Индия

Индия

«Индия способна ошеломить всякого новичка», – признался как-то Шебаршин. – Она многокрасочна, полна запахов – чего только нет в воздухе вместе с “золотой пылью веков”, тут пахнет спелыми манго и дорогими каменьями, тертым карри и перцем, цветущими садами и прохладой прудов, плещущихся за высокими заборами состоятельных людей, в прудах тех неспешно плавают, красуясь и сверкая, крупные золотые и красные рыбы, слышен дух орехов и Ганга, благовоний и древних рукописей, ветра, приносящего пение на санскрите с далеких горных вершин, и созревшего хлопка. Индия – это Индия».

Хоть и недолго работал в Индии Шебаршин, но полюбил ее, пожалуй, навсегда. Недаром за плечами у народа, живущего здесь, пять тысяч лет цивилизации.

После провинциального Пакистана с его поразительной нищетой, босыми ногами, грязью на улицах, старыми автомобилями, рикшами и оборванными мальчишками, беззастенчиво залезающими в карман к любому взрослому, Индия показалась страной света и добра, порядочности.

Более того, темп жизни в Карачи, в Исламабаде и Дели был совершенно различным. Карачи – это спокойствие, неспешное созерцание окружающего мира, патриархальность, а Дели – это темп, иногда делающийся буквально лихорадочным, очень быстрым, это пестрота постоянно меняющихся картин, это добрые крики людей, выражающих свое доброе отношение к Советскому Союзу, это полтора десятка партий, имеющих горластых глашатаев, которые соперничают друг с другом, дерутся, мирятся, создают блоки и коалиции, потом снова разбегаются по разным углам и начинают вновь свое бесконечное соперничество.

Разобраться в этих запутанных отношениях, в клубке взаимной неприязни, неожиданно перерастающей в дружбу, а потом снова превращающейся в неприязнь, было очень сложно, но разобраться надо было, и заместитель резидента нашей разведки Шебаршин в Дели поставил задачу – сделать это как можно быстрее.

Руководила Индией Индира Ганди – женщина обаятельная, с железным характером, не боявшаяся ни нарастающей конфронтации с Пакистаном, ни американского влияния, которое становилось в зоне Индийского океана все сильнее, ни Китая, с которым отношения складывались очень непросто.

В воздухе носился запах войны… Вот в таких условиях и начал свою работу в Индии Леонид Владимирович.

Когда атмосфера становится душной, тяжелой, когда вот-вот загремят выстрелы, от разведчиков требуют практически невозможного – чтобы каждый день (а желательно каждую минуту) отправляли домой, в Центр, информацию – Москва хотела знать, что тут происходит, держать, если можно, ситуацию на коротком поводке, анализировать ее, контролировать, принимать меры. В таких условиях у Шебаршина не было ни одной минуты, чтобы войти в курс дела, понять, кто есть кто и что есть что, – он был сразу брошен в воду, в сильное ее течение.

Кроме событий политических, где он обязан был быть в курсе буквально всего, было еще много чего такого, где ему также хотелось быть в курсе – например, получше познать культуру народа и его историю, литературу и религию, познать сам народ, в конце концов.

Позже он написал: «Миролюбие индийского народа (без различия национальности, веры, местной традиции, касты) становится общепризнанным штампом. Штамп кочует из брошюры в брошюру, из статьи в статью, из речи в речь, пробирается в официальные документы. Хитроумные индийцы умело подпитывают это мнение.

Первое же серьезное соприкосновение с индийской действительностью ничего не оставляет от этого мифа. Индийцы ничуть не миролюбивее и не воинственнее любого другого народа, их отвращение к насилию представляет собой интеллигентскую выдумку. Жизнь в Индии жестока к тем, кого она не милует и в других странах, – к неимущим, к национальным меньшинствам, к чужакам, к слабым вообще».

И далее – не менее жестко и откровенно, очень трезво: «Не питает отвращения к насилию индийская политика на всех уровнях и во всех проявлениях. Война для Индии – такое же продолжение политики, как и для любого другого государства. Моральные устои, общечеловеческие ценности, философия ненасилия, идеи миролюбия и гуманизма, прочий пропагандистский ширпотреб никогда не фигурировали в реальных политических выкладках индийского руководства. Трезвый расчет, прагматизм с изрядной долей цинизма, строгий учет государственных интересов – таков стальной стержень индийской политики, замаскированный гирляндами цветов, ворохами философских трактатов, фонтанами высокопарной риторики. Умение индийцев добиваться своих целей не может не вызывать уважения и даже зависти».

Вот так. Представляю, как непросто было Леониду Владимировичу написать это, но он написал, поскольку понял изнутри, что представляют из себя индийцы (может, все-таки правильно писать не «индийцы», а «индусы», но я, как бы там ни было, следую словесным определениям Шебаршина), что они могут, каковы главные движители их жизни…

А порохом в воздухе пахло все сильнее и сильнее.

Война Индии с Пакистаном началась во время приема в советском посольстве – в Дели приехал первый заместитель министра иностранных дел СССР Кузнецов Василий Васильевич, приехал, чтобы попытаться урегулировать взаимоотношения между двумя странами и отодвинуть войну, и посол Пегов Николай Михайлович давал в его честь прием.

Миссию свою Кузнецов провел довольно успешно, ему все было обещано, – как обещан и мир на индийско-пакистанской границе. Мадам Ганди, руководившая страной, приняла гостя очень сердечно – в общем, все складывалось хорошо. Даже очень хорошо.

Оставалось только подвести итоги.

Но вдруг во время приема в посольстве погас свет. Более того, не только посольство, но и огромный город Дели погрузился в вязкую гнетущую черноту. Шебаршин сразу понял, в чем дело. Это ведь война, война, будь она неладна! Он покинул посольство и на машине покатил в город.

Там, остановившись у телефона-автомата, позвонил одному из своих знакомых, которого ни в коем разе нельзя было засвечивать, а значит, нельзя было звонить ему с посольских телефонов, и спросил: что означает эта кромешная темень, не война ли это?

– Война, – ответил ему знакомый, в индийском правительстве занимавший немалый пост, а значит, хорошо информированный. Выходит все высокие визиты, все переговоры и обещания ничего не дали… Война!

Два пакистанских самолета (на самом деле принадлежность самолетов была неизвестна, они не имели опознавательных знаков) нанесли в тот вечер бомбовый удар по авиационной базе Индии в Агре, повредили бетонную полосу взлета и посадки.

Индийские самолеты незамедлительно нанесли ответный удар, а пехота, танки и артиллерия начали наступать на пакистанцев в районах Раджастана и Сиалкота. Направлением главного удара индийских сил была определена Дакка.

Вот так все просто… Шебаршин почувствовал себя человеком, который застрял между молотом и наковальней. Он совсем недавно работал в Пакистане, знает эту страну, у него там остались друзья, и не только они – осталось прошлое, если хотите, а это очень важно… А теперь он в Индии. Новая страна, новые люди, новые знакомства – здесь ему нравилось абсолютно все. Нотки сомнений, некого легкого сарказма, даже недоверия появились потом, много лет спустя, когда он пожил здесь, съел немало соли и хлеба и стал считать себя индийцем (или индусом)… Обе страны одинаково дороги ему. Как быть? Разорваться?

Советский же Союз безоговорочно поддерживает Индию, а раз так, то, значит, Пакистан – противник. Нелегко находиться на таком распутье.

Шебаршин хорошо понимал, что удар по индийской базе был провокационным – для того, чтобы иметь повод для нападения на Пакистан, – и нанесли его сами индийцы, сделали это специально… Позднее он написал: «Было в этой истории с налетом на Агру нечто шитое белыми нитками. Какой военачальник пошлет всего два самолета для того, чтобы бомбить крупную авиабазу в момент наивысшей опасности для своей страны? Почему самолеты прилетели в сумерках, а не на рассвете, как это делается всегда, если нападающая сторона развязывает войну и стремится получить преимущество внезапности. Почему пакистанская сторона не предприняла вслед за налетом других действий?».

И так далее.

Позже, спустя добрый десяток лет, Шебаршин встретился с одним из авторов идеи налета на Агру, много говорил с ним о войне семьдесят первого года, закончившейся сдачей Дакки и капитуляцией пакистанской армии, – все догадки Шебаршина подтвердились.

Недаром он считался очень толковым аналитиком – он и был таким.

А вот в сердце осталась глухая тоска: неужели нельзя было разрешить конфликт мирно, без кровопролития? Но «миролюбивая» Индия и госпожа Ганди, которую боготворили в Советском Союзе, не захотели этого.

Почему? И вообще, зачем же в таком разе называть себя миролюбивой страной? Почему, зачем? Зачем, почему? На эти вопросы не было ответа. И касались они не только Индии.

Работа в Дели оказалась напряженной и очень интересной, рабочий день начинался в шесть утра, зачастую в шесть утра и заканчивался – следующего дня, естественно. В дни войны приходилось работать с тройной нагрузкой: Москва теребила по три-четыре раза в сутки, не отставала, все требовала новых сведений с фронта.

Пожалуй, именно в ту пору Шебаршин определил для себя некие основы профессиональной этики, которые потом прошли с ним через всю его жизнь.

«Все дела взаимосвязаны, и нельзя увлечься каким-то одним из них. Необходимо основательно познакомиться с каждым сотрудником, узнать его не по бумагам, а в реальной рабочей обстановке, выяснить, на что он способен, можно ли положиться на его здравый смысл, находчивость, решительность в сложных ситуациях. Чрезвычайно важно сделать так, чтобы младшие коллеги были уверены в компетентности и порядочности своего начальника. Они обязательно должны видеть, что руководитель не только способен дать толковые рекомендации, но и сам работает в поле, что у него есть личные контакты и источники, что он может квалифицированно выявить наружное наблюдение и т. п.

В идеальном варианте сотрудники резидентуры не должны быть осведомлены о работе друг друга. Каждому положено знать лишь то, что ему необходимо. Это золотое правило. Соблюсти его в полной мере чрезвычайно трудно. Служебные инструкции и профессиональная этика запрещают проявлять любопытство к чужим делам. Строжайшим образом засекречиваются имена, адреса, служебное положение источников и контактов, условия связи с ними. Однако невозможно скрыть простую вещь – проводит ли шеф все свое рабочее время в кабинете, а свободное – в бассейне, на корте или в дружеской компании соотечественников.

Твоя деловая репутация – это важнейший компонент в связке “начальник – подчиненный”».

В общем, Шебаршин был нацелен на одно – работу и только работу. Начальник его, резидент Яков Прокофьевич Медяник, тоже был таким же отчаянным трудоголиком, тоже пропадал сутками на работе – то в кабинете, то на выездах и встречах со своими людьми (эту работу в разведке называли «полем»), – и готов был продлить рабочий день с двадцати четырех часов до сорока или пятидесяти, но даже если бы такое случилось, Якову Прокофьевичу все равно было бы мало времени.

Медяника Шебаршин вспоминал всю свою жизнь, писал о нем – все написанное вошло в книги Шебаршина, – несмотря на возраст, у Медяника было великолепное оперативное чутье, он умел предугадывать события, анализировать их и делать точные выводы, всегда был дружелюбен, ко всему новому относился с живым интересом, и прежде всего – к новым людям.

Медяник был одним из немногих резидентов в советской разведке, имевших звание генерала. Шебаршин подружился с ним, хотя обычно подчиненные редко дружат с начальством, но здесь имело место исключение из правил. Очень удачное исключение.

Много спорили. Медяник был блестящим спорщиком, причем он позволял себе это даже в разговорах с очень высоким начальством. Такое у него случалось даже с самим Андроповым – председателем КГБ, членом Политбюро ЦК КПСС.

Были у шефа с замом и свои слабости: раз в месяц они позволяли себе забраться в какой-нибудь ресторан и отвести душу. Чаще всего это был ресторан, находившийся во дворе отеля «Ашок». Там имелось роскошное приспособление барбекю, где дивно жарили мясо и овощи, салат подавали свежайший, прямо с огорода, а кофе варили такой крепкий, что на нем могли ездить автомобили. Это были праздники души. И о чем они только не говорили с Яковом Прокофьевичем во время тех увлекательных застолий!

Наверное, проще назвать то, о чем не говорили, а так – обсуждали абсолютно все. И различные московские перестановки, и действия Индиры Ганди по время войны с Пакистаном (из Москвы все время приходила строгая негласная установка: «Держите госпожу Ганди за юбку!» – человеком она была прагматичным, жестким, настолько жестким, что один из ее приближенных сказал однажды, что если и есть среди старых баб, засевших в индийском правительстве, мужчина, то это Индира Ганди), и охоту на зимующих в окрестностях Дели уток, которой иногда занимался Шебаршин, и растущие цены на бензин, и прогнозы на урожай хлеба в Америке, и строительство БАМа в родной стране… Действительно, не было тем, на которые они не говорили бы.

Беспокоила и работа ЦРУ в Индии – слишком уж настойчиво американцы пытались влиять на внутреннюю жизнь Индии, иная семья могла обнаружить американского агента даже у себя в постели, даже в мусорном ведре, – чтобы поставить точный блок и хоть как-то изменить эту тенденцию, приходилось много работать.

Резидентура регулярно выявляла сотрудников ЦРУ в посольстве Штатов, которые занимались только одним – прямым шпионажем, и людей из проамериканского лобби, живущих и работающих в Дели, пытающихся насадить здесь культ Вашингтона, и прямых агентов, и буквально хватала за руку людей, которые в интересах Америки старались сделать все, чтобы у Индии испортились отношения с соседями – в частности с Непалом и Бангладеш.

Работа эта была трудная, тонкая, часто невидимая.

Более того, американцы очень внимательно следили за советскими гражданами, находящимися в Индии, – даже за туристами, которые приезжали сюда на очень короткое время.

«Мне неоднократно приходилось убеждаться, насколько сходны методы и приемы, которыми пользуемся мы сами и американские коллеги. Обычно можно было предсказать, какой шаг американский коллега сделает на следующей встрече с нашим человеком, когда предложит тому заработать небольшую сумму за написание, скажем, статьи на совершенно невинную тему. Стандартным приемом было доброжелательное, без нажима сделанное предложение подумать о невозвращении в Союз, где у собеседника могут быть определенные неприятности по той или иной причине, которая здесь же и называлась. Американцам была известна еще не изжитая к тому времени наша глупейшая и вреднейшая практика. Если к советскому человеку делался, говоря профессиональным языком, “вербовочный подход”, на него ложилось несмываемое пятно».

Человек, к которому так ловко подкатился сотрудник ЦРУ, оказывался перед сложным выбором: либо промолчать, ничего не сказать своим, либо вернуться домой с репутацией, которая, говоря мягко, была подмочена едва ли не навсегда, и вряд ли когда уже ему вновь удастся выехать за кордон… Вот и приходилось выбирать «или-или» и жить в страхе, если по какой-то причине гражданин смолчал…

Непростая дилемма.

Через некоторое время эта практика была порушена, и человек, к которому был применен вербовочный подход и который не дрогнул, не предал свою землю, обязательно поощрялся.

Иногда в индийских газетах приходилось читать статьи, которые были написаны так, что казалось: пером водила не рука какого-нибудь честного журналиста, а рука штатного сотрудника ЦРУ. Американцы покупали журналистов и пользовались этим широко и беззастенчиво.

Но бывало, что и индийские журналисты кого-нибудь покупали – иногда очень нелепо, и это становилось известным.

Был случай, когда индийская контрразведка взяла с поличным сотрудника одной из делийских газет и дипломата-румына. Журналист передал дипломату секретные документы Министерства обороны Индии в обмен на ящик виски.

Скандал разразился такой, что всем водяным, живущим в индийских болотах, сделалось, говорят, тошно. Непонятно было, зачем румынам оказались нужны секреты армии, с которой они никогда не столкнутся на поле боя… Может быть, для перепродажи или шантажа какого-нибудь неверного индийского генерала? Шебаршин назвал этот скандал «занятным».

Между прочим, журналист тот предлагал свои услуги и советской резидентуре, но подопечные Леонида Владимировича разглядели во всем этом что-то ненастоящее, пальцем сотворенное, и отказались от контактов с газетным говоруном.

Как потом выяснилось, секретные бумаги те оказались обычной фальшивкой, причем грубо испеченной – журналист стряпал эти секреты на коленке, как лепешки, целыми коробками.

Но суть не в этом. Место свидания двух неудачников, румына и индуса, очень плотно окружили сотрудники контрразведки, и как парочка только не заметила этого, было непонятно: подобные штуки обычно бывает способен засечь даже несмышленый малец, но что было, то было, – и неравноценный «ченч» был пресечен.

Румына объявили персоной нон грата и, ухватив под мышки, торжественно проводили в аэропорт – там наказали, чтобы в Дели он никогда больше не возвращался, а журналиста предали суду. Причем преступлением гораздо более серьезным, чем шпионаж, суд посчитал изготовление фальшивых секретов.

В другой стране изворотливого мастера газетных заметок за это благодарили бы, а в Индии он был брошен в темницу, запечатанную прочной решеткой. Больше журналист не шалил.

А в Румынии участь проколовшегося разведчика была, ясное дело, печальной: в Бухаресте такого не прощали.

Случалось, что на дверь показывали и сотрудникам советского посольства, от этого не был застрахован никто – контрразведка Индии не дремала. Причем индусы умели выбирать – кандидатуру для выдворения обычно находили очень толковую, после отъезда, как правило, образовывалась солидная дырка, которую на первых порах нечем было заделать.

Выдворяемого обязательно берут под колпак, делают это демонстративно, открыто, и никакие посольские протесты, никакие ноты в данном разе не помогают – приговоренного к выдворению выдворяют обязательно, сотрудники посольства обязательно организовывают свой мелкий демарш, провожают сотрудника (уже бывшего) до самого трапа, на том дело и кончается.

«Пятном в биографии разведчика такие эпизоды не становятся, – считал Шебаршин, – хотя, разумеется, возможности его дальнейшего использования сужаются, особенно если дело получило огласку».

И еще, «когда-то существовало мнение, что контрразведывательный режим в Индии слаб. Это вело к некой легковесности подхода к вопросам конспирации, проработки технических аспектов деликатных операций. Жизнь заставила нашу службу заплатить за эти заблуждения. Индийские коллеги – оппоненты, на профессиональном языке, – заслуживают самого глубокого уважения».

Но как бы там ни было, различные выдворения и прочие неприятные истории не влияли на добрые отношения, установившиеся между Советским Союзом и Индией. На этот счет Шебаршин хорошо запомнил высказывание одного пакистанского дипломата, занимавшего у себя дома, в МИДе, высокий пост:

«Шпионажем понемногу занимаются все, и едва ли это может вызвать серьезные возражения. Недопустимы попытки подрывать позиции законного правительства».

С этим Шебаршин был согласен целиком.

Нарастала напряженность и в вечном соревновании советских разведчиков со своим всегдашним противником – разведчиками ЦРУ: те в любой стране старались вести себя как дома, вели они себя так и в Индии и, в конце концов, дошли до предела – руководитель правящей партии Индии Шарма обвинил их в подготовке беспорядков в стране, «подрыве отношений Индии с Бангладеш, Непалом и другими соседними государствами».

Дело дошло до того, что против Америки начали выступать студенты. Студенты всегда были людьми вольнолюбивыми, независимыми, не терпящими диктата – и не только в Индии… В парламенте стали все громче и громче звучать голоса, требующие расследования деятельности ЦРУ в Индии. Обстановка накалялась. В воздухе носился запах пороха. Но разведка – не та сфера человеческого общения, где могут звучать громкие, ломающие барабанные перепонки выстрелы. Если тут и звучат выстрелы, то совершенно неслышимые, лишенные звука.

Запах пороха исчез, в Дели приехал Генри Киссинджер, «который заявил, что считает Индию одной из самых важных сил в развивающемся мире». Лестные слова эти пришлись индийцам по душе. Киссинджеру удалось смягчить обстановку, противоамериканские настроения в Индии пошли на спад.

Но столкновения советской резидентуры с американской продолжались.

Один из американских разведчиков взял под колпак нашего гражданина, решив его завербовать. Вместо этого сам угодил под колпак: его решили взять в оборот и так же завербовать. Для этого из Москвы прилетел молодой, но уже опытный, обладающий и полномочиями, и талантом, и возможностями, и безукоризненным знанием нескольких языков сотрудник – один из ведущих специалистов американской линии.

Встреча нашего сотрудника с разведчиком из США продолжалась несколько часов и, как показалось многоопытному советскому специалисту, закончилась более чем успешно: посланец Москвы громогласно заявил, что он завербовал американца.

Усталый, довольный собою, он готов был уже выпить виски с содовой и льдом в честь победы…

Утром оказалось, что никакой победы не было, скорее, наоборот – к советскому послу явился американский посол с нотой протеста. Это была настоящая оплеуха, которую перенести было трудно, но перенести пришлось.

Американец еще долго возникал перед взорами наших разведчиков, он словно бы дразнил их и делал это, кажется, специально; появлялся то в Азии, то в Африке, то в Индии, то в Гане, то еще где-нибудь, – дразнил, но в контакт не входил: боялся, что на этот раз его обведут вокруг пальца и он попадет в ловушку.

В конце концов он прекратил свои психологические манипуляции и исчез.

Соперничество советской и американской разведок продолжалось.

Ну, а Шебаршин с Медяником не изменяли народившейся традиции – раз в месяц обязательно ходили в ресторан поесть вкусного мяса, приготовленного на решетках. По-аргентински. У одних это называется «барбекю», у других – «асадо».

К мясу по-аргентински хорошо шло красное вино, вообще с вином этим любая закуска превращалась в деликатес, настоящее объедение, можно было, извините, проглотить язык. Мясо обильно сдабривалось перцем, курятина – карри. И это было понятно: жара в Индии стоит невыносимая, на городской улице свариться можно в десять-пятнадцать минут (после этого «блюдо» можно подавать с соусом на стол, прямо, пардон, в ботинках), продукты прокисают мгновенно, и только перец и карри способны этому воспрепятствовать.

Жжет потом во рту нещадно (зато никаких отравлений), погасить пожар можно только хорошим вином. Что Шебаршин с Медяником и делали.

– Как прошло сегодняшнее утро, Леонид Владимирович? – озабоченно, где-нибудь в середине обеда, спрашивал Медяник у Шебаршина.

– Почти никак.

– А именно?

– Позвонил помощник Мишры, попросил срочно приехать. Мишра – старый человек, бывший главный министр штата, вы знаете, – естественно, Медяник знал Мишру, хотя и не был с ним в таких близких отношениях, как Шебаршин.

– Хороший человек, – Медяник одобрительно наклонял голову, – информированный.

– Я приехал к нему, а у Мишры на поляне перед домом человек семьдесят гостей, не меньше, – Шебаршин налил шефу темного красного вина из бутылки, из графина пить было нельзя, можно вместо нормального вина получить старую забродившую колу, – сидят по-буддистски, слушают. А Мишра говорит…

В тихом, чуть скрипучем голосе Мишры всегда было сокрыто что-то завораживающее, колдовское, его, как песню, можно было слушать часами, Мишра мог толковать на любую тему, неведомых тем, где он ничего не знал, для Мишры не существовало, знал все – и почему день сменяется ночью, и отчего в Индии никогда не бывает снега, и сколько стоит квадратный метр пространства на Луне, и что нужно делать верблюду, чтобы проскочить в ушко иголки…

Был Мишра невелик ростом, сух, как старый, выжаренный на солнце гриб, нетороплив в движениях, рассудителен, приметлив – выцветшие глаза его замечали абсолютно все, не пропускали мимо ни одной детали.

…Мишра продолжал говорить. Увидев Шебаршина, он, не останавливая своей монотонной речи, приподнял одну руку, поприветствовал его. Собравшиеся сидели неподвижно, внимательно слушали речь.

На голове у старичка красовалась фирменная шапочка, так называемая конгрессистская – головной убор члена ведущей политической партии Индии, возглавляемой Индирой Ганди, – Национального конгресса.

А дальше произошло нечто совершенно необычное, завораживающее, по-настоящему приравнивающее Мишру к повелителям природы, способное вызвать трепет у взрослого, повидавшего всякие виды человека: откуда-то, совершенно непонятно откуда, выбрался маленький, трогательно беззащитный, чистенький мышонок, вскарабкался по рукаву на плечо Мишры и встал там столбиком, начал щекотать своими усами ухо.

– Мишра – это волшебник, маг, джинн, я даже не знаю, кто он, – проговорил Шебаршин задумчиво, – люди просто немеют благоговейно перед такими фокусами, смотрят на Мишру влюбленно. Хотя в прошлом старик, говорят, был беспощаден к своим политическим противникам, умел совершать такие шахматные ходы, которые никто не мог предугадать, и вообще был крут на руку.

– Что верно, то верно, – заметил Медяник, – это было. Я знаю Мишру давно, хотя общаюсь с ним крайне редко. Интересное что-нибудь в его речи было?

– Детали. Те самые детали, которые способны привести к нормализации индийско-пакистанских отношений.

– Любопытно, любопытно… На шифровку в Центр тянет?

– Вполне.

– Сегодня же шифровку и надо отправить.

Время было далеко не позднее, им еще предстояло работать, много работать. И кто знает – может быть, и ночь, как в прошлый раз, предстоит провести без сна. Все зависит от того, что произойдет в Индии, в Дели, в городах океанского побережья через десять минут, через полчаса, через час… Жизнь – штука непредсказуемая, она способна преподносить такие сюрпризы, что остается только диву даваться да хвататься руками за голову. А в остальном все в порядке, прекрасная маркиза, все хорошо…

Долго потом вспоминались Шебаршину те добрые содержательные «бдения» с Медяником за ресторанным столиком у пышущей жаром печки барбекю.

Короткая война с Пакистаном закончилась победой Индии – война эта была рассчитана индийскими генералами очень точно, вплоть до дня, когда пакистанские войска сложат оружие, – так оно и получилось. Тютелька в тютельку, день в день, час в час…

Солнечный, яркий день с бездонным небом, почти летним, хотя на дворе стояла зима, семнадцатое декабря, был в Дели шумным. Народ праздновал победу.

На улицу высыпали толпы людей, радостное движение их было хаотичным, кое-где в Дели были даже перекрыты улицы.

В этой неразберихе, в толчее Шебаршин задел своей машиной крыло автомобиля какого-то молодого индуса в яркой чалме, тот выскочил из-за руля, будто пружина, начал размахивать руками, Шебаршину даже показалось, что сейчас этот парень полезет драться…

Но индус, разглядев номер машины Шебаршина, понял, что этот автомобиль принадлежит советскому посольству и перед ним – русский, вместо драки полез обниматься.

– Хинди руси бхай-бхай! – восторженно прокричал он.

Люди, живущие в Дели, хорошо знали, что победу они добыли с помощью русского оружия, поэтому ничего, кроме слов восторга, этот парень говорить виновнику аварии не стал.

Военным атташе в Индии в ту пору работал генерал-майор Дмитрий Федорович Поляков – человек аккуратный, вежливый, с заслугами – он немного воевал в Великую Отечественную, имел боевые ордена… Но что-то имелось в нем такое, что не поддавалось осмыслению, а точнее, не укладывалось в принятые рамки – это надо было очень тщательно анализировать.

И хотя у работников резидентуры были налажены великолепные отношения с военными разведчиками и особых секретов друг от друга не имелось, информацией обменивались постоянно, что-то в поведении генерала Полякова настораживало.

До Медяника, например, доходили сведения, что Поляков говорил своим подчиненным:

– Вы не очень-то раскрывайтесь перед кагебешниками, не то они на наших плечах въедут в рай… Поаккуратнее с ними, поаккуратнее!

Это было одно из самых безобидных наставлений генерала. При встречах же с Медяником либо с Шебаршиным, возглавлявшим в резидентуре участок ПР – политической разведки, он был сама любезность, улыбался так широко, что у него едва челюсти изо рта не выскакивали.

Неужели Поляков – человек с двойным дном? В это, честно говоря, не верилось. Но служба у Шебаршина, как и у Полякова, была такая, что «доверяй, но проверяй».

…Когда наша писательская команда работала с Леонидом Владимировичем над «книгой для Англии», было написано много кусков, которые в книгу не вошли. Не вошел и индийский кусок, хотя мне он показался тогда очень интересным. Но Шебаршин по каким-то причинам посчитал, что англичанам его не надо отдавать – не доросли, мол. Что ж, не доросли так не доросли.

Этот изъятый из рукописи отрывок у меня сохранился, и я его предлагаю вам. Поскольку книга та была автобиографической, то написана она от первого лица, от имени самого Леонида Владимировича.

Мне он, повторяю, кажется и казался раньше очень интересным, он совершенно не устарел, поэтому я целиком предлагаю его вашему вниманию.

«Итак, военным атташе в Индии в мою пору работал генерал Поляков Дмитрий Федорович. Мне он не нравился. И совсем не потому, что впоследствии он оказался предателем, шпионом, работавшим на Штаты, – все это выяснилось потом, много позже, – а по своему отношению к нашим сотрудникам, к КГБ, в частности. Поляков специально предупреждал своих работников: не дружите с чекистами, остерегайтесь общаться с ними, а уж общаться домами, как это было принято у советских людей, работающих за границей, – тем более, чекисты способны на всякую гадость, они следят за посольскими, собирают “компромат” и т. д. В общем, он старался создать вокруг нас некий вакуум, заранее делал из чекистов изгоев, людей, которых презирали бы соотечественники… Честно говоря, это здорово царапало, вызывало ответную реакцию – не самую лучшую, естественно, и некое удивление: почему же разведчики одного ведомства не любят разведчиков ведомства другого? И только ли из-за принадлежности к разным конторам?

Конечно, в наши обязанности входили вопросы безопасности всех советских сотрудников и всех советских учреждений, расположенных здесь, в Индии, – и тайных, и явных, – но мы никогда не злоупотребляли данными нам правами.

Думаю, не только разведка испытала на себе пренебрежение и язвительные уколы Полякова: контрразведка, кажется, испытала тоже и выработала к генералу соответствующее отношение – об этом я, правда, никогда ни с кем не говорил, но такое ощущение у меня осталось до сих пор. Повадки у генерала Полякова были какие-то лисьи, негенеральские, и внешность тоже была лисья, негенеральская.

Через двенадцать лет Поляков был разоблачен.

Когда-то он работал в Штатах, в нашем посольстве, в Штатах же и был завербован.

Генеральское звание, как стало известно позже, Поляков получил по блату – был в отношениях, более чем тесных, с начальником управления кадров ГРУ – Главного разведывательного управления армии – Изотовым.

В деле его фигурировал список дорогих подарков, которые Поляков преподнес бывшему партработнику Изотову, попавшему по велению ЦК в ГРУ: звание генерала, например, стоило Полякову серебряного сервиза, который он, кстати, не сам купил, а получил в подарок, и не от кого-нибудь, а от шефа ЦРУ. За “прилежность и добросовестную работу”. Действительно, неисповедимы пути Господни, – в продолжение этой поговорки, пути Господни бывают неисповедимы не только у людей, но и у предметов, и пути эти такие же сложные, запутанные, и часто имеют неожиданную судьбу… Словом, все как у людей.

После Индии Поляков работал в одном из НИИ, которых в ГРУ, насколько я знаю, немало, и погорел на связи. Связь – самое уязвимое место у разведчиков, а в СССР, у тех, кто тут работал, всегда было особо уязвимым: американцы – не самые последние специалисты в области разведки – одно время считали, что у нас работать вообще нельзя, но, несмотря на это, работали, и работали очень небрежно, стараясь выжать из своих агентов все, что только можно. Это, в конце концов, приводило к провалу. Видать, ни Пеньковский, ни Попов, ни другие раскрытые агенты ничему американцев не научили.

Связь – уязвимое место не только у американцев, у нас тоже. Я, например, всегда говорил своим коллегам:

– Не жадничайте, не жадничайте! Лишняя встреча ничего не даст, а вот агента может погубить. Нам же не лишняя встреча важна, а сам агент. Он должен жить и работать как можно дольше – это и только это важно!

Организовать неуязвимую связь невозможно, какие бы ухищрения ни применялись, – так считают многие крупные профессионалы.

Хотя сейчас в нашей “тяжелой” стране, в пору послеперестроечной и прочей неразберихи, разведчикам работать, конечно, много легче, чем, скажем, десять лет назад (во всех странах наоборот), да и на вооружении у специалистов имеются уже не только радио и телефон, а и космос, и новейшие компьютерные системы, и лазеры, и т. д. – но на этой безличной связи не удержаться ни одному серьезному разведчику – обязательно нужна личная связь, личные контакты. Без них не обойтись никак: то деньги надо передать, то документы, то аппаратуру, то еще что-нибудь, но важнее всего этого – посмотреть на агента “живьем”, лично, понять, чем он дышит, не перевербован ли, не дает ли дезинформацию, держит ли себя в руках и не трясется ль овечьим хвостом при виде первого полицейского – этим и другим вещам большое значение придают все разведслужбы мира. Любого агента надо регулярно проверять. Но никакая проверка не даст точных результатов без личного контакта. Это первое. И второе – агента надо постоянно поддерживать морально, снимать с него стрессы, всю лишнюю нагрузку, для этого существует целая наука, да и сам агент нуждается в личном контакте – ему обязательно нужен собеседник, которому можно выложить все, довериться, высказаться, облегчить душу, успокоиться – таким способом он перекладывает на своего собеседника часть психического груза и чувствует себя лучше.

Интересна одна деталь, которая не отражена нигде, ни в какой литературе, даже специальной – между агентом и его “ведущим” – оперативным сотрудником разведслужбы почти всегда складываются отношения, которые можно назвать уникальными, – и они действительно уникальные: агент привыкает к оперативному сотруднику, как к брату, уже не мыслит жизни без него, привязывается настолько, что расставание приводит к душевной травме, к болезни – это особые отношения. Они близки к родственным. Только у родственников, живущих в одной семье, могут быть такие теплые, очень доверительные, очень тесные отношения. Поэтому если у нашего работника в каком-нибудь посольстве заканчивалась командировка (а все, кто работает за границей, находятся в командировке, только длительной), мы вынуждены были посылать его в эту страну с короткими визитами (если, конечно, там оставался ценный агент), и посылать регулярно, чтобы связь не оборвалась, чтобы агент не был загублен (передавать его другому оперативнику – штука деликатная и не всегда выполнимая).

Кстати, лучше всего связь поддерживать через третьи страны – этот вариант довольно неуязвимый и безопасный. И вербовать агентов тоже через третьи страны – в таких случаях противник просто не успевает проследить за вербовкой, и завербованного человека ему бывает очень трудно вычислить.

Можно, конечно, агента вызывать и в СССР – деньги на это всегда имелись, – но для большинства агентов, являющихся государственными чиновниками, поездка в СССР всегда была очень нежелательной, не говоря уже о простых людях – эти вообще попадали в “черные списки”.

Поэтому часто мы поступали так: чиновник, работающий, допустим, в Штатах и являющийся нашим агентом, отбывал на пару недель в отпуск в какое-нибудь благословенное место – на юг Франции или в Восточную Африку, устраивался там в отеле, обозначался, так сказать, официально, отдыхал, загорал, купался в море и ловил рыбу, а потом на два-три дня уезжал знакомиться с историческими достопримечательностями – мы же на это время его просто перебрасывали в Болгарию либо в Москву – в паспорте обычно не оставалось никаких отметок, к таким переброскам готовились особенно тщательно, – в Софии или в Москве агент попадал в близкую спокойную среду, оказывался среди людей, которым верил, к которым был привязан…

Иногда мы доставляли агентов в Москву, чтобы выправить, привести в нормальное состояние, снять психическую нагрузку, подлечить, но в основном – обучить новым шифрам, новой тайнописи, новым условиям связи.

У нас есть такое понятие – пожалуй, оно существует только у разведчиков – условия связи. Что это такое? Позвольте, объясню.

Наш оперативный работник, находящийся за границей, – вполне легальный, являющийся штатным сотрудником посольства, – может угодить под колпак, т. е. под постоянное наблюдение местных спецслужб. В самом этот факте ничего провального, конечно же, нет, но, угодив под колпак, он должен полностью обезопасить агента, не дать раскрыть его.

В таких случаях из связи с агентом исключается практически все, что может быть засечено: радио, письма, телефонные звонки, передача через компьютер, – словом, все! Минимально уязвимая связь, по общему мнению специалистов, остается одна – старинная, времен царя Алексея, но все же пока самая надежная – тайники. В каждом конкретном случае эту связь надо разрабатывать и обучать ей агента. Эта связь выручала нас не единожды. Даже в тех случаях, когда и оперативный работник, и сам агент находились под колпаком.

Технологию передачи сведений через тайник, естественно, надо разрабатывать специально. И заучивать все до запятых – и нашему агенту, и оперативному сотруднику.

Вариантов передачи через тайник может быть великое множество – сотни тысяч, этого пока не подсчитал никто.

Ну, например, один из вариантов, с агентом Н.

“Условие связи” в случае накрытия колпаком с агентом Н. было оговорено следующим образом: день встречи – первый понедельник каждого месяца, для первой встречи использовать тайник А, находящийся в определенном месте, в парке таком-то, за старым деревом, притиснутым к забору. Самим тайником выбрано трухлявое дупло в утолщении ствола – тайник этот небольшой, способен вместить в себя лишь сигаретную пачку. Но и этой старой, измятой пачки, на которую не польстится ни один бродяга, вполне достаточно для передачи – в нее входит восемь микропленок, – пачка, таким образом, становится контейнером, передаточным устройством.

Оперативный работник знает – договоренность об этом есть, – что в обусловленный понедельник, через полчаса после того, как зажгутся фонари – время “между волком и собакой”, – в дупле-тайнике агент оставит для него “контейнер” с грузом.

После этого агент должен будет сесть в автобус определенного маршрута, проехать четыре остановки, выйти и на столбе, к которому прибит указатель с названием остановки, на уровне бедра провести черту – на уровне бедра это всегда можно сделать незаметно.

Время должно быть рассчитано очень точно. Допустим, в 18:15 стемнело, зажглись фонари, через полчаса, в 18:45, была заложена передача, в 19:00 на автобусной остановке был оставлен условный знак, в 19:15 мимо автобусной остановки проехал оперативный работник (либо агент, это зависит от того, кто передает материал, а кто принимает) и, убедившись, что метка оставлена, продолжил движение, забрал груз и отправился дальше.

В определенном месте он должен оставить знак “Груз взят!”, а агент – убедиться, что посылка дошла до адресата.

Повторение одной и той же схемы не годится, “условий связи” должно быть несколько. В следующий “явочный” понедельник тайник будет уже находиться в другом месте, это будет тайник Б или В, и вся методика передачи будет уже совершенно иной.

Вариантов, повторяю, может быть великое множество, никто не считал, сколько их, – и агент, и наш работник обязаны знать все варианты, как радист знает азбуку Морзе. Ошибаться нельзя.

Для “условий связи” можно использовать что угодно – практически все, от калькулятора до авторучки.

Допустим, наш работник проезжает на машине в полукилометре от квартиры агента и, достав из кармана калькулятор со спецустройством, нажимает на кнопку с цифрой 5. В доме агента срабатывает приемник, засекает сигнал. Это означает, что через пять дней должна состояться встреча.

На Западе – в отличие от Африки – полно разных кафе, бистро, пивных шалманчиков, дешевых студенческих ресторанов, где можно назначить встречу. Разведчики в основном так и поступают – встречаются в кафе или в бистро – причем встречаться в этих заведениях можно всю жизнь и ни разу не повториться. В крупном городе всегда есть возможность передать материалы так, что никто никогда ничего не заметит.

Это можно – и нужно – делать мгновенно. От слежки отрываться необязательно. Достаточно по ходу движения – на пешей прогулке, допустим, – завернуть за угол дома и нырнуть в первый подъезд. Из подъезда в этот момент будет выходить агент. Из руки в руку перекочует маленький комочек бумаги – и все! Засечь такой контакт и саму передачу невозможно.

Но разрабатывать встречу надо с точностью до двух-трех секунд.

Мне случалось незаметно передавать не только клочок бумаги, смятый в потной руке, – доводилось передавать целые мешки. С деньгами. Технология таких передач несложная, но выверять ее надо также до секунд, может быть, даже еще точнее.

Где-нибудь вечером я собирался на дальнюю добычливую рыбалку, в два часа ночи выезжал из дома, перед рассветом, в вязкой темноте, когда ничего не видно, – это примерно четыре часа утра, я нагонял на шоссе машину, идущую со скоростью шестьдесят километров в час. Моя же скорость была в полтора раза выше – девяносто километров, и на определенном, заранее рассчитанном участке, скрытом от глаз со всех сторон, происходило соприкосновение. Длилось оно не более двух секунд. Из машины в машину, из окна в окно перебрасывался мешок, я нажимал на педаль газа, уходил по безлюдной трассе дальше, на развилку, там сворачивал влево, агент же сворачивал вправо.

Засечь такую передачу также практически невозможно.

Но при этом очень важно знать, как работает местная контрразведка, систему слежки спецслужб, особенности города и его окрестностей, ближних и дальних, знать дороги и дома, все кафе и рестораны, проходные дворы и дыры в заборах, – знать все! Хотя в Африке кафе и бистро – не то, что в Европе, в Африке кафе и рестораны отпадают: на дружескую встречу белого и черного здесь обязательно обратят внимание.

Для таких случаев существует система посредников. Она довольно распространенная. Посредник нужен обязательно. В частности, когда агент занимает высокое государственное положение, является, скажем, депутатом парламента либо министром.

Почти всегда возникает естественный вопрос: почему министр соглашается работать на иностранную разведку? Ему что, не хватает жалования на кофе и бутерброды?

Ну, во-первых, чужая душа – потемки, что верно было когда-то подмечено… Так было всегда. Во-вторых, обязательно находятся люди – такие люди тоже были всегда, в любом обществе, при любом строе, они и будут всегда, порядочные люди уйдут, а они останутся, это особая категория человечества, – которые не выбирают способов заработка: что угодно, как угодно и где угодно, лишь бы заработать деньги… У нас был случай, когда одного нашего дипломата прямо на улице перехватил государственный чиновник (для нас оставшийся почти нераскрытым), сунул в руки пачку шифрограмм и прошептал горячечно: “Все шифрограммы – подлинные!”, добавил, что завтра будет ждать дипломата на этом же месте в пять часов вечера. В посольстве мы проверили шифрограммы – все до единой оказались подлинными.

На следующий день он передал нам еще одну пачку шифрограмм. Тоже подлинные! О более ценном агенте мы и мечтать не могли! Но агент проработал на нас ровно два месяца, получил сто с лишним тысяч долларов и исчез.

Больше мы его никогда не видели. И не нашли, хотя искать, честно говоря, пытались: очень уже интересно было, что это за человек?

Агентов, которые соглашаются добровольно работать с нами, приходят с той стороны, мы называем “заявителями”, наших же, добровольно работающих на вражескую разведку, зовем “инициативниками” – они сами, по доброй воле, проявили инициативу…

В-третьих, – да, всегда находятся люди, которые работают за “идею”, их мало, но они есть. И раньше были: кто-то слепо верил в коммунизм и считал нас единственной страной, способной построить “светлое будущее человечества” (работать с коммунистами нам было запрещено, но тем не менее мы работали, встречались с ними, получали сведения, передавали деньги и т. д.), кто-то ненавидел собственное правительство, считал его пустым, ни на что не способным и желал свернуть во что бы то ни стало шею, кто-то хотел сам подняться наверх, занять государственный пост, кто-то мстил – в общем, у каждого из “добровольцев” находилась веская причина. Работали они очень добросовестно и качественно.

Но вернемся к бывшему генералу Полякову. У него осталось два сына. Это были очень хорошие ребята, не в пример отцу. Одного из них я знал лично.

Один сын работал в МИДе, второй в военной разведке – ГРУ. Отец изломал им жизнь, даже более – уничтожил одного из сыновей. Тот покончил с собой. Где сейчас находится второй, я не знаю».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.