерии противника. Если пехоте удастся овладеть первой и второй линиями неприятельских укреплений, часть тяжелой и мортирной артиллерии как можно быстрее следовало выдвигать вперед, с тем чтобы начать подготовку к овладению более глубокими неприятельскими линиями.

Очень важно следующее указание Брусилова: «Во второй период атаки необходимо, чтобы между первым ее актом и дальнейшим развитием прорыва неприятельской позиции не было большого промежутка, дабы противник не успел организовать новую оборону при сложившихся обстоятельствах». Именно наличие такого промежутка часто и было главной причиной того, что войскам не удавалось прорвать оборону противника.

Обращая внимание подчиненных на необходимость крепкой, непрерывной связи и взаимодействия пехоты с артиллерией, Брусилов в то же время считал возможным говорить о целесообразности артиллерийского огня: «Бесцельный артиллерийский огонь, в особенности ночной, безусловно запрещаю. Нужно помнить, что беспредельного количества огнестрельных припасов у нас нет, и, кроме того, нужно избегать чрезмерного изнашивания орудий. Дело не в ураганном огне, а в правильном и искусном управлении артиллерией и меткой ее стрельбе по точно и верно определенным задачам».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.