«Мы не будем разменной монетой»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Мы не будем разменной монетой»

16 октября 1944 года Тито переехал из Крайовы на югославскую территорию — в город Вршац. Он хотел как можно скорее оказаться в только что освобожденной столице Югославии, однако его уговаривали подождать. Член Верховного штаба Сретен Жуйович писал Тито: «В Белград мы прибыли 23-го утром… В городе нет света и воды. Их дадут через три дня. Поэтому желательно подождать с приездом»[219].

К тому же ехать было опасно: 23 октября при переправе через Дунай подорвался на мине катер, на котором находился член политбюро ЦК КПЮ и член Верховного штаба Иван Милютинович. Так что Тито выехал в Белград только 25 октября.

До Дуная он добирался на автомобиле, а переправлялся через реку на советском военном катере. На белградском берегу его встретил командующий Первым Пролетарским корпусом НОАЮ генерал-лейтенант Пеко Дапчевич. Они отправились в один из самых престижных районов Белграда — Дединье, чтобы подобрать резиденцию для маршала.

Тито осмотрел дворцы и виллы в Дединье, где раньше жили самые богатые и знатные люди Югославии, и приказал привести их в порядок для нужд новой власти. Белый дворец принца-регента Павла понравился ему больше других зданий. Понравились ему и так называемый Старый дворец короля Александра, и двухэтажная вилла на Румынской улице, 15. До войны она принадлежала сербскому миллионеру Ацевичу, а во время оккупации в ней проживал немецкий губернатор по экономическим вопросам Нойхаузен.

По распоряжению Тито Белый дворец решили превратить в государственную резиденцию главы новой Югославии, Старый дворец — в место приемов для лидеров зарубежных стран. На вилле на Румынской улице поселился сам маршал.

31 декабря 1944 года Тито устроил во дворце большой прием для своих соратников. В этот день он получил по почте анонимное письмо, которое сильно испортило ему настроение. «Счастливого Нового года в чужом доме!» — говорилось в нем[220], «Тито же коммунист, а не король, почему же он живет во дворце?» — недоуменно спрашивали недавние партизаны. Но Тито не жил во дворце, хотя проводил там большую часть своего рабочего дня.

Вскоре он окончательно переехал на виллу на Румынской улице, которую переименовали в Ужицкую — в честь партизанской Ужицкой республики, — а в Белый дворец ходил на работу.

После освобождения Белграда Тито принял человека, который в последующие 17 лет будет в буквальном смысле его тенью. О партизанских подвигах 27-летнего командира 13-й Пролетарской бригады Первого Пролетарского корпуса и коменданта недавно освобожденного города Земун Милана Жежеля он слышал от своих соратников. Пригласив его к себе, Тито поручил ему сформировать гвардейскую дивизию, которая должна обеспечить безопасность руководителей «народной власти»[221]. Вскоре Жежель станет и начальником личной охраны Тито.

28 октября 1944 года Тито провел смотр войск Первого Пролетарского корпуса. Именно тогда он произнес слова, которые потом ему еще вспомнят: «Мы предупреждаем всех тех, кто занимается различными спекуляциями либо в нашей стране, либо за ее пределами, что они жестоко ошибаются, если думают, что те плоды, за которые мы пролили столько крови, будут для нас потеряны… Мы больше не будем детским мячиком или разменной монетой! Мы в этой борьбе заслужили право равноправно, вместе с союзниками, участвовать и в этой войне, и в строительстве новой Европы, а не только Югославии»[222].

Вся первая неделя после освобождения Белграда прошла в напряженных переговорах с Шубашичем. Соглашение между ними было подписано 1 ноября.

По соглашению Тито и Шубашича из НКОЮ и сторонников короля создавалось единое правительство. АВНОЮ по-прежнему оставалось высшим законодательным органом страны — до созыва Учредительной скупщины, которая должна была принять решение о государственном устройстве Югославии. До этого момента королю запрещалось возвращаться в страну. На освобожденных территориях разрешалось функционирование некоммунистических партий, которые не запятнали себя сотрудничеством с врагом.

Сталин одобрил это соглашение. 24–25 ноября он встречался с прибывшими в Москву Карделем и Шубашичем. Кардель в своих мемуарах утверждал, что в Москву должен был ехать сам Тито, однако в самый последний момент он вдруг передумал и направил в советскую столицу его, своего заместителя по НКОЮ. По одной из версий, это было связано с первой серьезной размолвкой, которая произошла между Тито и Сталиным в конце октября 1944 года[223].

Речь шла о «недостойном поведении» отдельных советских солдат и офицеров в Югославии. Во время нахождения Красной армии на ее территории были отмечены случаи грабежа, изнасилований и прочих правонарушений. Известный советский поэт Борис Слуцкий, служивший осенью 1944-го офицером политотдела 57-й армии, освобождавшей Югославию, вспоминал: однажды председатель Сербского крайкома КПЮ Благое Нешкович говорил о жалобах югославов на отдельные поступки представителей Красной армии, но потом улыбнулся и добавил: «Что говорить о пустяках?! НАША Красная Армия пришла в Белград!»[224]

Но, с другой стороны, Джилас отмечал, что «югославские коммунисты представляли Красную Армию идеальной», поэтому эти инциденты произвели на них очень тяжелое впечатление. То же самое можно сказать и о простых сербах, встречавших русских с цветами и неподдельной радостью. Тито, пригласив к себе главу советской военной миссии генерала Корнеева, «изложил ему проблему в весьма вежливой и смягченной форме». Однако Корнеев стал протестовать против «клеветы на Советскую армию». Присутствовавший на встрече Джилас объяснил, что такие случаи могут быть использованы врагами, которые сравнивают поведение красноармейцев и английских офицеров. В ответ на это Корнеев, по словам Джиласа, заявил, что решительно протестует против «оскорбления Красной Армии, наносимого путем ее сравнения с армиями капиталистических стран»[225]. Поскольку встреча с Корнеевым закончилась безрезультатно, 29 октября 1944 года Тито обратился с письмом прямо к Сталину, обозначив несколько тем, которые его особенно беспокоили: советские военные нарушают «Ваши приказы и забирают себе трофейное имущество, а не оставляют его югославам; вмешиваются во внутриполитические вопросы Югославии, они занимают заводы и фабрики, откуда вывозят станки и оборудование». Тито просил Сталина разобраться в этих проблемах[226].

Ответ Сталина пришел через два дня. Он резко указал на то, что никаких его приказов о передаче югославам трофейного имущества не было и что трофеи принадлежат той армии, которая их захватила. «Но меня поражает тот факт, — писал Сталин, — что отдельные инциденты и проступки отдельных офицеров и солдат Красной Армии у вас обобщаются и распространяются на всю Красную Армию… Нетрудно понять, что в семье не без урода, но было бы странно оскорблять всю семью из-за одного урода. Если бы красноармейцы узнали, как товарищ Джилас и те, кто не дал ему отпора, считают, что английские офицеры в моральном отношении выше советских офицеров, они бы ахнули от такого незаслуженного оскорбления». Далее Сталин так же сухо сообщал о помощи, которая будет в ближайшее время оказана югославам, — грузовики, 50 тысяч тонн пшеницы, вооружение[227].

Это письмо оставило у Тито неприятный осадок. Вполне возможно, что в такой ситуации он действительно решил лишний раз не появляться у Сталина.

Во время переговоров с Карделем и Шубашичем в Москве Сталин несколько раз вспоминал о «случаях клеветы» на Красную армию. «Вождь народов» резко отзывался и о внутренней политике Тито, полагая, что в вопросе о судьбе короля можно было бы действовать более гибко и считаться с «единством антигитлеровской коалиции». Когда Кардель сказал, что в рядах НОАЮ состоит 300 тысяч человек, Сталин раздраженно махнул рукой: «Каких там триста тысяч? Знаю я эти ваши партизанские цифры… Кроме того, ваши партизаны слабо сражаются. Не нюхали они пороху. Посмотрите на болгар — вот это армия!»[228]

У Карделя сложилось впечатление, что он говорил это с расчетом на то, чтобы Шубашич передал этот разговор Черчиллю. Когда Шубашича не было, тон вождя резко менялся. Он спрашивал о здоровье Тито и довольно мягко советовал разрешить королю вернуться в страну, а затем уже разобраться с ним. Замечания Сталина Тито учел.

На Ялтинской конференции (4–11 февраля 1945 года) Сталин, Рузвельт и Черчилль окончательно договорились по югославскому вопросу. Правда, Черчилль во время дискуссии назвал Тито диктатором, на что Сталин возразил: «Тито вовсе не диктатор». 7 марта 1945 года на основе рекомендаций Ялтинской конференции Тито сформировал правительство Демократической Федеративной Югославии (ДФЮ). Он стал председателем Совета министров и министром обороны. Министром иностранных дел был назначен Шубашич, а заместителем Тито — лидер демократической партии и представитель эмигрантского правительства Милан Грол. Другим заместителем Тито стал Кардель. В целом же сторонники короля получили в правительстве только три места из почти тридцати. Правительство ДФЮ было официально признано всеми участниками антигитлеровской коалиции.

Но вскоре после формирования правительства у Тито возникли новые трения со Сталиным. Сталин был недоволен тем, что в состав кабинета без согласования с Москвой был включен Милан Грол. Кроме того, он раскритиковал принятую правительством ДФЮ декларацию — в частности, за «недооценку должной роли Советского Союза» в войне.

15 марта Тито собрал заседание политбюро ЦК КПЮ, на котором критика со стороны Сталина была признана справедливой. В ответном письме Сталину политбюро давало обещание впредь советоваться с советским правительством по всем конкретным вопросам.

В конце марта Сталин пригласил Тито лично посетить Москву. Югославская делегация отправилась с визитом в советскую столицу 5 апреля. В нее входили глава МИДа Шубашич, министр по делам Черногории Джилас и другие. Это был первый зарубежный визит Тито в качестве главы правительства. В Москве же его встречали по самому высшему разряду и с такими же почестями, которые оказывали Черчиллю или де Голлю.

О закулисной стороне этого визита известно, прежде всего, со слов Джиласа, описавшего его в своей книге «Беседы со Сталиным». На следующий день после прибытия югославов в Москву Тито принял Сталин, а Молотов провел переговоры с Шубашичем. 11 апреля Тито и Молотов подписали советско-югославский Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. Сталин устроил в честь Тито официальный обед в Кремле. Все собравшиеся обращались друг к другу официально — «господин». Обстановку разрядил Сталин. Он встал, поднял бокал и, обратившись к Тито, назвал его «товарищем», добавив, что не хочет называть его «гос-полином». За столом сразу же стало веселее. Заулыбался даже Шубашич, хотя, по мнению Джиласа, «трудно было поверить, что он делал это искренне»[229].

На следующий день Шубашич отбыл из Москвы в Сан-Франциско на первую сессию ООН, а Тито еще оставался в СССР. Сталин в это время дважды приглашал его к себе на дачу ужинать. На этих ужинах были только коммунисты и там не было необходимости прибегать к протокольным условностям.

«В отношениях между Сталиным и Тито было что-то особое, недосказанное — как будто между ними существовали какие-то взаимные обиды, но ни один, ни другой по каким-то своим причинам их не высказывал, — отмечал Джилас. — Сталин следил за тем, чтобы никак не обидеть лично Тито, но одновременно мимоходом придирался к положению в Югославии. Тито же относился к Сталину с уважением, как к старшему, но чувствовалось, что он дает отпор, в особенности сталинским упрекам по поводу положения в Югославии».

Когда, например, Джилас заметил, что в Югославии существует власть по советскому образцу, Сталин возразил, что это — не советская власть, а что-то среднее между де Голлем и Советским Союзом. Потом Сталин начал поддразнивать Тито, плохо отзываясь о югославской армии и хорошо — о болгарской. Тито, с трудом сдерживаясь, заверил его, что югославская армия быстро избавится от своих недостатков.

Но больше всего Сталин придирался к Джиласу — он все еще помнил его слова о Красной армии. Кстати, Джилас за это извинился. «Вы, конечно, читали Достоевского? — перебил его Сталин. — Вы видели, какая сложная вещь человеческая душа, человеческая психология? Представьте себе человека, который проходит с боями от Сталинграда до Белграда — тысячи километров по своей опустошенной земле, видя гибель товарищей и самых близких людей! Разве такой человек может реагировать нормально? И что страшного, если он пошалит с женщиной после таких ужасов? Вы Красную Армию представляли идеальной. А она не идеальная и не была бы идеальной, даже если бы в ней не было определенного процента уголовных элементов — мы открыли тюрьмы и всех взяли в армию… Воина надо понимать. И Красная Армия не идеальна. Важно, чтобы она била немцев — а она их бьет хорошо, — все остальное второстепенно».

В тот вечер, вспоминал Джилас, все много ели, пили, поднимались бесконечные тосты. Когда югославы возвращались с ужина, Тито, тоже не переносивший большого количества алкоголя, заметил: «Не знаю, что за черт с этими русскими, что они так пьют — прямо какое-то разложение!»[230]

Тито находился в СССР до 20 апреля. Однако итоги своего визита он фактически подвел в интервью газете «Красная звезда», которое было опубликовано 15 апреля. «Я беседовал с маршалом Сталиным, — сказал он. — Простой и спокойный человек, великий полководец и государственный деятель, он с большим вниманием отнесся к нуждам нашей страны»[231]. Именно во время этого визита в Москву Тито подарили новый перстень, который он носил уже до конца жизни.

По возвращении в Белград Тито с радостью увидел среди встречающих своего пятилетнего сына от Герты Хаас Александра — Мишо. Он видел его первый раз в жизни. Все эти годы Мишо прятали от усташей и немцев, потом перевезли на освобожденную территорию, где его воспитывали соратники и друзья маршала. Большую заботу о нем проявил Иван Стево Краячич. Ныне Краячич был начальником государственной службы безопасности ОЗНА (Отдел по защите народа) по Хорватии, впереди его ожидала хорошая карьера, а главное, неизменная признательность и благодарность Тито за то, что он сделал для его сына. Однако только после окончания войны Мишо был официально зарегистрирован под фамилией Броз.

Тем временем война подходила к концу. Советские войска готовились к штурму Берлина. В Югославии, когда Тито был еще в Москве, началось наступление на Сремском фронте, где кровавые и тяжелейшие бои длились с осени 1944 года. Сремский фронт считается одной из самых трагических страниц народно-освободительной войны в Югославии.

Фронт был открыт после освобождения Белграда и проходил примерно по западным границам Сербии. Для немцев удержать свои позиции на данном участке было очень важно — это позволяло им перебросить свои войска из Греции, Македонии и Косова на север, в том числе и в Германию. Тяжелые бои длились до 12 апреля, когда югославская армия начала наступление. Через день фронт был прорван на всю глубину и для югославов открылась дорога к Загребу и Словении.

Потери югославов на Сремском фронте до сих пор точно не установлены. По официальным данным, за 175 дней боев погибли 13 тысяч бойцов НОАЮ, 1100 бойцов Красной армии, участвовавших в боях осенью 1944 года, 623 бойца болгарской Народной армии. Однако есть и другие цифры: 30–40 тысяч погибших. Для пополнения частей Сремского фронта в Сербии проводилось несколько мобилизаций. Критики Тито говорят, что тогда был уничтожен весь цвет сербской романтически настроенной молодежи и что такой массовый героизм был попросту бессмыслен, поскольку судьба немцев на Балканах уже была решена. Бои на Сремском фронте якобы рассматривались Тито и его соратниками как возможность доказать свою состоятельность как военных руководителей и право Югославии на плоды победы наравне с другими союзниками. Но после прорыва Сремского фронта стало ясно: немцы в Югославии долго не продержатся. В начале мая были освобождены Босния, Хорватия и Словения, 8 мая югославские войска вступили в Загреб.

В конце апреля из Загреба решил бежать «поглавник» Анте Павелич. 30 апреля он отправил из Загреба специальный поезд, в котором находилось 48 ящиков золота, а также ящики с различными ценностями и редкими коллекциями марок. 5 мая Павелич бежал из Загреба с последними немецкими частями и нашел убежище в Австрии[232]. 15 мая были уничтожены последние немецкие группировки в Словении и Каринтии. Этот день отмечался в социалистической Югославии как День победы.

1–2 мая югославские войска освободили полуостров Истрия и заняли город Триест. К Триесту также прорывались части англо-американских войск. Еще в феврале 1945 года Тито и главнокомандующий силами союзников на Средиземноморье фельдмаршал Александер договорились, что одна часть Истрии должна перейти под югославское военное и гражданское управление, а другая — включая сам Триест и города Горица и Пула, — под западное военное управление с югославской гражданской властью. Тито не был уверен, что югославские войска займут этот район раньше западных союзников[233]. Однако англичане и американцы опоздали.

От Тито теперь требовали выполнить февральское соглашение, а югославы стремились сохранить Триест и всю область. Ситуация обострялась. Триестский кризис угрожал привести к большому военному столкновению недавних союзников.

Сталин потребовал от Черчилля и Трумэна учесть «законные претензии Югославии» в зоне Триеста, а Тито посоветовал искать компромисс. Однако в самый разгар кризиса, 27 мая, Тито выступил с большой речью в Любляне. То, что он сказал в этой речи, в Москве расценили как недружественный выпад против Советского Союза.

«Нам хотят навязать мнение, что мы ставим союзников перед свершившимся фактом, — говорил Тито. — Я решительно отрицаю… от имени всех народов Югославии, что мы намерены что-либо захватить силой… Но мы решительно требуем справедливого завершения (войны. — Е. М.), мы требуем, чтобы каждый у себя был хозяином; мы не будем платить по чужим счетам, мы не будем разменной монетой, мы не хотим, чтобы нас вмешивали в политику сфер интересов… Нынешняя Югославия не будет предметом сделок и торгов».

Его выступление произвело крайне отрицательное впечатление на Сталина. «Скажите товарищу Тито, что если он еще раз сделает подобный выпад против Советского Союза, то мы вынуждены будем ответить ему критикой в печати и дезавуировать его», — написал он советскому послу в Белграде[234].

Тито принял критику, а споры вокруг Триеста между тем продолжались.

В начале июня югославы информировали Москву, что в районе спорной зоны западные союзники сконцентрировали около пятисот танков. Сталин не хотел идти на прямую конфронтацию с Западом и еще раз посоветовал Тито найти компромисс. И Белград вынужден был отступить. 9 июня в Белграде министр иностранных дел Югославии Шубашич и послы Англии и США подписали соглашение о временном управлении Триестом. Зона вокруг города была разделена временной демаркационной линией, она делила Юлийскую Крайну на зону «А» (в нее входил и сам Триест), оккупированную англо-американскими войсками, и зону «Б», контролируемую вооруженными силами Югославии.

По сути, Триестинский кризис закончился крупным дипломатическим поражением Тито. Еще несколько лет обсуждался статус этого города, и все это время Триест был тем местом, в котором начинающаяся «холодная война» вполне могла превратиться в «горячую».

Не удалось югославам получить и австрийские провинции Штирия и Каринтия, населенные преимущественно словенцами. Западные страны упрямо стояли на том, что они должны остаться за Австрией, и Сталин предпочел лишний раз не раздражать союзников. Вместе с тем к Югославии при поддержке СССР отошли от Италии полуостров Истрия, город Зара (Задар) с прилегающими островами, город Фиуме (Риека), остров Пелагоза в Адриатическом море с прилегающими островами, а также основная часть Юлийской Крайны за исключением Триеста. Кроме того, ей была передана вся Воеводина (пограничная с Венгрией область), а также Косово. Югославия смогла удержать северные части исторической Македонии.

Трения, которые в это время возникали между Сталиным и Тито, не оказывали пока что большого влияния на общее состояние советско-югославских отношений. 29 июня 1945 года, поздравляя Сталина с присвоением ему звания генералиссимуса, Тито писал: «Народы Югославии никогда не забудут проявленной Вами отеческой заботы и оказанной благотворной помощи в наиболее трудное время борьбы за свободу своего отечества»[235].

О доверительности отношений между Москвой и Белградом говорит хотя бы тот факт, что Сталин поддержал инициативу Берии и наркома госбезопасности Меркулова направить в Югославию тридцать сотрудников 6-го управления НКГБ СССР во главе с заместителем начальника этого управления, комиссаром госбезопасности Шадриным для усиления охраны Тито[236].

9 сентября Тито был награжден высшей советской военной наградой — орденом «Победа». Советские газеты опубликовали его большие фотографии с подписью «Маршал Югославии Иосип Броз Тито» и указ Президиума Верховного Совета СССР, в котором сообщалось, что Тито награждается «за выдающиеся успехи в проведении боевых операций большого масштаба, способствовавших достижению победы Объединенных наций над гитлеровской Германией»[237]. Тито получил орден «Победа» под номером 19.

29 сентября орден торжественно вручили Тито в советском посольстве в Белграде. Из всех своих наград Тито особо ценил именно эту и демонстративно носил орден даже тогда, когда в советских газетах его называли «кровавым палачом» и «бандитом».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.