Глава шестая С НАПОЛЕОНОМ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава шестая

С НАПОЛЕОНОМ

Государственный переворот

А 16 октября 1799 года в Париж прибыл неожиданный и неприятный для Директории гость — генерал Бонапарт. Несмотря на последнюю неудачу, для парижан и всех французов это был завоеватель Италии, герой Египта, популярнейший человек во всей стране.

По мнению Альбера Вандаля, Наполеон «вернулся в твердом намерении покончить с Директорией и присвоить себе власть»[184].

После возвращения его дом осаждали посетители: штатские, военные, депутаты, чиновники, ученые, журналисты… Короче говоря, это были либо честные люди, видевшие в нем зарю спасения Франции, либо разного рода авантюристы, почуявшие выгодное дело. В числе первых были приняты Талейран, Рёдерер и Реньо де Сен-Жан д’Анжели. Они появились как советчики и как искусители.

— Так вы считаете это возможным? — спрашивал Наполеон.

— Дело на три четверти уже сделано, — отвечали ему.

Таким образом, у Наполеона сформировался свой тайный совет, «но выбора между партиями он не делал; сила его была именно в том, что он не имел партии; он хотел быть избранником всей Франции, а не одной какой-нибудь фракции»[185].

Первой его мыслью было войти членом в Директорию, в этого «дракона со многими головами», чтобы затем захватить власть в свои руки, распустив это слабое и насквозь прогнившее учреждение. «Из пяти директоров, наверное, нашелся бы один, который уступил бы свое место избраннику народа. И незаконность в том случае была бы невелика; конституция требовала от директора сорокалетнего возраста; Бонапарту было тридцать лет»[186].

Он уже совсем собрался нанести визит Сийесу (его недавно избрали в Директорию вместо Рёбелля), но Талейран, извещенный об этом, «помчался к генералу и имел с ним весьма серьезный разговор»[187].

После этого Наполеон предоставил Талейрану, как дипломату, выработать протокол встречи. Это было важно, ведь с таким влиятельным человеком, как Сийес, нельзя было договариваться о чем-то без специальной подготовки. Так после этого и повелось: Наполеон брал на себя самую суть, а Талейран «заботился о форме, постоянно указывая на необходимость принимать предосторожности и соблюдать приличия»[188].

В результате Наполеон с Сийесом пришли к соглашению и дело закипело.

В шесть часов утра Пьер Луи Рёдерер и его сын пришли к Талейрану. Тот еще одевался.

— У нас целый час впереди, — сказал Талейран, — надо бы составить для Барраса черновик текста почетной отставки в таких выражениях, которые бы облегчили переговоры с ним. Это следовало бы сделать вам.

Молодой Рёдерер стал писать под диктовку отца. Черновик несколько раз переписывали, заменяли слова, вставляли новые фразы. В конечном итоге «бумага вышла вся измаранная; ее едва можно было прочесть, но Талейран все же положил ее в карман»[189].

Около полудня Талейран пришел к Баррасу, но был он не один, а вместе с вице-адмиралом Брюи.

Баррас в это время еще принимал ванну. Выйдя из нее, он спросил:

— Что вы принесли мне: мир или войну?

— Это на ваш выбор, гражданин директор, — ответил Брюи.

После этого Талейран вынул черновик прошения об отставке, с утра лежавший в его кармане, до такой степени перемаранный, что его трудно было прочесть без запинок. Документ был составлен в следующих выражениях:

Граждане-представители! Вовлеченный в общественные дела единственно моей страстью к свободе, я согласился войти в состав высшей власти в государстве лишь для того, чтобы поддерживать его в минуты опасности своей преданностью. <…> Слава, сопутствующая возвращению знаменитого воина… убеждает меня, что… опасности, грозившие свободе, устранены и интересы армий гарантированы. Я с радостью возвращаюсь в ряды простых граждан и счастлив тем, что могу, после стольких бурь, передать в достойные руки неприкосновенную и более чем когда-либо чтимую судьбу республики, хранителем которой я был. Привет и почтение[190].

* * *

По утверждению Е. В. Тарле, Наполеон «вручил Талейрану для передачи Баррасу довольно крупную сумму денег, цифра которой до сих пор не установлена в точности»[191].

Ю. В. Борисов, другой биограф Талейрана, пишет по этому поводу так: «Уже современники событий, а вслед за ними и историки утверждали, что в кармане у посланца Бонапарта лежал чек на миллион франков (по другим данным, на три миллиона) — цена отставки директора, — который Талейран “по забывчивости” оставил у себя. Так ли это? Вопрос остается открытым вот уже около двух веков»[192].

Что же произошло на самом деле? Точно известно лишь то, что Баррас, посмотрев в окно и увидев там солдат, немедленно принял решение. Он тут же подписал прошение об отставке, вручив его Талейрану. Тот от имени признательного отечества с жаром поблагодарил его за «добровольную» отставку.

Что же касается денег, то сам Талейран «скромно умалчивает обо всем этом происшествии, очевидно не считая, чтобы стоило утруждать внимание потомства такими мелочами»[193].

Специально занимавшийся этим вопросом Альбер Вандаль пишет достаточно осторожно: «Можно предположить, что Талейран был мягко настойчив, мил и прям, учтив до отчаяния. Впрочем, все летописцы единодушно убеждены, что письмо сопровождалось аргументом, к которому Баррас не мог остаться нечувствительным — предложением круглой суммы, — и что ему постарались позолотить пилюлю. В своих “Мемуарах” Баррас сам намекает на ходившие по этому поводу слухи и с наивностью, проглядывающей иногда сквозь его грубое лукавство, не признает невероятным факт, что его хотели купить. Он только утверждает, что ему не пришлось даже отказываться от денег, вооружившись добродетельным негодованием, так как денег ему не принесли — они заблудились по дороге в карманах Талейрана»[194].

А вот мнение самого Альбера Вандаля: «Гораздо более вероятно, что деньги дошли по назначению и произвели должное действие — предполагая, что они действительно были даны. Не будет ли правильнее предположить, что Талейран и Брюи прибегли к способу давления, который на теперешнем нашем языке носит специальное название — что они приберегли против Барраса документы, обнародование которых окончательно раздавило бы его. В таких делах трудно что-нибудь с уверенностью утверждать: в эти тайны закулисной политики редко удается проникнуть»[195].

Итак, имеют место одни лишь догадки, слухи и предположения. Можно ли им верить? Безусловно, нельзя. К тому же встречались Баррас и Талейран не один на один, а в присутствии вице-адмирала Брюи. На это указывают многие авторы, в том числе и непосредственные очевидцы тех событий Луи Жером Гойе (в то время член Директории) и Пьер Луи Рёдерер. При этом ни тот ни другой ни словом не упоминают ни о каких деньгах. Кстати сказать, вообще нет ни одного автора, который бы с уверенностью утверждал, что деньги были и их украл Талейран.

С другой стороны, при наличии такого свидетеля, как Брюи, при всем желании трудно было бы присвоить себе крупную сумму денег. Как говорится, что известно двоим, известно всем. К тому же тот же Е. В. Тарле говорит о том, что Наполеон «вручил Талейрану для передачи Баррасу довольно крупную сумму денег». Если бы это было так, то слухи о том, что деньги «заблудились в карманах Талейрана», точно дошли бы до будущего императора — со всеми вытекающими для Талейрана последствиями.

Ну, и, наконец, сам Е. В. Тарле, явно не испытывавший к Талейрану особой симпатии, констатирует, что бывший епископ «верой и правдой служил в эти горячие три недели восходящему светилу, расчищая путь для государственного переворота»[196].

А вот это — чистая правда. И в такой ситуации, когда на кону стояло так много, было бы просто глупо заниматься банальным воровством. Очевидно, что Талейран не был глупцом. Не был таковым и Баррас, который моментально понял, что от него требуется, и проявил себя человеком решительным. По крайней мере, он не стал показывать характер и тихо ушел со сцены. Как говорится, амбиции — амбициями, а жизнь дороже…

Итак, главную задачу Талейран решил. Директория была парализована «беспроблемным устранением» Барраса. Это лишний раз доказало Наполеону, что он не ошибся в Талейране. В самом деле, что бы он делал без этого опытнейшего человека, знающего «все ходы и выходы, все пружины правительственного механизма, все настроения директоров и других первенствующих сановников»?[197]

Практически каждый вечер Наполеон бывал у Талейрана на улице Тебу (rue Taitbout), в доме 9[198]. Он регулярно встречался с Талейраном и в своем особняке на улице Виктуар. Во время этих встреч «обсуждались тексты листовок, прокламаций, обращений — неизбежных спутников государственного переворота»[199].

А еще для захвата власти всегда нужны деньги. И Талейран нашел их у банкиров и деловых людей. Особенно щедрыми оказались поставщики армии. Один из друзей Талейрана, например, дал целых два миллиона. «Эти люди своим острым нюхом чувствовали приближение золотого дождя правительственных заказов. И они не ошиблись!»[200]

Снова министр иностранных дел

После бескровного государственного переворота Наполеон стал одним из трех консулов[201], а затем и Первым консулом, то есть фактическим главой Франции.

А 22 ноября 1799 года Талейран, вновь назначенный министром иностранных дел, снова перебрался на улицу дю Бак. Но теперь его уже не удовлетворяли личные комнаты в особняке Галлифе, и в 1800 году он купил на улице Анжу дом, некогда принадлежавший маркизе де Креки и конфискованный как имущество эмигрантов. Этот особняк реставрировали, и мебель в нем была полностью заменена.

Теперь, при новой власти, Талейран зажил с размахом, соответствовавшим его положению. «Приемы в великолепном загородном доме в Нейи служили постоянной пищей для разговоров “всего Парижа”. Министр снимал павильон в районе Пасси и имел дом в Медоне. Он даже арендовал замок в Брисюр-Марн, в нескольких километрах от Парижа, славившийся великолепной библиотекой»[202].

Однажды Наполеон в шутку поинтересовался:

— Кстати, гражданин министр, говорят, что вы очень богаты. Как такое может быть?

— Нет ничего проще, генерал, — ответил Талейран, — я купил акции накануне 18 брюмера, а на следующий день я их продал.

Многие авторы, приводящие этот диалог, сопровождают его ироничными комментариями, совершенно не понимая, что на самом деле именно так Талейран и поступил. Да, он купил акции, а потом продал их. Кстати, многие богатые люди и сейчас так делают, и никто не видит в этом ничего недостойного.

* * *

На самом деле весьма немалые к этому времени доходы Талейрана происходили из нескольких источников.

Прежде всего, став министром, Талейран «получил жалованье в 100 500 ливров в год плюс суммы на содержание дома, на уход за зданием министерства, на мебель, на экипажи (во французской валюте 1982 года это составляло в общей сложности примерно 120 тысяч франков в месяц)»[203].

Во-вторых, обладая удивительным чутьем, через любовниц и друзей, через друзей своих любовниц и через любовниц своих друзей он почти беспроигрышно играл на бирже, точно учитывая хорошо ему известные внешние и внутренние факторы (сейчас таких людей называют удачливыми финансистами и биржевиками).

В-третьих, он немало зарабатывал на подрядах. «Талейран имел в своем распоряжении тьму агентов, которые рыскали по вассальным или полувассальным, зависимым от Франции странам и просили там у правящих лиц подряды на поставку тех или иных товаров и припасов»[204].

И наконец, Талейран брал взятки. Он брал их «со всех, кто так или иначе зависел от Франции, или нуждался во Франции, или убоялся Франции. А кто же в ней тогда не нуждался и кто ее не боялся? Взятки он брал огромные, даже как бы не желая обидеть, например, великую державу, запрашивая с нее маленькую взятку»[205].

Считается, что общая сумма взяток, полученная Талейраном за три года его пребывания на посту главного дипломата Директории, составила 14 миллионов 650 тысяч ливров. В частности, Луи Бастид указывает, что 1 миллион 500 тысяч ливров было получено во время переговоров с лордом Малмсберри, 1 миллион 200 тысяч ливров — от Португалии, 1 миллион ливров — от Австрии, 1 миллион ливров — от Пруссии, 500 тысяч ливров — от Баварии, 500 тысяч ливров — от короля Неаполя, 500 тысяч ливров — от великого герцога Тосканского, 1 миллион ливров — от Цизальпинской республики, 1 миллион 200 тысяч ливров-от Батавской республики, 1 миллион 800 тысяч ливров — во время конгресса в Рааштадте, 500 тысяч ливров — от великого визиря и т. д.[206]

Е. В. Тарле по этому поводу иронизирует: «Он сразу же дал понять прусскому послу, что меньше трехсот тысяч ливров золотом он с него не возьмет.

С Австрии — по случаю Кампо-Формийского мира — он взял миллион, с Испании — за дружеское расположение — миллион, с королевства Неаполитанского — полмиллиона. В современной ему печати еще при его жизни неоднократно делались попытки сосчитать хотя бы в общих итогах, сколько Талейран получил взятками за время своего министерства. Но эти враждебные ему счетоводы обыкновенно утомлялись в своих подсчетах и останавливались лишь на первых годах его управления делами. Но ведь эти первые годы были, можно сказать, лишь детской игрой сравнительно с последующими годами, с годами полного владычества Наполеона над всей Европой, — когда Талейран продолжал оставаться министром»[207].

* * *

А теперь зададимся вопросом: откуда взялась эта информация? Неужели Талейран сам выкладывал данные о полученных им взятках? Конечно же нет. Все данные о полученных Талейраном миллионах идут в основном из двух источников: от Поля Барраса и Жермены де Сталь. Но первый из них был страшно обижен на «предателя Талейрана» за 18 брюмера, а вторая с определенного времени «объявила войну» бывшему любовнику.

Последний момент стоит отметить особо. В свое время Талейран писал Жермене из Лондона и из Америки: «Я люблю вас всем сердцем» или же «Ваш навсегда». Он и в самом деле был многим ей обязан, но это «не помешало ему забыть мадам де Сталь, возможно, с немалой долей неблагодарности»[208]. Их окончательный разрыв произошел уже в годы Империи, когда мадам де Сталь стала врагом Наполеона и вновь покинула страну. Тогда такая «проблемная» подруга Талейрану стала просто не нужна…

В автобиографической книге «Десять лет изгнания» эта удивительная женщина уделила Талейрану всего несколько строк, и вот какой вывод она делает: «Я была неправа в том, что рекомендовала Баррасу господина де Талейрана на пост министра иностранных дел»[209].

Чуть ниже мадам де Сталь пишет: «Все те, кто повели себя плохо в отношении меня, потом утверждали, что они подчинились страху не понравиться Первому консулу»[210].

А после этого добавляет: «Я никогда не ходила к Первому консулу, и с господином де Талейраном больше не виделась»[211].

* * *

Таким образом, никаких доказательств взяточничества Талейрана в особо крупных размерах нет. К тому же в те времена было вполне привычным делом, что взятки берут почти все государственные служащие. Того же Барраса вообще называли «королем взяточников». То есть сама по себе взятка не являлась чем-то уж особо предосудительным. Весь вопрос заключался в другом: за что брались взятки? Если за явную государственную измену — это одно дело. Такого человека, если это удавалось доказать, называли преступником. И можно привести немало примеров известных людей, пострадавших за это. Но к Талейрану-то никогда никаких претензий не было, хотя, наверное, многие рады были бы найти на него хоть какой-то «компромат».

Скорее, Талейрана правильно было бы назвать «деловым человеком», научившимся делать деньги из всего. При этом, будучи человеком очень умным, он прекрасно понимал, что даже простая попытка лоббировать явно невыгодные для Франции решения могла для него закончиться, в лучшем случае, немедленным увольнением, а в худшем случае — расстрелом. Соответственно, он никогда и не делал таких нелепых и отчаянных вещей. Да, он брал взятки, но за что? «Лишь за снисходительную редакцию каких-либо второстепенных или третьестепенных пунктов договоров, соглашений, протоколов; за пропуск слишком точной и жесткой формулировки; за обещание “содействия” по вопросу, по которому, как он знал, и без его содействия дело уже решено верховной властью в принципе благоприятно для его просителя; ему платили за ускорение каких-нибудь реализаций: за то, чтобы на три месяца раньше эвакуировать территорию, которую Франция уже согласилась эвакуировать; за то, чтобы на полгода раньше получить субсидию, которую Франция уже обещала дать, и так далее»[212].

Брак с Катрин Гран

А теперь вернемся на несколько лет назад и поговорим о личной жизни Талейрана.

В один из осенних вечеров 1797 года он вернулся к себе домой за полночь, но слуга сообщил, что его ожидает некая дама, которая якобы приехала по срочному делу. Час был столь поздний, что Талейран не имел ни малейшего желания видеться с кем бы то ни было, но из любопытства он согласился на встречу.

В глубоком кресле его ждала женщина. Она спала, но шум разбудил ее, и оказалось, что она красива настолько, что «интерес министра сразу же сосредоточился на ней самой, а не на цели ее визита. Но как в тот момент был он далек от мысли, что перед ним стоит его будущая жена!»[213]

Женщину звали Катрин Ноэль Гран.

Существуют и другие версии их знакомства. Например, Жак Диссор уверяет, что они впервые встретились «в Нью-Йорке или Филадельфии, а может быть, и в Гамбурге, при возвращении из Америки бывшего епископа»[214].

А вот, скажем, Дэвид Лодей пишет: «Скорее всего, он видел Катрин Гран еще в Лондоне»[215].

Фактом остается лишь одно: в сентябре 1797 года на обеде в министерстве иностранных дел вдруг появилась изящная незнакомка с пышными светлыми волосами и голубыми глазами. Кто же была эта женщина?

Катрин Ноэль Ворле родилась 21 ноября 1761 года в Индии, в Транкебаре, торговом порту, что неподалеку от Пондишери. Ее отец, Жан Пьер Ворле, был там капитаном. Воспитанием и тем более образованием девочки никто особо не занимался, а посему она обладала поистине «энциклопедическим невежеством»[216].

Но, как известно, женская красота никогда не остается незамеченной. В результате, Катрин не исполнилось и пятнадцати лет, а она (в июле 1777 года) уже вышла замуж за Жоржа Франсуа Грана, уроженца Женевы, гугенота, но натурализованного англичанина. Он работал в компании «Indian Civil Service», и пара поселилась в Калькутте. Но, увы, ранние браки редко бывают удачными. Среди поклонников юной Катрин быстро оказался 35-летний ирландский офицер по имени Филипп Фрэнсис. Он был женат, но его жена с шестью детьми на руках оставалась в Англии…

Короче говоря, началось то, что принято называть «любовной связью». И конечно же муж очень скоро узнал об этом и даже вызвал Фрэнсиса на дуэль, но тот уклонился от нее, и в марте 1779 года «дело об ущербе репутации семьи» рассматривалось в суде. Ответчика признали виновным и приговорили к уплате штрафа в размере 50 тысяч рупий. После этого господин Гран заявил, что «полностью удовлетворен, доволен и вознагражден»[217].

А вот Филипп Фрэнсис счел, что заплатил слушком много, и решил «продолжить банкет». Он договорился с Катрин, для которой Индия уже полностью исчерпала себя, и 7 декабря 1780 года парочка отправилась в Лондон, купив себе два места на голландском торговом корабле. Во время долгого морского путешествия Катрин познакомилась с неким Томасом Левиным, красивым и богатым молодым человеком. И до Лондона она уже добиралась вместе с ним…

Но и с ним, как говорится, не сложилось, и весной 1782 года Катрин Ноэль Гран оказалась в Париже, где дела красавицы пошли гораздо лучше. И кончилось все тем, что она начала пользоваться услугами известного ювелира в Пале-Рояле, жила в особняке на улице д’Артуа, и ее портрет даже вызвалась написать модная тогда Элизабет Виже-Лебрён, художница, фаворитка королевы Марии Антуанетты. Он, кстати, был выставлен на Парижском салоне 1783 года и имел огромный успех. Одним словом, «прекрасная индуска» не испытывала недостатка в деньгах. И все это имеет очень простое объяснение: среди ее богатых «покровителей» числился генеральный контролер финансов Франции Антуан Вальдек де Лессар, который потом стал министром иностранных дел, а в сентябре 1792 года закончил свою жизнь на эшафоте.

Как видим, «прекрасная индуска», умственные способности которой столь часто становились объектом насмешек, оказалась гораздо умнее многих из тех, кто над ней смеялся.

Осенью 1792 года, когда обстановка в Париже стала очень опасной, Катрин бросила все и с несколькими золотыми монетами в кармане бежала в Англию.

Лишь в июне 1797 года она смогла вернуться во Францию. На этот раз ее сопровождал посланник Генуэзской республики в Лондоне маркиз Кристофоро де Спинола, до революции представлявший свое правительство в Париже. С ним Катрин впервые оказалась по-настоящему втянутой в политику.

Дело в том, что в это время Наполеон Бонапарт захватил Венецию и возникла угроза аннексии Генуи, но Директория не одобряла планы чрезмерно активного генерала. Так вот маркиз де Спинола должен был еще больше накалить обстановку недовольства во французской столице. А еще он был тесно связан с лордом Малмсбери, британским представителем в Париже, а это привлекало дополнительное внимание к маркизу и его прекрасной спутнице. Полиция была уверена, что они — английские агенты, и Директория приняла решение об их высылке. Маркиз де Спинола тут же покинул Париж, «а мадам Гран по чьей-то протекции осталась. Кто просил за нее, так и осталось неизвестным»[218].

* * *

В тот поздний вечер, когда она явилась к Талейрану, с ее стороны последовали мольбы спасти от возможного ареста. Заливаясь слезами, она говорила, что «полиция гонится за ней, обнаружены ее письма в Лондон, и она подозревается в заговоре против Республики»[219].

После того самого визита и началась ее связь с Талейраном. Более того, очень скоро Катрин Ноэль Гран переселилась в его особняк. Но полиция не оставила в покое «шпионку» и вскоре ее арестовали.

Удивительно, но, забыв об осторожности, Талейран 23 марта 1798 года направил письмо председателю Директории Полю Баррасу. Он писал:

Во всей Европе не найти человека, более далекого от политики и не способного на заговоры. Она индуска! очень красивая, но самая ленивая и бездеятельная из всех женщин, какие мне встречались[220].

А в конце письма Талейран разоткровенничался до того, что признался:

Как мужчина мужчине могу сказать, что люблю её[221]

Баррас был поражен и тут же вызвал к себе Талейрана.

— Полицейские отчеты относят ее к числу подозрительных, — сказал он.

— Не стоит особенно верить полицейским отчетам, — ответил ему Талейран. — Мы отлично знаем, ты и я, как они составляются.

— Но Спинола-то был ее любовником?

— Возможно. Но он не в счет. Зато точно был Вальдек де Лессар…

Конечно же Поль Баррас довел содержание письма и разговора до сведения Директории. При этом «вероятность положительного решения была невелика, а все это дело грозило Талейрану тяжелыми последствиями»[222].

Как и следовало ожидать, члены Директории обрушились на неосторожного министра. Филипп Антуан Мерлен начал сравнивать «моральную строгость Робеспьера и Сен-Жюста с циничной распущенностью Талейрана»[223].

Он сказал:

— Во Франции нет недостатка в красивых женщинах. Так почему же господин Талейран, когда они ему нужны, ищет их в Англии? Я уверен, что в этом есть нечто, что выходит за рамки личной жизни и становится политикой.

Напомним, что Англия была главным врагом Франции, и Мерлен завершил свою речь тем, что, по его мнению, Талейран «продался Англии».

Луи Мари де Ля Ревелльер-Лепо увидел причину пороков бывшего епископа в том, что он является «продуктом современного Рима».

Более романтически настроенный Франсуа де Нёфшато заявил:

— Директория, без сомнения, имеет право следить за политическими делами, но частная жизнь министра должна оставаться неприкосновенной.

Поль Баррас совсем не был заинтересован в изгнании Талейрана, поэтому он предложил передать решение «этого дела» министру полиции. А через несколько дней «прекрасная индуска» уже была на свободе. «Чья могущественная рука сумела так быстро открыть двери тюрьмы для “английской шпионки”? Никто не дал убедительного ответа на этот вопрос»[224].

Его биограф Дэвид Лодей дает нам следующий ответ на эти вопросы: «Это была безумная coup de foudre, любовь с первого взгляда, совершенно ему несвойственная. Он даже не мог и понять, как это произошло»[225].

Оказавшись на свободе, Катрин обратилась в мэрию с заявлением о разводе с Жоржем Франсуа Граном, мотивируя свою просьбу тем, что уже более пяти лет не живет с ним. 7 апреля 1798 года брак был аннулирован. И с этого времени она уже больше не покидала Талейрана. К сожалению, даже близость с таким человеком не помогла мадам Гран «избавиться от репутации недалекой и необразованной женщины»[226].

* * *

Отметим, что в исторической литературе с ее именем связано бесчисленное количество анекдотов, шуток и веселых рассказов. Ее очень не любил Наполеон, и он лично много раз и с явно видимым удовольствием рассказывал, например, такую историю.

Однажды у Талейрана должен был ужинать Доминик Виван-Денон, известный гравер и египтолог-любитель (в 1804 году он станет генеральным директором наполеоновского музея, ныне известного как Лувр). Талейран сообщил о госте Катрин, а потом посоветовал ей ознакомиться с книгой Виван-Денона, имевшейся у него в библиотеке.

Когда Виван-Денон пришел, Катрин, успевшая пролистать книгу, с радостью бросилась к нему навстречу.

— Ах, месье! — воскликнула она. — Не могу выразить вам все то удовольствие, что я испытала, читая о ваших приключениях.

Виван-Денон был известным путешественником, бывал в Санкт-Петербурге и Стокгольме, работал на раскопках Помпей, собирал коллекцию камей для Людовика XVI. Обрадовавшись похвале, он вежливо ответил:

— Мадам, вы очень любезны…

— Нет, — не унималась Катрин, — это и представить себе невозможно: один, на пустынном острове… Но это так интересно.

— Но, позвольте, мадам…

Виван-Денон явно не понимал, о чем говорит хозяйка дома.

А Катрин восторженно продолжала:

— Я с огромным удовольствием прочитала вашу книгу и хотела бы спросить: а он по-прежнему с вами, этот ваш верный Пятница?

Виван-Денон не верил своим ушам.

— Уж не принимает ли мадам меня за Робинзона Крузо? — тихо спросил он у Талейрана.

И действительно, вместо книги Виван-Денона Катрин взяла на полке книгу Даниеля Дефо.

И подобных рассказов множество.

Но существовали и иные мнения. Например, мадам де Шатене, хорошо знавшая Катрин, писала о ней так: «Никогда она не произнесла при мне хотя бы одну фразу, отдающую дурным тоном; никогда она не сказала ни единого слова, которое можно было бы квалифицировать как глупость»[227].

* * *

Пожалуй, главная проблема Катрин Ноэль Гран заключалась в том, что она для всех навсегда осталась дочерью нищего офицера и женой мелкого колониального чиновника, не получившей ни образования, ни воспитания. К тому же она не имела аристократических связей, а посему была «глубоко чуждой тому кругу людей, среди которых Талейран чувствовал себя как рыба в воде. Впрочем, времена менялись, и выходцев из “плебса” насчитывалось немало в окружении Бонапарта. Но даже среди этих людей, близких по происхождению и воспитанию, она с трудом находила свое место»[228].

Для Талейрана все это тоже представляло немалую проблему, ведь он был официальным лицом, а жены иностранных дипломатов сразу же стали избегать встреч с мадам Гран. Слухи об этом дошли до Наполеона, и он, не желая компрометировать себя перед европейскими правительствами, с которыми он пытался наладить добрые отношения, потребовал, чтобы Талейран «изгнал мадам Гран из своего дома»[229].

Но Катрин приняла ответные меры, обратившись к Жозефине, с которой имела дружественные отношения. В самом деле, кто лучше недавней вдовы де Богарне, оставшейся после казни мужа с двумя детьми на руках, мог понять ее? И нынешняя жена Наполеона помогла подруге. Она переговорила с мужем, и тот уступил, заявив «прекрасной индуске»:

— Пусть Талейран женится на вас, и все будет улажено. Вам необходимо носить его имя.

Кто знает, чем он в тот момент руководствовался. Возможно, настаивая на такой женитьбе своего министра, он испытал злорадное удовлетворение? А может быть, он таким образом хотел окончательно рассорить Талейрана с его окружением?

Как ни странно, тот не стал сопротивляться, и пусть после этого кто угодно говорит о том, что Талейран был лишен души и не умел испытывать человеческие чувства…

И вот еще что: в августе 1803 года, когда он с Катрин отдыхал на курорте в Бурбон-Ларшамбо, вместе с ними уже была маленькая девочка по имени Шарлотта.

* * *

По одним данным, она родилась в Лондоне 4 октября 1799 года, и звали ее Элиза Алике Сара. Ее знали многие известные люди, в частности, герцог де Лаваль, граф де Шуазель-Гуффье и др. В августе 1814 года они засвидетельствовали, что она и Шарлотта — это одно и то же лицо.

Но, скорее всего, она появилась на свет в Париже примерно в августе 1798 года.

Официально она именовалась Шарлоттой де Талейран. Во всяком случае, она так подписывалась. Чешский композитор Ян Дуссек посвятил ей одно из своих произведений, которое так и было названо. Близкие к Талейрану люди слышали, как он брал ее за руку на террасе своего замка и говорил: «Шарлотта, все это для тебя»[230].

Отцовство явно принадлежало Талейрану, и оно стало одной из важных причин его женитьбы на Катрин. Но одного этого было мало. Бывший епископ Отенский «когда-то дал обет безбрачия и не был от него освобожден»[231].

Это была проблема, и решить ее оказалось не так-то просто. В это время как раз велись переговоры с Ватиканом о Конкордате, то есть о восстановлении во Франции прав католической церкви. И переговоры эти вел Талейран. А папа Пий VII был страшно ортодоксален. Конкордат подписали 15 июля 1801 года, а 26 февраля 1802 года папа получил написанное на латыни прошение Талейрана, поддержанное Наполеоном. Но Пий VII был неумолим, и в ответном послании он выдвинул столько неприемлемых для бывшего епископа условий, что кардинал Джованни Батиста Капрара, легат папы во Франции, даже не решился передать его Талейрану.

По-видимому, Пий VII и его советники «до конца не понимали, с какими сильными, изобретательными и напористыми противниками им пришлось столкнуться»[232].

27 мая 1802 года в Ватикан было доставлено официальное письмо французского правительства, в котором содержалась просьба на переход министра иностранных дел Франции из духовного состояния в светское. А тем временем Конкордат начал действовать: церкви во Франции открылись, богослужения совершались и т. д. Но ответа из Ватикана не последовало, а это значило, что не было и формального согласия на брак. Якобы в истории католической церкви не имелось подобных прецедентов…

Зато последовали жесткие ответные меры: 19 августа 1802 года на заседании Государственного совета Жозеф Мари Порталис, занимавшийся вопросами религии, заявил, что теперь любые документы, исходящие из Ватикана, не могут быть получены и оглашены без разрешения французского правительства. На следующий день это решение было утверждено.

Кардинал Капрара тут же написал слезное письмо Пию VII, в котором он умолял папу быть чуть погибче…

Шарля Мориса — Аршамбо и Бозон — подписали брачный контракт Талейранов. Произошло это на вилле Талейрана в Нёйи.

На следующий день, 10 сентября, в мэрии 10-го округа Парижа на улице Верней имело место гражданское бракосочетание, а 11 сентября в церкви Эпинесюр-Сен, в окрестностях столицы, приходской священник обвенчал «молодоженов».

Пий VII, узнав об этом, был взбешен, но ничего уже не смог изменить.

И все же заключенный официальный брак не принес Талейрану тех результатов, на которые он рассчитывал: его жена по-прежнему являлась мишенью для насмешек и сплетен.

И Наполеон продолжил относиться к ней весьма холодно. Говорят, что уже при первом появлении супруги Талейрана в Тюильри он обронил следующую фразу:

— Я надеюсь, что примерное поведение гражданки Талейран заставит забыть легкомыслие мадам Гран.

На это якобы последовал такой ответ «прекрасной индуски»:

— Я не могла бы сделать лучше, чем последовать в этом отношении примеру гражданки Бонапарт.

Было это или нет, сказать трудно. «Но бесспорно одно — доступ Катрин в Тюильрийский дворец вскоре после замужества был закрыт»[233].

Новоявленная мадам де Талейран тяжело переживала сложившуюся ситуацию. Однако теперь в их с Талейраном особняке жизнь закипела с новой силой: приемы следовали за приемами, в салоне толпились дипломаты, банкиры и вернувшиеся во Францию «бывшие» — так называемые «обломки старого режима». Но, увы, Катрин так и не стала царицей в этой среде, которая так и не начала считать ее своей.

Считается, что Талейрану принадлежат следующие слова: «Остроумная женщина часто компрометирует своего мужа, а вот глупая компрометирует лишь саму себя; в этом отношении я не мог надеяться найти жену, более одаренную»[234].

Если он это и говорил, то, наверное, для того, чтобы как-то оправдать свой выбор…

* * *

Как бы то ни было, супруги с каждым годом начали все более и более отдаляться друг от друга. А потом они совсем расстались. Историк Жан Орьё по этому поводу пишет: «Эта женщина была его крестом. Он перестал ее любить. Тщеславие, глупость, болтливость мадам Гран возрастали вместе с увеличением объема ее талии»[235].

Внешняя привлекательность проходит с годами, это ни для кого не секрет. Но тогда на первый план выходит нечто иное. Но вот когда внешность — это главное достоинство, тогда дела совсем плохи.

В результате Катрин Гран стала ярким, однако «далеко не самым светлым эпизодом в жизни нашего героя. Но судьба вела его дальше, к новым испытаниям и искушениям»[236].

Восхищение и благодарность Наполеону

Однако не стоит думать, что Талейран в 1801–1803 годах все свое время посвящал исключительно отношениям с Катрин и Шарлоттой. В эти годы он еще и весьма напряженно работал. Во всяком случае, при его непосредственном участии 9 февраля 1801 года был подписан Люневилльский мирный договор между Францией и Австрией. Этот договор означал конец Второй антифранцузской коалиции и послужил прологом к серии других мирных договоров с противниками Франции. Завершилось же все это Амьенским мирным договором, подписанным 25 марта 1802 года между Францией, Испанией и Батавской республикой, с одной стороны, и Англией — с другой. Этот договор завершил уже изрядно всем надоевшую войну между Францией и Англией, шедшую последние три года.

Их отношения с Наполеоном в это время были нормальными и весьма конструктивными. Да что там — нормальными! Талейран в прямом смысле этого слова объяснялся в любви к Первому консулу.

28 июня 1801 года, уезжая на воды в Бурбон-Ларшамбо, он писал Наполеону:

Генерал,

Я уезжаю с одним, но очень сильным сожалением о том, что удаляюсь от вас.

Чувство, связывающее меня с вами, мое убеждение в том, что моя привязанность к вашему предназначению, к вашим великим планам, может оказаться небесполезной для их осуществления, заставляет меня заботиться о своем здоровье, как никогда раньше. Без этой уверенности я отказался бы от путешествия, которое вы позволили мне совершить.

Я оставляю вас тоже страдающим, но наполненным той благородной страстью, которая не позволяет дать ни малейшего отдыха своему телу и душе. Уверяю вас, что никакой человеческой сущности не даны возможности такой возвышенной и действительно неутомимой деятельности, какими природа наградила вас.

Тоу что вы думаете, что вы говорите и что вы делаете, не является показным, и я чувствую, что мое отсутствие станет для меня очень серьезной потерей.

Позвольте мне повторить вам, что я вас люблю, что я удручен необходимостью уехать, что я с нетерпением жду возвращения к вам и что моя преданность кончится лишь с окончанием моей жизни[237].

13 сентября 1801 года Талейран написал Наполеону:

Генерал,

Я проникся тем, что вы только что сделали для моих родственников. Письмо, которое вы имели доброту мне написать, лежит у меня перед глазами, над всеми добрыми делами, что вы для меня сделали, что в вашей власти для меня сделать. Ничего не говорю вам о своей признательности, так как не нахожу выражений, которые могли бы ее выразить. Позвольте мне использовать слова, которые говорил своему владыке один из министров Генриха IV: с тех пор, как я связал себя с вашей судьбой, я ваш, в жизни и в смерти[238].

Это последнее выражение благодарности было связано с тем, что Наполеон удалил из списка эмигрантов имена двух братьев Талейрана, и это позволило им вернуть себе все свое имущество.

Читая подобные письма, мы видим, что в самом начале невозможно было себе и представить, во что выльются отношения этих незаурядных людей всего через несколько лет.

Замок Валансэ

Примерно в это же время, а точнее — 7 мая 1803 года, Талейран приобрел для себя прекрасное имение с замком Валансэ, что стоило ему, по разным данным, от 1,60 до 2,05 миллиона франков.

Его Катрин стала настоящей владелицей замка. Она занималась там всем, всем давала указания, организовывала многочисленные приемы. Часто она совершала конные прогулки вокруг замка, одетая в мужской костюм, и это привлекало к себе удивленное внимание окружающих. Короче говоря, «мадам де Талейран царила в Валансэ, окруженная гостями, юными питомцами, соседями вроде Годо д’Антрагов, а также толпами слуг и служанок»[239].

Основа замка Валансэ — массивная каменная башня — была построена в конце X или в начале XI века. Строительство же непосредственно феодального замка было осуществлено в XIII веке неким Готье, сеньором де Валансэ. Затем по брачному договору замок перешел семейству Шалон-Тоннер, и те перестроили его, улучшив его оборонительную систему. В XV веке владение замком перешло к семейству д’Этамп, а в 1540 году Жак д’Этамп приказал снести старый замок и на его месте выстроил новый, который и сохранился до наших дней.

Имя архитектора, который провел работы, до нас не дошло. Но зато точно известно, что в середине XVII века семейство д’Этамп переживало тяжелые времена, а посему Валансэ было продано семье Шомон де ля Милльер. В 1766 году поместье перекупил генерал Шарль Лежандр де Вилльморьен, который провел существенную реконструкцию старых построек. А вот его сын, граф де Люсэ, префект консульских дворцов, чудом избежавший смерти во время революционного террора, уступил владение Талейрану. Произошло это так. Однажды Наполеон сказал:

— Господин де Талейран, я хотел бы, чтобы вы купили эту прекрасную землю, чтобы принимать там представителей дипломатического корпуса, знатных иностранцев, чтобы они стремились попасть к вам, и чтобы приглашение к вам служило наградой для послов тех монархов, которыми я буду доволен…

20 августа 1803 года Талейран, возвращаясь с лечения в Бурбон-Ларшамбо, писал Наполеону:

Генерал,

Прошу вас разрешить мне побывать в Валансэ, возвращаясь в Париж. Это было бы крайне полезно для дела и увеличит мое путешествие всего на двадцать пятьльё. Прошу у вас позволения остаться там на два дня. Сегодня мне сделали десятый душ; к концу августа лечение будет полностью закончено. Если вы удовлетворите мою просьбу, я буду в Париже в вашем распоряжении к 5 сентября; опоздание, включая переезд, составит всего три дня. Воды сделали мое состояние заметно лучше. <…>

Прошу вас, генерал, принять уверения в моем глубочайшем к вам уважении[240].

Роль Талейрана в убийстве герцога Энгиенского

А потом наступил 1804 год. Весной, после ареста объявленных «заговорщиками» генералов Моро и Пишегрю, Наполеон долгое время пребывал в ярости. Видя в этом деле «руку Лондона», он заявил, что напрасно его враги думают, будто он не может воздать им лично по заслугам за попытки его уничтожить. Эти слова услышал Талейран и поддакнул:

— Бурбоны, очевидно, думают, что ваша кровь не так драгоценна, как их собственная.

Это привело Наполеона в состояние полного бешенства, и вот тут-то и было впервые произнесено имя 32-летнего принца Луи Антуана Анри де Бурбона, герцога Энгиенского, последнего представителя рода Конде.

Это означало лишь одно — именно Талейран толкнул Наполеона на путь конфронтации с королевской семьей. И сделал он это по той простой причине, что согласие того с Бурбонами неизбежно означало бы не только полное отстранение самого Талейрана от власти, но, возможно, и его гибель. Говоря словами Поля Барраса, Талейран хотел создать между Бурбонами и Наполеоном «кровавую реку»[241].

Стендаль в своей книге «Жизнь Наполеона» пишет: «Талейран без устали твердил Наполеону, что спокойным за свою династию он сможет быть только тогда, когда уничтожит Бурбонов»[242].

При этом, играя в деле герцога Энгиенского активную роль, Талейран старался, как и всегда в подобного рода случаях, оставаться в тени.

Позднее, уже в 1809 году, Наполеон в гневе восклицал, обращаясь к своему министру:

— Кто меня побуждал к наказанию этого человека, этого несчастного герцога Энгиенского? Кто мне раскрыл тайну его местонахождения?

Безусловно, нельзя возлагать всю ответственность за произошедшую кровавую драму на одного Талейрана. В конечном итоге решение принимал и роковой приказ отдавал не он, а Наполеон. Однако именно его министр сообщил ему первые сведения о несчастном герцоге.

Граф Шарль Даниель де Талейран-Перигор — отец князя Ш. М. де Талейрана

Графиня Александрина Элеонора де Талейран-Перигор — мать князя Ш. М. де Талейрана

Поль Баррас

Жозефина Богарне (1763–1814), жена Наполеона, императрица до 1809 года

Талейран, епископ Отенский

Специальная обувь Талейрана

Графиня де Флао с ребенком

Талейран. 1780-е гг.

Наполеон Бонапарт

Талейран. 1801 г.

Мадам Гран Мадам де Сталь

Талейран. Фрагмент картины Давида «Коронация Наполеона»

Многоликий Талейран. Карикатура начала XIX в.

Одна голова кричит: «Да здравствует король!»; другая: «Да здравствует император!»; третья: «Да здравствует свобода!»

Император Александр I

К. В. Нессельроде

Тильзитская встреча

Эдмон де Талейран-Перигор

Герцогиня Курляндская

Встреча в Эрфурте

Император Александр I

Императрица Жозефина принимает Александра I в Мальмезоне. Май 1814 г.

Герцог Веллингтон

Роберт Каслри

Талейран на Венском конгрессе

Жозеф Фуше

Князь Меттерних

Талейран. 1817 г.

Людовик XVIII

Луи Филипп

Коронация Карла X

Талейран — посол в Лондоне. 1834 г.

Мадам Гран. 1820-е гг.

Доротея, герцогиня де Дино

Замок Валансэ. Современная фотография

Гробница Талейрана

Памятник Талейрану в замке Валансэ

8 марта 1804 года он писал Наполеону о раскрытом заговоре:

Его участники — люди фруктидора и вандейцы, которые им помогают. Ими руководит принц из дома Бурбонов. Цель состоит, несомненно, в том, чтобы убить вас. Вы имеете право на личную оборону [243].

По мнению Ю. В. Борисова, этот документ «не дает оснований для нескольких толкований. Тем не менее делались попытки доказать, что это письмо было написано секретарем Талейрана Перре, искусно подделывавшим почерк и подпись своего начальника. Но такая версия не выдерживает критики. Перре пришел на работу в министерство только в 1806 году»[244].

Конечно же Талейран сделал все, чтобы уничтожить это письмо, но его видели. В частности, секретарь Наполеона Меневаль потом признавал: «Это письмо было полностью написано рукой Талейрана и подписано им»[245].

9 марта 1804 года Наполеон наскоро собрал тайный совет, в который входили ближайшие его соратники Камбасерес, Лебрён, Талейран, Фуше и министр юстиции Ренье. Собрал их Наполеон не для того, чтобы узнать их мнение, а для одобрения и поддержки захвата герцога Энгиенского.

Талейран и Фуше, тоже опасавшийся мести Бурбонов, решительно выступили «за».

Единственным, кто попытался высказаться «против», оказался Второй консул Жан Жак Режи де Камбасерес.

На это Наполеон заявил:

— Я сумею покарать заговорщиков, и голова виновного послужит мне оправданием.

— Осмелюсь думать, — возразил Камбасерес, — что ваша суровость не дошла бы до такой степени…

— Знайте, — перебил его Наполеон, — что я не собираюсь щадить тех, кто подсылает ко мне убийц.

Камбасерес попытался сказать что-то еще, но Наполеон язвительно заметил:

— Что-то вы стали излишне скупы на кровь ваших королей; вы — человек, голосовавший за смерть Людовика XVI.

Испуганный Камбасерес тут же замолк.

В этом деле имелось лишь два затруднения: во-первых, герцог жил не во Франции, а в Бадене, а это было независимое государство. Во-вторых, он решительно никак не был связан с каким-либо заговором против Наполеона. Первое препятствие для последнего было несущественным: он уже тогда распоряжался в западной и южной Германии как у себя дома. Второе препятствие тоже особого значения не имело, так как Наполеон уже заранее решил судить герцога Энгиенского военно-полевым судом, который за доказательствами никогда особенно не гнался.

* * *

Герцог Энгиенский спокойно жил в небольшом городке Эттенхейме, не подозревая о страшной угрозе, нависшей над его головой. В ночь с 14 на 15 марта 1804 года отряд французской конной жандармерии, подчинявшийся генералу Орденеру, вторгся на территорию Бадена, вошел в Эттенхейм, арестовал герцога Энгиенского и увез его во Францию. И что удивительно, баденские официальные власти не показали никаких признаков жизни, пока происходила вся эта операция.

О начале этих ужасных событий мы знаем от самого герцога Энгиенского, так как сохранился его дневник, который он вел по дороге из Эттенхейма в Страсбург: «В четверг 15 марта в пять часов (пополуночи) мой дом в Эттенхейме окружили эскадрон драгун и жандармские пикеты; всего около двухсот человек, два генерала, драгунский полковник, полковник Шарло из Страсбургской жандармерии. В половине шестого выломали дверь. Бумаги мои изъяты, опечатаны. Довезен в телеге между двумя рядами стрелков до Рейна. Посажен на корабль курсом на Риснау. Сошел на землю и пешком добрался до Пфортсхейма. Обедал на постоялом дворе»[246].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.