РАСКИНУЛОСЬ МОРЕ ШИРОКО…
РАСКИНУЛОСЬ МОРЕ ШИРОКО…
Никогда не думала и не гадала Зина увидеть искусственный, рукотворный шторм на море. Но судьба распорядилась так, что и ей пришлось узреть водную феерию, это волшебное сказочное зрелище, если его так можно было назвать, на Балтике в ходе Моонзундской десантной наступательной операции войск Ленинградского фронта. Но эта феерия была связана не только с водой, но и с кровью.
Дивизии и отделу КР СМЕРШ, в котором служила Зина Шепитько, тоже пришлось участвовать в подготовке и проведении этой операции. Она проходила в стылые с пронизывающими ветрами последние месяцы осени сорок четвертого года.
Отдел КР СМЕРШ соединения по-своему готовился к этой операции. Изучались материалы показаний военнопленных. С разведывательными и диверсионными целями отправлялась своя агентура на острова Моонзундского архипелага. Так, через негласных источников и показаний военнопленных контрразведчики располагали данными, что нашим войскам противостоит 23-я пехотная дивизия из состава 43-го армейского корпуса, которым командовал генерал горнострелковых войск Курт Ферзок и четыре охранных батальона противника.
Войска дивизии сосредоточились у береговой кромки. В это время начальник ОКР СМЕРШ соединения подполковник Пастушенко давал последние указания оперативному составу перед проведением десантирования дивизии на один из сильно укрепленных островов архипелага — остров Муху.
— Завтра рано утром вместе с частями соединения торпедные катера Балтфлота нас переправят на плацдарм, который нужно будет не только удержать, но и расширить. Будем драться, вгрызаясь в каменистую твердь острова, в одном строю с красноармейцами, — вещал Николай Иванович. — Нами всё сделано по части информирования командования о противнике, сейчас настало время проверить себя в бою не только чекистской сметкой, но и личным оружием. У всех оно готово?
— Да-а! — ответили хором оперативники…
— Значит с Богом, как говорили наши предки, — закончил после всего инструктажа начальник отдела.
Зина погладила свой недавно проверенный автомат ППШ и похлопала рыжую кобуру с пистолетом ТТ. Страха она не испытывала, собираясь в бой. Ей хотелось как можно скорее ринуться в сражение и ответить горячей местью за гибель отца — собственноручно, своею пулей навечно пригвоздить врага к земле.
И вот настало утро, и началась посадка войск на катера. Полки с небольших пристаней, молов и прямо с дикого берега грузились на торпедные катера, совершавшие челночные рейсы: берег — остров, остров — берег и так далее. Погода помогала десантниками и по этим причинам немецкая авиация не работала. По расчетам, чтобы переправить дивизию, нужно было совершить около двухсот таких рейсов.
На один из катеров, подошедший к молу, организованно вступили оперативники СМЕРШа дивизии.
— Раскинулось море широко…, - вдруг запел, поддерживая боевой настрой отдела, старший оперуполномоченный капитан Донцов.
— Петр Илларионович, а я и не знала, что вы обладаете таким вокальными способностями, — улыбнулась Зина.
— Вот закончится война, я обязательно выступлю перед вами с сольной программой. Я собрал…, - не успел он завершить фразу, как катер был обстрелян, и одна из пуль угодила ему в голову. Донцов прохрипел и тут же рухнул на палубу. А дальше поднялась неимоверная стрельба. Вода кипела белесыми султанчиками от попадания в неё пуль и вздымалась фонтанными столбами после взрывов снарядов. Катер бросало в бортовой качке из стороны в сторону. При килевой качке он то нырял носом, то оседал на корму. Немцы, поняв, что им от такого десанта несдобровать, открыли ураганный огонь по смельчакам-десантникам. Но этот огонь не спас их. В первый же день красноармейцы ликвидировали на острове практически все основные опорные пункты. Бои продолжались всю ночь.
Пришлось в роли десантников с оружием в руках сражаться и смер-шевцам. Зина Шепитько не жалела патронов, видя перед собой так близко гитлеровцев. Ей порой казалось, что именно среди них могли быть те, которые побывали в Крюково и причастны к гибели отца. Здесь в боях за расширение плацдарма действительно ярость благородная вскипала, как волна, потому что в ней вместо крови жила пылающая желчь. Мстить, мстить, мстить, — стучало сердце в такт височной жилки. И она стреляла по фашистам, как стреляли и все остальные участники десанта.
А 5 октября началась десантная операция по овладению самым большим островом Моонзундского архипелага — Сааремаа.
* * *
После захвата острова у сотрудников отдела началась настоящая оперативная страда: фильтрационная работа с военнопленными, прием агентуры, заброшенной заранее на остров, поиск предателей и агентов абвера, гестапо и других спецслужб гитлеровской Германии.
Ещё гремели бои на северо-западной окраине острова, а в отдел контрразведки СМЕРШ дивизии солдаты привели человека, который попросил у военнослужащих, чтобы его свели с руководством армейскими чекистами.
Когда в небольшой домик, где обосновался ОКР, солдаты ввели незнакомца, Николай Иванович Пастушенко находился в одной из комнат — «кабинете начальника». Открылась дверь, и в проеме показались солдаты.
— Разрешите, товарищ подполковник? Этот гражданин потребовал встречи только с вами, — четко доложил высокого роста, стройный младший сержант.
— Заходите, — и вдруг Пастушенко узнал своего давнего знакомого, которого готовил к заброске на Моонзундские острова и отдал команду бойцам: «Вы свободны. Оставьте этого гражданина у меня».
И только, когда захлопнулась за бойцами дверь, Николай Иванович бросился к вошедшему: «Петр Емельянович, мой дорогой человечище, выжил!»
— Слава богу, опасность миновала, но я принес вам полный кошелек известий, — проговорил Петр Каравайский — зафронтовой агент под псевдонимом Шмель.
— Как здоровье? О жизни в этом аду не спрашиваю, — именно таким образом включился в беседу руководитель СМЕРШа соединения.
— Здоровье — терпимо. В последнее время, правда, было жарко-вато. Немцы словно осатанели. Гестаповцы подозревали, чуть ли не каждого, кто являлся не аборигеном, но я вписался в жизнь острова нормально.
Каравайский действительно разил немцев, как шмель, устроившись в одну из разведывательных школ Абвера после «сдачи в плен». Обладая феноменальной памятью, он запоминал имена, фамилии и клички забрасываемой агентуры в тыл Красной армии, а также собирал и зашифровывал установочные данные на кадровых сотрудников разведки. По мере приближения подразделений и частей Ленинградского фронта к архипелагу ему была поставлена задача на лодке добраться до Большой земли и выйти на резидента немецкой разведки в Пскове.
— Но мы опередили вас и не на лодке, а на торпедных катерах.
— Да, всё произошло так неожиданно и быстро.
— Надеюсь, мы найдем вашего руководителя, если не сбежал? — спросил Пастушенко.
— А как же, улица, номер дома и фамилия известны. — Но мне, наверное, первым надо с ним встретиться.
— Обязательно. Может клубок ещё на пару метров размотается, — улыбнулся Николай Иванович.
Затем Петр Емельянович достал из кармана перочинный ножик и выпорол из лацкана пиджака небольшой листочек бумаги со списками полицаев, руководителей шпионского гнезда, агентуры и предателей из числа советских военнослужащих, положительно зарекомендовавших себя на службе в Абвере и не раз забрасываемых в наши тылы и возвращающихся назад.
— Я думаю, мы так поступим. Вы сейчас перекусите, отдохните, а потом подготовьте по всем нас интересуемым материалам обобщенную справку. Вам придется ее долго писать, — с доброжелательной улыбкой заметил Пастушенко.
— Наработанного много, которое сгодится вашей службе, — подтвердил Каравайский.
На следующий день тот, кого звали Шмель, до обеда излагал свои наработки за период зафронтовой командировки.
* * *
Псков для Зины Шепитько был городом, знакомым ей по разрушениям. Через этот город шла и ее дивизия. В этом городе хорошо поработал отдел контрразведки СМЕРШ, вытащив не одну занозу из числа бывших пособников нацистов — полицаев, служащих из администрации бургомистра, оставленной фашистами своей агентуры и прочее.
Со временем Зина соберет по Пскову интересный материал, который запишет в своем дневнике, готовя книгу воспоминаний о пережитом.
Из дневника Зины Шепитько:
«Создав сеть административных учреждений, оккупанты стали вводить так называемый новый порядок. Что он собой представляет, псковичи почувствовали в первый же день оккупации. Над городом стояли клубы дыма. Пламя то затихало, то разгоралось с новой силой. Горело сразу несколько улиц, подожженных в ночь с 8 на 9 июля 1941 года бомбами и артиллерией гитлеровцев.
Бывшая гостиница «Лондон» и примыкающие к ней строения были уничтожены. На Профсоюзной улице уцелел единственный дом — аптека. Опустошенное пожаром Запсковье, разрушенное Завеличье, руины на месте улицы Ленина, развалины вместо улицы Единства, пустырь, засыпанный золой, битым кирпичом и искореженным железом, там, где были Октябрьская улица и прилегающие к ней магистрали, — вот как выглядел тогда Псков.
Оккупировав город, фашистские войска начали методическое его разрушение. Они разрушали Псков не только как город и населенный пункт Советского Союза, они уничтожали его древние укрепления, памятники зодчества и произведения искусства как живое и неопровержимое доказательство русской военной силы, как символ, свидетельствующий о бесславных провалах немецко-прусских авантюристических «походов на восток».
Урон, нанесенный древнему русскому городу Пскову гитлеровскими захватчиками, невозможно исчислить. До начала войны в Пскове насчитывалось около 3000 зданий, 1380 из них оказались уничтоженными, 435 — полуразрушенными. Особенно сильные разрушения пришлись на центральную часть города, где были взорваны лучшие здания и уничтожены целые кварталы. Была выжжена вся деревянная застройка юго-восточной части города.
За годы оккупации оказались полностью разрушенными все промышленные предприятия Пскова, в том числе завод «Металлист», завод «Выдвиженец», ремонтно-механический завод, льнозавод, два хлебозавода, льночесальная фабрика, шпагатная фабрика, две электростанции. Все оборудование псковских предприятий, попавшее в руки оккупантов, было вывезено в Германию. Полностью было уничтожено сорок пять медицинских и лечебно-174 профилактических учреждений, педагогический институт, пятнадцать общеобразовательных и специальных школ, сто девяносто девять магазинов.
Огромный урон причинили немецко-фашистские оккупанты историческим памятникам Пскова. Фашисты взорвали в Снетогорском монастыре Пресвятой Богородицы колокольню XVII века. Взрывом был поврежден замечательный по архитектуре и неповторимый по фресковой росписи Рождественский собор монастыря.
До основания уничтожен храм Никиты Мученика. Разрушены и сожжены собор Иоанновского монастыря XII века, церковь Василия на Горке, построенная в XV веке, церкви Сергия с Залужья и Николы с Усохи, воздвигнутые в XVI веке. Во многих церквах оккупанты устроили конюшни и скотные дворы.
Сильно пострадали и памятники древней гражданской архитектуры. Разрушена восточная часть Поганкиных палат. Главное здание кремля — Троицкий собор — было заминировано.
Были разграблены и уничтожены семь псковских музеев, расхищены и вывезены хранившиеся там ценнейшие рукописи и произведения искусства многих веков, уникальные памятники русской и мировой культуры. В числе похищенных ценностей были и многочисленные экспонаты из пригородных дворцов-музеев Ленинграда и из Новгородского музея, привезенные накануне войны в Псковский исторический музей для демонстрации.
В 1942 году в Поганкиных палатах гитлеровцы устроили распродажу древних икон, картин и художественного фарфора. Сюда свозили произведения искусств из дворцов и музеев Новгорода, Петергофа, Гатчины. Эти ценности скупались немецкими офицерами и отправлялись в Германию…»
Из дневника Зины Шепитько:
«…С особой тщательностью фашисты уничтожали в городе все, что было связано с именем Ленина. Они сожгли дом, в котором в 1900 году жил Владимир Ильич, в Плехановском посаде до основания разрушили Дом-музей В. И. Ленина. Памятники Ленину и Кирову были сняты с пьедесталов и увезены в Германию. Отступая в 1944 году под мощными ударами советских войск, фашисты спешили разрушить то, что они не успели уничтожить за время своего пребывания в Пскове. Специальные команды факельщиков взрывали и жгли сохранившиеся здания и сооружения. В эти дни в огне пожарищ погибли библиотека и картинная галерея. Взрывами специально заложенных фугасов оккупанты разрушили основные уличные магистрали и их перекрестки, на многих улицах устроили завалы из обломков зданий и поваленных деревьев. Сохранившиеся коробки домов, улицы и площади были густо заминированы. Ущерб, нанесенный оккупантами только жилищно-коммунальному хозяйству города, составил свыше 171 миллиона рублей.
В статье «Последние часы в Пскове», опубликованной в фашистской газете «Фронт» 26 июля 1944 года, лейтенант Генрих Роденер хвастливо писал:
«Над городом красный отсвет. Время от времени полную ожидания тишину нарушает взрыв. Саперы за работой… И вдруг со всех концов и со всех сторон треск. Всюду кругом взрывы: железнодорожные пути, фабричные здания, электростанция и белая водонапорная башня, характерная деталь в контурах города, рушатся…
Светлеет. Но солнце не может прорвать серые облака дыма, стоящего над развалинами. Над мостом вспыхивает яркое пламя. Оглушительный треск. Железная ферма разламывается, взвивается вверх и рушится в мутную воду…
На следующий день могли отойти арьергарды…Они оставили после себя груду развалин».
Фашистский «новый» порядок проявлялся особенно ярко в ограблении жителей оккупированных территорий. Так, в Пскове оккупационные власти ввели множество налогов, с помощью которых беспощадно грабили население.
Для населения Пскова были установлены следующие налоги: подушная подать- сто двадцать рублей в год с человека; налог с оборота товаров — по особому тарифу; налог на заработную плату -176 десять процентов заработка; подоходный налог — десять процентов дохода; поземельный налог с застроенных участков земли — двадцать копеек в год с квадратного метра, с незастроенных участков — пять копеек; налог на здание — один процент его стоимости. Брался налог даже за собак и кошек: за одну собаку — двадцать пять рублей в год, за вторую — тридцать пять рублей, за каждую последующую собаку — сорок пять рублей, за кошку — тридцать рублей в год. Помимо этих налогов существовал специальный денежный налог, который взимался с каждого трудоспособного человека независимо от пола. К числу трудоспособных относились лица от 14 до 60 лет.
За несвоевременное внесение налогов существовали различного рода наказания вплоть до расстрела. После первой невыплаты налога хозяйство облагалось штрафом от 500 до 1000 рублей, в случае повторения неплательщик подвергался аресту и наказанию в военно-полевой комендатуре.
Вся эта система грабежа и разбоя была узаконена гитлеровскими приказами и оправдывалась как необходимая мера для обеспечения нужд фашистской армии. Потеряв много техники на фронтах, фашисты стали восполнять нехватку металла за счет вывоза его из России. Они полностью разобрали железнодорожную ветку Псков — Полоцк и увезли в Германию все рельсы, прокладки и даже костыли.
В городе были собраны и отправлены в Германию все металлические части тракторов и сельскохозяйственных машин; снимались железные заборы, жестяные крыши домов. В Германию было отправлено все оборудование ТЭЦ, «Металлиста», «Выдвиженца» и других заводов и мастерских города. Трамвайные рельсы также сняли.
В оккупированном Пскове гитлеровцы установили режим террора. Захватив город, немцы сразу же построили в разных частях виселицы. Гитлеровские палачи казнили людей публично. Население к месту казни сгоняли силой оружия. Трупы казненных под страхом смерти запрещалось снимать, и они, с мешками на головах, висели по нескольку дней на «стандартных» виселицах, а также балконах домов, на телеграфных столбах и даже на деревьях…»
Из дневника Зины Шепитько:
«…Когда у Дома Красной Армии в канализационном колодце немцы нашли труп своего солдата, они схватили первых попавшихся людей и объявили по радио:
«Мы взяли десять заложников. Если горожане не выдадут убийцу, заложники будут расстреляны…»
Через несколько дней на базарной площади были вкопаны десять столбов, к ним привязали заложников. На площадь согнали жителей города. Гремели выстрелы, щелкали затворы фотоаппаратов: немецкие солдаты фотографировали казнь. Хоронить расстрелянных не разрешали целую неделю.
Повсеместно были устроены тюрьмы, камеры следствия, «шту-бе» — комнаты допроса, где применялись средневековые методы дознания — пытки. Всех подозреваемых в симпатиях к Советской власти арестовывали и помещали в тюрьмы и гражданские лагеря в Пскове и Печорах. Многие так и не возвращались домой. Сотни женщин, детей и стариков томились в концентрационных лагерях под Псковом и в тюрьмах без предъявления им каких-либо обвинений.
Достаточно было малейшего подозрения, чтобы человека арестовали, избили. С людьми, уличенными в связях с партизанами, гитлеровцы расправлялись с особой жестокостью. Время хождения по улицам было строго ограничено — с 7 до 18 часов. Каждый схваченный патрулем рано утром, поздно вечером или ночью и не имеющий специального пропуска на право хождения в неурочное время мог быть расстрелян на месте без всякого предупреждения.
Категорически запрещалось пускать на ночлег и кормить каких бы то ни было прохожих. Оккупанты устраивали частые облавы и налеты на жилища мирных граждан. Если в домах находились посторонние лица, их арестовывали вместе с хозяевами. Тех и других после допроса обычно расстреливали. Доступ в Псков из других населенных пунктов и с окраин города разрешался только по пропускам, выданным городской управой с разрешения военно-полевой комендатуры.
Оккупировав Псковщину, фашисты подвергли неслыханным издевательствам евреев. Евреи обязаны были носить на одежде особые отличительные знаки, жить в гетто. В феврале 1942 года гитлеровцами были вывезены за город около 1000 евреев — женщин, детей и стариков. Все они были подвергнуты надругательствам, а потом расстреляны в карьере около деревни Ваулино и на Подборовских торфяниках….»
Из дневника Зины Шепитько:
«…Человек с желтой звездой на груди при встрече с гитлеровским солдатом обязан был сойти с тротуара на проезжую часть улицы. Если же он медлил, то любой немецкий солдат мог на месте пристрелить виновного, не неся за это никакой ответственности. За время оккупации гитлеровцы уничтожили почти всех граждан еврейского происхождения, которые проживали в Пскове.
Коммунисты, политические комиссары, советские активисты заносились в категорию «нежелательных» и подвергались «спецобработке», то есть уничтожению. На глазах у жителей города происходило массовое истребление пленных красноармейцев. Истощенных, падающих от голода людей пристреливали прямо на улицах. Бывали случаи, когда умирающих живыми закапывали в землю вместе с трупами.
Лагеря военнопленных были расположены на окраинах Пскова. В военном городке на Завеличье, в лагере под названием «Шталаг-372» (позднее «Дулаг-376»), содержалось в бывших конюшнях до ста тысяч человек; в Крестах на территории ремонтных мастерских — более двадцати тысяч; в Песках, на южной окраине города, — от пятидесяти тысяч до шестидесяти тысяч советских военнопленных.
Подобные лагеря были сооружены фашистами в Черехе, Корытове, Промежицах, в районе совхоза «Родина», около завода «Пролетарий».
Военнопленные содержались исключительно плохо. Им давали до ста граммов хлеба в сутки, в обед — баланду, вечером — кипяток. Спали они на голых нарах в несколько этажей, а в некоторых лагерях — прямо на сырой земле, в холодных сараях. Медицинскую помощь пленным не оказывали; тяжело больных, истощенных и раненых уничтожали.
Военнопленные использовались на самых тяжелых физических работах. Нередко конвоиры, сопровождавшие их на велосипедах и мотоциклах, заставляли истощенных людей бежать за ними. Тех, кто выбивался из сил и падал, пристреливали. Много десятков тысяч военнопленных было умерщвлено. В лагере «Шталаг-372» замучено 75 тысяч, в Крестах — 65 тысяч, в Песках — 50 тысяч. На Мироносицком кладбище было погребено 30 тысяч человек.
После освобождения Пскова в 1944 году в городе работала Чрезвычайная государственная комиссия по расследованию злодеяний фашистских оккупантов. Комиссией было установлено, что в одном только Пскове фашисты умертвили более 290 тысяч советских людей.
Обстановка, сложившаяся в результате самоуправства фашистских властей и полного бесправия населения, практически исключила возможность точного учета жертв террора. Комиссия, разумеется, не смогла восстановить всю картину злодеяний, совершенных оккупантами, ей удалось составить только примерное представление об ущербе, нанесенном фашистами древнему русскому городу, о количестве жертв фашистского террора.
Жестоким режимом, террором гитлеровцы пытались запугать население, пресечь в самом зародыше всякую попытку выступления против оккупантов, сломить боевой дух сопротивления советских людей и сделать из них послушных рабов немецких баронов, князей, помещиков и капиталистов.
Но они просчитались. Псковичи никогда не склоняли головы перед врагом. Так произошло и на этот раз. Советские люди не испугались кровавого террора. Сотни и тысячи коммунистов, комсомольцев и беспартийных патриотов ушли в партизанские отряды, в глубокое подполье, чтобы вести беспощадную борьбу с немецко-фашистскими захватчиками».
Зинаида Федоровна часто заглядывала в эту дневниковую запись, когда наплывали воспоминания о пережитом.
Она все еще намеревалась написать книгу «Вечевые республики».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.