Елена Булгакова
Елена Булгакова
Родилась 21 октября 1893 года в Риге.
Несколько лет отучившись в Рижской гимназии, забрала документы. И в дальнейшем занималась самостоятельным образованием.
Трижды была замужем.
Во втором браке родилось двое сыновей — Евгений и Сергей.
Домашние звали ее Тюпой.
Работала в редакции газеты «Известия».
Перевела с французского на русский роман Жорж Санд, опубликованный в издательстве «Иностранная литература».
Первый раз смогла выехать за границу в 1960-х годах. К тому времени во Франции и в Германии уже были опубликованы произведения Булгакова.
Автор «Дневников», которые вела до смерти Михаила Булгакова.
Умерла 18 июля 1970 года. Похоронена на Новодевичьем кладбище.
* * *
Михаил Булгаков родился в Киеве в семье профессора духовной академии. Был способным молодым врачом и талантливым актером, которого в гриме как-то не узнал сам Станиславский.
Но в историю вошел конечно же как писатель и автор великого «Мастера и Маргариты». Этим обессмертившим его романом Булгаков во многом был обязан своему роману с Еленой Сергеевной Шиловской, урожденной Нюренберг.
Она родилась в Риге в семье простого учителя и дочери священника.
Ей было 19 лет, когда она получила предложение руки и сердца от молодого офицера Бокшанского. Словно чувствуя, что ее главная встреча еще впереди, Елена уговорила выйти за Бокшанского свою сестру Ольгу. И та под фамилией Бокшанская вошла в историю Московского Художественного театра, где долгие годы проработала секретарем Владимира Немировича-Данченко.
Сама Елена Сергеевна вышла замуж за сына знаменитого актера дореволюционной России Мамонта Дальского Юрия Неелова. Это был первый шаг по направлению к главной встрече в ее жизни. Кстати, сам Булгаков считал, что обязательно должен жениться три раза. Зеркальным отображением его устремлений стали и три брачных союза дочери учителя из Риги.
Неелов был офицером, и жена всюду сопровождала его.
Как-то Елену Сергеевну увидел командир Неелова Евгений Шиловский. Влюбился и, что называется, увел у мужа.
Елена Сергеевна вспоминала, что для того, чтобы получить разрешение на развенчание, они с Шиловским отправились к Патриарху Московскому и всея Руси Тихону. Ожидая выхода Патриарха, они столкнулись в приемной Святейшего с Максимом Горьким, который приходил попрощаться перед отъездом за границу.
Стоял 1921 год. И визит к Патриарху, равно как и отъезд за границу, еще не представлялся чем-то невероятным.
Благословение на развенчание было получено. Елена Сергеевна вспоминала, что Патриарх им еще и какой-то анекдот веселый рассказал. То ли о двоемужестве, то ли о двоеженстве.
Благополучная жизнь с Шиловским продолжалась семь лет.
Евгений Сергеевич был талантливым офицером, дослужился до звезд генерал-лейтенанта на погонах.
Родились двое сыновей — Евгений и Сергей.
Шиловские жили в большом генеральском доме, где их соседями были семьи, фамилии которых гремели на всю страну, — Тухачевские, Уборевичи. Кстати, спустя много лет именно Елена Сергеевна помогла дочери казненного во время сталинских репрессий Уборевича написать мемуары об отце.
Но и брак с Шиловским оказался всего лишь очередной ступенькой к встрече с Булгаковым.
Благополучная, казалось бы, жизнь генеральской жены не делала Елену Сергеевну счастливой. В одном из писем сестре, всего через два года после заключенного по любви и истребованного у самого Патриарха брака, она напишет: «…я чувствую, что такая тихая семейная жизнь совсем не по мне. Ничего меня дома не интересует, мне хочется жизни, я не знаю, куда мне бежать, но очень хочется…»
Отношения с Шиловским закончились после знакомства Елены Сергеевны с начинающим литератором Булгаковым.
Михаил Афанасьевич был беден, его почти не печатали. Но на сцене Художественного театра уже с громадным триумфом прошли его «Дни Турбиных». Конечно же, Елена Сергеевна была на спектакле. Да и Ольга Бокшанcкая не раз с восхищением говорила дома о молодом драматурге.
Этот союз многим казался странным — живущая в достатке, говоря сегодняшним языком, светская львица Москвы конца двадцатых годов вдруг принимает решение бросить все, отказаться от сына, который оставался с отцом, и связать свою жизнь с, по большому счету, никому не известным, да к тому же женатым писателем.
Но Елена Сергеевна сразу разгадала, кого ей послала судьба. И никакие генеральские лампасы с будущим бессмертием здесь конечно же тягаться не могли.
Они расписались на следующий же день после того, как Булгаков оформил развод со второй женой. Новый, оказавшийся главным и потому последним в биографии обоих брак продолжался всего восемь лет. Хотя кажется, что Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна вместе прожили всю жизнь. Может, потому, что они изначально были предназначены друг другу?
Елена Сергеевна стала идеальным спутником гениального писателя и драматурга, превратив само сочетание своих имени и отчества в нарицательное понятие идеальной жены художника.
В отличие от прототипа главной героини другого знакового романа XX столетия — «Доктора Живаго», сомнений в том, с кого Булгаков писал свою Маргариту, не возникает ни у кого. Елена Сергеевна настолько соединилась в читательском восприятии с образом Маргариты, что и ее саму стали наделять сверхъестественной силой.
Рассказывали, что однажды утром Елену Сергеевну пригласили в редакцию журнала, где появилась возможность опубликовать один из рассказов Булгакова. Вдове писателя позвонили часов в десять утра, и уже через пятнадцать минут она переступила порог редакции.
Когда у нее спросили, как она сумела так быстро добраться, Елена Сергеевна ответила: «На метле!»
Она почти на тридцать лет пережила Булгакова. Замуж больше не вышла. Да и сами разговоры о том, что у вдовы Булгакова могли быть отношения с другими мужчинами, представлялись чем-то едва ли не вызывающим и оскорбительным. Хотя в реальности такие отношения были.
В 1939 году Елена Сергеевна увлеклась Александром Фадеевым, который бывал в доме Михаила Афанасьевича, чтобы помочь опальному писателю. Знаменитый искусствовед Виталий Вульф, друживший с актрисой Ангелиной Степановой, вдовой Фадеева, рассказывал мне, что у Ангелины Иосифовны менялось лицо, едва она слышала одно только имя Елены Сергеевны.
Но ревность в данном случае была совершенно излишня. Ибо главным мужчиной в жизни Елены Сергеевны все равно до конца оставался только Булгаков.
Когда в последние дни Михаилу Афанасьевичу становилось совсем плохо, он просил жену принести ему пистолет. Оружие должен был дать Евгений Шиловский, ее бывший муж.
Несмотря на довольно бурное расставание, во время которого советский генерал только что не вызвал нового избранника жены к барьеру, бывшие супруги продолжали общаться.
Во-первых, с отцом оставался один из сыновей Елены Сергеевны, которого, правда, и Михаил Афанасьевич воспринимал как родного. А во-вторых, генерал Шиловский был в высшей степени достойным человеком.
Когда ему предложили очередное воинское звание (и довольно высокое — генерал-полковник) в обмен на подписи в смертных приговорах, Шиловский, не раздумывая, отказался.
К счастью, плата за принципиальность оказалась довольно сносной — с золотых погон сняли всего лишь одну звезду и оставили на должности преподавателя в Академии Генерального штаба.
В ответ на просьбы умирающего Булгакова никакого пистолета Елена Сергеевна, разумеется, не принесла. Потому что у нее было свое оружие, с которым она могла побеждать невыносимую боль…
Вера Прохорова познакомилась с Еленой Сергеевной уже в последние годы жизни вдовы писателя. Хотя самого Михаила Афанасьевича и его жену видела еще в юности, когда те прогуливались по улице Фурманова, с которым оказалась связана вся биография Прохоровой.
* * *
С Еленой Сергеевной меня познакомил Светик.
Это произошло после одного из его выступлений. За кулисами Рихтер подвел меня к очень красивой и довольно молодой, как мне показалось, женщине. Да и не мне одной это казалось.
Мой племянник Сергей, который жил тогда у меня, тоже сказал: «Какая прекрасная женщина!» Ему тогда было лет четырнадцать, и в нем как раз начал просыпаться интерес к противоположному полу. Так что кто-кто, а юноша ошибиться не мог.
Елене Сергеевне тогда было уже за шестьдесят, но выглядела она действительно молодо — ухоженная, черноволосая, статная, с большими золотыми кольцами серег, которые осмелилась бы надеть не каждая в ее возрасте. А в ней годы совсем не чувствовались.
Конечно же, я рассказала Елене Сергеевне, что мы раньше были с ней соседями по улице Фурманова, где они жили с Булгаковым аккурат напротив моего дома. И так, слово за слово, разговорились. И, смею сказать, стали друзьями.
Я часто бывала у нее в квартире на Суворовском, ныне Никитском, бульваре. Мы часами сидели на небольшой кухне, увешанной советскими агитплакатами, вроде: «Нигде, кроме как в Моссельпроме» и «Водка — твой друг, выпей ее!».
Елена Сергеевна очень хорошо готовила. И делала это удивительно красиво. Я обратила на это внимание, так как сама напрочь лишена кулинарного таланта.
А она могла приготовить вкусное блюдо из самых элементарных продуктов. Да что там, она брала обычный круг колбасы, бросала его на сковородку, поджаривала, а затем как-то элегантно выкладывала на тарелку, и получался деликатес.
Помню ее синие чашки, в которых лежал творог. Она предложила мне положить сверху чернику, потому что это очень вкусно и к тому же получится красиво.
В ней всегда чувствовалась радость жизни во всех ее проявлениях. В цветах, во вкусной еде, в сервировке.
И это Булгаков в ней страшно любил.
Мне потом какой-то знакомый Булгакова рассказывал, что в тот момент, когда началась травля писателя, тот переехал на улицу Фурманова в бывший каретный двор, к которому надстроили страшнейшие два этажа.
Я тогда жила напротив них в доме номер 6.
Этот наш общий знакомый вспоминал: «Я поднимался на 4-й этаж, шел и думал: какой мрак, бедный Булгаков, как он тут живет?! А когда вошел, то увидел накрытый стол со стаканчиками чудесными, графинчик с водкой, салфеточки. Елена Сергеевна попросила подождать чуть-чуть, потому что Миша сейчас в ванной. Я подумал: „Обуржуазился Булгаков, ему это совершенно не нужно!“ И вдруг выходит Булгаков какой-то свежий, счастливый. И сама Елена Сергеевна что-то такое смешное стала рассказывать, о каком-то человеке, заснувшем в кустах, о лете. И я понял, что такая женщина была ему необходима, особенно в период гонений».
Но «сладкой» Елена Сергеевна никогда не была. Она спорила с Булгаковым очень. В ее любви не было этого умиления и попыток подпеть, подлизаться. Она была равной, никогда не прислуживала ему.
На момент нашего знакомства Елена Сергеевна похоронила старшего сына Евгения. И я удивлялась, почему она так спокойно об этом говорит.
«Просто я знаю, что мы с ним обязательно увидимся там», — объясняла она, указывая куда-то вверх.
Конечно же мы много говорили о Михаиле Афанасьевиче. Он был смыслом ее жизни, и она просто не могла не говорить о нем. Вспоминала, как он пошел работать в Художественный театр. Это случилось после звонка Сталина.
Во МХАТе он играл в «Записках Пиквикского клуба».
Я видела несколько раз этот спектакль. Блистательно было…
* * *
Из Дневника Елены Сергеевны
«Он лег после обеда, как всегда, спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба его подозвала, сказав, что из ЦК спрашивают.
М. А. не поверил, решил, что розыгрыш (тогда это приделывалось, и взъерошенный, раздраженный взялся за трубку и услышал:
— Михаил Афанасьевич Булгаков?
— Да, да.
— Сейчас с вами товарищ Сталин будет говорить.
— Что? Сталин? Сталин?
И тут же услышал голос с явным грузинским акцентом:
— Да, с вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков (или — Михаил Афанасьевич — не помню точно).
— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.
— Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда — вас пустить за границу? Что — мы вам очень надоели?
М. А. сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса (да он и звонка вообще не ожидал) — что растерялся и не сразу ответил:
— Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.
— Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?
— Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.
— А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с вами…
— Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с вами поговорить.
— Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю вам всего хорошего.
Но встречи не было. И всю жизнь М. А. задавал мне один и тот же вопрос: „Почему Сталин раздумал?“ И всегда я отвечала одно и то же: „А о чем он мог бы с тобой говорить? Ведь он прекрасно понимал после того твоего письма, что разговор будет не о квартире, не о деньгах — разговор пойдет о свободе слова, о цензуре, о возможности художнику писать о том, что его интересует. А что он будет отвечать на это?“
На следующий день после разговора М. А. пошел в МХАТ, и там его встретили с распростертыми объятиями. Он что-то пробормотал, что подаст заявление…
— Да Боже ты мой! Да пожалуйста!.. Да вот хоть на этом… (и тут же схватили какой-то лоскут бумаги, на котором М. А. написал заявление).
И его зачислили ассистентом-режиссером в МХАТ…»
* * *
Елена Сергеевна посвятила всю свою жизнь тому, чтобы роман «Мастер и Маргарита» был опубликован.
Роман, как известно, долго не печатали. И случилось так, что она дала прочесть роман секретарю Константина Симонова. Как ее звали, не знаю, она производила приятное впечатление. Та пришла и сказала «Вы знаете, это совершенно не симоновское направление. Я бы не советовала ему отдавать роман, ему не понравится».
А это был год юбилея Симонова. Елена Сергеевна была приглашена на торжественный прием. В перерыве Симонов подошел к ней: «Елена Сергеевна, я знаю, что у вас есть роман Булгакова. Я бы очень хотел его прочитать».
Она ему ответила: «Вы знаете, люди, которые вас хорошо знают, читали роман и считают, что он не в вашем вкусе, вам не понравится. А так как каждый отказ для меня удар, я бы не хотела это еще раз испытать».
Симонов сказал: «Елена Сергеевна, я уезжаю на целый месяц в отпуск. Буду один. Я буду читать. Приеду и вам сразу позвоню. Я вас прошу, дайте, ну дайте мне почитать».
Елена Сергеевна дала. И весь этот месяц я очень часто встречалась с ней. Ей, наверное, было трудно ждать решения Симонова, она переживала.
Ее близкие друзья слишком хорошо знали ее историю, а со мной можно было говорить обо всем, потому что все было внове. Она рассказывала, и ей становилось легче.
Я узнала, как они встретились с Булгаковым, как подолгу разговаривали, и понимали, что не просто симпатизируют друг другу…
А через несколько дней у нее раздался телефонный звонок от Симонова. Тот пришел в полный восторг от романа Булгакова и сказал, что «Мастер и Маргарита» обязательно будет напечатан в одном из ближайших номеров журнала «Москва». И так оно и произошло.
Вернувшись в Москву, Симонов сам отправился к Попкову, главному редактору журнала. «Хочешь прославиться?» — спросил Симонов редактора. Тот очень даже хотел. Симонов написал предисловие, и роман был напечатан.
«Мастера и Маргариту» читала вся Москва. Мой племянник до четырех утра не ложился спать. Когда я начинала на него ругаться, он отвечал: «Кота пришли арестовывать! Как я могу лечь спать?» И я разрешала ему читать по ночам.
Хотя роман нравился не всем. Елена Сергеевна вспоминала, что Ильф и Петров советовали ей, чтобы она убрала из романа все, что касается Христа и Понтия Пилата. Тогда, мол, роман станет интереснее.
Но она, конечно, ни на какие сокращения пойти не могла.
В романе ведь немало автобиографических деталей. Булгаков изобразил в «Мастере…» не только свой роман с Еленой Сергеевной, но и критиков, которые уничтожали его. Изменив, правда, их фамилии. Например, начальник репертуарного комитета Литовский, запрещавший пьесы Булгакова, стал в романе критиком Латунским.
Прообразом Маргариты конечно же была Елена Сергеевна. Она в самом деле любила желтые цветы. И именно с таким букетом по Тверскому бульвару шла Маргарита, когда ее впервые увидел Мастер…
Елена Сергеевна рассказывала мне, что познакомились они в гостях у общих знакомых, куда поначалу ни она, ни, как потом оказалось, Михаил Афанасьевич идти не хотели. Но в итоге пошли, увидели друг друга и…
«Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!» («Мастер и Маргарита»).
Елена Сергеевна, разумеется, слышала к тому времени имя Булгакова. В том числе и от своей родной сестры Ольги Бокшанской, которая работала в Художественном театре и была личным секретарем Владимира Ивановича Немировича-Данченко.
Елена Сергеевна говорила мне, что, едва увидев Михаила Афанасьевича, сразу поняла, что влюбилась. И Булгаков, как он признавался ей потом, в тот момент испытал те же чувства.
Он шутил, что Елена Сергеевна околдовала его, привязав к себе тесемочками на своих рукавах. Дело в том, что у нее развязались тесемочки на платье, и она попросила Булгакова помочь ей завязать их. Тот завязал и словно в самом деле привязал себя к ней.
Елена Сергеевна на тот момент была замужем за генералом Шиловским. Очень хорошим, как она говорила, человеком. У них росло двое сыновей — Евгений и Сергей.
Но ее чувства к Булгакову были так сильны, что она ничего не могла с собой поделать. Они встречались едва ли не каждый день. А однажды Михаил Афанасьевич даже явился к Елене Сергеевне ночью.
Не в дом конечно же. Он вызвал ее на улицу и повел на Патриаршие пруды, где указал на одну из скамеек: «Здесь они впервые увидели его». Он тогда уже начал работать над своим романом…
* * *
Когда об отношениях Михаила Афанасьевича и Елены Сергеевны стало известно ее мужу Шиловскому, тот сразу же сказал, что не станет мешать ее счастью. Потому что Елена Сергеевна — самый дорогой для него человек и ее счастье для него превыше всего.
Вот только детей он хотел оставить себе. И попросил, чтобы Елена Сергеевна и Михаил Афанасьевич не виделись один год и смогли понять, так ли сильны их чувства.
Они действительно не виделись год. Елена Сергеевна уехала в Киев. А когда пришло время возвращаться в Москву, она решила, что пожертвует своим чувством ради детей, ради того, чтобы они жили с матерью и отцом.
Но так получилось, что в дороге она купила какой-то роман, совершенно банальный и ничем не примечательный. В нем описывалась рядовая история о том, как женщина, полюбив мужчину на стороне, не оставила семью и пожертвовала собой ради детей. И когда в старости она сказала об этом сыну, тот ее спросил: «А зачем?» И эта история оказалась такой созвучной перипетиям самой Елены Сергеевны, что она приняла решение уйти от мужа.
«Я бы никогда с мужем не рассталась, если бы не поняла, что это не просто роман. Булгаков пошел к нему объясняться, и потом говорил, что чувствовал себя ничтожеством, когда Шиловский произнес: „Вы поймите, какое сокровище вам достанется, какая она женщина!“».
Вернувшись в Москву, с Булгаковым Елена Сергеевна не встречалась, хотя все время о нем думала.
Травля тогда была уже в полном разгаре. Практически все его друзья разбежались.
И вот она решила зайти в кафе, где они когда-то встречались, и вдруг увидела его. «Он сидел один и что-то пил, при этом у него было такое лицо… что я поняла, что мы с ним никогда не расстанемся».
* * *
Наверное, в Елене Сергеевне было какое-то скрытое женское обаяние, даже что-то большее. В ней была какая-то внутренняя свобода и естественность.
Я, кажется, не видела ни одной ее удачной фотографии. Она казалась такой гармоничной, а это не видно ни на одном из ее фотоизображений…
Я всегда удивлялась ее жизнелюбию. Когда она мне рассказывала о том, как ужасно было пережить смерть сына, я спросила, как же такое можно вынести. Она мне ответила: «Вер, ну мы же с ним увидимся. Надо только подождать».
Вся ее сила была в вере. От нее всегда исходила какая-то доброжелательность. Она искренняя была, слушала вас так, как будто вы — ее любимая сестра.
Никогда не говорила плохо о бывших женах Булгакова.
Она была благодарна первой его жене за все, что та для него сделала. Он сам много раз говорил, что еще поплатится за то, как с ней обошелся, и что он в вечном долгу перед ней.
Елена Сергеевна общалась с первой женой Михаила Афанасьевича. Та была очень приятной женщиной.
А вот вторая была совсем не подарок. Когда она была женой Булгакова и тот работал в кабинете, женщина приглашала гостей и, например, могла громко играть на фортепиано и слушать музыку. Когда Михаил Афанасьевич выглядывал из кабинета и просил быть чуточку потише, так как он пишет, его вторая жена говорила: «Ты что, Достоевский, что ли?»
А вот Елена Сергеевна была, конечно, идеальной женой художника. Когда после смерти Михаила Афанасьевича к ней стали приходить иностранные журналисты и издатели и просить рукопись романа, она всем отвечала отказом.
— Представляете, сколько денег вы потеряли? — как-то спросил ее один из иностранцев.
— Это вы не представляете, сколько я приобрела, — ответила Елена Сергеевна.
А когда роман наконец был опубликован, Елена Сергеевна сказала: «Вот теперь при встрече я смогу честно взглянуть в глаза Миши…»
* * *
Елена Сергеевна преображалась и превращалась на глазах в ту Маргариту, которая разносит дом писателей, лишь когда речь заходила о тех людях, которые травили мужа.
Да и вокруг нее всегда было бабьё, вороны, любимое создание дьявола. Чего только про нее не говорили. Как все переворачивали и как злобствовали, завидовали…
У них с Булгаковым своих детей не было. Михаил Афанасьевич ведь в юности употреблял наркотики и, возможно, не хотел, а может быть, и не мог иметь детей.
«Но у нас была удивительная жизнь, — признавалась мне Елена Сергеевна. — Мы с Мишей ни разу не поссорились».
И сам Булгаков тоже считал, что Елена Сергеевна была послана ему свыше.
Елена Сергеевна обожала Михаила Афанасьевича, верила в него и всячески поддерживала и помогала. Он ведь в конце жизни совсем ослеп. И «Мастер и Маргарита» был закончен уже под диктовку. Елена Сергеевна рассказывала, что Булгаков, продиктовав одно предложение, потом несколько раз повторял его, затем просил, чтобы Елена Сергеевна прочла его, и, проверив то, что вышло, на слух, без конца вносил изменения.
Когда Булгаковы только стали жить вместе, Михаил Афанасьевич взял с Елены Сергеевны слово, что умрет у нее на руках. Елена Сергеевна вспоминала, что Булгаков вообще довольно часто говорил о своей смерти. Но делал это так весело и непринужденно, что никто не воспринимал его слова всерьез. Все только смеялись. И она тоже, услышав просьбу мужа, кивнула — конечно же он умрет у нее на руках. И именно так оно и вышло.
Умер Михаил Афанасьевич, держа в ладонях руку Елены Сергеевны.
Она вспоминала, что Булгаков был уже мертв, а его рука какое-то время еще сохраняла тепло.
Последними словами Михаила Афанасьевича были: «Господи, прости. Господи, прими». Об этом почему-то нигде не написано. А я готова на Евангелии поклясться, что Елена Сергеевна сказала мне именно так: «Господи, прости. Господи, прими»…
* * *
Из письма Елены Сергеевны брату Михаила Афанасьевича
«Мы засыпали обычно во втором часу ночи, а через час-два он будил меня и говорил: „Встань, Люсенька, я скоро умру, поговорим…“
Когда мы с Мишей поняли, что не можем жить друг без друга (он именно так сказал), — он очень серьезно вдруг прибавил: „Имей в виду, я буду очень тяжело умирать, — дай мне клятву, что ты не отдашь меня в больницу, а я умру у тебя на руках“.
Я нечаянно улыбнулась — это был 1932 год, Мише было 40 лет с небольшим, он был здоров, совсем молодой…
Он опять серьезно повторил: „Поклянись“. И потом в течение нашей жизни несколько раз напоминал мне об этом. Я настаивала на показе врачу, на рентгене, анализах и т. д. Он проделывал все это, все давало успокоение, и тем не менее он назначил 39-й год, и когда пришел этот год, стал говорить в легком шутливом тоне о том, что вот — последний год, последняя пьеса и т. д.
Но так как здоровье его было в прекрасном проверенном состоянии, то все эти слова никак не могли восприниматься серьезно.
Говорил он об этом всегда за ужином с друзьями, в свойственной ему блестящей манере, со светлым юмором, так что все привыкли к этому рассказу. Потом мы поехали летом на юг, и в поезде ему стало нехорошо, врачи мне объяснили потом, что это был удар по капиллярным сосудам. Это было 15 августа 1939 года. Мы вернулись в тот же день обратно из Тулы (я нашла там машину) в Москву. Вызвала врачей, он пролежал несколько времени, потом встал, затосковал, и мы решили для изменения обстановки уехать на время в Ленинград. Уехали 10 сентября, а вернулись через четыре дня, так как он почувствовал в первый же день на Невском, что слепнет. Нашли там профессора, который сказал, проверив его глазное дно: „Ваше дело плохо“. Потребовал, чтобы я немедленно увезла Мишу домой. В Москве я вызвала известнейших профессоров — по почкам и глазника. Первый хотел сейчас же перевезти Мишу к себе в Кремлевскую больницу. Но Миша сказал: „Я никуда не поеду от нее“. И напомнил мне о моем слове.
А когда в передней я провожала профессора Вовси, он сказал: „Я не настаиваю, так как это вопрос трех дней“.
Но Миша прожил после этого полгода».
* * *
Мы как-то удивительно сошлись с Еленой Сергеевной. Она, наверное, была довольно одиноким человеком.
И, как и все люди, испытывая потребность высказаться, делала это во время наших встреч в ее небольшой квартирке на Суворовском бульваре.
А говорили мы с ней обо всем.
— Видите церковь? — спрашивала она меня, указывая на белоснежный храм во дворе своего дома. — В ней крестили Суворова. Потому бульвар так и называется.
Она была очень дружелюбным человеком и быстро сходилась со всеми. Например, пока мы с ней ехали в такси на Новодевичье кладбище на могилу Булкагова, она начинала разговаривать с таксистом и к концу поездки уже была с ним в самых прекрасных отношениях.
Жила она довольно скромно. Зарабатывала, насколько я понимаю, переводами. Она вспоминала, что и с Михаилом Афанасьевичем они никогда не были особенно богатыми. А уж когда Булгакова начали уничтожать в прессе, денег и подавно не стало.
Михаил Афанасьевич вырезал все ругательные статьи в свой адрес и вешал их на стену кухни.
Его последней надеждой на возможность публиковаться стала работа над пьесой «Батум», рассказывающей о деятельности молодого Сталина. Булгаков получил официальный заказ и одобрение для написания пьесы. Но ничего, увы, в итоге не получилось.
Елена Сергеевна вспоминала, как они, веселые и счастливые от предстоящей поездки на Кавказ, где Булгаков вместе с художником надеялся собрать материалы для работы над декорациями, сели в поезд. Они почти ликовали, что черная полоса в их жизни наконец закончилась. Но на первой же станции в вагон вошли люди в штатском и сообщили Булгаковым, что «необходимость в их поездке отпала». Для Михаила Афанасьевича это стало огромным ударом, от которого он по большому счету так и не оправился.
В Москве у него начался туберкулез глаз, он перестал видеть. И вскоре умер…
* * *
Из письма Елены Сергеевны брату Михаила Афанасьевича
«Он умирал так же мужественно, как и жил. Вы очень верно сказали о том, что не всякий выбрал бы такой путь. Он мог бы, со своим невероятным талантом, жить абсолютно легкой жизнью, заслужить общее признание. Пользоваться всеми благами жизни. Но он был настоящий художник — правдивый, честный. Писать он мог только о том, что знал, во что верил. Уважение к нему всех знавших его или хотя бы только его творчество — безмерно. Для многих он был совестью. Утрата его для каждого, кто соприкасался с ним, — невозвратима».
* * *
Когда Елена Сергеевна стала искать камень для памятника мужу, ей сказали, что ничем помочь не могут. Но если она хочет, то может посмотреть старые надгробные камни, которые за ненадобностью валялись на кладбищенской помойке.
Тогда ведь в Москве вовсю шло перезахоронение. Несколько могил из Даниловского монастыря перенесли на Новодевичье кладбище. Установили новые памятники, а старые выбросили.
Елене Сергеевне понравился один камень. Ей позволили его установить на могиле Булгакова. А потом оказалось, что тот камень прежде лежал на могиле Николая Гоголя, которому поставили новый памятник с нелепой надписью «От правительства Советского Союза». А Николай Васильевич был самым любимым писателем Булгакова.
Может, это и было каким-то мистическим совпадением, кто знает. Вообще принято считать, что Михаил Афанасьевич был связан с какими-то потусторонними силами. Я не знаю, так ли оно было…
Булгаков умел видеть будущее. Он, чьи романы никто не печатал, говорил Елене Сергеевне, что после его смерти она станет почитаемой всеми вдовой известного писателя, которую будут умолять прочесть лекцию о нем.
И так оно впоследствии и было…
* * *
Из письма Елены Сергеевны брату Михаила Афанасьевича
…После всего тяжкого горя, выпавшего на мою долю, я осталась цела только потому, что верю в то, что Миша будет оценен по заслугам и займет свое, принадлежащее ему по праву место в русской литературе…
…На вечере памяти в 1960 году в МХАТе. Я сидела в МХАТе в фойе (я связана с этим театром уже более 40 лет) и, глядя на портрет Миши, думала: «Ты слышишь, Миша? Это о тебе так говорят! Это тебе играет Рихтер, это для тебя поет лучший тенор Большого театра (он пел по моей просьбе любимую Мишину „Эпиталаму“)…»
* * *
Елена Сергеевна рассказывала мне, что у Булгакова был огромный интерес к мистике. На него, например, большое воздействие оказывала луна. В полнолуние он был преисполнен мыслей.
Елена Сергеевна к мистике относилась довольно сдержанно.
О ней пишут, что она чуть ли не ведьма была. Это все конечно же неправда.
После смерти Михаила Афанасьевича сильно нуждалась. Перепечатывала на машинке и делала переводы.
Светик ей старался разными способами помочь. Хотя у самого денег в кармане не было, все держала Нина…
У вдовы Булгакова было много поклонников, и про нее говорили разное. Но у Елены Сергеевны с ними были исключительно дружеские отношения. При том что она всегда оставалась самой собой.
Елена Сергеевна рассказывала мне, как на каком-то банкете она оказалась за одним столом с Шостаковичем. И тот принялся рассказывать ей анекдот, в котором были всевозможные матерные слова. Елена Сергеевна на это никак не реагировала. Лишь просила передать ей то соль, то перец, то хлеб. Когда Шостакович наконец рассказал анекдот, то посмотрел на Елену Сергеевну, ожидая ее реакции.
— Передайте, пожалуйста, перец, — только и сказала она.
Во время перерыва Шостакович снова приблизился к ней и, решив, что она не поняла анекдот, снова рассказал его с теми же самыми похабными словами. Елена Сергеевна вновь ничего не сказала в ответ…
* * *
16 мая — в день рождения Михаила Афанасьевича — мы ходили с ней на улицу Фурманова к дому, где они жили, поднимались по лестнице до их квартиры.
Тогда она мне и рассказала о пророчестве Булгакова о том, что его гроб стукнут о стену, когда станут спускать по лестнице…
Елена Сергеевна на тридцать лет пережила Булгакова. Ее не стало летом 1970 года.
3 июня в Еленин день мне моя дипломница подарила какие-то уникальные розы золотого цвета.
И я позвонила Елене Сергеевне: «Я должна вас увидеть на одну минуту».
Она мне сказала: «Приезжайте».
Я приехала с цветами. Помню, она была в синем капоте с блесточками и в больших золотых сережках, так было красиво. Елена Сергеевна показала мне квартиру после ремонта: комната была темно-синяя, а мебель красного дерева. Такое изысканное сочетание.
Я отдала букет, пожелала ей счастья. И это был последний раз, когда я ее видела.
Накануне кончины Елена Сергеевна была на спектакле «Бег», вернулась взволнованная, кажется, ей понравилось. Легла спать и умерла совершенно как ее Маргарита — схватилась за сердце и все…
Меня в те дни не было в городе. И Славы не было. Но о ее смерти Рихтер узнал первый.
Приехал ко мне и говорит: «Сейчас ты будешь кричать».
Я сразу поняла, о ком он говорит.
— Елена Сергеевна? — спросила я.
Светик кивнул.
И я зарыдала…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.