Стены Иерихона

Стены Иерихона

Ларс, конечно, понемногу выбирался в общество. Одно время он подрабатывал стрижкой газонов, позже устроился механиком в кинотеатр «Клаптреет». Однако призвание молодого Триера было другим, хотя поначалу оно и звучало уверенным многоголосием, так что он маршировал вокруг иерихонских стен сразу нескольких филиалов искусства, дуя во все свои трубы, но стены даже не сотрясались.

Два написанных им романа издательство вернуло с обстоятельным отказом, выясняю я, роясь в его старых ящиках: в одном из них я натыкаюсь на отказ издательства «Гюльдендаль» напечатать роман «За воротами унижений», который, согласно рецензенту, является «типичным декадентским буржуазным романом с четко прослеживающимся влиянием „Великого Гэтсби“, действие которого происходит „в фешенебельном районе вокруг парка Дюрехавен и замка Эрмитаж, среди высшего общества с его поверхностными интересами, играми в теннис, спортивными машинами и красивыми девушками“».

Главный герой романа, Расмус, влюблен в соседскую красавицу, которая немного старше и гораздо сильнее его и у которой есть любовники. Сам Расмус становится все более и более безвольным и отрешенным, начинает экспериментировать с косметикой и в конце концов превращается, как пишет рецензент, в «тяжелый психиатрический случай самого отталкивающего и фашистского пошиба. Он становится отупевшим садистом, который в конце концов совершает убийство умственно отсталой девушки на сексуальной почве». Однако, заключает рецензент, «несмотря на все вышеописанные возражения против напыщенных и склонных к самолюбованию языка и стиля, стоит отметить, что роман довольно неплохо написан. Ларс Триер умеет рассказывать истории, но склонен к тому, чтобы включать в повествование слишком много мистифицирующих и философских деталей и рассуждений. Кроме того, и это немаловажно, главному герою и роману в целом не хватает осознанности, а их мораль далеко не безупречна».

Годом позже, в 1976-м, пришел отказ на роман «Элиза». И на этот раз к нему приложена рецензия, «довольно жесткая», как предупреждает молодого писателя сотрудник «Гюльдендаля» Эрик Линдгрен в своем сопроводительном письме. Отправляя роман в издательство, Триер приложил к нему короткое описание, в котором хвастается тем, что роман предъявляет к читателю строгие требования, так как с языковой точки зрения является смесью старомодной ясности и современной языковой чувственности. Однако рецензент прямо пишет, что вынужден признать, что он не удовлетворяет этим требованиям.

«Роман, на мой взгляд, кажется плохим переводом, и его чисто техническая неуклюжесть (орфографическая и пунктуационная) дает основания заподозрить, что является отражением гораздо более серьезных и обширных проблем. Я не могу воспринимать всерьез и уж тем более получать удовольствие от сценария, в котором есть обороты как: „Она страдала неисцелимой чумой, можно было только надеяться на лучшее, и лечебная помощь освятила меня. Сама Мята ни о чем не подозревала, и я обещал держать все в тайне“». Рецензия заканчивается ударом под дых, который любого другого отвратил бы от писательства надолго: «Задача превышает писательские силы настолько, что хоть как-то оценить масштаб этих сил не представляется возможным».

Однако сам Ларс не сомневался в качестве романов, так что отправил один из них знаменитому датскому писателю Клаусу Рифбьергу, который не просто его прочел, но прислал в ответ вежливый и подробный комментарий. Протянул руку помощи у края пропасти, что навсегда обеспечило ему место в сердце фон Триера. Потому что, как говорит сам режиссер, «мы никогда не забываем тех, кто был с нами мил в детстве».

Да, пишет Рифбьерг в свое ответе, «изображение действительности кажется слишком банальным». Кроме того, «неожиданностей слишком мало, конструкция не продуманна, герои выписаны чересчур схематично и патетически». Тем не менее он выделяет способность молодого Триера «смешивать чувствительность с цинизмом», предостерегает его от того, чтобы «превратить в идею фикс представление о том, что Вас отвергают из моральных соображений» и советует ему взяться за новые задачи, например за написание рассказов, «которые помогают отточить инструментарий». Заканчивает он напутствием: «Вам девятнадцать лет, перед Вами открыт весь мир (…) Дерзайте, и если я могу чем-то помочь, спрашивайте, не колеблясь».

* * *

Ларс подал документы в Академию художеств, Театральное училище, Институт журналистики и Институт кинематографии – во всех четырех случаях безрезультатно. Однако и это не заставило его усомниться в своих способностях.

– У меня всегда так было – я наоборот был уверен, что я могу все, что угодно. И это касается любой области знаний – хоть там, не знаю, ядерной физики, – что, если мне вдруг понадобится, я что-то прочту и сразу в этом разберусь, – смеется он. – То есть хорошо, может быть, сейчас я чего-то и не понимаю, но если уж они могут, то я, без сомнений, тоже смогу.

Он написал еще один роман – «чистую спекуляцию», как он сам говорит. С ледяным расчетом выстроенный экшен под названием «Безухие», написанный с прицелом на то, чтобы заработать состояние, и посланный в самое дешевое издательство, которое он смог найти, «Винтер», издающее обычно «врачебные романы».

– Это действительно было едва ли не самое жалкое датское издательство, – смеется он. – И оно прислало мне очень короткий ответ: «К сожалению, мы не можем издать эту книгу, потому что она слишком плохая».

Фильмы были отложены в сторону, пока Ларс искал себя в разных областях искусства, последовательно перебрав их все. Ему пришлось приложить определенные усилия к тому, чтобы его допустили к вступительным экзаменам на режиссерском отделении Театрального училища, потому что к ним допускались только абитуриенты от двадцати и старше. Ларс написал в училище письмо, в котором напирал на то, что рано созрел и даже успел написать роман на основании своего жизненного опыта, который, пишет он, не моргнув глазом, «как раз готовится сейчас к изданию».

То, что театральная карьера Ларса фон Триера закончилась, так и не начавшись, объясняется исключительно нежеланием Ларса говорить как сателлит. В 70-е годы приемные экзамены проходили в атмосфере «групповых объятий и всего такого», и в один критический момент всех абитуриентов попросили лечь на пол и двигаться как сателлиты, что уже само по себе не понравилось юному Триеру. Однако затем их попросили говорить как сателлиты.

– И тут я сказал: „Эй, стойте, вы чего? В космосе ведь как раз нет никаких звуков!“ – смеется он. – После этого возражения меня навсегда заклеймили реакционером.

В своих тогдашних интересах Триер тоже был всеяден. Он ходил на степ и диско, очарованный старыми мюзиклами и фильмом «Лихорадка субботнего вечера», особенно героем Джона Траволты, который отсиживает рабочую неделю в маленьком магазинчике, торгующем красками, чтобы в субботу вечером превратиться в короля танцпола. Трюк, который сам Ларс в определенной степени повторил, когда дядя устроил его на работу консультантом в Государственный киноцентр, где он оценивал фильмы, присланные авторами по собственной инициативе, а по вечерам мог засесть в монтажной со своими фильмами.

Тем временем он поступил на киноведческое отделение Копенгагенского университета, где, как говорят, не сдал ни одной письменной работы, зато «посмотрел невероятное количество фильмов» и сам, с помощью любителей из Киногруппы №16, снял два получасовых фильма.

Триер пришел в университет худым одетым в черное молодым человеком, излучающим особое саркастическое высокомерие, вспоминает киновед и преподаватель Петер Шепелерн, который с тех пор пристально следил за карьерой Ларса. В первый же день, когда преподаватели рассказывали о себе перед аудиторией, Триер нашел возможность выделиться. Когда Петер Шепелерн представился и рассказал, что преподает историю кино, один из первокурсников поднял руку и внес предложение, чтобы преподаватели, представляясь, говорили и о своей партийной принадлежности. Этим первокурсником, конечно, был Триер. И, как говорит Петер Шепелерн, было совершенно очевидно, что он пришел не учиться, а найти кого-то, кто поможет ему снимать фильмы и, может быть, поможет ему сдать экзамены в Институт кинематографии.

Достойный мотив для юного гения в охоте за собственным стилем – показывать свое внутреннее развитие. За свою короткую карьеру живописца Ларс фон Триер успел попробовать себя во всех возможных жанрах. Перед нами автопортрет, написанный на двух холстах, два с половиной метра в вышину в общей сложности, который висит теперь в портретном собрании в Национальном историческом музее. Его старший брат воспринимал это как мучительное выражение самолюбования.

– Любой, кто видел «Садовника, выращивающего орхидеи», понимал, что он был снят вовсе не идеалистом, и без всякой задней мысли. Довольно очевидно, что тут мы имеем дело с гораздо более сложным и уверенным в себе режиссером. Не открытая наивная душа – скорее циник, но циник, который что-то умеет. Уже тогда он думал: так, как бы мне себя преподнести? Никакого тебе «я собираюсь снимать фильм, хотите со мной?» Нет-нет, это должен был быть триеровский фильм от начала и до конца. В этом смысле он всегда оставался в высшей степени эгоцентричным, – говорит Петер Шепелерн.

Сам Триер вспоминает киноведческое отделение с удовольствием, потому что здесь он впервые встретил единомышленников, так же, как он сам, заинтересованных в кино.

– Передо мной тогда открылся целый мир. Это похоже на то, когда ты пишешь сценарий с кем-то в соавторстве – и тебе есть с кем разделить восторги. Так гораздо веселее, чем в одиночку.

Время от времени – когда ты закончишь делиться восторгами – можно отойти на три шага в сторону, чтобы не рисковать, что тебя не заметят в толпе. Как, например, на пресс-конференции Франсуа Трюффо в копенгагенском кинотеатре «Дагмар», устроенной по случаю премьеры его фильма «История Адели Г.», рассказывающем о дочери Виктора Гюго, которая влюбилась в равнодушного к ней солдата до такой степени, что пыталась в конце концов купить его любовь. Триер пришел на пресс-конференцию и «сказал, что приятно увидеть женщину в естественной для женщины ситуации». Он сам признает, смеясь, что сделал это только для того, чтобы выделиться.

Он встает с места и идет к письменному столу.

– Господи, что же ты все спрашиваешь и спрашиваешь! – восклицает он. – Мне нужно в туалет. А ты смотри сюда! – Он подходит поближе и протягивает мне какую-то банку со множеством разноцветных фломастеров: – Держи вот, смотри, сколько здесь разных цветов. Посиди порисуй пока.