Чуриниха и ее обезьяна

Чуриниха и ее обезьяна

За домом, соседним с нашим, от Аптекарского отходит другой переулок — Круглый. С одной стороны всю его малую длину занимает один-единственный дом — уже упоминавшийся Круглый рынок, да и по другой стороне домов раз-два и обчелся. В первом из них, угловом с Аптекарским, судя по большим арочным окнам первого этажа, когда-то помещались лавки, но в мое время этот дом был жилым. Одно из этих окон было особенное: в нем между рамами — а расстояние это было сантиметров сорок, такую толстую выстроили когда-то наружную стену — был устроен травяной газончик, по боковым стенкам межоконного пространства вились какие-то растения и даже периодически давали мелкие цветочки. Но это еще что — в окне почти всегда обитала какая-нибудь зверушка! То хомяк сидел на задних лапках и грыз морковку, то маленький белый кролик скакал туда-сюда, то важно прогуливалась черепаха. Соседские ребятишки всегда торчали перед этим «живым окном», разглядывали очередного зверька и пытались привлечь его внимание стуком по стеклу.

Да не тут-то было: еще прежде зверька на стук отзывалась и высовывалась из-за занавески хозяйка квартиры, страшная Чуриниха. Если одного появления ее нахмуренного морщинистого лица с большущей волосатой бородавкой оказывалось недостаточно, чтобы любопытные отскочили от окна, то окрывалась форточка, и из нее густым басом раздавалось «Ферфлюхтеры поганые!», «Грымзой удавитесь!» и тому подобные непонятные и оттого еще более пугающие ругательства. Потом занавеска задергивалась, и можно было снова тихонько подойти к окну и смотреть на Чуринихину живность. Против смотрения она не возражала, а бесил ее только стук и скребание по окну.

Все мы знали, что Чуринихе когда-то давным-давно, еще до революции, принадлежал весь дом с большими окнами и еще другие дома по соседству. Она была из семейства сибирских купцов Чуриных, имевших и в Питере торговые предприятия и недвижимость. Вроде бы и часть лавок в рынке напротив тоже была в их владении. Говорили, что живет она в Круглом с самого рождения — то есть, по нашему детскому разумению, лет сто. На самом же деле было Чуринихе тогда, думаю, шестьдесят или около того. Вообще понятия о возрасте в то время были иными, и не только потому, что мы были детьми и любой взрослый казался нам человеком из прошлого. Когда я уступал место в трамвае женщине с кошелкой лет пятидесяти с небольшим, взобравшейся в вагон на остановке где-нибудь у рынка, то удостаивался похвалы — уважаешь, мол, стариков. В разговоре дяди Иосифа, мужа бабушкиной сестры Жени, слышал, что у них в проектном институте масса пожилых сотрудников и попадаются совсем старые зубры водоснабжения — а ведь мужчины уже в шестьдесят лет уходили на пенсию.

Так и Чуриниха числилась в общественном мнении нашего квартала старухой, и одевалась она и вела себя соответственно. Из дому выбиралась редко и преимущественно очень ранним утром, когда только открывались булочные и начинали ездить трамваи, на которых можно было добраться до ближайших к нам Сытного и Сенного рынков. Ходила в каких-то кацавейках, в платке и с клюкой. Иногда по пути в школу я встречал ее на набережной Мойки с бидоном, возвращающуюся из «Молокосоюза» на Мошковом переулке. Всегда здоровался с ней, а она отвечала кивком головы и каким-то бурчанием. Как-то раз вот так прохожу мимо, а она ухватила меня за хлястик пальто и говорит: «Это хорошо, что ты здороваешься со старухой и обезьянку мою не дразнишь, как эти ферфлюхтеры. Но только по-настоящему воспитанные мальчики еще и шапку снимают перед старшими, вот так!» И она слегка приподняла за козырек мою школьную фуражку и снова водрузила ее мне на голову.

Тут самое время рассказать о Чуринихиной обезьяне, которая одно время была главной достопримечательностью нашего района, затмевая по популярности и пушкинский музей, и Марсово поле с его Вечным огнем. Прослышав об этой обезьяне, посмотреть на нее приезжали дети и взрослые с других концов города. До сих пор не совсем понимаю, почему бы им просто не сходить за двадцать копеек в зоопарк, где этих обезьян целый павильон, причем разных пород. Возможно, людей привлекало зрелище редкого и забавного создания в обычном окне жилого дома.

Обезьянка была небольшая, с забавным смышленым личиком и длинным хвостом — скорее всего, капуцин, но мы все ее называли привычным и знакомым из басен Крылова именем «мартышка». Чуриниха выпускала ее в окно на всеобщее обозрение два раза в день — утром и ранним вечером, каждый раз на час или около того. К этому времени на улице под окном собиралась небольшая толпа зрителей. Мы, местные ребята, с важным видом знатоков рассказывали о мартышкиных удивительных способностях и о всяких ее проделках, свидетелями которых мы якобы были. Все это были безобидные враки: ничего особенного обезьянка не вытворяла, а мирно сидела или прогуливалась туда-сюда, грызла морковку или капустную кочерыжку. Иногда Чуриниха клала ей на блюдечко кусочки неведомо откуда добытого, редкого в те годы банана. Сверху в окне была подвешена перекладина, за которую мартышка время от времени цеплялась хвостом и раскачивалась вниз головой, к полному восторгу зрителей. Выпуская обезьянку в окно, Чуриниха приставляла к стеклу картонку с каллиграфически выполненной надписью: «Просьба не стучать в окно, это нервирует животное».

Однажды мужчина, пришедший с сильно прихрамывающей девочкой в ортопедическом ботинке, постучал-таки в окно и продолжал стучать, пока не отдернулась занавеска и из-за нее не показалась разъяренная Чуриниха. Тогда мужчина достал из портфеля небольшую связку бананов и стал знаками показывать, что это для обезьянки. Чуринихино лицо мгновенно подобрело, и она жестом пригласила мужчину войти в квартиру. Они с девочкой скрылись в подъезде, а еще через какое-то время Чуриниха забрала обезьянку из окна — видно, чтобы девочка с ней поиграла.

Обезьянка прожила у Чуринихи года три, а потом вместо нее в окне стал появляться более привычный для наших широт кролик. Паломничество к окну на Круглом быстро иссякло — любителей поглазеть на кролика оказалось существено меньше. Но еще через какое-то время, когда мы уже перехали с Аптекарского, Чуриниха завела себе новую обезьяну, и об этом даже появилась заметка в газете «Вечерний Ленинград». Заодно выяснилось, откуда Чуриниха доставала своих обезьян: оказывается, их привозил ее зять, моряк дальнего плавания, причем она брала их на воспитание официально через зоопарк, и оттуда обезьянку периодически навещал ветеринар, осматривал, лечил и делал прививки. А мы-то думали — причуда полусумасшедшей старухи…

Закончу рассказ о Чуринихе тем, как однажды спускаюсь я из квартиры, тяну на себя тугую дверь нашего подъезда и слышу с улицы негромкий смех и обрывок французской фразы, что-то вроде «Комси комса, ком дабитюд». Выхожу, а там Чуриниха с Жениным папой, торфяным профессором, любезничает! Оглянулись на меня — я только успел, как у нас выражались, варежку захлопнуть. Поздоровался и пошел себе, а от угла оборачиваюсь и вижу, как профессор на прощание приподнимает шляпу, и Чуриниха в своем клетчатом головном платке ему отвешивает милостивый поклон, точь-в-точь царица Екатерина в фильме «Ночь перед Рождеством».