«Рейн, Рейн, германский Рейн»

«Рейн, Рейн, германский Рейн»

11 марта 10–я и 11–я бронетанковые дивизии, одна в составе 12–го, другая — 20–го корпуса, сменили 4–ю бронетанковую дивизию в предместьях Вормса. Части 12–й бронетанковой дивизия 20–го корпуса наступали на Людвигсхафен, тогда как 10–я бронетанковая дивизия отправила штурмовую бригаду в Ландау. И, наконец, одна штурмовая бригада 12–й двигалась к Шпееру. Как только она достигла Шпеера, все пути за Рейн для немцев в зоне действий моей армии оказались отрезанными.

22 марта мы поставили своеобразный рекорд по взятию пленных — прежде нам не доводилось захватывать одиннадцать тысяч человек за один день.

Мы с генералом Уэйлендом и полковником Кодменом отправились из Саарбурга через Санкт—Вендель в Кайзерслаутерн, а оттуда, двигаясь через лес, покрыли расстояние еще километров двадцать в направлении Нойштадта. Здесь нам довелось наблюдать последствия самой масштабной бойни, которую мне только приходилось видеть в своей жизни. Немецкая колонна, состоявшая из орудий и множества телег на гужевой тяге, подвергалась атаке роты средних танков 10–й бронетанковой дивизии. Немцы шли по довольно узкой горной дороге, слева у них был довольно крутой обрыв, справа высокий, склон горы; танки же ударили прямо на них, так что деваться противнику было некуда. На расстоянии почти в четыре километра внизу виднелись свалившиеся с обрыва лошади и повозки. На дороге валялись тела раздавленных гусеницами танков, расстрелянных в упор лошадей и людей. Несмотря на гордость за успехи 10–й бронетанковой, мне стало жаль тех несчастных.

Вернувшись уже затемно к себе в штаб—квартиру, мы узнали, что части 10–й бронетанковой вошли в соприкосновение с подразделениями 6–го корпуса Седьмой армии в окрестностях города, называвшегося Шваним, таким образом замкнув кольцо вокруг немецких войск. Меня ждала телеграмма от Гроу, ставшего командующим Пятнадцатой армии. «Поздравляю с уловом: кроме двух немецких вы окружили и одну американскую армию», — прочитал я.

Устремившись к переправе в Оппенгейме в 22.30 22 марта, 5–я пехотная дивизия завершила форсирование Рейна 23–го. Прежде чем рассвело, на восточном берегу уже находилось шесть батальонов, при этом общее число потерь составило двадцать восемь человек убитыми и ранеными.

В связи с переходом Рейна вышел вот какой казус. 21–я группа армий должна была переправиться через реку 24 марта, и, как рассказывают, чтобы не оплошать и заранее подготовиться к этому небывалому на Земле событию, мистер Черчилль написал речь с поздравлением в адрес фельдмаршала Монтгомери, чьи войска первыми в новейшей истории форсировали Рейн. На Би—би—си речь записали и по ошибке пустили в эфир, несмотря на тот факт, что Третья армия форсировала Рейн на тридцать шесть часов раньше.

Ввиду того что 10–я бронетанковая дивизия слишком углубилась в зону ответственности Седьмой армии, я, по взаимной договоренности с Пэтчем, произвел обмен 10–й на 6–ю бронетанковую дивизию, находившуюся на левом фланге Седьмой армии.

24 марта мы с Колменом, Стиллером и генералом Эдди, переправляясь через Рейн в Оппенгейме, остановились, чтобы поплевать на воду. Когда мы добрались до восточного берега, я намеренно споткнулся и упал, зачерпнув пригоршню немецкой земли, как бы повторяя жест Сципиона Африканского[215] и Вильгельма Завоевателя. Оба они, споткнувшись, обратили свою оплошность — дурное предзнаменование в глазах войска — в шутку, воскликнув один: «Вот я держу в своих руках Африканскую землю», а другой — то же самое, только «…Английскую землю». У меня в руках была Немецкая земля.

Затем мы полетели в штаб—квартиру 8–го корпуса, чтобы обсудить форсирование Рейна силами этого соединения в районе Боппарда. Данное событие произошло в ночь с 24 на 25 марта, а 76–я дивизия переправилась на тот берег в Санкт—Гоарсхаузене днем позже, в ночь с 25 на 26 марта.

В том, что мы переходили Рейн в районе Санкт—Гоарсхаузена, был, как я считаю, определенного рода знак, поскольку здесь находится Лорелей[216] — одно из священных мест в германской мифологии.

Для 12–го корпуса форсирование Рейна прошло вполне гладко. Вся 5–я пехотная, два полка 90–й и большая часть 4–й бронетанковой находились на восточном берегу, и все было готово к тому, чтобы 6–я бронетанковая могла начать переправу утром 25 марта. В то же самое время части 20–го корпуса концентрировались в окрестностях Майнца, где мы решили построить железнодорожный мост, поскольку железная дорога стала важным источником поставок всего необходимого нашим частям.

План дальнейших действий предполагал направление одной штурмовой бригады 76–й дивизии на юг вдоль берега Рейна с целью взятия под наш контроль господствующих высот, важных для обеспечения прикрытия переправы напротив Майнца; далее 5–й дивизии предстояло форсировать реку Майн в окрестностях Майнца, а 80–й дивизии — перейти Рейн к северу от места впадения в нее реки Майн, в то же время 12–му корпусу надлежало пересечь Майн восточнее Франкфурта. Сборным пунктом назначался Гессен, куда нацеливался также и 8–й корпус. Желая подогреть в командирах корпусов дух здорового соперничества, я сказал каждому из них, что надеюсь на его прибытие в данный пункт первым.

В тот момент у меня возникла мысль сформировать бронетанковый корпус из трех танковых дивизии с приданной к нему штурмовой бригадой мотопехоты, поставив его под начало Уокера, и отправить его на прорыв, в зависимости от обстоятельств, к Касселю или Веймару.

Несмотря на все исторические исследования, в один голос утверждавшие, что на участке Бинген — Кобленц Рейн форсировать невозможно, начавшей переправляться в ночь с 25 марта 87–й дивизии к утру удалось благополучно пересечь непреодолимую водную преграду. Здесь мы снова проверили на прочность полностью подтвердившуюся на практике теорию относительно того, что самые труднопроходимые места обычно плохо защищены.

Нам пришлось столкнуться с довольно жестким натиском противника с воздуха. Немцы совершили, наверное, не менее двухсот самолето—вылетов, однако, благодаря слаженным действиям зенитчиков и пилотов 19–й тактической бригады мост остался цел, хотя паром после попадания в него авиабомбы затонул.

26 марта я вместе с Кодменом переправился через Рейн и приказал Эдди отправить подразделение вдоль берега реки Майн к Гаммельбургу. Отправка данной экспедиции преследовала две цели: первое, мне хотелось убедить немцев в том, что мы собираемся наступать прямо на восток, в то время как я намеревался продвигаться в северном направлении, а второе, надо было освободить девятьсот американских солдат и офицеров, плененных немцами и содержавшихся в Гаммельбурге. Я планировал послать штурмовую бригаду 4–й бронетанковой, но напрасно дал отговорить себя Эдди и Хоуджу, командиру 4–й бронетанковой дивизии. Пойдя на компромисс, я отправил к Гаммельбургу танковую роту и роту пехоты на бронемашинах.

Пришло грустное известие о том, что полковник Джон Хайнс, сын моего старого друга генерал—майора Джона Л. Хайнса, во время атаки на аэродром к югу от Франкфурта получил серьезное ранение в лицо и лишился обоих глаз в результате попадания в его танк снаряда калибра 88 мм. Уже раненный, он связался с командиром дивизии, точно обрисовал сложившуюся ситуацию и закончил следующими словами: «И последнее, генерал, пришлите кого—нибудь мне на смену, потому что я ранен». За свое геройское поведение Хайнс получил «Дубовую ветвь» к кресту «За отличную службу», которым его наградили за Саарскую кампанию. Он был замечательным солдатом, такие не должны умирать. Потеря Хайнса так потрясла генерала Гроу, что он целый день пребывал в бездействии. Пришлось даже подгонять его, чтобы заставить взять Франкфурт.

Позднее я встретился с генералом Уокером во втором эшелоне наступления 12–го корпуса, и мы договорились, что одна колонна 80–й дивизии переправится через Майн, а другая — через Рейн.

Вернувшись в штаб—квартиру, я узнал, что оперативно—тактическое подразделение 9–й бронетанковой дивизии из состава Первой армии осуществило прорыв к югу, и Брэдли спросил меня, не желаю ли я прибыть в Висбаден, атаковать который я собирался. Я, конечно, немедленно ответил согласием, а затем полетел в Бад—Кройцнах повидать полковника Хайнса. Когда я прибыл туда, он лежал на операционном столе без сознания. Тяжелое зрелище.

27–го мы перенесли командный пункт в Оберштейн, заняв бывшие казармы 107–го немецкого пехотного полка под началом полковника Гронау. Здесь в числе трофеев нам достался огромный, вырезанный из дерева имперский орел, которого мы отправили в Военную академию Соединенных Штатов как дар от Третьей армии.

28 марта возникли трения между отдельными частями. Поскольку 80–я дивизия завершила переправу через Рейн и Майн без проблем и выдвинулась к Висбадену, равно как штурмовая бригада 76–й и оперативно—тактическое подразделение 9–й бронетанковой дивизии, какое—то время ситуация оставалась напряженной, поскольку казалось, что вот—вот все там начнут палить друг в друга. В конечном итоге мы развели их, отправив 9–ю бронетанковую и 76–ю туда, где им полагалось находиться.

Полковник Э. М. Фикетт, командир 6–го кавалерийского полка, вместе с оперативным подразделением 8–го корпуса, пересек автобан и держал курс на восток, действуя на редкость успешно, в то время как 4–я бронетанковая проделала более двух третей пути к Гессену. 6–я бронетанковая также форсировала Майн прямо во Франкфурте и теперь продвигалась на север.

С другой стороны, мы изрядно нервничали, поскольку не могли получить никакой информации о том, как обстоят дела у посланного в восточном направлении оперативного подразделения 4–й бронетанковой дивизии.

Обговаривая с Брэдли проблему разграничения флангов между Третьей и Первой армиями, я внес предложение, чтобы мы, после того как будет взят Кассель, на который мы теперь нацеливали направление своего главного удара, повернули на восток и атаковали треугольник между Дрезденом и Лейпцигом. На мысль эту меня навела работа с картами, а также беседа с генералом Жиро из французской армии. Брэдли идея понравилась, и мы разработали план возможной операции.

Жиро сказал, что члены его семьи — полагаю, жена и две невестки — находились в плену где—то в окрестностях Веймара. Я предложил отправить его адъютанта с 4–й бронетанковой дивизией, которая, как представлялось в тот момент, должна была добраться туда быстрее других. Родственников Жиро в конечном итоге спасли, равно как и бельгийскую принцессу, которая немало рассказала нам про лагерь для важных особ женского пола к северу от Берлина. Она сообщила, что в том лагере содержалось около четырех тысяч женщин, чьи мужья занимали заметные посты в рейхе, и что те женщины являлись, по сути дела, заложницами. Кормили их там, судя по всему, неплохо, однако немцы казнили немало девушек и молодых женщин — принцесса сама видела это из окна барака, где жила. Вроде бы даже казни происходили каждую ночь, так что она под конец практически лишилась сна. Нам всем казалось, что она изрядно преувеличивает.

29 марта в состав Третьей армии перешли 70–я пехотная дивизия под началом генерал—майора А. Дж. Барнетта и 13–я бронетанковая генерал—майора Дж. Б. Вогена; эти соединения, однако, надлежало оставить в резерве Штаба командующего союзническими экспедиционными силами к западу от Рейна. Такое положение нас вполне устраивало, поскольку улучшало ситуацию в тылу, и мы дислоцировали 70–ю вдоль берега Рейна от Кобленца до Оппенгейма. Мы также нашли применение приданным Третьей армии четырем кавалерийским бригадам, которые нам прежде приходилось держать в резерве. Брэдли попросил меня оставить одну пехотную дивизию как резерв армии в сборном пункте где—то поблизости от Франкфурта или Висбадена. Выбор пал на 5–ю пехотную дивизию.

Что же касается всего прочего, дела шли нормально. 4–я и 6–я бронетанковые дивизии уверенно продвигались, хотя 11–я бронетанковая, которая повернула в восточном направлении, застряла под Ханау. Темпы наступления северных дивизий 8–го корпуса также замедлились, в основном из—за того, что Первая армия самостоятельно провела разграничение позиций на флангах, не согласовав свои действия со штабом 12–й группы армий и вразрез с принятыми там решениями, в результате чего правая граница Первой армии пролегла ровно поперек маршрута наступления 87–й дивизии. В конечном итоге недоразумение было устранено и границы выровнены.

30 марта немецкое радио передало заявление о том, что некая американская бронетанковая дивизия, наступавшая на Хаммельсбург, была окружена и уничтожена.[217]

Мы получили указания наступать на линии рек Верра и Весер, а затем продвигаться к востоку от реки Эльба. Данный маневр высокое начальство предписывало нам выполнять медленно. Мы же, напротив, указывали, что в данном случае единственным способом избежать потерь было как можно более быстрое продвижение.

6–я бронетанковая дивизия при поддержке частей 80–й и 65–й пехотных дивизий достигла точки в двадцати километрах к юго—западу от города Кассель.

31 марта я полетел в новую штаб—квартиру 12–го корпуса, расположенную к востоку от Франкфурта, где объяснил командиру и его офицерам, что, проследовав через линию рек Верра и Весер, их подразделение должно будет продвигаться со скоростью не свыше двадцати — двадцати пяти километров вдень. Я намеревался лететь к командиру 20–го корпуса, чтобы обрисовать Уокеру ситуацию, однако он сам приехал в штаб—квартиру 12–го корпуса, и мы все решили на месте.

Затем я поехал на поле, чтобы отправиться в 8–й корпус, когда приземлился самолет с генералом Сайбертом, начальником разведотдела Двенадцатой группы армий, который попросил меня повременить. У него имелся, как он уверял, многообещающий план захвата центра германских коммуникаций в окрестностях Гота, Эрфурта, Веймара и Ордруфа.

Прямое аэродрома я позвонил в штаб 12–го корпуса, чтобы задержать Уокера до нашего с Сайбертом возвращения туда. К сожалению, Уокер уже уехал, однако его удалось перехватить, и он вернулся в штаб почти тогда же, когда мы с Сайбертом приехали туда. Мы изложили идею быстрого наступления на Веймарском четырехграннике с Эдди на правом фланге и Уокером — на левом. Я сказал командирам корпусов, что они получают величайший шанс вписать свои имена в историю. Надо было пошевеливаться, и я дал Уокеру разрешение обойти Кассель, чтобы ускорить продвижение.

Затем я полетел на командный пункт 7–го корпуса чуть к западу от Лимбурга. Лимбургский аэродром принимал самолеты транспортной бригады, привозившие по полтонны бензина практически ежеминутно. Если бы не авиация, мы бы уже остались без горючего.

Прежде чем я уехал из штаба корпуса, я добился от Гэя согласия договориться по телефону о границах между 8, 20 и 12–го корпусами, так как мы собирались поместить 8–й корпус в середину. Мидлтона вариант разграничения устраивал. Однако ввиду предстоящего наступления на Веймарский четырехгранник и возможной немецкой контратаки из предместий Ганау, я велел ему отложить операцию, поскольку с той позиции, которую он занимал около Лимбурга, он самым наилучшим образом мог воспрепятствовать любым поползновениям противника нанести нам удар со стороны Ганау.

На пути домой мы с Кодменом пролетали над Рейном и сделали фотографии с воздуха в том месте, где 8–й корпус форсировал горловину реки.

В 18.30 позвонил Брэдли и сказал, что генерал Эйзенхауэр обеспокоен риском, с которым связана атака на Веймар, однако после обсуждения я получил разрешение продолжить операцию.

Я договорился о создании двух новых рот в составе 4–й бронетанковой дивизии взамен тех, которые, как мы теперь уже точно знали, попали в окружение и были захвачены. Командовавший ими капитан получил легкое ранение, когда роты форсировали Майн восточнее Франкфурта. Однако они продолжали продвижение и достигли предместий Гаммельбурга. Они столкнулись с подразделениями трех немецких дивизий, которые дрогнули перед их натиском.

Когда часть танков и мотопехоты на бронемашинах дала бой противнику, оставшаяся часть танков отправилась в лагерь военнопленных в десяти километрах к северу и освободила всех, кто там находился. Эти танки вместе с более чем тысячей пленных присоединились к своим товарищам у Гаммельбурга и двинулись в обратный путь по дороге, которую отбили у неприятеля. То, что произошло дальше, рассказал мне присутствовавший там (но не командовавший) мой адъютант майор Стиллер. Он предлагал капитану, взяв немного севернее, воспользоваться другой дорогой, а не той, по которой они пришли сюда. Командовавший отрядом офицер отклонил предложение. Позднее, когда он остановил машины для заправки, колонна с разных сторон подверглась нападению сразу трех немецких пехотных полков и была рассеяна. Когда стало ясно, что происходит, майор Стиллер, командир отряда, а с ними еще пятеро рядовых и сержантов продолжали сражаться до тех пор, пока не истратили все патроны. Техника также была выведена из строя, и им не осталось ничего другого, как сдаться.

1 апреля, два года спустя после гибели Джексона,[218] мы продвигалась медленнее обычного, в основном из—за блокпостов на дорогах и мин. Но так или иначе 4–я бронетанковая дивизия находилась в шести километрах к западу от Эйзенаха, в то время как северная колонна 11–й бронетанковой дивизии того же 12–го корпуса была в Оберфильде. Из штаба 12–й группы армий мы получили предупреждение: если мы не достигнем Веймара к концу дня 1 апреля, нам следует остановиться и дождаться выдвижения Первой и Девятой армий. Нам же удалось убедить вышестоящее начальство разрешить нам не прекращать наступления хотя бы до 17.00 2 апреля.

2 апреля 8–й корпус в соответствии с нашими планами, начал занимать позицию между 20–м на севере и 12–м на юге, высвобождая 4–ю бронетанковую дивизию. 80–я дивизия 20–го корпуса возобновила наступление на Кассель, имея времени в обрез; однако мы знали, когда мы ставим перед 80–й задачу, она будет выполнена и необходимый эффект всегда достигнут.

В тот день пришло несколько сообщений о том, что немецкие солдаты, как позднее выяснилось, из состава 2–й горнострелковой дивизии, бежавшие с высот к северо—востоку от Франкфурта, появились в тылу 12–го корпуса. Там они напали на санитарный поезд, убили офицера и двух рядовых, а также захватили полевой склад боеприпасов. В первых поступивших ночью сообщениях живописались зверства немцев, включая убийство всего персонала госпиталя, изнасилование медсестер и уничтожение склада боеприпасов. Это, попросту говоря, еще одна иллюстрация того, что сообщения о событиях, которые имели место после заката солнца, не заслуживают слишком серьезного отношения. Ночью у страха глаза особенно велики.

В данном конкретном случае офицер и двое рядовых погибли во время первой стычки. Впоследствии немцы, прорвавшись к грузовикам и санитарным машинам, которые они намеревались использовать как средства передвижения, не причинили ни малейшего вреда ни врачам, ни медсестрам, ни прочему персоналу госпиталя. В дальнейшем они действительно натолкнулись на склад с боеприпасами, охраняемый темнокожими солдатами, которые немедленно задали деру. Немцы, однако, и не подумали поджигать или взрывать боеприпасы, а постарались уйти как можно дальше.

Наследующий день поисковая команда, состоявшая из 71–й пехотной дивизии, 10–го пехотного полка (полковник Р. П. Белл) 5–й пехотной дивизии и разведывательного батальона (подполковник М. У. Фрейм) 13–й бронетанковой, окружила немцев. В плен взяли восемьсот человек, еще пятьсот лишись жизни в основном потому, что слухи о якобы творимых ими зверствах докатились до личного состава.

Общие потери всей армии за целый день составили 190 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести, что является самым наглядным доказательством того, сколь незначительным было оказываемое нам сопротивление.

Река Верра оказалась более серьезным препятствием, чем ожидалось, поскольку частично остановила 6–ю и 4–ю бронетанковые дивизии и замедлила продвижение 11–й бронетанковой. Кроме того, в тот же день при попытке пересечь реку 61–я бронетанковая дивизия подверглась яростной атаке с воздуха.

3 апреля мы переместили командный пункт в немецкие казармы в районе северного выезда из Франкфурта. Мы с Кодменом приехали туда из Оберштейна. Долина, по которой пролегает дорога на Майнц, сильно напоминает долину реки Коу в штате Канзас.

Дороги находились в превосходном состоянии, а все местное немецкое население отправилось на разборку завалов в разрушенных городах. Там было чем заняться. Майнц сильно пострадал. Вероятно, две трети города превратились в сплошные руины. Немцы взорвали множество мостов через Рейн, но в одном случае железнодорожный мост к северу от Оппенгейма, рухнув, перегородил реку, так что противник больше не мог, пуская нагруженные динамитом баржи по воде, взрывать наведенные нами переправы к северу от Оппенгейма.

На пути мы решили сделать остановку в Бад—Кройцнахе, чтобы проведать полковника Хайнса, однако его отправили из госпиталя за два часа до нашего приезда.

Мы видели довольно много освобожденных из плена солдат и офицеров, которые, учитывая тот факт, где они побывали, выглядели совсем неплохо. Еще водной группе находившихся на излечении раненых насчитывалось по меньшей мере шесть самострельщиков, включая одного офицера, с чем я столкнулся впервые. Я завел с ними свой обычный доверительный разговор:

— Кто тебя ранил? Надеюсь, поквитался с ним?

— Нет, сэр, это я сам.

— Да ты что?! Когда это случилось? Днем?

— Нет, сэр. Ночью.

— Больно было?

— Нет, сэр. Приятель сразу же перевязал меня.

— Знаешь, кто ты такой?

— Не могу знать, сэр.

Затем я сказал: «Давайте и вы, парни, все слушайте, что я скажу», а потом угостил его самыми «теплыми» эпитетами из своего лексикона. Я прямо заявил, что, ранив себя, он не только показал собственную трусость, но и переложил свою долю солдатского труда и риска на плечи своих храбрых товарищей, которые не искали столь же малодушного пути выйти из боя.

Прибыв в новую штаб—квартиру, мы узнали, что 4–я бронетанковая дивизия достигла предместийГоты, а штурмовая бригада «Б» 11–й (командир — полковник У. У. Йейл) находилась в двенадцати километрах к юго—западу от Ордруфа. У нас также имелся четкий приказ высокого начальства, заключавшийся в том, что по достижении линии Мейнинген — Ордруф — Гота — Мюльхаузен мы должны остановить продвижение и ждать, когда подтянутся части Первой и Девятой армий.

4 апреля мы провели новое разграничение зон ответственности между нами, Первой и Седьмой армией, а также определили новую линию остановки, проложив ее через Мейнинген — Готу — Зуль — Лангерзальц — Мюльхаузен. После выхода наших частей на эти рубежи мы не могли продолжать продвижение более чем на несколько километров в день, пока не подойдут Первая и Девятая армии. Ожидание обещало затянуться, поскольку два из четырех корпусов Первой армии и один корпус Девятой все еще не закончили уничтожение и взятие в плен окруженных в Рурском котле немцев. Мы одолжили Ходжесу для быстрейшего завершения дела 5–ю пехотную дивизию и 13–ю бронетанковую.

Очень удачно, что, когда мы проводили линии разграничения, а также определялись с рубежами, на которых нам предстояло ждать соседей, на совещании присутствовал генерал Пэтч — командующий Седьмой армией.

Я посетил штаб—квартиры трех корпусов. 6–я бронетанковая дивизия 20–го корпуса взяла Мюльхаузен, а 80–я дивизия устранила последние очаги сопротивления в Касселе, сровняв с землей те строения, которые не успели уничтожить другие. Они взяли в плен немецкого генерала и четыреста солдат и офицеров. При этом генерал заявил, что верит в победу Германии. Как—то не вяжутся такие высказывания со сдачей в плен — не сдавайся, если так уверен. Этот генерал вообще стал первым пленным немецким генералом, который заявил, что уверен в победе Германии. Другие не выражали сомнения в том, кто победит, но говорили, что продолжали воевать, выполняя приказ.

В штабе 8–го корпуса я видел двадцать девять немецких знамен времен Первой мировой войны, захваченные личным составом этого соединения. Позднее их переслали в Вашингтон.

Тем вечером меня посетили два лейтенанта из числа освобожденных отрядом танкистов из лагеря в Гаммельбурге, сумевших избежать повторного плена и добраться до наших позиций.[219]

Позднее позвонил Пэтч, который сказал, что три других офицера из Гаммельбурга прибыли к нему в штаб—квартиру и сообщили о серьезном ранении полковника Уотерса. Пэтч заверил меня, что сделает все возможное, чтобы захватить лагерь 5–го.

5–го числа 4–я бронетанковая дивизия взяла под контроль города Готу, Ордруф и Мюльберг. Я был очень обрадован тем, что генерал Гэй получил повышение, став генерал—майором, а генералы Уильямс, ведавший нашей армейской артиллерий, и Конклин, начальник инженерно—саперных частей Третьей армии, также получили свои первые звезды.

Мы собрали командиров корпусов на обед с целью обсудить вопрос разграничения зон ответственности. Кто бы и когда бы ни проводил границы между теми или иными подразделениями, всегда в результате кто—нибудь да останется недоволен, а поскольку границы — это прежде всего проблема раздела дорог, бои за них идут иной раз почище, чем с немцами, вот я и решил: пускай сами делят. Я высказал мысль, с которой согласились все три командира корпусов, что перед Третьей армией не существует силы, которую бы она или хотя бы один из ее корпусов не могли сокрушить. Естественно, мы противились остановке, предписываемой нам вышестоящим командованием. Между тем практически мы не могли не остановиться или хотя бы не замедлить своего продвижения. Иначе нам бы не удалось занять новые позиции в соответствии с приказом командования. Таким образом, мы оказались вынуждены перегруппировываться впервые в истории Третьей армии. Однако даже выполняя перестроения, мы продвигались на несколько километров в день, дабы не позволить противнику закрепиться на новых позициях.

6 апреля я наградил рядового Гарольда А. Гармана из 5–й пехотной дивизии Почетной медалью Конгресса. Гарман служил санитаром в одном из батальонов, форсировавших реку Сюр. В ходе боя лодка с четырьмя ранеными — тремя способными ходить и одним лежачим — попала под пулеметный огонь неприятеля. Два солдата инженерного батальона, сидевшие на веслах и один из ходячих раненых прыгнули в воду и поплыли к берегу. Двое раненых тоже бросились в воду, но из—за слабости плыть не смогли, а только держались за борт лодки, в которой остался Гарман. Все еще находясь под пулеметным обстрелом, лодка начала дрейфовать к немецкому берегу. Увидев это, рядовой Гарман прыгнул в воду и принялся толкать лодку к нашему берегу. Я спросил его, что заставило его поступить таким образом, он удивился и сказал: «Ну а кто поступил бы иначе?»

После вручения медали Гарману я поехал через Лимбург в Эренбрейтштейн, чтобы присутствовать на церемонии возвращения туда американского флага, который был спущен двадцать шесть лет тому назад, когда 4–я пехотная дивизия Соединенных Штатов возвращалась домой после завершения оккупации Рейнланда. Присутствовал помощник министра обороны мистер Макклой.[220]

13–я бронетанковая дивизия начала переход в тыл 20–го корпуса как резерв Третьей армии. Позднее вечером мне отзвонил Пэтч, сказавший, что 14–я бронетанковая дивизия под командованием генерал—майора А. С. Смита вновь захватила Гаммельбург и лагерь военнопленных, где осталось всего семьдесят американцев, включая тяжело раненного полковника Уотерса.

На ужин ко мне пожаловали Элмер Дэвис из Управления информационной войны и генерал Макклюр,[221] а также полковник Дэрби, командир рейнджеров, дважды награжденный крестом «За отличную службу», впервые в Тунисе и вторично на Сицилии. Позднее он погиб.

В тот день добрые новости пришли в 17.05; позвонил генерал Эдди и сказал, что 90–я дивизия его корпуса захватила золотой запас Германии в Меркерсе. Данный факт подтверждал догадку генерала Сайберта относительно местоположения верховной штаб—квартиры немцев. Слухи о подобных находках уже возникали, но ни разу не подтверждались, поэтому я велел Эдди молчать, пока мы точно не убедимся, что обнаруженное нами — действительно золотой запас Германии.

7 апреля Брэдли поинтересовался, не могли бы я временно передать 13–ю бронетанковую дивизию Первой армии, чтобы завершить зачистку «котла», образовавшегося между ней и Девятой армией. Во время той операции командир дивизии генерал Воген получил серьезную рану. На замену 13–й бронетанковой дивизии мне пришлось пустить 4–ю бронетанковую, переведя ее из 8–го корпуса в 20–й, оставив, таким образом, 8–й корпус временно без танковой дивизии, что само по себе не слишком ослабляло корпус, поскольку контролируемая им местность плохо подходила для действий танков.

Интендантская часть Третьей армии обнаружила и самостоятельно обезвредила группу противника, захватив командира 82–го корпуса германской армии генерал—лейтенанта Гама вместе с полковником, майором, лейтенантом и семью рядовыми. Похоже, им просто надоело воевать и они ждали, когда какое—нибудь американское подразделение возьмет их в плен. Честь эта выпала цветным, и я еще никогда не видел таких счастливых солдат — они страшно гордились подобным обстоятельством.

В 15.00 Эдди позвонил, чтобы сообщить приблизительную сумму захваченных в хранилище ценностей — рейхсмарок в банкнотах на сумму примерно в миллиард американских долларов; относительно же золота он не знал, но предполагал, что оно находится за стальными дверьми. Я приказал взорвать двери. Эдди также сообщил, что у него под замком сидят два сотрудника германского Рейхсбанка.

В тот день перед армейским фотографом продефилировал четырехсоттысячный пленный, взятый Третьей армией.

Поздно вечером в расположении 8–го корпуса вспыхнуло непродолжительное сражение с оказавшейся зажатой между флангами 89–й и 87–й дивизий группой немцев численностью две тысячи человек. В то же самое время северный фланг 20–го корпуса подвергся нападению, которое отразил силами 76–й дивизии и штурмовой бригады 6–й бронетанковой.

К ужину подоспел адъютант генерала Жиро с освобожденными из немецкой неволи членами семьи своего шефа, которых обнаружили в городе под названием Фридрихрода. Они провели у меня всю ночь, а утром я отправил их самолетом в Мец — так мне казалось безопаснее и, главное, быстрее, чем посылать их на машине.

Восьмого числа на утреннее совещание прибыли мистер Маккой с генералом Крейгом[222] из ВВС. Замминистра не скупился на комплименты. Он очень хотел побывать на передовой, чтобы увидеть наших ребят в деле, однако, принимая во внимание расстояния и учитывая тот факт, что вокруг шатались разрозненные группы немцев, зачастую обстреливавшие проезжавшие по дорогам колонны, я настоятельно отсоветовал ему ехать. 7 апреля полковник Р. С. Аллен, помощник начальника разведотдела Третьей армии, получил серьезное ранение, один человек был убит, а еще трое захвачены — и это из семи человек, проезжавших на машине в окрестностях Готы. Мы с мистером Макклоем затронули одну довольно сильно волновавшую меня тему — неоправданно массированные бомбардировки центральных кварталов городов. Замминистра признался, что говорил об этом с Диверсом и Пэтчем, и оба согласились, что подобная практика — бесполезное варварство.

Начальник штаба 90–й дивизии нарушил мое распоряжение до поры до времени скрыть информацию об обнаружении немецкого Гохрана. Взорвав двери хранилища, Эдди нашел еще 4500 золотых слитков весом почти по шестнадцать килограммов каждый на общую сумму приблизительно 57 600 000 долларов. Я немедленно связался с генералом Брэдли, сказав ему, что, принимая во внимание тот факт, что сведения стали достоянием гласности, я считаю данный вопрос скорее политическим, чем чисто военным и предлагаю прислать начснаба Штаба командующего союзническими экспедиционными силами для передачи ему наших трофеев.

Мистер Макклой пожелал навестить в госпитале полковника Уотерса, и мы вместе посетили также несколько палат и операционных. Он остался доволен работой врачей и прочего медперсонала, а также тем, как содержатся раненые. После отъезда замминистра я вернулся в госпиталь и вручил Уотерсу Серебряную звезду и Дубовую ветвь. Он и не знал, бедняга, что давно награжден, поскольку выпал из жизни более чем на два года, находясь в плену еще со времени Тунисской кампании.

Все три корпуса, которые я посетил во второй половине дня, были готовы возобновить ограниченные наступательные действия, чтобы выйти на 20–ю линию сетки координат.[223] Я сказал командиру 20–го корпуса: если при выходе на линию они смогут продвинуться к Эрфурту, что чуть восточнее, то пусть возьмут его в клещи с юга с целью «умыть» высокопоставленных немцев, намекающих на возможность некоего «ответного удара», во что я лично не верил. 8–й корпус силами 89–й дивизии на севере и 87–й на юге должен был передвинуться на ту же самую линию координат с приказом взять Арнштатд. 12–й корпус уже шел к намеченному рубежу, но я считал, что продвижение его задержится везде, кроме правого фланга, где данное соединение получило приказ взять Эйсфельд и Кобург.

10 апреля ограниченное наступление, решение о котором мы приняли накануне, успешно развивалось, и мы перенесли штаб—квартиру армии из Франкфурта в Герсфельд, проехав автобаном. Когда мы впервые столкнулись с германскими автобанами, мы намеревались использовать их как главные магистрали для продвижения наших войск, но вскоре практика доказала, что для стремительных атак более подходят дороги второстепенного уровня, поскольку автобаны в некоторых точках пролегают выше последних и в подобных местах легко могут быть взорваны и приведены в полную негодность. Как—то мы поймали одного немецкого полковника, который гордился тем, что с помощью всего лишь одного пятисоткилограммового авиационного фугаса остановил продвижение Третьей армии не меньше чем на два дня.

Вполне возможно, он говорил правду. Однако через три дня после перехода в наши руки автобан стал исключительно полезной штучкой, поскольку этого времени инженерным войскам вполне хватило, чтобы привести его в порядок. Они сделались настоящими специалистами по починке автобанов, как показали себя мастерами, выполняя все прочие задачи, которые вставали перед ними в силу военной необходимости. Дабы наглядно показать, как здорово немцы постарались, разрушая дороги, я скажу, что на одном участке в двадцать километров мы с Кодменом насчитали четырнадцать мест, где были взорваны фугасы.

По пути к новому командному пункту в Херсфельде мы сделали остановку в Висбадене и отобедали с генералом Брэдли. Место, где располагался командный пункт, прежде, по—видимому, служило тренировочным лагерем для бронетанковых или же интендантских войск. Все здесь было очень толково устроено; имелись кухня, офицерская и солдатская столовые, а также множество ангаров, один из которых был доверху завален запчастями для интендантских фур.

Во время долгого переезда я стал свидетелем величайшей бесхозяйственности наших солдат, бросавших бензиновые канистры по обочинам дороги, и издал приказ, чтобы помощник генерал—интенданта Третьей армии лично проехал по дороге в сопровождении двух грузовиков и проследил, чтобы все канистры были собраны.

Я также отметил, что едва ли не каждый рядовой медицинского корпуса, разжившись у гражданских лиц мотоциклом или автомобилем, раскатывал на нем повсюду, тратя немереное количество горючего и создавая пробки на дорогах. Кроме того, транспорт, на котором они разъезжали, позднее понадобится немцам для восстановления своей страны. Словом, мы издали приказ о конфискации всех добытых таким путем машин и мотоциклов.

И еще одно досадное обстоятельство — похоже, солдаты в нашей армии стали забывать, как должна выглядеть военная форма. Когда стояли холода, любые дополнения — все, что могло помочь солдату сохранить тепло, — имели право на существование, и потому можно было допустить послабления. Однако теперь, с приближением лета, надлежало вновь привести все в должный вид. Поэтому я издал соответствующий приказ.

Когда мы добрались на новый командный пункт в Герсфельде, там все пребывали в возбужденном состоянии, причиной которого стали слухи о том, будто бы немцы собиралась выслать посадочный десант[224] с целью убить меня. Я никогда не верил в возможность выброски подобного десанта, однако меры предосторожности принял, и каждую ночь, отправляясь спать в свой грузовик,[225] брал с собой карабин.

Генерал Эйзенхауэр и генерал Брэдли прибыли налетное поле, где стояли наши «Кабы» в 09.00 12 апреля, и мы немедленно отправились к генералу Эдди и полковнику Бернарду Д. Бернстайну в солевые рудники Меркерса. Мы взяли с собой представителей немцев и спустились на подъемнике на глубину семидесяти метров. Рудник, обычно описываемый как соляной, вовсе не служил для добычи соли, скорее в нем добывали какие—то минералы вроде асбеста. Я бы сказал, что это вообще не рудник, а какой—то гигантский муравейник с сетью туннелей длиной пятьсот восемьдесят километров, от девяти до пятнадцати метров в высоту и примерно столько же в ширину.

Кроме бумажных денег и золотых слитков, там находились французские, американские и британские золотые монеты. Также множество сундуков, набитых драгоценными предметами, такими, как серебряные или золотые портсигары, наручные часы, ложки, вилки, чаши, зубные коронки, фиксы и прочее. Поскольку сундуки не имели никаких надписей или маркировки, думается, сюда просто ссыпали предметы из драгметаллов, добытые преступным путем. Генерал Эйзенхауэр пошутил в том духе, что разочарован отсутствием сундука, полного алмазов. Действительно, никаких драгоценных камней в хранилище нам обнаружить не удалось. Мы осмотрели кое—что из так называемых предметов искусства, некоторые из которых, по моему мнению, стоили примерно два с половиной доллара и висели в каждом втором баре в Америке.

После посещения рудника мы поехали в Эйсфельд, где располагалась штаб—квартира 12–го корпуса; там к нам присоединился генерал Уэйленд. После обеда мы, не дождавшись эскорта, который, как потом выяснилось, просто заблудился, полетели в штаб—квартиру 20–го корпуса в Готе, где нашли Мидлтона и Уокера. По совету последнего мы полетели в Ордруф и посетили лагерь устрашения, который никто из нас прежде не видел.

Там было на что посмотреть. Человек, назвавшийся одним из бывших узников, взял на себя роль гида и показал нам сначала виселицы, на которых вешали тех, кто пытался убежать. Вместо веревки использовалась рояльная струна, а планка находилась всего в полуметре от земли, так что, когда ее выбивали из под ног, человек касался почвы кончиками пальцев и мучался еще минут пятнадцать, прежде чем задохнуться, поскольку высота, с которой он падал, не предоставляла ему счастливой возможности сломать шею. Выбивать планку должны были следующие двое приговоренных к такой же казни. Один из присутствовавших во время нашей экскурсии немцев уверял, что генералы, обвиненные по делу о покушении на Гитлера, были казнены именно таким способом.

Далее наш гид отвел нас к столу для порки с углублением для тела и высотой примерно по причинное место среднего роста мужчины. Экзекуция проходила крайне просто: наказуемый просто нагибался, два охранника держали его, а один бил по спине и филейным частям. Палка, которой пользовались для таких процедур, была толщиной с рукоять кирки и еще сохранила на себе следы крови. Наш экскурсовод уверял, что однажды получил двадцать пять ударов такой вот дубиной. Чуть позднее, правда, открылось, что он немного приврал, поскольку был не заключенным, а как раз экзекутором. Генерал Эйзенхауэр, кажется, уже тогда заподозрил его, поскольку поинтересовался, отчего же бывший узник выглядит столь упитанным. Утром был найден труп нашего гида, убитого кем—то из настоящих узников.

За столом для порки находилась гора из сорока мертвых тел, обнаженных или полуобнаженных. Всех людей убили выстрелами в упор в затылок совсем недавно, поскольку кровь еще виднелась на земле.

В находившемся рядом с той кучей ангаре нам показали еще одну — снова сорок человек, абсолютно голых и в последней стадии истощения. Трупы были присыпаны известью, но не вследствие попытки уничтожить их, а чтобы они не так воняли. Для борьбы с запахом подобное средство не очень—то годилось. По моим прикидкам, ангар мог вместить двести мертвых тел. Как нам сказали, когда ангар наполнялся, тела забирали и сжигали. По словам узников, с начала года в ангаре побывало примерно три тысячи трупов.

Когда наши войска начали приближаться, немцы задумали уничтожить свидетельства своих злодеяний. Они заставили заключенных выкопать из земли недавно захороненные тела, изготовить огромную решетку из железнодорожных рельсов, положить ее на кирпичный фундамент в огромной яме и, свалив тела сверху, попытались сжечь их. Попытка не удалась. Поневоле начинает казаться, что некое племя людоедов готовило здесь гигантскую трапезу. Из наполовину наполнявшей яму зеленой воды торчали руки, ноги и другие части полусгнивших тел.

Генерал Уокер и генерал Мидлтон приняли мудрое решение показать лагерь как можно большему количеству солдат. Меня это натолкнуло на мысль устроить сюда экскурсию для местного населения. Я высказал свои соображения Уокеру, и оказалось, что тот уже приглашал сюда мэра города и его жену. Придя домой, эти двое покончили с собой. Позднее мы заставили жителей Веймара посетить «достопримечательности» еще большего концлагеря, Бухенвальда, расположенного к северу от города.

Затем мы отправились в 80–ю дивизию, где генерал Макбрайд объяснил суть своего нового изобретения, предназначенного для облегчения взятия городов. В тот или иной населенный пункт летела парочка снарядов, начиненных листовками, в которых содержался призыв к жителям сдать город к тому или иному часу и говорилось, что, если же они не сделают этого, начнется штурм со всеми вытекающими последствиями. Далее излагалась методика сдачи: бургомистру с белым флагом надлежало выйти к нам с заверениями, что немецкие войска в городе отсутствуют. Чтобы помочь жителям принять правильное решение, все время, отведенное немцам на переваривание содержащейся в листовках информации, над городом кружили бомбардировщики 19–й тактической воздушной бригады, постепенно спускаясь все ниже и ниже. Когда время истекало, пилоты «птичек» получали по рации приказ уронить свои «яички». Одновременно с этим начинала работу артиллерия. В результате использования такого метода многие города сдавались нам без единого выстрела.

Позднее мы разработали систему, получившую известность как «Мемориальный проект Третьей армии», по которой мы всегда сначала давали несколько артиллерийских залпов по любому городу на нашем пути, а потом уже делали предложение о сдаче. Целью такого подхода являлось стремление оставить жителям немеркнущие воспоминания, дабы они могли рассказать своим потомкам о том, что в их краях побывала Третья армия Соединенных Штатов.

Спать я лег довольно поздно и вдруг заметил, что забыл завести часы, которые остановились. Тогда я решил включить приемник, чтобы послушать сигнал точного времени. Я включил радио, и диктор объявил о смерти президента Рузвельта. Я немедленно сообщил известие генералу Эйзенхауэру и генералу Брэдли. У нас состоялась беседа, в которой мы обсудили возможные последствия смерти президента. Казалось очень неудачным, что в такой напряженный момент нашей истории мы должны менять коней. В действительности же, как показали дальнейшие события, все случившееся не повлекло за собой вообще никаких последствий.

13 апреля Брэдли попросил меня оставить 65–ю пехотную дивизию на ее теперешней позиции до ближайшего воскресенья, чтобы облегчить одну операцию, проводимую Первой армией.

Я навестил в госпитале полковника Аллена, освобожденного после взятия нашими войсками Веймара. В плену ему отняли правую руку по локоть, и он рассказал мне довольно интересные вещи. Оперировавший его хирург истратил последний эфир, но и его не хватило, поэтому Аллену налили бренди и попытались усыпить хлороформом. Полковник уверял, что видел по крайней мере восемьдесят немцев, которых оперировали вообще без анестезии, если не считать хлороформа и коньяка. Санитарно—профилактические средства практически отсутствовали, и врачи с сестрами буквально купались в крови. Многих нуждавшихся в помощи несли в операционную на руках, поскольку не хватало носилок.

Хирург, попавшийся Аллену, оказался австрийцем и постоянно врал относительно здоровья пациента, поскольку немцы, узнав, что Аллен полковник, хотели отправить его в штаб—квартиру армии для допроса. В конце концов хирург пообещал Аллену, что, если придется, поможет ему бежать и скрыться в лесу до подхода американских войск. По натуре своей Аллен был настоящим бойцом, и единственное, о чем он просил, — оставить его в штабе армии, каковая просьба была удовлетворена. Он принес еще немало пользы.

14 апреля 20–й и 12–й корпусы, благодаря активно содействовавшим им танковым частям, вышли на условленные позиции — на линию, тянувшуюся вдоль реки Мульде от северного края нашего фронта у Гохлитца до предместий Цвикау, а оттуда через Плауэн и Гоф и далее в основном параллельно восточной стороне автобана на Байройт.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.