Глава девятая Мы и мир до перестройки

Глава девятая

Мы и мир до перестройки

Первое испытание. У датских коммунистов. Легенда Греции — Флоракис. До последнего патрона. «Социализм по-французски». На чьей совести Афганистан? Трудный путь к разрядке. Человек, который виделся с Лениным. С открытым забралом

Первые шаги деятельности Константина Устиновича в роли Генерального секретаря ЦК КПСС по печальной традиции были связаны с международными встречами: на похороны Андропова тогда съехались руководители многих стран. Их цель заключалась, конечно, не только в том, чтобы выразить соболезнование руководителям государства и близким усопшего. Надо было присмотреться к новому кремлевскому хозяину.

Черненко принимал соболезнования… Вице-президент США Джордж Буш, премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер, президент Италии Алессандро Пертини, премьер-министр Индии Индира Ганди и многие другие зарубежные лидеры были в эти дни в Москве, почтили траурную церемонию своим присутствием. Конечно, за дипломатическим этикетом человеку, несведущему в таких делах, трудно было разглядеть что-либо, кроме скорби и печали, тем более заметить иронию в глазах особ столь значимого ранга. Но Черненко тем не менее переживал, чувствуя на себе пристальное внимание окружающих, любопытство и настороженность высоких гостей. Он понимал, что уже не молод, понимал, что не очень здоров, понимал, что могли бы стать кандидатами в генеральные секретари люди куда энергичнее его…

Смотреть на него в эти дни было нелегко — Черненко перед каждым выходом к иностранным гостям мобилизовал все внутренние силы, изо всех сил старался показать себя бодрым, энергичным лидером. Давалось ему это нелегко, если учесть, что за очень короткий промежуток времени ему пришлось приосаниваться более ста раз — столько встреч и бесед пришлось тогда провести с иностранными лидерами.

А чуть позже и на меня обрушилась гора неотложных дел. Круглые сутки я по поручению Черненко сидел за анализом зарубежной прессы и составлял подробнейшие отчеты о том, кто и как оценивает нового Генерального секретаря ЦК КПСС. Константина Устиновича интересовало по этому вопросу буквально всё: какие идут разговоры на Западе, что по этому поводу пишут, что подметили журналисты?

К счастью, в начале 1984 года еще никто не усомнился в том, что у Черненко хватает сил для нелегкой ноши. Более того, во многих газетах писалось, что нужно считаться не только с тем или иным лидером СССР, а с самим государством, которое занимает огромную часть земного шара и при этом неплохо вооружено.

Джордж Буш обнаружил у Черненко потенциал сильного лидера и чувство юмора. Интересно, что ему сказал Черненко такого смешного? Не знаю.

Маргарет Тэтчер увидела в новом генсеке и руководителе СССР отсутствие враждебности к Западу и умение логично излагать довольно сложную советскую позицию.

Канцлер ФРГ Гельмут Коль охарактеризовал Черненко как человека, откровенно отказавшегося от пропагандистского коммунистического подтекста при беседе с ним.

Канадский и французский лидеры — Трюдо и Миттеран — в своих суждениях были очень близки: при этом руководителе возможен дальнейший диалог о разоружении, а в воздухе, наконец, повеяло демилитаризацией.

Все высказывания свидетельствовали о том, что Черненко выдержал первое испытание на прочность. Для него эти позитивные отклики заграничных лидеров имели огромное значение: он, во-первых, почувствовал некую уверенность в себе — мол, принят, не отторгнут, и, во-вторых, узнал, что от него ждут на Западе.

Это было принципиально важно в той сложной международной обстановке, которая сложилась к тому времени. Черненко предстояло вынести на себе груз тяжелых внешнеполитических проблем, который он унаследовал от своих предшественников.

Окружение генерального секретаря, а также и ведомство Громыко не без удивления обнаружили, что Черненко и международная деятельность партии не так уж несовместимы, как могло показаться на первый взгляд. Перед этим не без основания считалось, что, по большому счету, дипломатом Константин Устинович был не особенно искушенным. Да и в самом деле, где, спрашивается, ему было набраться опыта, постичь, как в свое время говорил Талейран, «искусство невозможное делать возможным»? В Общем отделе ЦК? Там он, конечно, собирал, обобщал и анализировал различную международную информацию, наиболее важные документы откладывал для доклада Леониду Ильичу. Но эти обязанности даже с большой натяжкой не отнесешь к занятиям дипломатического характера.

Однако оказалось, что навыки международной деятельности у Черненко все-таки были. Приобрел их Константин Устинович за годы его работы в ЦК, и их вполне хватило для успешного старта в этой области уже на посту Генерального секретаря ЦК КПСС.

Раньше он неоднократно выезжал в серьезные командировки за рубеж, правда, чаще — в качестве рядового члена всевозможных делегаций. Были у него и поездки, которые, безусловно, оставили глубокий след в памяти. Например, пришлось ему принимать участие в работе сессии ООН, Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, состоявшегося в 1975 году в Хельсинки — тогда он входил в состав советской делегации вместе с Брежневым и Громыко. Он был рядом с Брежневым на крымских встречах лидеров соцстран, на советско-американской встрече в Вене в 1979 году, когда подписывали договор ОСВ-2. Но, повторюсь, в этих поездках и во время встреч он оставался на вторых ролях. В 1982 году Черненко доверили возглавлять комиссию по иностранным делам в Верховном Совете СССР, но там были специалисты и дипломаты, которые прорабатывали все вопросы, оставляя Черненко почетную должность «заседателя у микрофона».

И все же Черненко до избрания генсеком серьезно соприкасался с дипломатической сферой. Правда, впервые это произошло, когда ему было уже 65 лет, после того, как он стал секретарем ЦК КПСС, затем кандидатом в члены Политбюро и, наконец, членом Политбюро ЦК. Изменившийся статус Константина Устиновича позволял ему возглавить ряд делегаций ЦК КПСС, посещавших зарубежные государства. Во всех этих поездках мне довелось сопровождать Черненко в качестве помощника, и последующие заметки основаны на моих личных впечатлениях.

Начну с того, что каждая из зарубежных поездок убеждала меня в том, что Черненко — партийный руководитель высокого класса, умудренный опытом, талантливый организатор. Не раз я ловил себя на мысли о том, что если бы Константину Устиновичу была уготована иная судьба и ему довелось бы заниматься по заданию партии дипломатической работой, он справился бы с ней достойно.

Впервые Черненко возглавил делегацию КПСС, принимавшую участие в работе XXV съезда Компартии Дании в 1976 году. В то время организация датских коммунистов была на подъеме. Численность ее была небольшая, но она твердо и последовательно отстаивала интересы рабочих, активно сотрудничая в этой области с более влиятельными силами в лице профсоюзов. Боевитость коммунистов в борьбе с представителями частного капитала, хозяевами предприятий импонировала широким кругам молодежи, среди которой авторитет партии был очень высок.

Председателем КП Дании был Кнуд Есперсен — человек чрезвычайно энергичный, веселый, подвижный как ртуть, жизнелюб и оптимист. В юные годы он был участником движения Сопротивления. Свой бойцовский дух он вносил и в датский парламент, депутатом которого был не один год. Вся Дания его называла не иначе как «Красный Кнуд».

Обладая незаурядным ораторским талантом, он умел пламенным словом зажечь любую аудиторию. «Красный Кнуд» на трибуне — это зрелище, какое не часто увидишь. Представьте у микрофона седоватого, спортивного сложения человека с огромными, будто искрящимися, озорными глазами. Его непокорные волосы то взлетают вверх, то прилипают к разгоряченному лбу. На трибуне ему тесно — он отбегает в сторону и вешает пиджак на спинку стула. Все равно жарко! Закатывает рукава рубахи… Энергично жестикулирует, размахивает кулаком. Он всецело отдается своей речи, живет ею, пытается донести до окружающих всесокрушающую силу слова… Так он выступал на партийном съезде с отчетным докладом.

Представлялось, что Кнуд молод и отменно здоров. А в разговоре с датчанами выяснилось, что это совсем не так — он неизлечимо болен, знает об этом и не собирается с этим мириться.

Через год с небольшим лидер датских коммунистов умер. Мне его жаль. Он был, по-моему, человеком искренним и верил в то, о чем говорил на съезде с трибуны. А говорил он о том, что рабочие должны жить достойно и пользоваться благами собственного труда, иметь все права цивилизованного общества — на отдых, труд, свободу…

На съезде коммунистов Дании выступил и Черненко. Делегаты встретили его особенно тепло и сердечно поздравили — день открытия съезда совпал с днем рождения Константина Устиновича. А вечером в советском посольстве по такому случаю был устроен прием, на котором присутствовал и Кнуд Есперсен.

Посол СССР в Дании Николай Егорычев (бывший первый секретарь Московского горкома партии) внес в комнату огромный торт с шестьюдесятью пятью зажженными свечами. Юбиляр, не обладавший мощными легкими, хоть и не с первого раза, но загасил их. Посидели, выпили, закусили, а потом вдруг оказалось, что Есперсен знает много русских песен и прекрасно исполняет их на русском языке. Мне потом рассказали, что Кнуд учился в Москве в существовавшей когда-то Международной ленинской школе…

С именем Есперсена связана одна любопытная история, которую с позиции сегодняшнего дня можно трактовать по-разному. Было ли это помощью одной компартии другой, проявлением рабочей солидарности или умелой бизнес-операцией? Не знаю. А произошло вот что.

В один прекрасный день советскую делегацию привезли на крупную, но «не без капиталистических трудностей», судоверфь «Бурмейстер ог Вайн». Там Черненко рассказали о том, что предприятие душит капиталистический кризис, в результате чего производство приходит в упадок и всё зримее становится звериный оскал эксплуататоров, который многих рабочих сделает безработными. Профсоюзный комитет верфи совместно с рабочими-коммунистами желал узнать у представителя Коммунистической партии великого СССР господина Константина Черненко, не будет ли в СССР какого-нибудь судостроительного заказчика. Тогда бы не пришлось сворачивать производство, что предотвратило бы несчастье тысяч рабочих.

Черненко воспринял эту просьбу близко к сердцу. По возвращении он лично переговорил с Леонидом Ильичом и, получив от него «добро», вынес вопрос об оказании помощи датским рабочим на Политбюро. «Бурмейстер» получил заказ, рабочие — работу, и вскоре со стапелей в Дании сошли два сухогруза: «Известия» (назван в честь советской газеты) и «Кнуд Есперсен» (получил имя лидера датских коммунистов, к тому времени уже скончавшегося). Как видим, результаты первого серьезного международного визита Черненко в Данию оказались весомыми.

В мае 1978 года состоялась поездка Черненко в Грецию. В ранге кандидата в члены Политбюро и секретаря ЦК он возглавил делегацию КПСС на X съезде Компартии Греции. Съезд стал поистине волнующим событием для греческих коммунистов, и это не газетный штамп. Ведь впервые за 30 с лишним лет он проходил в Афинах легально. Прошедшие годы стали для партии и прогрессивных сил страны временем действительно героических испытаний, и они их достойно выдержали. Греческие коммунисты обсудили деятельность партии в период после ликвидации в стране военной диктатуры, падения семилетней диктатуры «черных полковников».

Для Черненко участие в работе съезда КПГ было памятно и тем, что здесь он познакомился и сблизился с замечательным человеком, легендарным борцом, первым секретарем ЦК КПГ Харилаосом Флоракисом.

Его биография была насыщена яркими страницами, а черты характера, необходимые пролетарскому лидеру, закалялись в смертельной схватке с фашизмом. Впрочем, подобную школу прошли тогда многие руководители европейских компартий. Еще в тридцатые годы Флоракис примкнул к рабочему движению, а коммунистом стал в 1941 году, когда вступил в греческое движение Сопротивления. Сражался он в его рядах вплоть до освобождения страны от фашистов в 1944 году.

В годы гражданской войны в Греции (1946–1949) легендарный генерал Флоракис воюет на стороне народа, командует 1-й дивизией Демократической армии. Этот первый вооруженный конфликт в Европе после Второй мировой войны закончился поражением демократических сил, что в конечном счете привело Грецию к вступлению в НАТО.

В 1954 году Флоракис был арестован и приговорен к пожизненному заключению, но в 1966-м освобожден под давлением народного движения. После военного переворота в апреле 1967 года и установления в стране диктатуры был вновь арестован и находился в заключении до апреля 1972 года.

Никогда не забуду ту атмосферу, которая царила на съезде. Революционный энтузиазм, пафос бескомпромиссной борьбы, оптимизм и вера греческих коммунистов в конечную цель этой борьбы — свою победу — никого не оставляли равнодушным. Они завораживали, передавали мощный заряд энергии не только Черненко, но и всем членам делегации КПСС. И что было особенно заметно, руководители КПГ и рядовые греческие коммунисты искренне гордились тем, что представители Компартии Советского Союза впервые участвуют в работе их съезда. Людей тогда интересовало и восхищало буквально всё, связанное с нашей страной, — и невиданные достижения СССР, и его исторический опыт, у истоков которого стоял великий Ленин.

При встречах и беседах греческие коммунисты всегда подчеркивали, что в годы фашистской оккупации, в тяжелое время гражданской войны их воодушевлял великий пример советских людей, построивших первое в мире социалистическое государство, отстоявших его в смертельной битве и проявивших при этом невиданное мужество, самоотверженность и стойкость.

В памяти у Черненко, да и у всех нас, кто был тогда с ним рядом, запечатлелся эпизод, о котором он не раз вспоминал позднее. На встрече в одной из провинций к нему подошел коммунист-ветеран, который, будучи участником партизанского движения в годы Второй мировой войны, имел несколько тяжелых ранений. В руках у него были полевые цветы.

«Эту долину, где мы с вами находимся, — сказал он, — у нас называют партизанской. Здесь мы, греческие патриоты, плечом к плечу с русскими, бежавшими из концлагерей, били фашистов. На этой земле пролито немало крови греков и советских людей, на ней и сейчас растут эти цветы. Они нам дороже других цветов. Примите их в дар как символ нашей братской дружбы, скрепленной совместно пролитой кровью».

Такие искренние слова, пусть даже произнесенные, может быть, с излишним пафосом, вызывали у нас волнующее чувство. И, конечно, — гордость за свою великую страну, за тот безусловный авторитет, которым пользовалась КПСС у наших друзей за рубежом.

Участвуя в работе съездов коммунистов Дании и Греции, в многочисленных встречах во время их работы, Черненко, несомненно, приобретал хороший опыт международной деятельности, который со временем оказался востребованным.

То, что этот опыт приносит свои плоды, чувствовалось уже во время следующей поездки Константина Устиновича, которая состоялась в декабре 1980 года. Тогда он посетил Кубу и как глава делегации КПСС участвовал в работе II съезда кубинских коммунистов. Обстановка в мире к этому времени складывалась тревожная.

Уже прошел год, как ограниченный контингент советских войск находился в Афганистане. Молниеносного успеха, на который рассчитывало советское руководство, к сожалению, достичь не удалось, конфликт затягивался. После ввода советских войск в Афганистан администрация США отозвала договор ОСВ-2, подписанный в Вене Брежневым и Картером, из сената, который рассматривал вопрос о его ратификации. Все это порождало чрезмерную напряженность в советско-американских отношениях, с одной стороны, а с другой — стало причиной заметного охлаждения к нам большинства социалистических стран. Значительно возросла напряженность в наших отношениях с Польшей.

В этот период явно ужесточилась американская блокада Республики Куба. Американская администрация обвинила кубинцев в экспорте революции. Делегаты II съезда Компартии Кубы были взвинчены, настроены воинственно и решительно. Все были единодушны в том, что, если понадобится, они будут с оружием в руках защищать кубинскую революцию до последнего патрона. На съезде стихийно возникло движение за создание массовых территориальных формирований народной армии в защиту революции.

В стране курсировали всевозможные слухи о готовящемся покушении на лидера кубинской революции Фиделя Кастро, и надо сказать, они имели под собой реальные основания. Позднее стало известно, что ЦРУ готовило в разные годы целый ряд покушений на Фиделя, к которым привлекались даже мафиози, например Сэм Джакан — один из бывших подручных Аль Капоне.

Служба безопасности республики принимала необходимые меры по охране лидера. Никто не должен был заранее точно знать место его пребывания. В это время Фидель, как говорили нам кубинские коллеги, не имел постоянного ночлега, систематически менял свои резиденции, а сколько их было у лидера, точно никто из наших собеседников назвать не мог. В одной из таких резиденций в ходе съезда кубинских коммунистов нашей делегации удалось побывать на встрече с Фиделем, которая состоялась глубокой ночью. Помнится, наши машины с потушенными фарами, сопровождаемые джипами и мотоциклистами, долго петляли по зарослям, ветки которых часто скользили по ветровым стеклам. Наконец головной автомобиль остановился, и в свете зажженных с двух сторон фонарей мы увидели решетку ворот и группу солдат с автоматами. Машины пропустили в ворота, и они еще довольно долго, хоть и медленно, продолжали свой путь к цели. Подъехали к невысокому особняку, с наглухо зашторенными окнами, через которые проникал неяркий свет.

Фидель встретил нашу делегацию в небольшой, слабо освещенной прихожей. Он обнялся с Черненко, крепко пожал руки членам делегации. Из официальных лиц с нашей стороны тогда присутствовали секретарь ЦК КПСС В. И. Долгих, посол СССР в Республике Куба В. И. Воротников, секретарь Одесского обкома партии И. П. Кириченко. Бросилась в глаза такая деталь: прежде чем пройти с нами в комнату для беседы, Фидель в прихожей снял с себя и оставил порученцу широкий кожаный пояс, на котором были закреплены две кобуры с пистолетами. Как нам потом объяснили, это был жест большого доверия к собеседникам. Все расселись за небольшим круглым столом. С кубинской стороны, кроме Фиделя и его помощника-переводчика, на встрече был его брат Рауль Кастро.

Впервые мне пришлось наблюдать так близко Фиделя — этого легендарного человека, героя-революционера, кумира молодежи шестидесятых годов. С каким упоением мы — комсомольцы тех лет приветствовали кубинскую революцию. Мы дружно пели тогда «Куба — любовь моя!», с воодушевлением повторяли слова этой песни-марша: «И говорит вдохновенно Фидель: мужество знает цель!»

Я жадно вглядывался в человека, сидевшего напротив. Широкоплечий, заметно погрузневший, с бледным лицом. Резко, словно напоказ, проступала седина в знаменитой его бороде. И глаза… Мне всегда казалось, когда я слушал страстные выступления Фиделя, что глаза его — это постоянно пылающий пламень, способный всех зажечь вокруг себя. Но в тот раз я увидел глаза бесстрастные, холодные, безучастно смотрящие куда-то вдаль. И я понял, что передо мной человек, страшно уставший, находящийся на пределе человеческих возможностей.

В ходе беседы больше говорил Фидель. Обратили на себя внимание резкость и безапелляционность его суждений по отношению к антикубинской политике Соединенных Штатов, событий в Польше и по другим международным вопросам. Таким же, не допускающим возражения тоном он говорил и о неизменной преданности кубинцев своему верному другу — Советскому Союзу. Причем его просьбы о дополнительной экономической помощи имели такой настоятельный характер, что скорее походили на требования. Черненко в этой беседе выразил полное согласие с позицией кубинского руководителя по всем затронутым вопросам и заверил Фиделя в том, что со своей стороны мы будем и дальше крепить солидарность с кубинским народом.

А тем временем на съезде кубинских коммунистов страсти накалялись. Каждый выступавший делегат горячо поддерживал идею о военной защите кубинской революции, предлагал конкретные практические меры, обращался с просьбами к Советскому Союзу помочь с вооружением народного ополчения. На всё это надо было давать делегатам прямые и ясные, неуклончивые ответы. Но для того чтобы их сформулировать, понадобилась напряженная работа — неоднократно проводили встречи с Фиделем и другими кубинскими руководителями, консультировались с Москвой.

Черненко дважды говорил с Брежневым. И был, в конце концов, найден достойный ответ, который с восторгом встретили делегаты съезда кубинских коммунистов. Его суть заключалась в следующем: «Экспортом революции ни вы, ни мы, ни другие страны социализма не занимаются. Революции рождаются и побеждают на почве каждой данной страны в силу ее внутренних условий, а не привносятся извне. Но и экспорт контрреволюции, вмешательство извне в дела социалистических стран недопустимы. Это империалисты должны знать!»

Долго после этих слов в зале не смолкали оглушительные аплодисменты. Острота вопроса постепенно начала спадать, страсти поутихли.

Потом Черненко мне признавался, что сам он не очень был доволен этим тезисом. «Произношу эту фразу, — говорил он, — а в голове автоматически возникает воспоминание о вводе наших войск в Прагу в 1968 году».

В феврале 1982 года проходил съезд Французской компартии, и вновь Константин Устинович возглавил делегацию КПСС. Этот факт, по сложившимся негласным канонам, должен был означать, что произошло существенное изменение его положения в руководящем ядре Политбюро ЦК. Как правило, представлять КПСС на съезде одной из крупнейших компартий капиталистических стран, а именно такой являлась ФКП, могло только первое, в крайнем случае — второе руководящее лицо в партии. Брежнев не мог поехать во Францию не только потому, что в межпартийных отношениях были налицо разногласия по ряду принципиальных вопросов. Основная причина крылась в его болезни. Тяжело болел тогда и Суслов, и нелегкая миссия «отдуваться» на съезде ФКП за руководство КПСС была возложена на Черненко. Изначально считалось, что на форуме французских коммунистов будут подняты серьезные и «неудобные» для КПСС проблемы, и эти прогнозы сбылись.

В состав нашей делегации, наряду с членами ЦК П. С. Федирко и В. Н. Голубевой, входил первый заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС В. В. Загладин. Он был одним из немногих работников, глубоко и хорошо понимавших процессы, происходящие в ФКП, расстановку сил в ее руководящем ядре. К тому же он был лично и довольно близко знаком со многими членами ЦК французских коммунистов, постоянно общался с ними, в том числе и в неофициальной обстановке. И, конечно, его несомненным преимуществом было свободное владение французским языком. Вот почему для Загладина дни работы съезда стали особенно напряженными. Ему приходилось прикладывать максимум усилий и дипломатического искусства, чтобы «наводить мосты» между руководством КПСС и ФКП не только по вопросам глобального характера. В ходе самого съезда возникало немало недоразумений, касающихся непосредственных контактов с руководителями Французской компартии.

Как правило, на съездах братских компартий хозяева ставили делегацию КПСС в некотором роде в привилегированное положение, относились с подчеркнутым почтением и уважением. Здесь же из 110 делегаций других партий, прибывших на съезд ФКП, отношение к представителям КПСС было довольно ординарное. В аэропорту нас встретил секретарь ЦК ФКП Максим Гремец. Он передал Черненко сожаление Ж. Марше о том, что никто из членов Политбюро ФКП больше не имеет возможности встретить делегацию КПСС, поскольку время ее прилета совпало с очень важным заседанием.

Наша делегация была также предупреждена и о том, что на самом съезде выступления представителей других партий, в том числе, разумеется, и КПСС, не планируются, а предусмотрены они на митингах солидарности, которые будут проходить в партийных организациях в ходе съезда. Что касается приветствий братских партий съезду, то они будут оглашаться и в порядке поступления публиковаться в «Юманите».

Все эти организационные нормы, естественно, являлись прерогативой хозяев съезда. Для них они были вполне обычными рабочими моментами, можно сказать, достаточно традиционными. У нас же они вызвали определенную настороженность, и казалось, что все они в духе линии ФКП, от политики которой, как считали некоторые руководители и теоретики КПСС, «попахивало ревизионизмом». Но дело было не только в этом. К тому времени у руководства нашего ЦК было особо щепетильное отношение к чисто протокольным вопросам, оно просто благоговело перед порядком проведения всевозможных партийно-государственных процедур и ритуалов.

Правда, справедливости ради заметим, что в последующие дни делегацию КПСС и ее руководителя Черненко постоянно опекал один из старейших деятелей ФКП, член Политбюро Гастон Плиссонье. Они были одного поколения с Черненко, быстро нашли общий язык и темы для неформальных, задушевных разговоров. В то же время Жорж Марше и не пытался выказать хоть какие-то знаки особого внимания к посланцам КПСС, был подчеркнуто официален. Его встречи с Черненко были предельно краткими и носили скорее протокольный характер.

Что греха таить, визиты в такие страны, как Франция, даже на долю первых лиц ЦК КПСС выпадали нечасто. И, конечно, было очень жалко, что предельно ограниченное время той поездки не позволяло ближе и подробнее познакомиться с великой французской культурой, достопримечательностями и знаменитыми музеями страны. Как всякий русский образованный человек, Черненко обладал открытой душой, предрасположенной к восприятию ценностей иной культуры, знал и любил классическую французскую литературу, ее кинематограф.

Но все же в тот раз из жесткой программы удалось вырвать несколько часов на посещение Лувра и Дворца инвалидов, побывать на могиле Наполеона. Разволновало Константина Устиновича посещение улицы Мари Роз и ее главной достопримечательности — музея-квартиры В. И. Ленина, трогательно прошло возложение цветов у Стены коммунаров на кладбище Пер-Лашез. Наш посол во Франции С. В. Червоненко показал Константину Устиновичу ночной Монмартр. Удалось познакомиться с французской кухней, которую Черненко оценил как превосходную. Он был в общем-то человеком, не очень предрасположенным к кулинарным изыскам, заморским блюдам предпочитал капусту квашеную да пельмени сибирские, однако и устрицам французским отдал должное.

И все же в те дни никто ни на минуту не забывал о главном — о содержании работы съезда, его основных тенденциях, проявлявшихся в дискуссиях и документах. На заседаниях съезда Черненко имел возможность непосредственно убедиться не только в наличии «особой» линии французских коммунистов, которая в последние годы как у нас, так и за рубежом толковалась весьма разноречиво, но и в том, что линия эта за годы, предшествующие XXIV съезду ФКП, получила значительное развитие и углубление. Ее существо четко прослеживалось в докладе Жоржа Марше. Начинался этот доклад с известного лозунга, вывешенного в спортивном зале Сен-Дени, рабочего пригорода Парижа, где проходил съезд, — «Построим социализм всех цветов Франции». В отчетном докладе в качестве главной задачи коммунистов выдвигалось строительство «социализма по-французски» — социализма демократического и самоуправляющегося. Жорж Марше подчеркивал в докладе, что коммунисты Франции выступают против «казарменного социализма», что «социализм по-французски» — это создание такой экономики, которая бы учитывала все передовые достижения научно-технического прогресса, производила всё для французов во Франции, сохраняя и оберегая в то же время ее природные богатства.

Концепция «социализма по-французски» ориентировалась на множественность форм общественного присвоения. Считая необходимым продолжать развитие традиционных форм государственной и кооперативной собственности, французские коммунисты предусматривали создание собственности муниципальной, департаментской, региональной. Кроме того, они заявляли о своем понимании той важной роли, которую играют в жизни Франции мелкие и средние частные предприятия.

Рассуждая о том, что подлинный социализм должен быть непременно продуктом творчества широких масс, Марше заметил: «Счастье народа нельзя сделать без него, тем более вопреки ему».

Далее привожу некоторые записи из своего блокнота, которые представляют собой отдельные выдержки из отчетного доклада Марше:

— Долгое время мы верили в существование «всеобщей модели» социализма. Но теперь мы решили этот вопрос четко: социализм не должен быть чужеродной прививкой на дереве нации…

— «Социализм цветов Франции» — это не социализм, приготовленный где-то и перекрашенный в цвета Франции…

— «Социализм по-французски» должен сохранить всё, что завоевано во Франции в области свободы… Французский социализм — это общество прав человека…

— Социализм не может быть предметом импорта…

Это, по существу, была полемика с КПСС, и полемика довольно острая. Все высказанные в Париже положения (я их привел не в полном объеме в качестве наиболее ярких примеров) в то время воспринимались в Москве неоднозначно, в основном негативно.

Черненко такую позицию руководства ФКП воспринимал непросто. Она рушила привычную мировоззренческую позицию, взгляды и убеждения, которые он столько лет старался нести в жизнь, передавать другим. Он не был готов к этому. Мешали груз годами выработанных стереотипов, устойчивая ортодоксальность мышления. Я говорю об этом, чтобы читатель понял, как тщательно и с каким волнением готовился он к выступлению на митинге солидарности в рабочем пригороде Парижа Вильжюиф. Помню, как накануне сложно рождалась и формулировалась мысль, которая в его выступлении казалась простой и понятной. «Мы глубоко убеждены, — заявил на митинге Константин Устинович, — что социализм — разумеется, в тех формах, которые соответствуют условиям и традициям каждого народа, — будет завоевывать всё новые рубежи. Будущее принадлежит тому обществу, которое служит человеку труда!» Такая фраза была предложена Загладиным в последний момент перед выступлением, и Черненко согласился с ней.

Вот так, довольно непросто, набирал Черненко необходимый опыт зарубежной деятельности. И важность приобретенных им в те годы навыков решения внешнеполитических проблем трудно переоценить, поскольку его короткое правление страной пришлось на очень сложный и бурный период международной жизни.

Так уж вышло, что поездка во Францию была последней зарубежной командировкой Черненко. В 1983 году болезнь помешала ему выехать в ГДР для участия в работе конференции, посвященной 150-летию со дня смерти К. Маркса. В ранге Генерального секретаря ЦК КПСС и позднее, когда стал он и Председателем Президиума Верховного Совета СССР, ему так и не удалось побывать ни в одной зарубежной поездке. И тем не менее повторюсь, что предыдущий, пусть и не очень богатый, практический опыт внешнеполитической деятельности помогал найти верный подход к решению многих важных вопросов, в том числе и к проблемам внутренней политики, вырабатывать свой взгляд на многие вещи.

Опыт этот Константину Устиновичу понадобился буквально с первых дней и даже часов вступления его на пост генсека, когда резко изменился весь ритм его жизни. Такого чувства раньше не было — видно было, что он почти физически ощущал, как необыкновенно повысилась ответственность за каждое сказанное или написанное им слово, особенно когда приходилось заниматься международной проблематикой. И все же то, во что пришлось ему вникать в этот период, по своему смыслу было гораздо сложнее и тоньше, чем раньше, потому что лежало главным образом в сфере профессиональной дипломатии. Предыдущие же его зарубежные поездки, как правило, не были связаны с принятием каких-либо ответственных решений. Встречи и беседы, которые до этого проходили с участием Черненко за рубежом, носили в основном общественно-политический характер, а декларирование каких-то принципов, по сути, не влияло на взаимоотношения государств и расстановку сил в мире.

Теперь же всё поменялось. Стремительный темп развития событий требовал быстрого принятия безошибочных решений и одновременно — спокойного обдумывания каждого шага, каждого слова. Нужно было последовательно и строго проводить в жизнь внешнеполитическую стратегию партии, сформулированную ее съездами, уметь находить единственно верную для каждой ситуации тактику, корректировать ее в зависимости от обстоятельств, предвидеть ответные шаги партнеров и отыскивать ответы на них — именно так понимал Константин Устинович свои задачи на международной арене. Но времени, которого и так не хватало, стало еще куда меньше. Поэтому нередко Черненко был вынужден плыть по течению, целиком полагаясь на материалы, подготовленные МИДом, помощниками, экспертами по тем или иным международным проблемам.

Период нахождения у власти Черненко, как и время правления Андропова, отличался исключительно сложной международной атмосферой, которую нужно было как-то нормализовать. И, став генсеком, Черненко терпеливо искал пути конструктивного и реального возрождения процесса разрядки международной напряженности, который оказался под угрозой: все достигнутые соглашения с западными партнерами, казалось, свела на нет афганская война.

А ведь, несмотря на весьма противоречивую обстановку в мире, еще совсем недавно, в конце семидесятых годов, возникли достаточно веские основания надеяться, что путь к углублению политической разрядки, к перелому в сфере военной конфронтации в какой-то мере расчищен. Об этом свидетельствовала известная советско-американская встреча в Вене на высшем уровне, которая проходила в столице Австрии с 15 по 18 июня 1979 года. В состав советской делегации входил тогда и Черненко.

Главным итогом этой встречи стало подписание с Соединенными Штатами Америки Договора об ограничении стратегических и наступательных вооружений — ОСВ-2. Путь к этому событию занял почти семь лет. В результате длительных и непростых поисков взаимоприемлемых, компромиссных решений и было выработано соглашение, построенное на принципе равенства и одинаковой безопасности. Договор ОСВ-2 содержал, как тогда говорили, «взвешенный баланс интересов двух государств». У мировой общественности появились реальные надежды.

Это был важный, без преувеличения можно сказать — исторический, успех политики разрядки, определяющий вклад в который внесла конструктивная, миролюбивая внешняя политика Советского Союза, его союзников по Варшавскому договору. Это был и итог усилий многих здравомыслящих политиков Запада, в том числе американских, общественности различных стран.

Но, к сожалению, уже в самом конце семидесятых — начале восьмидесятых годов положение в мировом сообществе стало меняться не в пользу нашей страны. Наивно полагать, что только война в Афганистане и отказ американцев ратифицировать договор ОСВ-2 перечеркнули итоги советско-американской встречи в Вене и многообещающие возможности, которые они открывали.

Еще при президенте Картере, который пребывал у власти до января 1981 года, были приняты пятилетняя программа разработки новых систем оружия в США и беспрецедентно долгосрочный, рассчитанный на 15 лет, план наращивания и модернизации вооружений Североатлантического блока. При этом предусматривалось, естественно, и ежегодное увеличение военных расходов в течение всего этого периода. А затем последовало решение брюссельской сессии Совета НАТО — всего через полгода после Вены — о размещении в Западной Европе нового американского ядерного оружия средней дальности. И это тоже произошло при президенте Картере, подписавшем венские документы.

Всё это дает веские основания считать, что ввод ограниченного контингента советских войск в Афганистан был не причиной, а всего лишь поводом для внезапного отказа Соединенных Штатов от договора ОСВ-2 и резкого изменения ими своего внешнеполитического курса.

Известно, что только ленивый за прошедшие годы не высказал свое мнение по Афганистану. Продолжают активно обсуждать эту тему и в наши дни, хотя точки зрения на действия советского руководства три десятилетия назад и сейчас высказываются прямо противоположные. Не знаю, будет ли когда-нибудь найден в этом вопросе единый знаменатель, но тем не менее свою позицию тоже изложу.

Мои суждения складывались из той многосторонней информации, которую приходилось по долгу службы анализировать еще задолго до ввода войск и несколько лет после того, как началась эта губительная кампания. Прежде всего, и это необходимо подчеркнуть, огромное число аналитических и документальных материалов свидетельствовали о том, что Апрельская революция в Афганистане, случившаяся в 1978 году, нами не подталкивалась и непосредственного участия в ее подготовке и развитии советская сторона не принимала.

Мы имели самые общие представления о движениях «парчамистов» и «халькистов», о путаных политических платформах Тараки, а затем и Амина. Более детально мы стали вникать в обстановку, когда в Афганистане активизировались мятежные силы, получавшие поддержку извне, а правительство этой страны не однажды настойчиво просило нас о помощи. Мы несколько раз уходили от ответа на эти просьбы, но в конце концов не устояли.

Я солидарен с авторами публикаций, в которых называются конкретные лица, принявшие решение о вводе войск в Афганистан, — это Брежнев, Андропов, Громыко, Устинов. Но, на мой взгляд, здесь важен не просто перечень ответственных за этот шаг членов Политбюро. Трудно обойтись без понимания их степени влияния в этом руководящем органе партии, без знания того, за какие конкретные сферы деятельности они отвечали, на каких материалах и каким образом родилась идея и от кого она исходила. Даже для любого непосвященного человека совершенно ясно: прежде чем принять такое важное решение, необходимо иметь достоверную информацию о политическом положении, о расстановке сил в стране, о подлинном состоянии «революционного духа» афганцев и т. д. Где можно было получить наиболее исчерпывающие сведения по всем этим пунктам? Конечно, в первую очередь в ведомстве Андропова. И подобные сведения готовились там и представлялись членам Политбюро систематически.

Не обошлось еще без одного ведомства, точнее, подразделения ЦК КПСС, которое возглавлял кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК Б. Н. Пономарев. Речь идет о Международном отделе ЦК, откуда исходили записки и документы о расстановке классовых сил в афганском обществе и о готовности трудящихся масс идти за революцией. Само собой разумеется, соответствующую информацию готовил и Генштаб. Всё это вместе взятое и послужило базой, выглядевшей внешне довольно внушительно, для оценки ситуации в целом. В конечном счете ее признали благоприятной для оказания «интернациональной помощи афганскому народу».

Эта оценка была, как показало дальнейшее развитие событий, далекой от действительности. Но военные восприняли ее как руководство к действию. Под решительным нажимом Устинова, уверявшего, что военная акция в Афганистане завершится в течение нескольких недель, роковое решение в декабре 1979 года было принято.

Без каких-либо колебаний это решение поддержал и Черненко. Впрочем, даже если бы он в то время и занимал другую позицию, то вряд ли бы смог оказать какое-то существенное влияние на мнение других членов Политбюро.

Когда многие решения Политбюро ЦК КПСС были опубликованы в открытой печати, у меня появилась возможность документально подкрепить свои предположения, не разглашая какой-либо государственной тайны.

Вот перед нами решение Политбюро ЦК КПСС № П176/125 «О вводе ограниченного контингента советских войск в Афганистан», которое принято 12 декабря 1979 года. Вернее, это не само решение, а его проект, написанный от руки Черненко:

«К положению в А.:

1. Одобрить соображения и мероприятия, изложенные тт. Андроповым Ю. В., Устиновым Д. Ф., Громыко А. А.

Разрешить им в ходе осуществления этих мероприятий вносить коррективы непринципиального характера.

Вопросы, требующие решения ЦК, своевременно вносить в Политбюро.

Осуществление всех этих мероприятий возложить на гг. Андропова Ю. В., Устинова Д. Ф., Громыко А. А.

2. Поручить тт. Андропову Ю. В., Устинову Д. Ф., Громыко А. А. информировать Политбюро ЦК о ходе исполнения намеченных мероприятий.

Секретарь ЦК Л. И. Брежнев».

А вот запись, сделанная Черненко по итогам обсуждения одного из докладов о ходе выполнения указанного выше постановления Политбюро:

«26 декабря 1979 г. (на даче присутствовали тт. Брежнев Л. И., Андропов Ю. В., Устинов Д. Ф., Громыко А. А., Черненко К. У).

О ходе выполнения постановления ЦК КПСС № П176/125 от 12 декабря 1979 года доложили тт. Устинов, Громыко, Андропов.

Тов. Брежнев Л. И. высказал ряд пожеланий, одобрив при этом план действий, намеченных товарищами на ближайшее время. Признано целесообразным, что в таком же составе и направлении доложенного плана действовать Комиссии Политбюро, тщательно продумывая каждый шаг своих действий…»

И все же, если сам факт ввода советских войск в Афганистан стал только поводом для ответных негативных действий Запада (лично я в этом не сомневаюсь), все равно это было серьезным просчетом нашего руководства во внешнеполитических делах. Последующие годы затяжной афганской войны с огромной тратой материальных ресурсов, с гибелью почти пятнадцати тысяч наших воинов оставили недобрую память о советских руководителях того времени.

Ну а как оценивать действия западных правителей? Главное, пожалуй, заключалось в том, что они шли в фарватере политиков и идеологов своих стран, силившихся доказать, будто оружие во все времена является символом надежности и безопасности нации. Отсутствие же или недостаток современного вооружения — признак слабости и бессилия. Не случайно на рубеже семидесятых-восьмидесятых годов вновь оживились «теоретики» ядерной войны, считающей ее приемлемой, если разрушительную мощь смертельного оружия ввести в какие-нибудь «ограниченные рамки».

«Уважают только сильных!» — это кредо возобладало над другими принципами, которыми руководствовались на международной арене капиталистические страны. И все же совещание в Хельсинки, завершившееся в августе 1975 года, советско-американская встреча в Вене ставили под сомнение безрассудную в ядерный век «философию войны», зарождали у народов мира надежду, что здравый смысл и реализм в конце концов одержат победу.

С первых же шагов Черненко в качестве Генерального секретаря ЦК КПСС проявилась его приверженность миролюбивому курсу. Например, всего две недели спустя после избрания его генсеком он выступил перед избирателями. И сразу же затронул тему огромной ответственности государственных руководителей в ядерный век перед людьми планеты и грядущими поколениями. Это было не просто декларирование верности советского руководства идее мира — Константин Устинович выдвинул конкретные предложения, направленные на активизирование процесса разрядки, которые на следующий же день за рубежом назвали «доктриной Черненко».

Генеральный секретарь ЦК КПСС обратился ко всем ядерным державам, приглашая их договориться о соблюдении в отношениях между собой и с другими странами определенных норм поведения, диктуемых условиями и логикой ядерного века. Вот эти «шесть пунктов Черненко»:

рассматривать предотвращение ядерной войны как главную цель своей внешней политики. Не допускать ситуаций, чреватых ядерным конфликтом. А в случае возникновения такой опасности проводить срочные консультации, чтобы не дать вспыхнуть ядерному пожару;

отказаться от пропаганды ядерной войны в любом ее варианте, глобальном либо ограниченном;

взять обязательство не применять первыми ядерного оружия;

ни при каких обстоятельствах не применять ядерного оружия против неядерных стран, на территории которых такого оружия нет. Уважать статут уже созданной и поощрять образование новых безъядерных зон в различных районах мира;

не допускать распространения ядерного оружия в любой форме; не передавать кому бы то ни было ядерного оружия или контроля над ним; не размещать его на территории стран, где его нет; не переносить гонку ядерных вооружений в новые сферы, включая космос;

шаг за шагом, на основе принципа одинаковой безопасности добиться сокращения ядерных вооружений вплоть до полной их ликвидации во всех разновидностях.

Эту программу, конечно, нельзя целиком и полностью ставить в личную заслугу Черненко, поскольку она была выработана коллективным разумом. Но нет никакого сомнения, что она полностью отвечала настроениям Константина Устиновича и его желанию внести свой вклад в дело разрядки. На него ложилось и основное бремя ответственности за реализацию выдвинутой доктрины.

Увы, времени для этого у него оказалось очень мало. Но все, что он мог, он делал тогда, себя не жалея. У меня сохранились рабочие записи, отражающие напряженный ритм деятельности Черненко на международном поприще. На их основании можно составить представление, насколько широк был круг проблем, которые приходилось решать генеральному секретарю. Сама логика развития событий отводила новому руководителю партии ключевую роль в этой многогранной и напряженной работе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.