ФЕВРАЛЬ

ФЕВРАЛЬ

В феврале Пугачёва «грызла» гранит науки в ГИТИСе, но все её помыслы были о другом: о предстоящих концертах на самой масштабной площадке столице — Дворце спорта в Лужниках, вмещавшем с дополнительными местами в партере почти 14 тысяч зрителей (с ледовым катком зал вмещал 12 тысяч). В этих концертах Пугачёвой выделили самую престижную половину — последнюю в заключительном отделении (первую должен был заполнить собой Лев Лещенко) и доверили исполнить аж девять песен, три из которых исполнялись впервые. Причём одна новинка была её собственного сочинения, но скрытая под псевдонимом Бориса Горбоноса (так звали школьного приятеля Александра Стефановича), поскольку называть себя композитором Пугачёвой пока было несподручно: во-первых, стеснялась, во-вторых — опасалась за судьбу песен. К новинкам принадлежали: «Сонет Шекспира» (А. Пугачёва — В. Шекспир), «И кто виноват» (А. Зацепин — Л. Дербенев), «Синие глаза». Ну и назову шесть остальных песен: «Арлекино» (без него Пугачёва пока никак не может обойтись, поскольку многим обязана ей, да и зрителям она чрезвычайно нравится), «Посидим, поокаем», «Хорошо», «Мне нравится», «Волшебник-недоучка», «По улице моей».

Концерты в Лужниках начались в среду, 16 февраля, в семь часов вечера (длились до 21-го). Пугачёва, как я уже упоминал, выступала во втором отделении, а в первом зрителей «разогревали» Жанна Бичевская, Геннадий Белов, Светлана Резанова, Юлий Слободкин, Алла Абдалова (на тот момент уже не супруга Льва Лещенко), ВИА «Москвички» (как мы помним, несколько лет назад Пугачёва имела счастье в нем работать). Однако подавляющая часть зрителей пришли посмотреть в первую очередь именно Пугачёву, поскольку слава о ней уже гуляла по России. На одном из тех концертов оказался преподаватель Пятигорского пединститута Н. Прокопец, к впечатлениям которого я и обращусь: «Алла вышла на сцену собранная, волевая и сразу же заставила зал подчиниться себе. Такой „диктат“ актёра или певца рискован — он вызывает у зрителя подсознательный протест, сопротивление. И если искусство исполнителя невысоко, его поведение на сцене выглядит претенциозным. Не то с Пугачёвой. Зал насторожился, но, покорённый обаянием певицы, перенёс энергию взрыва на восприятие её искусства, продуманного, выверенного, покоряющего. Приём оправдал себя. Зал слушал с обострённым вниманием, а ведь Алла выступала последней в двухчасовой программе…

Из услышанного в тот вечер ошеломляющее впечатление произвела песня молодого композитора Бориса Горбоноса «Сонет Шекспира». Свет красных прожекторов, стекая струями с широкого одеяния певицы, обволакивает её фигурку, стоящую спиной к залу. Её одиночество ещё более усиливают размеры сцены в Лужниках. Руки выброшены над головой, кисти и пальцы напряжены, будто бы пытаются остановить неминуемо надвигающуюся беду. Вдруг резкий поворот к зрительному залу, подчёркнутый музыкальным акцентом.

Уж если ты разлюбишь, как теперь,

Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.

Будь самой горькой из моих потерь,

Но только не последней каплей горя! —

произносит речитативом Алла, как вопль отчаяния, вырываются из её груди бессмертные шекспировские строки.

Богатейшие голосовые модуляции, виртуозность интонационных красок, пластическое решение — все создаёт театр высоких страстей периода позднего Возрождения. Наверное, так и играли в шекспировском «Глобусе». Мастерство, прежде всего, и интуиция художника помогли Алле подняться до трагического в искусстве…

Говоря о творческом диапозоне того или иного артиста, обычно анализируют одно из русел его индивидуальности: трагическое, комическое, лирическое и т. п. Алла Пугачёва с этой точки зрения обладает завидным дарованием, позволяющим вторгаться как в область трагического, так и комического. Тончайшие нюансы иронии и сарказма, с одной стороны, и вдохновенные откровения в показе человеческого страдания, с другой, — вот пределы её диапозона…»

На те концерты Пугачёвой пришли многие известные люди из творческой среды, которым было интересно творчество певицы. Самым заинтересованным среди них оказалась кинорежиссёр Татьяна Лиознова. После одного из первых концертов она не постеснялась прийти в гримерку Пугачёвой, поблагодарить её за выступление и дать несколько советов. В частности, Лиознова сказала: «Алла! Я хочу дать вам один совет как режиссёр. Я чувствую, что вы впервые поёте для четырнадцати тысяч человек и стараетесь захватить всех сразу. Вам это удаётся, но самые трепетные минуты концерта не те, когда по мановению вашей руки многотысячная толпа скандирует, а те, когда вы тихим голосом поёте о самом сокровенном, как это происходит в песне „Сонет Шекспира“ или в „Кто виноват“.

Совет окажется дельным. После этой встречи Пугачёва изменит акцент в исполнении некоторых песен и увидит, как была права Лиознова: публика действительно будет захвачена гораздо больше, чем на первых концертах. Она станет петь для каждого из четырнадцати тысяч в отдельности, а не для всех сразу.

Успех выступлений Пугачёвой в Лужниках был огромный. Телевидение предложило ей записать «Сонет Шекспира» на плёнку, Москонцерт стал уговаривать отправиться на гастроли по стране. Но Пугачёва тактично отказала и тем, и другим. Телевизионщикам сказала, что с записью именно этой песни пока повременит, а чиновникам из Москонцерта сослалась на свою занятость в ГИТИСе, а также работой над новыми песнями. «Вот освобожусь — тогда пожалуйста», — заявила певица. Представить себе подобное год или два назад было просто невозможно. Но Пугачёва начала 77-го представляла из себя уже совершенно иного человека — она могла откровенно диктовать свои условия. И это доставляло ей огромное удовольствие, поскольку именно к такому положению она всегда и стремилась.