Глава 16 Киев взят немцами. – Убийство императорской семьи. – Наше бегство из России

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 16

Киев взят немцами. – Убийство императорской семьи. – Наше бегство из России

На следующее утро после большевистского рейда собрались все жители дома, и мы решили почти целиком заделать кирпичами парадный вход в дом и ворота во дворе, оставив только небольшой проход, через который мы могли бы при необходимости выбраться на улицу. Наш гарнизон из офицеров и жильцов оставался на посту, и мы решили не ложиться спать. Тогда же из многочисленных грузин, живших в Киеве, была сформирована защитная рота, которая была готова по телефонному вызову прийти на помощь, если на кого-то нападут большевики. Рота, чтобы не допустить нарушения в работе линий связи, также взяла под свой контроль телефонную службу.

До часу ночи все было спокойно. Потом мы услышали неподалеку от себя стрельбу. Бой происходил в двух шагах от нас, в доме, где раньше располагалась украинская газета, враждебная большевикам. Сейчас здание было окружено окопами, и там оборонялся гарнизон из состава его обитателей. Большевики сосредоточили свои усилия на этом доме и держали его под непрерывным пулеметным обстрелом в течение примерно четырех часов. Потом пулеметчика убили, а заменить его было некем, так что бой прекратился. Большевики во время атаки рвались и к нашим воротам, и это постоянно держало нас в состоянии возбуждения. Все это время поступали телефонные звонки из многих мест с мольбой о помощи. Но мы никому не могли помочь, так как не могли отворить ворота, иначе большевики ворвались бы и к нам.

Как хорошо я помню эту последнюю ночь, с 16 на 17 февраля 1918 года, когда немецкие войска вошли в Киев! Я приготовила чай в своей квартире для всех защитников нашего дома, и мы какое-то время сидели вокруг стола, как вдруг снаружи раздался жуткий грохот. К утру, однако, все вокруг нас стихло. Только в полдень на улицах появились первые немцы и украинцы.

До этого мы были свидетелями странных сцен. С крыши нашего «небоскреба» мы часами наблюдали беспорядочное бегство большевиков и прохождение через город чехословацких войск в полной амуниции, которые старались более коротким путем вернуться домой из Сибири, отступая перед немцами и ведя все время арьергардные бои под командой Масарика, ныне президента страны. Киев и его пригороды стали настоящим полем сражения, и трудно было понять, кто с кем воюет.

Потом последовало вступление в Киев украинцев и немцев. Украинцев в численном отношении было совсем немного, и внешний вид у них был совсем не военный. Германские войска являли собой мощную силу и порядок, но выглядели усталыми и голодными. Странно было ощущать, что освобождение от ужасов, через которые мы прошли, приходит от наших врагов, немцев. И мы чувствовали себя частично виновными, радуясь их приходу, как будто совершали какое-то преступление против своего бедного императора, который был так верен нашим союзникам и который так дорого за это заплатил.

И все же с приходом немцев в городе восстановился порядок. Вечером прибыла украинская Рада, Петлюра, Винниченко, Грушевский и другие. Ликование по случаю спасения города от большевиков было всеобщим, и часто слышались возгласы радости. Но не стоило быть слишком оптимистичными. Немцы запретили держать двери открытыми, так как все еще бесчинствовали мародеры. Поэтому мы продолжали жить за решетками и замками. Все время ходили слухи, что немецкие войска посланы туда-то, где возникли волнения, или в какое-то имение, где убили управляющего.

Немецкий мэр города генерал Эберхард и его администрация разместились в доме бывшего предводителя дворянства. Во время войны это здание использовалось под госпиталь для раненых, который содержали некоторые дворяне Киевской губернии. В свои ранние дни госпиталь удостоился чести посещения нашим императором и вдовствующей императрицей. Стены его были свидетелями доброго сердца его императорского величества, и я хорошо помню сцену, когда он посещал и говорил слова утешения лежавшим здесь раненым. Какие же разительные перемены произошли с этим домом! То место, где когда-то жили предводители дворянства со своими семьями, давали званые обеды и устраивали приемы, большевики превратили в прибежище для отбросов общества, отдав его в распоряжение совета поваров. Среди этих лиц, кстати, был и наш собственный, Финлей, человек с английской родословной, но родившийся в нашем имении. Как ни странно это звучит, но он стал одним из злейших большевиков.

Я не бывала в этом доме в период большевистской оккупации. Когда я сделала это после нашего освобождения немцами, сердце мое чуть не остановилось в груди при виде того, какая судьба выпала на долю прекрасной гостиной, обставленной в стиле ампир. Повсюду валялась солдатская амуниция. Все пространство было разделено деревянными перегородками на маленькие кабины, и повсюду виднелись грязные следы сапог. Какой же нелепостью все это выглядело!

К нам пришла телеграмма от графа Форгача, которого мы хорошо знали по России, поскольку он долго работал в посольстве Австро-Венгрии в Санкт-Петербурге. Он направлялся в Киев со специальным поручением – подписать экономический договор между Австрией и новоявленной страной Украиной и испрашивал у нас разрешения занять нашу квартиру. Мы были рады принять его у себя, потому что он являл собой приятное отличие от украинцев, которые перед этим реквизировали наши комнаты, поразив нас своей неопрятностью.

Перед вступлением большевиков я побывала у протестантского пастора в Киеве – немца, много лет прожившего в России, а потому бывшего российским подданным. Поскольку я знала, что он собирается в Австрию, то попросила его взять с собой письмо моего мужа принцессе Дитрихштайн, умоляя ее посодействовать с получением разрешения на проезд через Австрию в Швейцарию по причине плохого состояния здоровья моего мужа. Принцесса Дитрихштайн – русская по рождению и наша родственница, до замужества была княгиней Долгорукой. Граф Форгат привез для нас разрешение, подписанное графом Менсдорф-Пуйи, дальним родственником принцессы, который, надо напомнить, многие годы был послом Австро-Венгрии в Лондоне и был также родственником королевы Виктории и принца-консорта. Мы стали первыми с начала войны русскими, получившими разрешение на проезд через Австрию.

Вскоре граф Форгач нас покинул, но потом вернулся, чтобы остановиться на жительство, для чего реквизировал пять комнат в нашей квартире, где было открыто посольство Австрии, а персонал его включал принца Фюрстенберга, единокровного брата знаменитого принца Макса Эгона, друга кайзера.

До нас дошла новость, что большевики взяли Крым, где находились вдовствующая императрица и другие члены императорской семьи, а также моя бедная свекровь, которая жила в своем имении в Ялте с дочерьми. Эта весть породила в нас огромную тревогу за судьбу, которая может выпасть, а может, уже и выпала, на долю тех, кого мы любили. Но потом пришли сообщения о том, что немцы начали наступление на Крым, где, как и в Киеве, все же было безопаснее. Мы отправили со своим верным Жозефом продукты и другие вещи нашим родственникам, а также письмо, выражающее нашу верность ее императорскому величеству.

Когда мы, наконец, получили более подробные сообщения, то узнали, что большевики действительно побывали в подвалах дома моей свекрови, пили всю ночь, пока она наверху лежала на своей кровати, больная пневмонией, и лишь приход немцев на следующее утро спас беспомощных женщин от дальнейших приставаний. Мы также узнали, что наши родственники очень тревожились за нас, находившихся в Киеве, потому что долгое время у нас не было с ними никакой связи.

Собственно говоря, хотя в самом Киеве немецкие войска под командой фельдмаршала Эйнгорна, который был и главой Украины, порядок поддерживали, состояние дел на периферии было вовсе не удовлетворительным. Во всяком случае, мы не могли ни добраться до своих, ни получить оттуда какие-нибудь деньги. Нашего старого управляющего убили. Украинская Рада оказалась немногим лучше большевиков, так что немцы в конце концов решили разогнать ее.

После того как было злодейски убито несколько немецких офицеров, игре пришел конец. Как-то днем улицы Киева заполнились стремительно двигающимися германскими войсками и танками, которые устремились к зданию музея, в котором тогда заседала Рада. Многие из министров были арестованы, а на следующий день гетманом Украины стал генерал Скоропадский. Его выборы проходили в большом помещении цирка. Так как это было совсем рядом с нами, мы отлично слышали крики. Германские солдаты заняли арену, впечатление было произведено, и землевладельцы послушно избрали гетмана; несомненно, немцы заплатили им, чтобы они голосовали за кого надо.

Генерал Скоропадский служил в полку конной гвардии, чьим почетным командиром была императрица Мария Федоровна, а потом вырос до командующего дивизией. Его прадед был гетманом, так что он мог считать, что сам имеет право на этот пост.

Однако его задача была не из легких. У него не было ни свободы выбора, ни людей, на которых он бы мог опереться. Кроме того, тем, кто рожден русскими, было трудно признать независимую Украину. Ведь еще во времена Петра Великого такое считалось бы государственной изменой. Надо вспомнить, что преступлением Мазепы было то, что он как гетман украинских казаков сражался против Петра на стороне шведов.

Мой муж, считавший, что Скоропадский дал согласие стать гетманом, имея в виду восстановление России, написал ему письмо с пожеланием успехов в его усилиях установить порядок в Малороссии и выразил надежду на то, что это будет означать освобождение Петрограда и Москвы из лап большевизма.

Ситуация была очень необычной. Южная Россия, перестроенная генералом Корниловым, обрела новую армию под командованием генерала Деникина. Казаки тоже реорганизовались и имели своих представителей в Киеве. Казалось, надежды на восстановление страны обоснованны. Беспорядки энергично подавлялись германскими карательными экспедициями, которые посылались в различные районы юга.

Правда, положение немцев также было весьма странным. С одной стороны, они 3 марта 1918 года подписали в Брест-Литовске мирный договор с большевиками – настолько позорный для России, что один из подписавших его, полковник Скалон, остро переживавший позор, ушел и застрелился, – и устроили в российском императорском посольстве в Берлине советского эмиссара Иоффе. С другой стороны, на Украине немцы беспощадно преследовали большевиков. При этом в Киеве работала комиссия по демаркации границы между Украиной и Советской Россией, и представитель большевиков Раковский жил в городе в отеле, на крыше которого развевался красный флаг.

Об одном из немецких офицеров, с кем я встречалась в Киеве, я должна отозваться с высшей похвалой. Мы дошли до этой оценки следующим путем. Однажды к моему мужу приехал герцог Лейхтенбергский, чтобы сообщить, что в Киеве с особой миссией находится атташе германского кайзера, желающий побеседовать с ним. И на следующее утро очень рано – где-то в 8.00 – появился сам полковник барон Штольценберг. Поскольку мой муж все еще испытывал недомогание и находился в постели, я встретила барона первой. Это был высокого роста человек, примерно пятидесяти лет, очень симпатичный, с приятными манерами и безукоризненным тактом. Он потерял одну руку ниже локтя. Встретив его, я провела гостя в спальню к мужу, где они в течение часа беседовали один на один. Барон Штольценберг сказал, что сегодня же вечером отбывает в Крым, и было похоже, что кайзер хотел бы знать, нуждаются ли члены нашей императорской семьи в Крыму в какой-либо помощи, а также хотели бы они уехать из России в Копенгаген или куда-нибудь еще. Мой муж сразу же ответил ему, что императорская семья никогда не примет подобное предложение.[23]

Муж передал барону письмо для великого князя Александра Михайловича, супруга великой княгини Ксении, с объяснением миссии, с которой он был послан. Спустя некоторое время барон Штольценберг вернулся в Киев, привезя с собой письма от великого князя и моей свекрови, которую он также видел. Оба были абсолютно очарованы бароном, и было приятно иметь возможность с такой искренностью хорошо отзываться о представителе когда-то враждебной нации. Мы часто виделись с бароном в Киеве до того момента, когда он сообщил нам, что вот-вот собирается в Германию, чтобы отпраздновать двадцать пятую годовщину своей свадьбы. Как увидим позднее, беднягу постигло разочарование в его планах.

Скоро стали очевидны сложности положения гетмана Скоропадского. Он сформировал свои собственные полки, но на них нельзя было положиться. Петлюру арестовали за его экстремистские взгляды, но украинские большевики усердно вели свою тайную пропаганду в огромном масштабе. В результате в Киеве то и дело возникали беспорядки. Скоропадский не смог удержать ситуацию под контролем. Каждый день мы узнавали об убийствах, взрывах бомб и поджогах. Гигантский пожар на складах динамита почти стер Киев с лица земли.

Этот последний инцидент заслуживает того, чтобы о нем рассказать подробно. Я уже упоминала, что была занята тем, что оказывала помощь беженцам, которые толпами прибывали из России в состоянии ужасной нищеты. Все благотворительные учреждения, бывшие под опекой императрицы Марии Федоровны, уже не имели средств. Сотни вдов и сирот выбрасывались на улицу. Просьбы о помощи приходили со всех сторон, и мы пытались сделать все, что могли, чтобы ответить на них. Но наши усилия были как капля в море. Я отвечала за эту помощь, и у меня в городе продолжала работать канцелярия – где, к слову, я получала много прошений, все еще адресованных на имя вдовствующей императрицы, от людей, не ведающих истинного положения дел.

На утро дня взрыва я шла в свою канцелярию вместе с вдовой полковника, которая жила со мной и чьего мужа крымские большевики бросили в топку эсминца, оставив ее с маленькой дочерью совершенно без средств к существованию. Мы встретили барона Штольценберга и поговорили с ним об ожидаемом через несколько часов отъезде его в Германию. В течение четверти часа нашей беседы его, однако, осколком стекла ранило в глаз, и он чуть не потерял зрение. Так что он смог уехать лишь через месяц. Должна добавить, что мы часто навещали нашего друга в госпитале.

И вот когда мы вошли в канцелярию, секретарь, полковник Фуллон, обратил мое внимание на гигантское пламя, которое очень хорошо было видно из окна. «Не могли бы вы подойти к этому окну, княгиня? – произнес он. – Отсюда виден огромный пожар». Я только успела ответить: «Да, иду». И тут раздался ужасный взрыв.

Высоко над домами поднялось яркое зарево, которое то тут, то там было затянуто густыми облаками дыма. Город тряхнуло, и отовсюду донесся звон разбитых стекол. Все бросились вниз по лестнице, которая ходила ходуном, и едва мы успели добраться до ее низу, как она рухнула позади нас. Мы стояли, сбившись в кучу, а на нас дождем падали всевозможные предметы, земля тряслась, и стоял ужасный грохот. Взрывы становились все более мощными, и люди бросились на середину улицы. На тротуаре было небезопасно оставаться, потому что отовсюду падали вывески, лампы и оконные рамы. В любое другое время некоторые сцены выглядели бы комично. Один мужчина бежал по улице, одетый только в купальный халат, а другие были вообще почти без одежды. Кто-то подбежал ко мне и сообщил, что дом, в котором мы жили, рухнул.

В то время моя дочь была в школе, куда ходила, чтобы сдать экзамен. Так как я не могла добраться до нее, мы решили пойти в австрийский военный штаб, откуда я надеялась позвонить ей по телефону. Однако с коммутатора не было никакого ответа, и поэтому мы решили, что и он разрушен.

Все еще продолжались взрывы ужасной силы, но наконец они стали ослабевать, и я на машине поехала домой.

Некоторые улицы были практически уничтожены за это короткое время. Мой муж очень беспокоился и за меня, и за наш дом, как выяснилось, не слишком надежный, весь дрожащий от толчков. Но оказалось, что сообщение о его разрушении было ложным. Наша квартира находилась на первом этаже, и многие люди с верхних этажей, некоторые совершенно нам незнакомые, спустились к нам в поисках безопасности.

Немцы действовали энергично и спасли от взрывов другие склады, большинство из которых содержало взрывчатку. Если бы взорвались и они, Киев был бы полностью уничтожен. А так оказался целиком разрушенным один район, где долгое время дымились руины домов. Очень многие люди остались бездомными.

Мой муж через Одессу выехал в Ялту, чтобы заняться лечением своей раны, которая никак не заживала и причиняла ему огромные страдания. С собой он взял нашу дочь и мисс Вайз, оставив их в Одессе у моей племянницы, госпожи Игнатьевой. Моей бедной девочке было суждено пройти через еще один взрыв, организованный большевиками в Одессе, но, к счастью, она осталась целой и невредимой. Муж хотел заняться бизнесом в Крыму – фактически создать компанию с ограниченной ответственностью для управления имением в Полтавской губернии и построить там сахарные заводы. Так он надеялся спасти хоть какую-то часть нашего состояния. Он собирался задержаться там надолго, чтобы поставить это дело на прочные рельсы в том, что касается финансирования, а потом вернуться и забрать нас в Швейцарию.

И пока я дожидалась его в Киеве, до меня дошла ужаснейшая весть о смерти обожаемого императора и его семьи, зверски убитых в Екатеринбурге. Когда одна моя подруга пришла ко мне с этой вестью, я не могла этому поверить. Она рассказала, что митрополит Антоний получил телеграмму от патриарха Московского, в которой содержалась эта жуткая информация и где говорилось, что завтра будет проведена заупокойная месса. Никаких подробностей не сообщалось, но говорилось, что погибла вся семья.

На следующее утро отслужили заупокойную мессу – против желания украинцев, так что для избежания беспорядков пришлось разместить возле церкви германские войска. Гетман Скоропадский, бывший генерал-адъютант при императоре, на литургии не присутствовал. И это обстоятельство всех шокировало. Похоже, оно отражало намерение четко обозначить разрыв между Украиной и Россией и обозначить это особо возмутительным способом.

Я была совершенно подавлена этой новостью, вселившей в меня величайшую за все время печаль, какую только мне довелось пережить. Это означало, что жизнь в России для нас закончилась. Этому было невозможно поверить, и я не могла думать об императоре как об умершем человеке.

Вскоре последовали противоречивые сообщения, но за ними – другие, противоречившие предыдущим. Даже потом, находясь в Крыму, муж телеграфировал мне, что император жив. Но – увы! Истиной было то, что дошло до нас первым. Император, императрица, их маленький сын и четыре прекрасные дочери – все были варварски убиты 16 июля 1918 года с возмутительной жестокостью. После многих недель заточения в тесной комнате, где их подвергали нечеловеческому обращению и непрекращающимся оскорблениям со стороны озверевших солдат, их отвели в подвал и беспощадно расстреляли одного за другим Император умер с наследником на руках. Потом эти святые тела были сожжены так, что не осталось никаких следов. Преступников, виновных в этом ужасном злодеянии, мы оставим на волю правосудия Божьего.

Несколько месяцев спустя, когда адмирал Колчак со своей армией вошел в Сибирь, он провел расследование обстоятельств гибели императорской семьи, но ничего нового не было получено. Я сама видела фотографию залитой кровью комнаты и отверстия в стенах, оставшиеся от пуль подлых убийц.

Не могу писать об этой трагедии без глубокого волнения – она навсегда осталась в моей жизни. Все мы должны отдать должное благородным мужчинам и женщинам, которые оставались на своих постах до конца, последовав за императором в изгнание и на смерть, – воистину к ним относятся слова Христа: «Нет человека, любящего больше, чем этот». Да будем достойны мы, избежавшие их участи, воссоединиться с ними всеми на Небесах!

Убийство императорской семьи наверняка стало самым потрясающим преступлением во всех анналах истории.

Память о нашем первом большом взрыве все еще была свежа, когда однажды мы вновь услышали жуткий грохот. Оказалось, это взорвалась бомба, поразившая и фельдмаршала Эйнгорна, и его адъютанта.

Каждый день мы надеялись узнать о возвращении моего мужа из Крыма, но дела его затягивались, и, хотя мы уже были готовы к отъезду в Швейцарию, как он нас просил, все еще не было никаких признаков его возвращения. Дочь моя все еще находилась в Одессе с моей племянницей, и я страшно волновалась. Меня переполняли мрачные предчувствия, которые – увы! – слишком скоро стали реальностью.

Ужасно думать, что можно оказаться без дома, в постоянной тревоге и незнании, как долго будут продолжаться скитания. Мой дом был полон беженцев, прибывших из разных мест и имевших разное социальное положение. У нас остановилась моя бывшая золовка, княгиня Оболенская-Юрьевская (дочь царя Александра II от морганатического брака), вместе со своим вторым мужем, князем Оболенским. Она приехала из Москвы, где жила под вымышленным именем у своих друзей.

Муж ее бежал из Крыма по приходе туда первых большевиков, еще до германской оккупации, поскольку принимал участие в обороне Ялты. Ему пришлось скрываться в горах, а жена его вынуждена была терпеть на своей вилле частые обыски, проводившиеся с целью выявления следов его пребывания. Наконец, она была вынуждена покинуть дом, но найти другой было очень трудно, так как все боялись принять ее из-за близости к императорской семье, а большевики относились к ней с подозрением. В одежде сестры милосердия она доехала до Москвы и там встретилась с мужем, а по пути ехала рядом с матросом, который обыскивал ее дом в Ялте, и все боялась, что он ее узнает. Она много рассказала мне о событиях в Ялте.

Тетю моего мужа, супругу князя Ивана Барятинского, посадили в тюрьму, и были опасения, что ее расстреляли. С его кузиной, графиней Толстой, однако, произошел замечательный случай. Большевики украли у нее алмазы и спрятали их. Но воры ушли без своей добычи! Она впоследствии обнаружила их в печи, куда их схоронили и забыли.

В моем доме жила и великая княгиня Мария Павловна, ранее принцесса Шведская. Она была очаровательнейшей особой. Была замужем за князем Путятиным, офицером в полку моего мужа. Вместе с ней спаслись отец и брат ее мужа. Бедная великая княгиня очень тревожилась за своего любимого отца, великого князя Павла Александровича[24]. Его арестовали, но из-за плохого здоровья поместили в большевистский госпиталь. А также она очень переживала за своего брата, великого князя Дмитрия Павловича, который все еще находился в Персии по приказу императора. Сейчас он служил в английской армии, и о нем давно ничего не было известно.

Всех нас бесконечно волновало, какое же будущее нам уготовано и, особенно, останутся ли немцы на Украине. Мы прекрасно понимали, что, как только они уйдут, вновь начнется большевистский террор – с сопутствующими убийствами и грабежами. Еще свежи были в памяти происшедшие события и то, как много жизней было унесено… А сколько прекрасных дворцов оставлено в руинах, сколько цветущих имений стерто с лица земли!

Первым выпало пострадать поместью в Белой Церкви в районе Киева, принадлежавшему очаровательной старой даме графине Браницкой, с которой, как я уже рассказывала, мы провели много счастливых дней в ее чудесном доме. (Потом я видела фотографию этого замка – он был полностью уничтожен пожаром.) Графиня с дочерью, княгиней Бишет Радзивилл, была вынуждена спасаться бегством, оставив грабителям почти все свои ценности. Некоторые сочувствующие люди прятали их несколько дней, пока две женщины не смогли уйти. В конце концов, после великих переживаний и опасностей, они добрались до Киева, где стали жить в маленьком городском домике графини.

Милая старая дама очень болела после перенесенных лишений, через которые она прошла. Стали готовить ее поездку с дочерью через Австрию и Швейцарию в Париж, где у нее также был дом. Но, к несчастью, уже было поздно – она умерла до отъезда. Бедная княгиня Бишет была охвачена горем, мы также погрузились в печаль оттого, что ушла из жизни одна из лучших и самых очаровательных личностей в Европе.

Наконец-то дочь моя была со мной! Пришлось отправить множество телеграмм в Одессу, чтобы она не дожидалась отца, который заедет за ней, поскольку он был чересчур оптимистичен и был настроен еще остаться со своей матерью в Крыму, думая, что нет причин для беспокойства. Я, однако, думала иначе, и одной из моих величайших ошибок было то, что я слушалась советов моего мужа и не делала никаких шагов для спасения хотя бы части нашей собственности и денег. Дочь с трудом добралась до Киева – железнодорожное сообщение было сильно расстроено немцами и австрийцами, торопившимися убраться домой после общего фиаско, которое потерпели их военные планы.

В Киеве наши предчувствия реализовались даже быстрее, чем мы ожидали. Украинские экстремисты заставили гетмана Скоропадского отпустить на свободу Петлюру, пообещавшего не предпринимать враждебных действий. Но тот тут же стал собирать войско для штурма города. Помню, как однажды в мою комнату вошел принц Фюрстенберг и сказал, что Петлюра замышляет зло, но он сам не верит, что это произойдет, потому что германцы и австрийцы скоро поставят его на место. Конечно, это было неверно, ведь в самой Германии уже произошла революция, кайзер отрекся от престола, и главной заботой немцев стало как можно скорее вернуться к своим семьям в фатерланд.

Дальнейшие события вынудили Скоропадского стать активным сторонником союзников, и, к нашему величайшему удовлетворению, вновь можно было увидеть на улицах русские мундиры, а в городе обосновался представитель Деникина. Но украинские националисты под руководством Петлюры быстро набирали силу, и в Киеве шла оживленная вербовка в войска для борьбы с ними. Силы обороны возглавил знаменитый генерал, граф Келлер, смелый и верный воин; все порядочные русские спешили встать под его знамена. Однако, к сожалению, эти формирования были малочисленны и плохо вооружены. Кроме того, у генерала Келлера возникли проблемы с гетманом, и в результате войсками стал командовать князь Долгорукий. До штаба князя через французского консула, некоего г-на Е., дошла весть, будто бы с юга приближаются французы с намерением освободить город, а поэтому необходимо продержаться. Но французы так и не появились, поскольку это было собственное и неофициальное предположение г-на Е., немцы не предпринимали никаких шагов против Петлюры, так что ситуация оставалась очень сложной.

В конце концов в город после ожесточенных боев вошел Петлюра, объединивший силы с войсками гетмана, которые уже запятнали себя большевизмом и бросили своего командира. Снова началась стрельба на улицах. Немцы оставались нейтральными и только обещали поддерживать порядок и препятствовать грабежам. Было арестовано много русских офицеров, а представителю Деникина пришлось спешно уехать на юг.

Как раз перед подходом Петлюры к Киеву мой племянник, находившийся в рядах защитников, был вынужден бежать в Крым и там встретился с моим мужем. По дороге ему приходилось дважды прятаться под поездом, потому что, когда украинцы обыскивали на станциях вагоны, в нем можно было легко узнать офицера, к тому же при нем были компрометирующие документы.

Русских офицеров, воевавших против Петлюры, заперли в музейных зданиях. Всех министров и сторонников Скоропадского посадили в тюрьму или держали под арестом в маленькой гостинице из-за отсутствия других помещений. Среди них были мой племянник, граф Гендриков, и князь Оболенский, наш друг по Туркестану. Они более месяца находились под стражей, не зная, чего ожидать. Вступление Петлюры в город было, однако, столь стремительным, что многие офицеры все еще сражались за городом, не зная о его приходе.

Следующие эпизоды помогут понять, какой сумбур творился в то время. Один из русских офицеров, полковник Брофельд, посетивший меня днем, сказал мне, что торопится добраться до фронта. «Какого фронта? – спросила я. – Фронта уже не существует. Не показывайтесь, иначе вас арестуют». И тогда он сказал, что поедет домой, но я посоветовала ему оставаться на месте. К счастью для него, он последовал моему совету, потому что в его собственном доме был произведен обыск – его уже искали.

К этому времени с юга надвигались большевики. Генерал граф Келлер был вместе со своим адъютантом, полковником Пантелеевым, арестован и заключен в Михайловский монастырь. Схватившие его люди пытались лишить его золотой сабли (награды за героизм) и его эполет, но ему удалось их сохранить. Его могли бы спасти немцы, но он, будучи великим патриотом, отказался от их помощи. Я ходила его навестить и передать кое-какую еду и хорошо помню сцену в монастыре, где украинцы держали лошадей даже во внутреннем дворе. Генералу не пришлось долго ждать решения своей участи. Его ночью вместе с адъютантом отвели на площадь возле монастыря и там зверски расстреляли. Так погиб настоящий герой и рыцарь, верный своей клятве. На следующее утро, когда мы с дочерью проходили по этой площади, она заметила лужи крови на снегу. Это были следы убийства генерала Келлера.

В один из дней я узнала, что меня собираются арестовать в качестве заложницы за моего мужа, ведь он – землевладелец. И тогда я решила бежать вместе с дочерью. Я также пообещала взять с собой свою племянницу, няню моей дочери мисс Вайз, мою гувернантку-француженку мадемуазель Пуйоль и мою чехословацкую служанку Барбару. Я пошла в германское консульство за паспортами для поездки в Швейцарию через Берлин. Это было трудной задачей, если помнить, что мы были «злейшими врагами», но в конце концов, переделав мисс Вайз в фрейлейн Марию Вайсс, а мадемуазель Пуйоль – в швейцарку, а также выдав Барбару за австрийку, мы добились своего. Нам также поставили печать германского солдатского комитета, которая в дальнейшем оказалась очень полезной, поскольку эти комитеты с легкой руки большевиков вскоре быстро появились во всей немецкой армии.

Большевики приближались, и некоторые части петлюровских войск перешли на их сторону. Почти все поезда останавливались, а вокзалы и вагоны подвергались грабежу бандами разбойников. Киев был практически отрезан от остального мира. Петлюра повсюду разыскивал Скоропадского, и тому пришлось бежать в Германию, переодевшись в раненого – целиком забинтованного немецкого солдата. Если б его поймали, его ждала бы ужасная смерть.

Вновь Киев заполонила полупьяная толпа, повсюду творящая хаос.

Для того чтобы получить разрешение уехать из Киева, мы должны были обратиться к украинскому чиновнику. Несколько дней мы часами безрезультатно стояли в очереди перед его дверями. Но наконец, мы сумели прорваться к нему. Увидев мое имя, чиновник, похоже, пришел в смятение и, закрыв дверь, произнес: «Княгиня, для вас все будет сделано!» Мне вручили паспорт старой формы, но в него было вписано мое имя без указания титула.

Потом он добавил: «Однажды ваш муж спас мне жизнь. Я оказался в беде, когда был капитаном артиллерии и ударил своего полковника. Меня осудили на казнь или, по крайней мере, к пожизненному заключению, поскольку была война. Как вы помните, мой брат приносил мое прошение на имя императора в вашу палату в госпитале, попросив вас переслать это князю. Ваш муж передал письмо его величеству, который со своей обычной безграничной добротой изменил приговор на понижение в чине, а позднее разрешил мне сражаться за мою страну рядовым солдатом в знак доказательства моей преданности императору. Я вновь получил звание капитана и был награжден Георгиевским крестом за исключительное мужество. Но настали плохие времена, и я вам советую немедленно уехать из Киева, хотя путешествие будет опасным, потому что притесняют и грабят даже немцев в поездах, возвращающихся на родину. А убийства стали обычной вещью».

Наконец, настал день нашего отъезда – 27 декабря 1918 года. Мои дочь и племянница вообще не хотели уезжать из России, думая, что скоро город возьмут французские войска, и мне пришлось буквально заставлять их уезжать. Дочь возражала: «Я не верю, что придут большевики, и я не хочу уезжать в Германию от дома и друзей, оставлять своего отца в Крыму!» К ним присоединилась мисс Вайз. «Когда-нибудь вы будете благодарить меня за то, что я вас увезла!» – ответила я на это. Сердце мое разрывалось на части, но я считала своим долгом не допустить, чтобы они подвергались здесь дальнейшему риску.

Чтобы продемонстрировать, насколько моя дочь была уверена, что скоро вернется, я могу упомянуть то, что она, имея несколько своих комнат (с мебелью и прочими принадлежавшими ей вещами), к сожалению, отказалась продать все это за значительную сумму. «Мы уезжаем всего на несколько недель», – заявила она. Поэтому все осталось и, конечно, было потеряно.

Принц Фюрстенберг, заменивший в австрийском посольстве графа Форгати, любезно одолжил свою машину, чтобы отвезти нас и багаж на вокзал. Но так как в поезде не было багажных вагонов, мы не смогли забрать с собой многое. Утром перед отъездом мы услышали, что банды украинских солдат грабят, стреляют и совершают акты насилия на каждом углу. По этой причине немецкий командир дал нам охрану из пяти солдат. Как ни странно, они защищали троих русских подданных, одну француженку, одну англичанку и одну чешку – а ведь все представляли противоборствующую сторону. Мы благополучно доехали до вокзала, который находился в неописуемо грязном состоянии, и с трудом отыскали свой вагон. Потом мы обнаружили, что по дороге у нас украли два чемодана.

Моя служанка, приехавшая последней, привезла с собой остатки багажа. По дороге на вокзал кто-то бросил бомбу в музей, где находились русские офицеры, и эта бомба едва не попала в машину, в которой она ехала. Несколько украинских солдат остановили машину и обыскали мою служанку, но в конце концов она уехала и добралась до вокзала в самый последний момент. Мой багаж остался на перроне, так как не было времени перенести его в вагон. И конечно, потом мы его так и не нашли.

Мне было очень грустно покидать нашу любимую страну в таких обстоятельствах. У нас почти не было денег – только те, что я смогла прихватить с собой. Мы, однако, утешали себя мыслью, что скоро будут восстановлены закон и порядок и мы вновь вернемся к себе домой. А пока я надеялась, что смогу добраться из Германии до Франции, где, быть может, мой муж присоединится к нам.

Первая ночь в поезде прошла без особых происшествий, но утром в нашем купе появилась банда украинцев и потребовала револьверы, которые носили с собой наши охранники. Те, соответственно, подчинились, но никого из нас не тронули.

В следующем вагоне, однако, была дама, путешествовавшая в одиночку. У нее, несмотря на ее мольбы оставить хоть что-то из вещей, отобрали все. Я подумала и сказала нашим германским стражникам, что они легко могли бы вмешаться и предотвратить это ограбление. Но мне ответили, что если бы грабителям оказали сопротивление, то находившиеся поблизости украинцы быстро бы пришли на помощь своим товарищам и все это обратилось бы против нас. «Если б мы обратили внимание на это происшествие, они бы наверняка арестовали вашу светлость», – сказали они, и я поняла, что они были правы.

Наконец, мы доехали до временной германской пограничной станции Голобы. Это было просто скопление хижин, спешно построенных для размещения войск. Платформы не существовало. Мы, стоя на льду, чуть не замерзли от холода, пока граф Зигфрид, начальник станции, любезно не пригласил нас пройти в офицерскую столовую, что мы с радостью и сделали. Мисс Вайз, которую я предупредила не говорить по-английски, забылась и обратилась к моей дочери: «Не стой на льду, девочка!» Граф Зигфрид тут же повторил мое предупреждение: «Ради бога, попросите свою английскую няню быть здесь поосторожнее! Война еще не закончена, а мы находимся посреди революции – здесь у солдат, как и в России, есть свои комитеты, и мне необходимо получить их разрешение до того, как я смогу разрешить вам проезд!»

При этом объявлении сердце мое ушло в пятки, но я вручила ему наши паспорта, как он и просил. Просмотрев их, он явно почувствовал облегчение. «О, с вами все в порядке! – сказал он. – На ваших паспортах стоит печать Германского солдатского комитета».

Той ночью поезд не отправился дальше, так что для нас были поставлены кровати в офицерской столовой, и что это была за ночь! Мое ложе состояло из пружинного матраса, уложенного меж стульев, на который командир любезно накинул свою меховую шубу. При каждом моем движении пружины начинали звенеть, как арфа, а некоторые из них выпирали из матраса, вовсе не содействуя доброму ночному отдыху. Для моей дочери ложе устроили на двух маленьких чемоданах, принадлежавших солдатам из нашего эскорта. Племяннице достался стол, кто-то спал на стульях, а иные – прямо на полу. Ночью к нам пытались вломиться какие-то пьяные солдаты, но дверь была крепкой, и они так и не смогли проникнуть. Иногда доносился шум отрывочной стрельбы – это украинские солдаты пытались ограбить возвращающихся немцев.

Наутро мы попытались уехать, но солдаты не дали нам разрешения на отъезд, потому что приберегали эти поезда для самих себя. Наконец, тем не менее, необходимое разрешение было получено, и нам отвели маленькое купе, рассчитанное на шесть человек. Нас набралось одиннадцать, да и багаж находился здесь же. В окнах не было стекол, и в купе стоял ужасный холод.

Нам предстояло сделать одну пересадку в Брест-Литовске, где мы увидели немецкого генерала Гофмана, заключившего этот ужасный договор с большевиками. Возможно, просто по совпадению, но в этом же месте три года назад император поздравил моего мужа с проявленным мужеством и произвел его в генералы своей свиты. Какие страшные перемены и какие печальные воспоминания!

Здесь мы купили немецкую газету и узнали, что в Берлине идут бои и что там тоже произошла революция. На улицах продолжалась стрельба, а спартаковцы (немецкие большевики) были хорошо вооружены, и с ними было трудно справиться. Походило на то, что мы попали из огня да в полымя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.