У ЧЕРВОННОГО ОЗЕРА
У ЧЕРВОННОГО ОЗЕРА
Озеро Червонное, оно же, по-старинному, Князь-озеро, и точно оказалось одним из самых глухих углов Полесья. В длину оно протянулось километров на двенадцать, в ширину — около шести. Было неглубоким, это означало, что можно рассчитывать на то, что промерзнет основательно, лед будет толстым, способным выдержать посадку транспортных самолетов. Вокруг озера — несколько деревушек, где и расположились батальоны. Штаб соединения и первый батальон стали в селе Ляховичи.
Заботы одолевали Ковпака каждодневно, первейшая из них — устройство аэродрома. Промеры показали, что лед на озере нарос до тридцати сантиметров. Бойцы сразу же приступили к расчистке площадки от снега. Работа была тяжелейшая, к тому же тридцатиградусный мороз и ветер. Солоно пришлось партизанам. Дед смотрел на них с затаенной болью в сердце и только изредка повторял еле слышно:
— Не люди — золото! Ордена за такую работу давать нужно!
Когда площадка была готова, объявилось новое затруднение: авиационное начальство в Москве никак не соглашалось сажать сухопутные машины на лед. Тогда по распоряжению Деда был проведен своеобразный «технический расчет»: на лед сошло до 500 человек и 100 лошадей с санями. «По Малинину и Буренину» это получалось тонн сто. Транспортный самолет той поры весил с грузом около семи тонн. Придирчивый Дед, вообще любивший подсчеты всякого рода, эту цифру на всякий случай удвоил, а потом увеличил еще в пять раз — для учета силы удара машины об лед. По всему выходило, принимать самолеты можно без риска. Хитрый Дед выждал еще денек-другой и дал телеграмму, что подготовлена прекрасная площадка «на грунте».
Все сошло как нельзя лучше: первый самолет приземлился совершенно нормально, хотя у встречающих невольно екнуло сердце, когда колеса «Дугласа» ударили лед… Первым в отряд прилетел один из лучших летчиков полка Гризодубовой, Борис Лунц, впоследствии Герой Советского Союза. Вершигора, под чьим непосредственным руководством «строился» аэродром, описал этот прилет так:
«Самолет бежал все медленнее, лед затихал, перестал гудеть, и машина на секунду остановилась, а затем, повинуясь зеленому фонарику, стала выруливать на старт. На берегу озера кричали «ура!», и в морозное небо летели партизанские шапки.
А под звездами уже гудела вторая машина.
Слава вам, товарищи летчики! Сколько мы ругали вас последние дни и сколько людей с благодарностью сейчас думали о вас!
— Привет вам, посланцы Родины!
— Привет! — сказал человек в комбинезоне, вылезая из машины.
— Здорово! — И к его протянутой руке потянулись десятки рук.
Пришлось взять летчика под защиту. Народ наш недовольно отпустил долгожданного гостя…
К нам подошли Руднев и Ковпак, а я побежал принимать вторую машину.
В первую ночь мы приняли три самолета. Только когда машины уже разгрузились и приняли заботливо укутанных раненых, Ковпак подозвал Лунца к себе и, показывая вокруг на безбрежную равнину озера, спросил:
— Ну як, хлопче, хорошу площадку подготувалы?
— Аэродром идеальный, — не подозревая никакой каверзы, отвечал тот.
— А подходы? — спрашивал Ковпак.
— Очень хороши.
— А развороты?
— Тоже хороши.
— А подъем? — ехидно щурился Дед.
— Замечательный.
— А грунт?
— Грунт твердый. Садился, как на бетонированную площадку.
Дед торжествовал.
— Ну то-то. Теперь ходи сюда. — И он отвел Лупца в сторону, вывел на чистый, неутоптанный пушистый снег и валенком разгреб площадку с квадратный метр. Затем снял шапку и чисто подмел ею лед. Лед был гладкий как отполированное зеркало. Лунц смотрел весело на лысину Ковпака, блестевшую при лунном свете, и улыбался.
— Це що таке? — грозно спросил старик.
— Лед, товарищ командир отряда, — бойко отвечал Лунц.
— Значит, можно на лед самолет посадить?
— Можно, товарищ командир.
— Так и генералам передай.
— Будет передано, товарищ командир отряда. А вы, товарищ командир, шапку-то все-таки наденьте. Тридцать два градуса мороза сегодня.
Ковпак лихо, набекрень, надел шапку и, хитро улыбаясь, сказал:
— Ты мне зубы не заговаривай. Ты мне от що скажи: а сам еще раз к нам прилетишь? Машину завтра посадишь?
— Прилечу и машину посажу, товарищ Ковпак!
— Ну, добре. Ище передай, что летчиков напрасно мы обкладывали всякими словами. Пишлы в сторожку. Самогоном угощу, и гайда в далеку дорогу.
— Спасибо, товарищ Ковпак…»
Каждую ночь прилетало до четырех самолетов. Дед спешил: он понимал, что, как ни хорош ледовый аэродром, у него есть существенный недостаток — уязвимость, несколько вражеских бомб могли полностью вывести его из строя. Весь вопрос, следовательно, был в том, сколько времени потребуется гитлеровцам, чтобы обнаружить партизанскую посадочную площадку.
Дед почти не спал эти ночи. Он, Руднев или Базыма лично принимали и провожали чуть ли не каждый самолет, тепло прощались, братски напутствовали отправляемых в тыл раненых и больных. Москва, как всегда, была щедра к партизанам: полностью восстановила боезапас к отечественному оружию, прислала много нового вооружения, взрывчатки, магнитных мин, теплой одежды, медикаментов. Как великую драгоценность принимали партизаны и комплекты московских газет.
Но Ковпак не забывал и правила, что главный интендант партизан — Гитлер, и вот уже в колхоз «Сосны» Любаньского района Минской области, превращенный оккупантами во вспомогательное хозяйство вермахта, снаряжается заготовительная экспедиция во главе с Павловским. Вместе с ним отправилось около 400 бойцов на 60 санях. Столь внушительный состав экспедиции объяснялся просто: но сведениям Вершигоры, гарнизон «Сосен» достигал 200 солдат.
Павловский, точно, был прекрасный хозяйственник: первая часть проведенной под его командованием операции стоила гитлеровцам 83 убитых солдат; вторая же, собственно заготовительная, — 15 тонн зерна, 300 овец, 250 коров, 50 свиней и 50 коней.
Не успел начхоз доставить в отряд столь внушительную добычу, а Ковпак уже отдавал Базыме новое распоряжение. Из разговоров с местными жителями он узнал, что Червонное богато рыбой. И вот уже по отрядам спешно выявляют… любителей и знатоков подледного лова. До 10 тонн соленой и сушеной рыбы заготовили здесь партизаны.
Во всех хозяйственных работах бойцам неоценимую помощь оказывали крестьяне окрестных деревень. Примечателен случай, происшедший с капитаном Бережным, командиром роты разведчиков. Колхозники, видя, как трудно приходится разведчикам передвигаться по снежной целине, изготовили для них лыжи. Просушить их, однако, как полагалось, времени не было, и Бережной от подарка отказался. Ковпак, узнав об этом, озлился невероятно, капитану попало, что называется, по первое число:
— Треба же дойти до такого неподобства! — кричал Дед. — Да вы знаете, что народ на вас обиженный? Двадцать пар лыж, говорят, сделали, а никто их не берет!
— Товарищ командир! Они же не просохли, могут покоробиться!
— Покоробиться, говоришь? А то, что твои разведчики ходят на задания по пояс в снегу, обмораживают руки и ноги, это тебя не касается? Нехай лыжи сохнут? Немедленно забрать лыжи и мастеров поблагодарить за всех партизан! Мы же знаем, что колхозные мастера день и ночь работали, чтобы хоть чем-нибудь помочь партизанам.
…24 января Ковпаку подали озадачившую его радиограмму: «Примите ценный груз». А разве все остальное, что доставляли ему, не было ценным? Чего же тогда ждать на этот раз? «Катюшу»? Оставалось только ждать. И Ковпак набрался терпения.
Ночью он и Руднев отправились хорошо знакомой дорогой к аэродрому. Все здесь было как обычно. Горели сигнальные огни. Дежурные до боли в глазах всматривались в темное молчащее небо. Но вот чуткие уши привычных к тишине леса бойцов уловили чуть слышное гудение именно советских моторов. В костры подкинули сушняка… И вот уже бежит навстречу встречающим «дуглас». У трапа первыми стоят Ковпак и Руднев. «Ценный груз» приветствует их… сочным баритоном Василия Андреевича Бегмы.
— Здоровеньки булы, товарищи! — руки Деда и комиссара очутились в теплых крупных ладонях прилетевшего.
— Принимаете? — спрашивает гость.
— А куда же тебя денешь, — отзывается Дед, — коли ты — «ценный груз»! И выдумают же!
Он укоризненно покачал головой, словно досадуя на тех, кто додумался «ценным грузом» именовать человека, сдвинул на затылок папаху:
— Ладно, давай в нашу компанию, раз уж ты здесь, хотя не пойму толком, умереть мне, коли вру, чем это ты Строкачу такой ценностью показался, а? — Дед полусердито разглядывал прибывшего. Тот, однако, и не подумал обидеться:
— Не только Строкачу, коли на то пошло… — он загадочно поджал крупные, твердо вырезанные губы, — но и самому Михаилу Ивановичу Калинину. Именно об этом я и должен тебе сказать сразу же. Или, может, потом, не сейчас?
Глаза Ковпака потеплели, жесткое скуластое лицо смягчилось. Не то приказывая, не то прося, он отозвался:
— Давай, чего уж там! — и плотнее запахнулся в трофейную шубу.
— Так вот, Сидор Артемьевич и Семен Васильевич, официально представляюсь: прибыл по поручению Президиума Верховного Совета СССР и ЦК КП(б)У. Привез для вручения бойцам и командирам вашего партизанского соединения двести шестьдесят орденов и медалей. Боевые награды Родины за отвагу и мужество в боях с врагом!
Ковпак разволновался.
— И ты до сих пор воду держал во рту, а? — укоризненно покачал он лобастою головой, да так, что у Бегмы дрогнуло сердце. — Да понимаешь ли ты, человече, что значат награды Родины для партизана нашего, отрезанного сотнями да сотнями верст от Большой земли? Нет, ты еще не понял этого, иначе бы ни одной секунды при себе радость эту не держал… Ну да ладно, — смягчился старик, — давай, Василь Андреевич…
За столом не могли сдержать улыбок. Легендарный партизанский полководец в эти минуты походил на ребенка — столько в нем было чистоты, непосредственности и бесхитростности.
— Эх, брат, а наши таки шьют фуфайки добротные! — хвалил он, одеваясь в новое. — И штаны хороши, ничего не скажешь.
Дед проворно разулся.
— Вот комедия… Поверишь, Василь, мне уже за полсотни перевалило, не дите вроде, а вот не могу себя одолеть, как увижу новую одежду, так меня и тянет немедля ее примерить. Оно, должно быть, оттого, что в молодые годы я обновы имел раз-два — и обчелся… Мать, бывало, мне одежонку все перешивала из тряпья всякого.
Спустя минуту старик с нескрываемым удовольствием оглядывал себя в новенькой фуфайке и такого же защитного цвета теплых — на вате — штанах. Он прямо-таки лучился радостью.
— Ох, братцы, благодать же какая! А штаны — ну шиты для меня, как на заказ! Молодцы наши в тылу, золотые руки, ей-богу, скажи, Семен Васильевич?
— Факт! — улыбается Руднев.
Ковпак лихо притопнул в последний раз ногой по полу, снова вернулся к столу, неожиданно для всех тихонько, вполголоса затянул:
Гей, налывайте повніі чари,
Щоб через вiнця лилося,
Щоб наша доля нас не цуралась,
Щоб краще в свитi жилося!
Он сошел почти на шепот к концу, произнося заключительные слова задумчиво-серьезно, будто наедине с самим собой. О чем он думал в тот миг? Может, все веселье его — для людского глаза только? А то, что невидимо, что в душе, — то совсем другое? На какие мысли навели его привезенные Бегмой для его партизан ордена и медали?
Так же внезапно, без всякого перехода, Ковпак вернулся к общей беседе, которая затянулась далеко за полночь. Наконец Руднев, Базыма, Сыромолотный разошлись по своим хатам. Бегма остался у Ковпака.
Через день, 26 января депутат Верховного Совета УССР Бегма вручал ковпаковцам боевые награды. Он привез из Москвы 260 орденов и медалей, но награжденных… оказалось меньше, потому что некоторые партизаны получили несколько наград одновременно. Три ордена — Ленина, Красного Знамени и «Знак Почета» — получил Семен Васильевич Руднев. Высшие награды страны прикрепил Бегма к потрепанным мундирам и гимнастеркам храбрейших из храбрейших: Карпенко, Павловского, Черемушкина, Мычки, Чусовитина. Второй в своей жизни орден принял в тылу врага из рук представителя Москвы и Ковпак.
Когда торжественная церемония закончилась, Сидор Артемьевич обратился к партизанам с речью. Начал он официально и даже несколько высокопарно:
— Товарищи партизаны и партизанки! Разрешите поздравить вас с высокими правительственными наградами!
На этом официальная речь и завершилась, потому что Дед перешел на свой обычный тон, простой и доверительный:
— Только хочу я вам сказать, хлопцы и девчата, что эти награды не задарма даются, они кровью людской облиты. Эти ордена и медали обязывают нас еще крепче бить фашистов, создавать для врага такие условия, что бы он, проклятый, чувствовал себя так, как судак на раскаленной сковороде, и земля под ним горела. Не зазнавайтесь, чтобы нам с комиссаром перед народом краснеть не пришлось…
От Ковпака В. А. Бегма отправился в соединение А. Н. Сабурова: среди его «ценного груза» было несколько сот орденов и медалей, предназначенных и для героев-сабуровцев. От Сабурова же его путь лежал в Ровенскую область, секретарем обкома партии которой он являлся, — здесь ему предстояло организовать массовое партизанское движение.
…Гитлеровцы нащупали-таки соединение. Начались непрерывные налеты вражеских самолетов на ледовый аэродром и окрестные села. Разведчики Вершигоры докладывали, что на дальних подступах к Червонному озеру стали увеличиваться гарнизоны, появились подвижные немецкие части — верный признак готовящейся серьезной наступательной операции оккупантов. Собственно говоря, оставаться у озера соединению было уже и ни к чему: все раненые и больные отправлены на Большую землю, вооружение, боеприпасы, медикаменты, обмундирование получено в должном количестве, продовольствие и фураж заготовлены, люди хорошо отдохнули. Личный состав соединения на 1 февраля 1943 года насчитывал 1535 человек, в том числе 297 членов и кандидатов в члены партии и 378 комсомольцев.
На командирском совещании Ковпак подытожил:
— Первое: уже ясно, что мы раскрыты. Оставаться здесь уже нельзя ни на один день. Второе: уходим не медля. Все, что нам было нужно, Москва дала. А фриц пускай себе глушит рыбу в озере.
Куда надумал повести Ковпак свое воинство из полесских чащоб? Никто его о том на совещании, конечно, не спросил. Но замысел, видно, был серьезным, иначе не сказал бы Дед таких слов:
— Все опасные версты, которые мы прошли, форсирование Днепра — это, братики, только подготовка к настоящему делу. Мы только подошли к исходному рубежу нашей задачи. И сейчас, на этом исходном рубеже, скажу вам без утайки: сердце мое полно гордости и тревоги. Гордости потому, что каждый наш теперешний боец стоит двадцати прошлогодних; вооружены и одеты мы как в сказке. Тревога же у меня потому, что засиделись мы в Полесье, народ начал тосковать по боевым делам, срывается, лезет в драку с немцами, а немец нам сейчас никак не нужен, и трогать его я запрещаю. Мы должны из Полесья ускользнуть, как ласточки по осени, тихо, незаметно. Один паршивый убитый фашист может нам всю идею загубить…
Ковпак обратился к Вершигоре:
— Напиши приказ всем командирам явиться третьего февраля в штаб на совещание. Места не указывай, немецкая разведка все равно его уже знает. И сделай так, чтобы завтра же этот приказ непременно попал в руки к немцам.
Разговор этот происходил 28 января. Но никакого совещания в штабе 3 февраля не состоялось. Потому что в ночь на 2 февраля ковпаковцы мгновенно снялись с места, переправились по захваченному конными разведчиками Александра Ленкина мосту через Случь и взяли направление на запад.
Весь следующий день гитлеровцы бомбили Ляховичи, а потом двинули на его пустые, покинутые, безлюдные улицы роты карателей. А человек, которому по пунктуальнейшему немецкому расчету надлежало в тот день быть плененным или уничтоженным, за несколько десятков километров от пылающего села зябко кутался в необъятную шубу, изредка чему-то хитро улыбаясь…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.