1959

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1959

Съездил во Львов — Ужгород. Множество странных и острых впечатлений. Во Львов летел самолетом, в Ужгород ездил машиной через Карпаты. Во Львове в день, точнее, в ночь приезда ходил со своими спутниками и с В. Беляевым на знаменитое Львовское кладбище — «второе в Европе». Тут вообще всё «второе»: второе кладбище, второй парк, вторая синагога. Эти прозвища лишь подчеркивают второсортность города, вместо того чтобы его возвеличить.

Кладбище огромное, залитое луной, с прекрасными аллеями и ужасными надгробиями, среди которых, как и полагается, выделяются своим пышным безвкусием памятники армянских священнослужителей. Шофер такси, везший нас на кладбище, рассказывал всякие страшные истории о бандеровцах, которые бесчинствуют среди крестов и могил: грабят, насилуют, убивают. Нас никто не ограбил, не изнасиловал, не убил, хотя вели мы себя довольно шумно: пили коньяк на могиле Ивана Франко и той девушки, что умерла на ложе в первую брачную ночь. У часовни, хранящей прах Бачевского, знаменитого фабриканта ликеров, мы сделали еще один привал и были замечены милиционерами. Нас разделяла кладбищенская решетка. Милиционеры поглядели — поглядели и пошли от греха подальше. А мы в другом, глухом конце кладбища перелезли через ограду и вышли на окраину города. А затем еще долго носились на попутных грузовиках к «Юре» — так, кажется, называется стоящий на холме, над городом, собор, — потом к Беляеву ходили допивать, наконец, домой, в пятом часу утра, в гостиницу, бывшую «Жорж».

Знакомство с Владимиром Беляевым, детским писателем, темнейшим человеком. Бесконечные рассказы о всяческих Жестокостях. Повешенные, сожженные, ослепленные, разорванные между двух берез, ущемленные в расколотых топором пнях, подстреленные из?за угла, изнасилованные, зарублен ные топором и шашкой — обычные герои его устных расска зов. Неважно живет человечество, особенно на окраинах, на стыке границ, всех тут тянет в разные стороны, у всех зудит в одном месте. Вообще, «приграничье» — необычайно инте ресно, вот где начисто сдернута «ткань благодатная по крова».

А потом был божественный путь через перевал. Мы миновали грязноватый, некрасивый, бездельный, недобрый и всё равно прекрасный своей былой причастностью к «нездешним пределам» Станислав, затем долго ехали горной дорогой через Рахов и Мукачев в Ужгород. С десяток километров дорога шла впритирку к границе, точно повторяя все ее изви вы. Мы видели поля, села Румынии, даже людей за неширокой здесь Тиссой. Ночевали в Рахове на турбазе. Холод, насекомые, отсутствие уборной и умывальника. Странный шум чу жих голосов. Часов в двенадцать ночи кто?то заказывал по телефону из коридора два с половиной литра самогону — оказалось, артисты Ужгородского театра, гастролирующие в Рахове. На другое утро мы жарили в горах свиной шашлык, пекли картошку. Кругом горы, еще бурые, но уже тронутые синими глазками альпийских фиалок и желтизной незнако мых мне цветочков. А потом — Ужгород, настоящий чешский городок, уютный, чистенький, с ресторанами, где играют цыганские оркестры и мадьярские джазы, состоящие, по уверению Беляева, сплошь из резидентов разных государств, в том числе Японии. Знакомство с писателем Тевелевым — и вновь бесконечные разговоры о зверствах националистов, убийствах, удушениях, пытках, поджогах.

В центре города — книжный базар с участием закарпат ских «писменников». Вот он, век наш!..

Ездили в старую ужгородскую крепость, также знавшую немало убийств на своем веку. Там под низким сводом въездных ворот лежит камень с углублением посередине — тут гасили свои факелы всадники, возвращаясь в замок после очередных набегов. Были также в роскошной синагоге, превращенной в концертный зал. Там выступала Нехама Лифшицайте, исполнявшая композицию по «Блуждающим звездам» Шолом — Алейхема.

Где?то между Раховым и Хустом увидел на перекрестье горных дорог плохонького мужичка в ватнике и стоптанных сапогах, пожилого, с пористым носом и ржаными выцветшими усами. Типичный такой рязано — владимирский обитатель. Был он, как полагается в предвечерний час русскому мастеровому человеку, под хмельком, шел по какому?то своему неважному делу и задержался, чтобы перекинуться словом со смуглым, цыганского вида парнем. Рядом румынская граница, кругом Карпатские горы, где обитают легконогие, сифилитические гуцулы, бандеровцы бродят, скрываются в каких?то щелях посланцы Ватикана — мировая кутерьма! А он стоит себе так простенько, будто на околице рязанской деревеньки, нисколько не удивленный ни странностью окружающего, ни тем, что его занесло в такую даль. А ведь это он виноват, что России пришлось расшириться до Тиссы, вобрать в себя Прикарпатье и часть Закарпатья, захватить Мукачев и Ужгород, вклиниться в мягкое тело Средней Европы. Не по прихоти государственных деятелей сотворилось такое. Ему, мужичку этому, тесно, хоть он и не ведает о том. Я впервые так остро и отчетливо ощутил этот жуткий и неотвратимый центробежный напор, эту распирающую энергию великого народа, которому надо и надо расширяться, хотя и своего простора хватает с избытком.

ОДИН ИЗ РАССКАЗОВ В. БЕЛЯЕВА

Рассказывается это на очаровательной белозубой улыбке, по — русски, с чуть приметным украинским акцентом.

— После войны, точнее, в октябре 1946 года повстречал я во Львове дивчину… Глаза голубые, как озера… Хеть!.. На ресницы карандаш положить можно. На мадонну Сикстинскую похожа, честное слово!.. Познакомились. Ну, я сразу в КГБ — чтобы ей проверочку сделали. А там Пашка Косогуб, такой чудак, он у бандеровцев разведчиком был, душегуб, каких мало, — вот Леночка не даст соврать, сейчас демобилизовался, в райисполкоме работает. Так этот Пашка сразу взял ее в работу… Хеть! Раскололась в два счета. Племянница Деникина, связана с японской разведкой, участвовала в покушении на товарища Торбу. Полный порядок. Ей дали шлёпку, после обменяли на четвертак. До самого пятьдесят третьего просидела… Хеть!..

— Ну, а потом что?..

— Как что?.. Полностью реабилитирована. Недавно во Львов вернулась. Но уже совсем не то, пройдешь и не посмотришь, вот Леночка не даст соврать!..

Беляев выпивал в доме старого друга, львовского профессора — филолога. Водки, как и всегда, не хватило, и профессор побежал за угол, в ларек. Беляев стал домогаться у его жены, пожилой женщины, чтобы она отдалась ему по — быстрому, пока муж не вернулся. Та пыталась его усовестить, но он вынул пистолет и пригрозил, что застрелит ее. Глупая женщина продолжала упрямиться, он выстрелил и попал ей в бедро. Она навсегда осталась хромой, а Беляеву вкатили «строгача». Его утешает лишь одно: на следствии выяснилось, что эта женщина — сестра убийцы Воровского. Все?таки Беляев не зря старался.

Красавица монахиня в Мукачевском женском монастыре. Гордое смуглое лицо, гордая стать, независимая, до вызова, поза во время службы в церкви.

ПОДМОСКОВЬЕ (май 1959 г.)

Вчера, взяв у соседа одноствольное ружье и единственный патрон, пошел в ближний лес на тягу.

Лес в полном смысле звенел. Я плохо знаю голоса птиц. Я узнавал лишь тонкий, острый свист синиц, странное клацанье дроздов, гортанные, тревожные переклики сорок; другие, самые нежные, самые мелодичные голоса оставались мне неведомы, хотя порой я видел исполнителей. Стройная, изящная птичка сидела на верхушке молодой ели, на светлом, вертикальном молодом побеге, и заливалась так самозабвенно, что подпустила меня вплотную. А когда наконец заметила, то перелетела на соседнюю елочку, опять на самую маковку, и продолжала с той же ноты, на которой я ее прервал. Жаль, я не знаю, что это за птичка.

Когда я шел к заветному месту, солнце достигло горизонта. Всю свою последнюю силу оно отдавало земле, покрыв ее горячим розовым золотом. А небо, по — дневному голубое, в чистых, белых, прозрачных облачках, питалось каким?то своим светом. Когда я уже стал в засаде, солнце село, земля накрылась спокойной, тихой тенью, а облака загорелись золотым и малиновым от невидимого уже солнца.

Я постоял немного, потом переменил место, миновав по пути глубокую балку, наполненную будто лиловым дымом. То был растворенный в низинном, вечерне — влажном воздухе отсвет лиловатых веточек ольшаника, усеянных набухшими почками. Из чащобы кустов, крывших дно балки, вырвались и прошли низом два витютня, с такими обтекаемыми, стремительными телами, что они казались не живыми созданиями, а крошечными реактивными самолетами.

УСОЛЬЕ

Эта затянувшая свой приход весна спутала все «расчеты» и у животных, и у растений, и у птиц, и у рыб, и у человека. Такая путаница, что все очумели. Плотва — ледянка начала икриться прямо на лед, примерзший ко дну. Когда же лед неожиданно поднялся, а снег на берегу стал яростно таять, образуя ручьи и водоемы во всех впадинах земли, щуки ринулись на икромет в канаву вдоль железной дороги. Нестойкие протоки обмелели раньше, чем щуки отметались, многие оказались отрезанными от озера, рыбаки брали их чуть не голыми руками. То же случилось с язями, попавшими в плен к маленькому болотцу.

А с грязнухой вообще непонятно. Настоящего хода ее так и не было. Лишь в одном месте озера, неподалеку от устья реки, в жидком камыше, после шершавых самцов — молочников стали попадаться и зеркально — гладкие, уже пустые, самки. А тёрки не было слышно в этом году, берега скучно молчали.

Деревья не распускались до середины мая, так и простояли голые, с набухшими почками. До чего осторожен растительный мир — он не поверил теплу ранних майских дней, не отдал зелени, и верно — целую неделю длились заморозки, даже снег выпадал…

ПО ДОРОГЕ К ПЕРЕСЛАВЛЮ

Долгая, долгая майская заря. Горизонт окрасился розовым, розовое растекалось всё шире, затем высветилось небо, а луна стала белой, как снежок. Распустилось утро, а солнца всё не было. Но вот озарились снизу розовым лиловые облака, и над дальним городищем ослепительно засияла дужка солнца. Затем оно на глазах, буквально на глазах, стало вплывать ввысь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.