Шебаршин-младший

Шебаршин-младший

У Леонида Владимировича с Ниной Васильевной было двое детей, оба родились за границей: сын Леша и дочь Таня.

Таня – по мужу ее фамилия была Насупкина, – умерла от тяжелейшего приступа астмы на руках плачущего отца, сынишке Татьяниному Сереже в ту пору было около двух месяцев, он еще не понимал, что происходило, и хотя им готов был заниматься отец, Юрий Васильевич Насупкин, внука решительно забрал к себе дед Леонид. Леонид Владимирович Шебаршин.

Зятю он сказал:

– Юра, у вас впереди жизнь, большая жизнь, вы наверняка создадите свою семью, будет много хлопот, отдайте Сережку на воспитание мне. Вы же можете приезжать в любое время, чтобы видеться с ним, хоть ночью.

Насупкин согласился с Леонидом Владимировичем, часто приезжал, возился с сыном, и так было долго. Потом он женился – жизнь взяла свое.

А Сережа вырос, выучился, дед купил ему небольшую квартиру, в которой он ныне живет.

Если покойная дочь Татьяна была похожа на отца – ну просто вылитая копия, то сын Шебаршина Алексей Леонидович похож на мать – Нину Васильевну. Тоже вылитая копия. Те же глаза, тот же овал лица, та же содержательность.

Мы встретились с Алексеем Леонидовичем в кабинете Прилукова, говорили об отце часа два, наверное, если не больше. Алексей Леонидович закончил тот же институт, что и отец, и очень успешно прошел ступени иерархической мидовской лестницы от младшего «додипломатического» сотрудника до чрезвычайного и полномочного посла, занимался, как и отец, «индийским регионом» – Индией, Пакистаном, Бангладеш, другими странами, входящими в этот сложный узел.

Когда крохотный Сережка остался без матери, Алексей Леонидович с женой также хотели забрать его к себе, но дед им не отдал внука, решил заниматься Сережей сам.

Отца Алексей любил, это было видно, несмотря на сдержанность, и Шебаршина-старшего, пожалуй, невозможно было не любить. Любил Шебаршин-младший и мать, она была таким же ярким человеком, как и Леонид Владимирович, и одновременно была хорошим дополнением к нему. Кто знает, может быть, Шебаршин и не сделал бы той карьеры, что сделал, если бы у него не было такой жены. Он и после смерти Нины Васильевны не женился, остался верен ей.

Несмотря на одиночество в большой квартире – ведь дети и внуки уже покинули родное гнездо, разлетелись, а одиночество – штука очень тяжелая.

О матери Шебаршин-младший рассказывает с нескрываемой нежностью: школу она закончила, как и отец, с серебряной медалью, в институте училась на одном курсе с Леонидом Владимировичем, занималась Китаем и легко выучила труднейший язык. Но, выйдя замуж за Леонида Шебаршина, целиком подчинила себя мужу, его заботам и чаяниям. В молодости Нина Васильевна была первоклассной спортсменкой, участвовала во всесоюзных соревнованиях, несмотря на небольшой рост, была чемпионкам по прыжкам в высоту, выступала за «Крылышки» – команду «Крылья Советов»…

Помню, когда я работал над большой статьей о семействе Шебаршиных для газеты «Семья», то допустил ошибку, написал, что Нина Васильевна родилась во Пскове (и что меня толкнуло на столь необдуманное утверждение, не знаю до сих пор), и когда я приехал к Шебаршину уже с пачкой газет, Нина Васильевна произнесла каким-то робким и тихим голосом:

– Вы знаете, Валерий, я родилась не во Пскове…

В разговор немедленно вмешался Шебаршин, прикрикнул шутливо:

– Цыц, мать, где написано, там и родилась!

Младший Шебаршин много рассказывал об Индии, о тамошней жизни, об охоте… Умел Леонид Владимирович лихо бить из ружья, влет, и почти не было случаев, чтобы он промахивался.

Кстати, здесь, в Москве, в тире Шебаршин также показывал блестящие результаты. Он дружил с заместителем министра внутренних дел СССР Логвиновым, поэтому, когда позволяло время, отправлялся в тир МВД. И, к удивлению опытных оперативников, «обстреливал» почти любого милицейского мастера из всех видов оружия.

Но вернемся в Индию. Я попросил Алексея Леонидовича рассказать какую-нибудь историю про отца, когда тот здорово повлиял на него.

– Вообще-то дети отца побаивались – наверное, так и положено в каждой семье: кто-то должен обладать незыблемым авторитетом. У нас таким авторитетом обладал отец… Если он просил что-то сделать – делали незамедлительно.

История, которую рассказал Алексей Леонидович, любопытна и с точки зрения психологии, и с точки зрения воспитания.

Отец с матерью находились в Дели, а Алексей в Москве – в столице не то, что в Дели, можно было получить хорошую школьную подготовку…

И так уж получилось, что у Алексея Шебаршина в школе не пошел иностранный язык, английский – ну не пошел, и все тут. Хоть плачь. И было отчего плакать, когда Алексею влепили одну двойку, а затем вторую.

Вызвали, естественно, отца. А отца нет – он находится за границей… Вызвали мать. Ее также нет в Москве – вместе с отцом пребывает за кордоном. В общем, дела складывались хуже некуда.

На каникулы Алексей полетел к отцу и там, в Дели, ничего скрывать не стал, все рассказал.

Отец расстроился – сам он английский знал великолепно – почему же сыну не дается язык? В конце концов отец поступил так: достал с книжной полки красочный английский комикс, отметил несколько страниц и сказал сыну:

– Задание следующее: за день перевести эти страницы, вечером, когда я приду с работы, пересказать на английском. Все понятно?

Вечером Алексей пересказал отцу переведенный текст, на следующий день получил новое задание – перевести очередные несколько страниц и вечером пересказать их.

За месяц Алексей перевел, пересказал, а фактически – выучил весь толстый комикс, от корки до корки, вместе с текстом в голове засело несколько сотен новых английских слов, и когда он приехал в Москву, то удивил всех в своем классе, и в первую очередь – учительницу английского языка… Та даже рот от удивления раскрыла. Обошел он даже знатную местную отличницу Веру Кузину. Вера, кажется, до сих пор не может простить Алексею Шебаршину того поражения.

А у Алексея с той поры пошел язык – и не только английский… В результате он в 1982 году окончил легендарный вуз МГИМО, восточное отделение факультета международных отношений, стал дипломатом. В Индии проработал девять лет, в Пакистане пять лет, в Шри-Ланке – послом четыре года. А всего в системе Министерства иностранных дел Шебаршин-младший отработал двадцать девять лет.

В Союзе для детей, чьи родители находились за границей, были созданы специальные школы – интернаты. Одна, по линии МИД, располагалась в Чкаловской, вторая, по линии КГБ, находилась около метро «Измайловский парк», в таком интернате Алексей отучился четыре года – в шестом, седьмом, восьмом и девятом классах.

Конечно, лучше, когда дети находятся при родителях – тогда и воспитывать их проще, и семьей управлять легче, – но отец рассудил справедливо: в посольской школе все науки Алексею давались бы легко, но легкость эта была бы видимой – пятерки ему ставили бы только за то, что он сын Шебаршина, учителя потакали бы, а в интернате потакать никто не будет, там все равны, там учатся и дети чрезвычайных полномочных послов, и дети «додипломатических» работников… Поэтому лучше все-таки учиться в Москве, в интернате.

Об интернате у Алексея Шебаршина остались самые теплые воспоминания – это было некое школьное братство, имеющее свой негласный устав и свой кодекс чести, свою иерархию и свои приоритеты. При всем при том никто никого не зажимал – все были равны.

Конечно, случалось иногда, что, находясь в школе-интернате, сын коменданта посольства с некой завистью поглядывал на сына посла, но это бывало настолько редко, что даже не замечалось ребятами. Зато родители могли быть спокойны за своих детей.

Когда Алексей закончил школу, приехал отец. Поставил на стол две бутылки хорошего шампанского – не какого-нибудь быстро сочиненного вина, которое, как скороспелое пиво, варят в ведре, а настоящего шампанского, – сказал с довольным теплом в голосе:

– Это тебе и твоим друзьям, – потом показал пальцем на книжную полку, там лежал блок заветного и такого редкого в Москве «Мальборо» – вкусных американских сигарет, – показал молча, без всяких сопроводительных слов…

Да, собственно, и без того все было понятно.

Кстати, Алексей Шебаршин выпивать так и не научился, он не пил даже там, где надо было обязательно выпить, – можно сказать, протокол того требовал, – и старался очень мягко объясниться с теми, кто настаивал, чтобы он обязательно взял в руки бокал.

А вот привычка курить, и курить часто, привилась ему – от отца досталась. После школы у Алексея был институт, после института несколько месяцев он работал в центральном аппарате МИДа, затем пять лет в нашем посольстве в Дели, потом стал атташе. А атташе – это уже человек с зелеными дипломатическими «корками» в кармане.

Работать в Индии было интересно, и Алексей Леонидович был благодарен, что отец привил ему интерес, а позже и любовь к этой стране. Много необычного повстречалось Алексею в жизни, многому он научился, да и на жизнь, если честно, стал смотреть другими глазами: ведь всякая страна, ее философия, народ и обычаи, культура и бытовой уклад обязательно откладывают отпечаток на человеке, который в нее приехал.

И не просто приехал, а решил поработать, провести в стране несколько лет… Очень быстро Алексей Шебаршин пришел к выводу, что на Востоке работать интереснее, чем на Западе.

Тут и народ чище, деликатнее, приветливее, проще чем на Западе, отношение к русским уважительнее… А на Западе человек будет очень часто улыбаться, говорить приятные слова, за пазухой же – держать камень. И при первом же удобном случае, когда собеседник потеряет бдительность, огреет этим камнем.

Примеров тому – более чем достаточно. Так что Алексей Леонидович совершенно справедливо считает, что и ему самому повезло, и отцу повезло – очень интересны те страны и земли, в которые их привела дипломатическая дорога (и, соответственно, образование).

После Индии Шебаршин-младший пять лет работал в Пакистане. Миссия его была трудной – он искал советских военнопленных, захваченных душманами в Афганистане и переправленных в Пакистан.

Впрочем, захватывали душманы не только военных, но и гражданских лиц. В частности, в самом начале Афганской кампании взяли одного видного геолога, который занимался делом, очень нужным для всего Афганистана, – искал в страдающей от безводья стране воду и нашел ее, много воды нашел. Тот же Кабул может получать ее сегодня столько, сколько посчитает необходимым.

У геолога было немало заслуг – он прошел войну во фронтовой разведке, имел много орденов, в Афганистане работал руководителем геологического контракта, фамилия его – Ахримюк.

Помог выкрасть геолога его собственный шофер-афганец, и сколько потом наши разведгруппы ни ходили по афганским провинциям, чтобы освободить пленника, так и не нашли его – возвращались ни с чем.

Года через два наша армейская разведка прощупывала на сопредельной территории лагеря моджахедов, так командиру показали одинокую могилу, заросшую бурьяном:

– Здесь лежит ваш шурави…

Это была могила сугубо гражданского – не военного – человека: славного геолога, так много сделавшего для Афганистана, – его просто-напросто замучили.

Всем нашим штатским лицам, приезжавшим в ту пору в командировки в Афганистан, обязательно выдавали оружие – пистолеты. В основном это были «Макаровы». Оружие давали не для того, чтобы воевать с душманами и проявлять героизм, – давали, чтобы шурави (советские, значит) не могли живыми попасть в плен.

Это тоже Восток, тот самый пахнущий пряностями колдовской Восток, которым мы так часто восхищаемся, способный очаровать и сделать неисправимым романтиком самого прагматичного, жесткого человека.

Я представляю, сколько надежд было связано у наших ребят, оказавшихся в душманских застенках, перенесших и голод, и пытки, и унижения, – с людьми, занятыми поисками пленных.

Приходилось связываться со всеми «организациями милосердия», которые могли помочь в поисках, и в первую очередь с Красным крестом. Красный крест помогал очень много, часто и, главное, эффективно.

Однажды Красный крест передал в наше посольство в Исламабаде письмо военнопленного – паренька-таджика по фамилии Ташрифов.

Письмо паренек направлял своему отцу, живущему в Памирских горах, сообщал в нем, что домой он никогда не вернется, жизнь у него заладилась отличная, он находится среди своих исламских братьев и не о чем не жалеет.

Письмо это, естественно, прочитали в посольстве, никого из сотрудников оно не порадовало, но по закону все письма, которые передавали сотрудники Красного креста, надо было обязательно пересылать адресатам.

Решено было переслать и это письмо несчастному отцу, лишившемуся своего сына.

Но вот какая штука – в спешке никто не обратил внимание на конверт. А на конверте, помимо адреса, было написано следующее: «Афганский враг рядом».

Это был сигнал: письмо написано под диктовку, паренька-солдата держат взаперти и не собираются его выпускать.

Советский посол Виктор Павлович Якунин взял письмо, взял конверт и отправился в Министерство иностранных дел, где потребовал, чтобы в этом деле тщательно разобрались.

Чиновники из министерства вынуждены были отступить, представитель их поехал в лагерь, где базировались душманы. Паренек-таджик оказался там… Его привезли в Исламабад. Из Советского Союза тем временем прибыл отец паренька, кинулся к сыну, на глазах слезы.

– Ты почему решил оставить меня? Разве я тебя плохо воспитывал, разве я тебя в чем-то ущемлял?

А паренек и ответить ничего не мог, горло у него было также забито слезами – обнимал отца и плакал.

Потом, придя в себя, он рассказал, при каких обстоятельствах было написано письмо, как на него давили и диктовали каждое слово… Если бы он не подчинился – обязательно убили бы.

Вскоре отец и сын Ташрифовы уехали в Советский Союз, в Таджикистан, а пакистанская сторона вынуждена была в очередной раз признать наличие на своей территории враждебных Советскому Союзу лагерей…

Когда наступил очень непростой август 1991 года и в Москве вспыхнули беспорядки, Шебаршин-младший возвращался на машине из Пешавара в Исламабад и по радио услышал сообщение о том, что творится в советской столице. Сделалось тревожно, очень тревожно: отец ведь такой человек, что в стороне стоять не будет… Несмотря на всю свою доброту, на неспособность кого-либо обидеть, на порядочность и нежелание вмешиваться в какие-либо дрязги.

Не дай Бог, что-нибудь с ним произойдет… Этого Алексей Леонидович боялся – даже горло перехватывало и делалось нечем дышать.

Вернувшись в Исламабад, он начал звонить отцу. Домой, на дачу, на работу, в ответ звучали длинные тоскливые гудки. Похоже, такими гудками измеряется пустота…

Шебаршин-младший нервничал и звонил, звонил, звонил в Москву.

Дозвонился через два дня. Отец был жив, здоров, голос был только очень усталый и озабоченный. Алексей Леонидович хорошо понимал, какая нагрузка на него легла.

Хотелось немедленно отправиться в Москву, увидеть отца, увидеть мать… Но для этого надо было бросить все дела с военнопленными, которые он вел, обрубить очень непростые поиски. Этого допускать было нельзя ни в коем разе. Да и помощь его очень требовалась незнакомым людям, очутившимся в душманских ямах. Нужно было дождаться отпуска, своей очереди.

Но все отпуска в посольстве заморозили, причина была банальнейшая – не хватало денег. Финансирование дипломатии было сокращено по всем статьям (да и что там дипломатия! – в угоду обогащению, достижению карликовой цели – вырастить собственных миллиардеров-олигархов, на бок были положены тысячи важнейших заводов, в том числе и оборонных, исчезли целые отрасли промышленности), в Москву Алексею Леонидовичу удалось попасть только через два года.

Отец был бодр, хорошо держался и хорошо выглядел, на все, что происходило вокруг, имел свой взгляд, сохранил связи с друзьями и коллегами. И вообще был полон оптимизма. Это был какой-то обновленный человек, и он понравился Шебаршину-младшему.