Негативное счастье
Негативное счастье
Счастье и представление о нем значительно старше любой философии. Люди всегда стремились к полноте бытия, к лучшей жизни, к самореализации — силе, власти, чести, богатству, здоровью, долгой жизни. Веками сохранялось представление о счастливом «золотом веке» человечества, которое было когда-то, а теперь (и это «теперь» длится с мифологических времен до наших дней) жизнь такова, что человеку больше выпадает страданий, чем счастья: о счастье мечтают, к нему стремятся. Счастье видится в руках судьбы либо богов, но также и в руках человека. В течение веков вырабатывалось понятие о высшем благе как идеале, в котором воплощено высшее человеческое счастье, к нему стремится человечество, несмотря на беды и страдания.
Шопенгауэр полагал, что в мире существуют три могущественные мировые силы — мудрость, мощь и счастье. Последняя из них самая важная. Но наш жизненный путь подобен бегу корабля. Судьба играет роль ветров, либо быстро продвигая нас вперед, либо отбрасывая назад, а наши собственные усилия имеют мало значения. Наше житейское поприще является производным двух факторов — ряда событий и ряда наших решений, осуществляющихся в ограниченном горизонте, который проясняется только тогда, когда они переходят в наличную действительность. Перед нами открывается в этом случае столько упущенного счастья, столько навлеченных на себя бед! «Судьба тасует карты, мы играем» (71. С. 396).
Шопенгауэр сравнивает жизнь с игрой — древней метафорой, использованной еще Омаром Хайямом:
Я жизнь сравнил бы с шахматной игрой,
То ночь, то день, а пешки — мы с тобой.
Подвигали, побили и забыли,
И в темный ящик сунут на покой.
(Пер. Тхоржевского)
В переводе В. Державина это рубаи выглядит иначе, но смысл его тот же:
Кто мы? — Куклы на нитках, а кукольник наш — небосвод,
Он в большом балагане своем представленье ведет.
Нас теперь на ковре бытия поиграть он заставит,
А потом в свой сундук одного за другим уберет.
Оптимизму, вере в счастье противостоит здесь глубокий пессимизм, неверие в возможность благой жизни, ибо она кончается смертью, да и сама жизнь такова, что подчас лучше умереть, поскольку за пределами жизни «беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах. Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков надсмотрщика; малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего» (Иов. 3, 17-19).
Положив в фундамент своего учения безосновную и могучую волю, проявляющуюся во всей Вселенной, которая стремит и движет весь мир без цели и без конца в бесконечном времени и пространстве и объективацию которой представляют собой предметы, процессы и человеческая жизнь, Шопенгауэр объясняет этим обстоятельством недостижимость человеком, подвластным волевым импульсам, продолжительной удовлетворенности и тем самым — недоступность счастья.
Шопенгауэр пишет: «Существует одно врожденное заблуждение, и оно состоит в том, что мы рождены для счастья. И врождено оно потому, что совпадает с самим нашим существованием, наше существо — его парафраза, а наше тело — его монограмма: ведь мы не что иное, как воля к жизни, а последовательное удовлетворение всего нашего воления и есть то, что мыслится в понятии счастья» (74. С. 616).
Но воля, которая хозяйничает в мире и в человеческой жизни, весьма мало способствует этой цели. Вину за это возлагают на неблагоприятные обстоятельства, на судьбу, других людей или собственные промахи. И когда жизнь прожита, в старости человек угнетен тем, что она не состоялась. К тому же любой из радостных дней проходит как нечто мимолетное, наслаждение оставляет осадок неудовлетворенности, а то и иллюзорности. Получается, что счастье как цель существования недостижимо.
«Удовлетворение, или то, что называют счастьем, в действительности по своему существу всегда негативно и никогда не бывает позитивным. Это всегда не изначальное счастье, но удовлетворенное желание. Ибо желание, то есть недостаток чего-либо, — условие, предшествующее всякому наслаждению. Но вместе с удовлетворением исчезает желание, а следовательно, и наслаждение. Поэтому удовлетворение или счастье — всего лишь освобождение от горя, от нужды; ибо к этому относится не только действительное очевидное страдание, но и любое желание, нарушающее наш покой... Непосредственно нам дан лишь недостаток чего-либо, то есть страдание. Удовлетворение же и наслаждение мы можем испытывать только опосредованно, в воспоминании о предшествовавших страданиях и лишениях, прекратившихся вместе с удовлетворением» (73. С. 420).
Как только удовлетворено стремление или желание, удовольствие уходит в воспоминание, а на первый план выдвигаются новые беспредметные стремления или скука. Все это находит отражение в искусстве — «верном зеркале сущности мира», которое способно изображать лишь борьбу за счастье, стремление к нему, но ни в коем случае не длящееся и полное счастье. Даже в идиллии, цель которой описывать счастье, оно не выдерживается.
Человеческая же жизнь в своих крайних выражениях дает нам мало примеров счастья. Люди с могучим волением, с сильными страстями, способные добиваться поставленных целей, либо продолжают подчиняться волевой мотивации, а потому сохраняют неудовлетворенность, либо пресыщаются, жизнь их становится пустой, а потому и несчастной. Шопенгауэр продолжает утверждать, что большинство индивидов, отнюдь не сильные натуры, являют собой жалкое воление ничтожных субъектов, которое постоянно возвращается к одному и тому же и только потому избегает тоски и скуки.
«Люди подобны механизму часов, которые, будучи заведены, идут, сами не зная зачем; и каждый раз, когда зачат и рожден человек, часы человеческой жизни заводятся вновь, чтобы, ноту за нотой, такт за тактом, вновь повторить с незначительными вариациями бесчисленное множество раз сыгранную на шарманке старую песнь. Каждый индивид, каждое лицо и жизненный путь человека — лишь одно короткое сновидение бесконечного духа природы, вечной воли к жизни, лишь еще один мимолетный образ, который она [воля], играя, рисует на своем бесконечном листе — пространстве и времени, сохраняя его нетронутым в течение ничтожного по сравнению с ними срока, а затем стирает, чтобы освободить место для других... В этом таится загадочная сторона жизни, за каждый из этих мимолетных образов, за каждую из этих пустых затей вся воля к жизни со всей ее порывистостью должна платить многими глубокими страданиями и в завершение — долго устрашавшей, наконец наступившей горькой смертью» (73. С. 422).
Получается, что человек самим бытием предназначен жить в бесчеловечных условиях, что именно земной ад хорош для человека. Более того, счастье непрерывных побед, счастье триумфального исполнения желаний, счастье полного насыщения — тоже есть страдание. Это душевная гибель, это некая непрерывная моральная изжога. Поэтому жизнь трагична, хотя в своих единичных проявлениях способна принимать характер комедии.
Потребность в помощи и поддержке человек стремится утолить созданием воображаемого мира в виде тысячи суеверий, расточая на них силы и время вместо того, чтобы устранять реальные опасности и несчастья. Тщетно взывает мученик к своим богам, моля их о помощи: он безжалостно предоставлен своей судьбе. Вот почему все лучшее, благородное и мудрое с трудом пролагает себе путь. Вот почему история жизни отдельного человека — история страданий, непрерывный ряд крупных и мелких несчастий, так что в конце этой жизни умный и честный человек не захочет еще раз прожить ее и скорее предпочтет полное небытие. Не случайно Данте не смог описать небо и небесное блаженство; он столкнулся с непреодолимыми трудностями, так как «этот лучший из миров» не дает материала. Оптимизм представляется Шопенгауэру «не только абсурдным, но и поистине гнусным воззрением, горьким издевательством над неизреченными страданиями человечества» (73. С. 426). Таково радикальное отрицание счастья, представленное в первом томе главного труда Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Как видим, Шопенгауэр не расходился с библейским представлением о мире как юдоли страстей и печалей — следствии первородного греха. В одной из ранних дневниковых записей мы встречаем горькое сомнение в том, что человечество живет в лучшем из миров; если мир прекрасен, писал он, и все страдания оправданы, кто может принять такой мир? Противостоять злу можно лишь доброй волей, но где она? Противостоять злой воле можно лишь случайно. Каков выход? Отказ от воли (см.: 134. Bd. 1. S. 96). В главном его труде тема отказа от воли, призыв к покою, аскетизму, в идеале — к нирване, доступной немногим, — звучали во весь голос.
В преклонные годы, когда Шопенгауэр готовил второй том своего труда, в его взглядах ничего не изменилось; он по-прежнему призывал видеть смысл жизни не в благе и счастье, но в скорби; глубокий смысл жизни он видел в признании тщеты человеческих стремлений и ничтожности существования. Страдание открывает путь к очищению, поэтому наше спасение и освобождение больше зависит от того, что мы выстрадали, чем от того, что сделали.
В старости отмирание жизни выражается в отмирании воли: самое страстное воление, причиняющее столько страданий, — половой импульс, с возрастом угасает, что приводит человека в состояние, сходное с невинностью; самые желанные блага представляются иллюзорными; себялюбие вытесняется любовью к детям; это процесс эвтаназии воли. Так естественным образом осуществляется обращение воли к очищению, искуплению жизненных страстей и страданий. Шопенгауэру видится и иной путь к спасению, реализуемый путем одного только познания и приобщения к страданиям мира. Это — узкая тропа избранных, святых и гениев. В финале процесса очищения предшествовавшие ему безнравственность и зло остаются в виде шлака и наступает успокоение.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.