В ДЖУНГЛЯХ

В ДЖУНГЛЯХ

Я торопился углубиться в лес, так как солнце уже начало клониться к западу. Часть пути шел, часть плыл — ведь и здесь тоже была трясина. Вода заходила в джунгли далеко, и ночь настала прежде, чем я успел достичь сухой земли. Ноздри мои щекотал аромат гниющей растительности, от испарений щипало глаза. Ноги были опутаны какими-то стеблями и листьями. Плот я толкал перед собой. И, прежде чем сделать очередной шаг, осторожно ощупывал землю под водой, и только если она не поддавалась, делал этот шаг.

Первую свою ночь пришлось провести на стволе гигантского упавшего дерева. По мне разгуливали сотни самых разнообразных тварей. Все тело горело и чесалось. Я надел свитер и втащил с собой на дерево мешок. В этом мешке сейчас была сосредоточена сама моя жизнь — ведь там находились орехи, и еда, и питье одновременно. Нож был привязан к правому запястью. Совершенно измученный, я улегся в развилке двух ветвей — они образовывали нечто, напоминающее огромное гнездо, — и уснул, не успев даже ни о чем подумать. Впрочем, нет, кажется, все-таки успел пробормотать раза два: «Бедный Сильвен!.. ».

Разбудил меня птичий гомон. Лучи солнца просачивались сквозь листву горизонтально. Значит, часов семь-восемь утра. Вода стояла довольно высоко.

С того момента, как я покинул остров Дьявола, прошло шестьдесят часов. Я никак не мог сообразить, насколько далеко нахожусь от моря; во всяком случае, надо подождать, пока хоть немного спадет вода, а потом пойти на берег и маленько обсушиться, погреться на солнышке. Пресной воды у меня не осталось, зато остались кокосы, и я жевал их мякоть с великим удовольствием. Я также протер этой мякотью ожоги — ведь она содержала кокосовое масло. Затем выкурил две сигареты подряд.

Сильвен не выходил из головы, только на этот раз я думал о нем без эгоизма. Сердце мое было исполнено печали, а перед глазами так и стояла страшная картина: мой друг, затягиваемый в болотную жижу все глубже и глубже. Хорошо хоть теперь он не страдает.

Наконец вода сошла почти полностью, и я отправился к берегу. Солнце сияло ослепительно, море было преисполнено благодатного покоя. Я умылся в лужице с чистой морской водой, одежда и тело высохли через несколько минут. Закурил, бросил последний взгляд на то место, где погиб мой друг, и зашагал в лес, перекинув мешок через плечо.

Часа через два удалось наконец выбраться на сухой участок. Здесь можно разбить лагерь и передохнуть хотя бы сутки. Я начал потрошить ножом орехи, мякоть складывал в мешок, а скорлупу выбрасывал. Так и подмывало развести костер, но осторожность возобладала.

Оставшаяся часть дня и ночь прошли спокойно. На рассвете меня разбудило птичье пение. Я закончил потрошить орехи и с маленьким узелком вместо мешка отправился в путь, на восток.

К трем часам дня я вышел на тропинку — узенькую, но хорошо утоптанную, должно быть, ею пользовались люди, собирающие балату — природный каучуконос, или те, кто носил еду золотоискателям. Тут и там виднелись отпечатки копыт ослов и мулов. А вот в засохшей грязи промелькнул и человеческий след с хорошо пропечатавшимся большим пальцем. Я прошагал по ней до самой ночи, жуя кокосовую мякоть. Глаза по-прежнему гноились и слипались. Надо промыть их пресной водой, как только попадется. В узелке, помимо кокосов, лежала коробочка с куском простого мыла, бритва «Жилетт», двенадцать лезвий и кисточка для бритья — полный джентльменский набор. В руке я держал мачете, но пользоваться им не пришлось — тропинка была хорошо расчищена. Глядя по сторонам, я замечал ветки срезанные совсем недавно. Должно быть, здесь ходит немало людей, так что нужно держаться настороже.

Здешние джунгли совсем не походили на те, в которых я оказался во время первого побега. Лес был как бы двухъярусным. Первый ярус составляла растительность высотой метров пять-шесть, а над ней уже располагалась «крыша» леса, поднимавшаяся больше чем на двадцать метров от земли. Солнечный свет проникал только справа, по левую руку джунгли были погружены почти в полную тьму. Шел я довольно быстро, изредка попадались гари, где деревья были выжжены либо людьми, либо лесным пожаром от молний. Двигался я на восток, и клонящееся к западу солнце било мне теперь в спину — по направлению к негритянской деревне Куру или лагерю под тем же названием.

Ночь настала резко и сразу, идти в темноте я не решался. Зашел в лес и метрах в тридцати от дороги устроил себе постель, срезав гладкие листья с дерева, напоминавшего банановую пальму. И листья, и земля были совершенно сухими — повезло, видно, давно не было дождя. Выкурил две сигареты. Я не очень устал за этот день. И голоден не был. Но во рту пересохло от жажды.

Итак, началась вторая половина побега. Руаяль, Сен-Жозеф и остров Дьявола теперь далеко. Прошло уже шесть дней, и здесь, в Куру, должны быть предупреждены. Прежде всего, охранники в лагере и, конечно, негры в деревне. Здесь и полицейский пост наверняка имеется. Разумно ли в этом случае держать путь к деревне? Я плохо представлял себе окрестности. Лагерь находится где-то между деревней и рекой. Это все, что мне известно о Куру.

Будучи еще на острове, я рассчитывал захватить в плен первого встречного и заставить его довести меня до Инини, китайского лагеря, где находился брат Чанга Куик-Куик. Так к чему менять этот план? А вдруг на острове Дьявола решили, что мы утонули? Тогда беспокоиться не о чем. Ну а если нет? Тогда и к Куру приближаться опасно. Раз там лесоповал, значит, должно быть много арабов, а они по большей части доносчики и шпионы. Берегись, Папийон. Не расслабляйся. Ты должен заметить их первым, до того, как заметят тебя. Вывод: по тропе идти нельзя, надо идти лесом, вдоль нее. Сегодня ты вел себя как самый легкомысленный болван — разгуливал по тропинке ничем не вооруженный кроме мачете. Это просто безумие! Завтра пойду лесом.

Проснулся я рано, разбуженный птицами и животными, приветствовавшими восход солнца Пожевал орехов, протер мякотью лицо и отправился в путь.

Теперь я шел вдоль тропинки, совсем близко к ней, и видно меня не было, но идти было трудно — мешали лианы и ветки. Все же я поступил очень разумно, сойдя с нее, так как вскоре услыхал свист. Тропинку было видно метров на пятьдесят вперед, но никого на ней не было...

Ага, вот же он! Угольно черный негр. На спине какой-то ящик, в правой руке ружье. В рубашке хаки и шортах, ноги босые. Он шел, опустив глаза и сгорбившись под грузом.

Я спрятался за большим деревом на самом краю тропы и ждал, зажав открытый нож в ладони. В ту же секунду, как он поравнялся с деревом, я прыгнул. Схватил его за правую руку, вывернул ее. Ружье упало.

— Не убивайте! О, господин, пощадите! — Он стоял с приставленным к горлу ножом.

Я наклонился и поднял ружье — старенькую одностволку, — отступил на пару шагов и сказал:

— Снимай ящик. Клади его на землю. И не думай бежать, иначе пристрелю как собаку!

Оцепеневший от ужаса бедняга наконец повиновался. Потом поднял на меня глаза.

— Вы беглый?

— Да.

— Чего вы хотите? Заберите все, что у меня есть. Но умоляю, только не убивайте! У меня пятеро детей! Ради бога!

— Заткнись! Как тебя зовут?

— Жан.

— Куда идешь?

— Несу еду и лекарства двум моим братьям, они рубят лес.

— Откуда идешь?

— Из Куру.

— Так ты оттуда?

— Там родился.

— А где Инини, знаешь?

— Да. Торгую иногда с китайцами из лагеря.

— А вот это видишь?

— Что это?

— Деньги. Пятьсот франков. Давай выбирай, братец: или будешь делать, что я тебе говорю, и тогда получишь пятьсот франков и свое ружье обратно, или, если откажешься или попробуешь удрать, убью. Так что решай.

— А что я должен делать? Все сделаю, даже бесплатно.

— Отведешь меня к Инини. Но смотри, чтоб ни единая душа не прознала. Там надо найти одного китайца. Как только я встречусь с ним, отпущу. Идет?

— Идет.

— Но смотри, без фокусов. Иначе ты покойник!

— Нет-нет. Клянусь! Я вас не подведу.

В ящике оказалась сгущенка. Он дал мне шесть банок, потом добавил еще буханку хлеба и кусок ветчины.

— Спрячь ящик в лесу, на обратном пути заберешь. Вот здесь, смотри, я отмечу дерево зарубкой.

Я опустошил одну банку. Еще он дал мне брюки — синие, нечто вроде рабочей одежды. Я натянул их, не выпуская из рук ружья.

— Вперед, Жан! Смотри, только осторожней. Иначе...

Жан куда лучше владел искусством хождения по джунглям, чем я. Он двигался легко и бесшумно, словно не замечая веток и лиан.

— А ведь в Куру говорили, что какие-то двое смылись с островов. Так что я вам точно говорю, близко к Куру подходить опасно.

— Ты, похоже, честный парень, Жан. Надеюсь, не подведешь. Как считаешь, есть способ незаметно подобраться к Инини? И помни, от моей безопасности зависит твоя жизнь — ведь если охранники нападут, я вынужден буду пристрелить тебя.

— А как вас можно называть?

— Папийон.

— Хорошо, месье Папийон. Надо зайти поглубже в лес и обойти Куру кружным путем. Доберемся до Инини лесом, обещаю.

— Ладно, я тебе верю. Выбирай дорогу сам.

В глубине леса пришлось идти медленнее, но как только мы отошли от тропы, я почувствовал, что негр несколько успокоился. Он уже не потел так сильно, да и лицо было не такое напряженное.

— Похоже, теперь ты меньше трусишь, а, Жан?

— Верно, месье Папийон. По краю дороги идти опасно и вам, и мне.

Шли мы быстро. Сообразительный все же парень этот чернокожий. Он не отдалялся от меня больше, чем на три-четыре шага.

— Постой, надо скрутить сигарету.

— Вот пачка «Голуаз».

— Спасибо, Жан, ты добрый парень.

— Это верно. Я очень добрый. Я вообще-то католик, и мне больно видеть, как белые охранники мучают заключенных.

— А ты что, много их видел? Где?

— В Куру, на лесоповале. Сердце болит смотреть, как они умирают там медленной смертью от непосильной работы, лихорадки и дизентерии. На островах, видно, лучше. Первый раз вижу заключенного в добром здравии, как вы.

— Да, на островах куда лучше... А что, жена у тебя молодая? — Мы присели на дерево, закурили.

— Да, ей тридцать два. А мне сорок. У нас пятеро детей — три девочки и два мальчика.

— Ну и как, на жизнь хватает?

— Слава Богу! Я зарабатываю на красном дереве, а жена стирает и гладит для охраны. Тоже помогает немного. Мы, конечно, не богачи, но на еду хватает, и дети ходят в школу. И у каждого есть башмаки.

Бедняга негр, он считал, что все замечательно уже потому, что его дети имеют башмаки... Он был примерно с меня ростом, и в черном его лице не было ничего неприятного. Напротив — глаза светились юмором и добротой. Трудяга, хороший отец, хороший муж, добрый христианин.

— Ну а вы, Папийон?

— Пытаюсь начать новую жизнь. Последние десять лет был заживо похоронен и бегал много раз, чтобы однажды стать таким, как ты, — свободным, с женой и детьми И не причинять никому вреда даже в мыслях Ты же сам сказал, каторга — это не жизнь, и человек, мало мальски себя уважающий, должен обязательно выбраться из этого дерьма.

— От всей души надеюсь, что вам это удастся. Я вас не подведу. Идемте!

Жан прекрасно ориентировался в джунглях, и часа через два после захода солнца мы вышли к китайскому лагерю. Издали доносились какие-то звуки, но света видно не было. По словам Жана, чтобы подобраться поближе, надо миновать один или два поста. Мы решили заночевать в лесу.

Я буквально умирал от усталости, но заснуть боялся — что, если этот негр меня обманывает? Вдруг, когда я засну, отнимет ружье и пристрелит меня? Все же не похоже Он славный парень Ладно, на всякий случай будем начеку. У меня целая пачка «Голуаз», сигареты помогут продержаться без сна.

Ночь стояла абсолютно темная. Негр лежал метрах в двух, в сумраке смутно белели его босые пятки. Лес был полон ночными шумами — время от времени раздавался хриплый мощный крик обезьяны-ревуна. Раз он звучит регулярно, значит, все остальное стадо может спокойно есть и спать, опасности не предвидится. Это не сигнал тревоги, возвещающий, что рядом бродят хищники или люди.

С помощью сигарет да еще москитов, которых тут оказались тысячи и которые, видно, твердо вознамерились выпить у меня всю кровь, поддерживать себя в бодрствующем состоянии не составляло труда. Конечно, можно было натереться табаком, смоченным в слюне. Но лучше не надо, будем надеяться, что среди этих тварей нет переносчиков малярии или желтой лихорадки.

Ночь хоть и медленно, но все же близилась к концу. И я не заснул и ни на секунду не выпустил из рук ружья. Я мог гордиться собой — не поддался соблазну заснуть, хотя и изнемогал от усталости. И все ради свободы! С какой же гордостью и радостью услышал я первую птичью перекличку, означавшую, что рассвет близок. К этим робким вначале голосам вскоре присоединился целый мощный хор.

Негр потянулся и сел.

— Доброе утро! — сказал он почесывая пятку — Вы что же, не спали?

— Нет.

— Ну и глупо. Я же обещал, что не обману. Я и правда очень хочу вам помочь.

— Спасибо, Жан. А когда в лесу станет светло?

— Не раньше чем через час. Только звери знают, когда наступает рассвет. Чуют загодя. Дайте-ка мне нож, Папийон.

Я без всяких колебаний протянул ему мачете. Он отошел и отрезал кусок стебля кактуса. Разрезал и протянул одну половинку мне.

— Вот, высосите сок, а остальным натрите лицо.

Используя этот довольно оригинальный способ, я умылся и немного утолил жажду. Светало. Жан отдал мне мачете. Я закурил, угостил и его сигаретой, и мы двинулись в путь. Наконец где-то к полудню, преодолев труднопроходимые участки леса и не встретив ни единой души, мы вышли к лагерю Инини.

Сперва я увидел настоящую железную дорогу, правда, узкоколейку. Шла она краем широкой вырубки.

— По рельсам поезда не ходят, — объяснил Жан. — Заключенные сами толкают вагонетки. Колеса так гремят — за милю слышно.

Как раз в это время мимо проехало такое сооружение — нечто вроде дрезины со скамейкой, на которой сидели двое охранников. Сзади примостились двое китайцев — упираясь длинными шестами в землю, они приводили дрезину в движение. Из-под колес сыпались искры.

На дороге и вырубке оказалось множество людей. Сновали китайцы, одни несли на спине связки лиан, другие — диких свиней, третьи — охапки пальмовых ветвей. Жан объяснил, что добывают все это они в джунглях, из лиан делают плетеную мебель, из пальмовых листьев — щиты для защиты огородных растений от палящих лучей солнца. Поросята идут, разумеется, в пищу. Кроме того, в джунглях отлавливают бабочек, насекомых и змей. Некоторым заключенным-китайцам разрешают выходить в лес на несколько часов после окончания основных работ. Но к пяти все снова должны быть в лагере.

— Вот, Жан, держи! Здесь пятьсот франков и еще ружье (я предварительно разрядил его). Мне хватит и мачете. Можешь идти, и спасибо тебе. Надеюсь, Бог вознаградит тебя за то, что ты помог мне, бедолаге, начать новую жизнь. Ты меня не подвел, как и обещал, еще раз спасибо. Когда-нибудь будешь еще рассказывать детям: «Этот заключенный выглядел довольно приличным парнем. И я ничуть не жалею, что помог ему!»

— Месье Папийон, уже поздно. Скоро стемнеет, и мне все равно далеко не уйти. Оставьте ружье себе, я побуду с вами до утра. Наверное, лучше будет, если я сам найду какого-нибудь китайца и попрошу его сообщить Куик-Куику, вы только скажите. Меня он не так испугается, как вас. Тем более если вдруг объявятся охранники. Тогда я скажу, что ищу красное дерево по заказу одной компании в Кайенне. Вы уж на меня положитесь.

— Все равно, ружье бери. Мало ли что... Да и потом, невооруженный человек в джунглях — это может показаться подозрительным.

— Пожалуй.

Жан стоял на дороге. Мы договорились, что, как только я замечу подходящего китайца, тут же дам ему знать тихим свистом.

— Добрый день, мисе! — поздоровался с Жаном старичок-китаец на ломаном французском. Через плечо у него был перекинут огромный лист капустной пальмы — настоящий деликатес. Я тихонько свистнул — китаец, первым приветствовавший Жана, показался мне подходящим кандидатом.

— Добрый день, Чинк! Постой, надо потолковать.

— Чего твоя нада, мисе? — Он остановился. Они говорили минут пять. О чем, я не слышал. Наконец Жан подвел китайца к деревьям, за которыми укрывался я. Китаец протянул мне руку.

— Твоя бежала?

— Да.

— Откуда?

— С острова Дьявола.

— Хорошо, хорошо. — Он рассмеялся, разглядывая меня узкими глазками-щелочками. — Хорошо, хорошо. Твоя имя?

— Папийон.

— Моя не знай.

— Я друг Чанга. Чанга, брата Куик-Куика.

— О? Хорошо, хорошо. — Он снова потряс мне руку. — Чего твоя хочет?

— Скажите Куик-Куику, что я жду его здесь.

— Моя не мочь.

— Почему?

— Куик-Куик украла шестьдесят утка у начальник лагерь. Начальник хотела убивать Куик-Куик. Куик-Куик бежать.

— Как давно?

— Два месяц.

— Бежал морем?

— Моя не знай. Моя ходить в лагерь, говорить другая китайца, большой друг у Куик-Куик. Она скажет, что моя делать. Твоя отсюда не уходить. Моя сама приходить.

— Во сколько?

— Моя не знать. Но моя приходить, приносить сигарета, кушать. Моя свистеть «Мадлон». Твоя слышать и выходить на дорога. Понимай?

— Понимай. И он исчез.

— Ну, что ты на все это скажешь, Жан?

— Ничего страшного. Если хочешь, можешь пойти к Куру, там я раздобуду тебе каноэ, еды и парус тоже раздобуду. Можешь уплыть морем.

— Но мне далеко надо, очень далеко, Жан. Одному не добраться. Все равно, спасибо за предложение. Если другого выхода не будет, так и поступим.

Китаец уделил нам большой кусок капустного листа, который мы и съели. Стоящая штука, с острым свежим привкусом ореха. Жан вызвался нести караул. Я натер табачным соком лицо и руки — москиты вновь начали донимать. И уснул.

Разбудил меня Жан.

— Папийон, вроде бы кто-то насвистывает «Мадлон».

— А сколько сейчас?

— Не очень поздно. Где-то около девяти.

Мы вышли на дорогу. Ночь стояла страшно темная. Свист приблизился, и я ответил. Так мы пересвистывались некоторое время и наконец сошлись. Их было трое. Каждый по очереди пожал мне руку. Скоро взойдет луна.

— Давайте присядем вот тут, у дороги, — сказал один из них на чистейшем французском. — Пока темно, нас никто не увидит. — Подошел Жан. — Сперва поедим, говорить будем потом, — продолжал образованный китаец.

И мы с Жаном принялись за еду. Сперва это был какой-то горячий овощной суп, затем последовал тоже очень горячий сладкий чай с привкусом мяты — изумительно вкусный.

— Значит, вы — близкий друг Чанга?

— Да. Он сказал, что я должен разыскать здесь Куик-Куика и продолжать побег с ним. Я опытный моряк. Вот почему Чанг хотел, чтобы я забрал его брата. Он мне доверяет.

— Понимаю. А какая у Чанга татуировка?

— Дракон на груди и три точки на левой руке. По его словам, эти три точки означают, что он являлся одним из предводителей восстания в Пунта-Кардон. А лучший его друг был предводителем другого восстания — Ван Ху. И потерял руку.

— Это я и есть, — сказал китаец. — Да, теперь сомнений нет: вы друг Чанга, а значит, и наш друг тоже. Дело в том, что Куик-Куик сам в море выйти не может, не умеет управлять лодкой. Сейчас он один в джунглях, километрах в восьми отсюда. Добывает древесный уголь. Друзья этот уголь продают, а деньги относят ему. Когда накопит достаточно, купит лодку и будет искать компаньона по побегу морем. Там, в джунглях, он в безопасности. На островке, окруженном непроходимыми болотами, куда никто не сможет пробраться, не зная пути. Тут же засосет. Я приду на рассвете и отведу вас к Куик-Куику.

Мы пошли краем леса, так как луна взошла уже высоко и прекрасно освещала все вокруг в радиусе пятидесяти метров. Дойдя до деревянного моста, он сказал:

— Укройтесь здесь, под мостом. Поспите, а утром я вас заберу.

Мы пожали друг другу руки, и китайцы ушли. Жан сказал:

— Папийон, вам здесь спать не стоит. Идите в лес, а я останусь. Когда он придет, позову.

Город в Венесуэле.

— Прекрасно! — Я отправился в лес сытый и донельзя довольный тем, как складываются обстоятельства, и уснул, выкурив предварительно несколько сигарет подряд.

Ван Ху был в назначенном месте еще до восхода солнца. Минут сорок мы шли по дороге довольно быстро, но затем взошло солнце и издали послышался звук приближавшегося трактора. Мы нырнули в лес.

— Прощай, Жан! Желаю удачи. Господь да благословит тебя и твою семью!

Я все же заставил Жана взять пятьсот франков. На тот случай, если с Куик-Куиком не выгорит, он объяснил мне, как добраться до деревни, где он жил, и описал место на дороге, где мы могли встретиться. Он бывал там три раза в неделю. Я пожал руку этому доброму и честному негру, и мы двинулись дальше. Шли мы довольно быстро, когда путь преграждали ветки или лианы, Ван Ху обрубал их мачете или просто раздвигал руками.