НА ОБНОВЛЕННОЙ ЗЕМЛЕ

НА ОБНОВЛЕННОЙ ЗЕМЛЕ

Ковпак рвался домой. Шутка ли — десять лет прошли в армии, из них семь в почти непрерывных боях. Знал — там, в родной Котельве, как и по всей разоренной стране, каждая пара крепких рабочих рук дороже золота. Истосковался по мирному труду, по домашнему быту, по семье. Хотелось встретиться и со старыми товарищами по Котельвинскому отряду, с которыми разлучил его в свое время сыпняк.

Вышло иначе. Ковпака вызвали в политотдел дивизии и сказали: «Поедешь, товарищ, в Большой Токмак помощником уездного военного комиссара…»

Раз посылают — значит, нужно. Отставив мысли о демобилизации, Сидор стал собираться в дорогу. Впрочем, солдатские сборы недолгие. Все на нем самом. Таким он и явился в июле 1921 года в Большой Токмак: солдатская гимнастерка да галифе, обутый в изведавшие сотни верст фронтовых дорог, а потому дышащие на ладан сапоги. Коренастую фигуру перехватывал ремень с портупеей, на ремне — потертая кобура с тяжелым наганом.

Прибыл в уезд — словно в воду свалился, столько было служебных, партийных и общественных дел, тем более что помощником он пробыл недолго — назначили военкомом. О себе подумать некогда было: что идет ему уже четвертый десяток, а собственной семьи все нет (и не скоро еще она у него будет!).

Только освоился с Большим Токмаком — новое назначение: организовывать уездный военкомат в Геническе. А здесь ему поручают возглавить борьбу с бесчинствующими по уезду мелкими, недобитыми кулацкими бандами. Бандитские последыши, чувствуя, что настает их последний час, лютовали, как никогда раньше. В одном селе бандиты зверски убили председателя сельсовета, двух кооператоров, изнасиловали и повесили учительницу. Банду настигли, но неопытные бойцы Ковпака слишком рано, без команды открыли огонь. Часть бандитов, бросив коней в топях Сиваша, сумела вплавь уйти от преследования.

Только поставил работу УВК в Геническе — новое назначение, куда более высокое, — военным комиссаром Павлоградского округа на Екатеринославщине (ныне Днепропетровская область). Случилось это осенью 1924 года.

Военком округа! Это значит, что с него, Ковпака, спрос за доброкачественное пополнение для Красной Армии с территории весьма и весьма обширной. И во все нужно вникать до мелочей — иначе Сидор Артемьевич (вот уже несколько лет никто его, кроме старых друзей, без отчества не именует) работать не умеет и не может. Потому военком лично знакомился с каждым допризывником и призывником. Старался разобраться в характере, способностях, наклонностях каждого: ведь именно от него, военкома, в первую очередь зависело, в каком роде войск, где служить будущему защитнику Родины. И потому горько переживал почти сплошную неграмотность призывного контингента.

Знал военком, что все, решительно все Советская власть даст этой молодежи, но позже, не сейчас. А пока плохо дело, и сокрушенно покачивал головой, просматривая списки взятых на воинский учет и останавливая взгляд на графе «образование».

Чем мог, помогал Сидор Артемьевич школьным работникам округа, привлек, в частности, к делу ликвидации безграмотности демобилизованных командиров и специалистов Красной Армии, состоявших в военкомате на воинском учете.

Между тем наступала пора коллективизации сельского хозяйства страны. Появились первые колхозы и на Украине. Павлоградский окружком КП(б)У решил организовать колхоз в одном из самых крупных сел округа, в Вербках. Уполномоченным неожиданно для многих послали… военкома! Окружкомовцы рассудили, что кто-кто, а Ковпак сумеет договориться с крестьянами — ему ли не знать сельскую жизнь, да и авторитетом пользуется повсеместным.

Военком отправился в Вербки как был — в форме, со знаками различия командира полка Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Разыскал там Иллариона Васильченко — председателя сельсовета. Обсудили вдвоем, что делать, с чего начинать. Уполномоченный решил начать с самого, казалось бы, простого (к сожалению, слишком многие уполномоченные этой «простотой» впоследствии пренебрегали): лично, не жалея времени, обойти Вербки. Двор за двором. Усадьбу за усадьбой.

Так и сделал Ковпак, хотя ушло на то немало дней. В лицо узнал всех хозяев. С каждым в отдельности поговорил, к каждому присмотрелся. На вопросы отвечал прямо, откровенно и, что важно, понятно. Был терпелив, не выходил из себя, не горячился, когда встречали порой его слова с недоверием, а то и прямо враждебно. Рассказывал, убеждал уважительно, соблюдая достоинство и свое, и собеседника.

К Сидору Артемьевичу привыкли, поняли: крестьянскую жизнь знает. Поверили, что без коллективного хозяйствования из нужды не выйти.

На собрание пришло все село, кроме явных, лишенных права голоса кулаков. Высказались за колхоз все выступавшие — это Ковпак и Васильченко предполагали. Но другое оказалось полной неожиданностью… С мест раздались голоса, поддержанные залом:

— Хотим колхоз, если к нам за председателя уполномоченного! Ковпака хотим! Даешь Ковпака!

Военком понял: это «если» не от самих вербковчан, они принимали Советскую власть без всяких «если». Это хитрая демагогия кулаков, высказаться в открытую против колхоза побоявшихся. Знали они, что уполномоченный по коллективизации человек военный, полковой командир. Откажется, поблагодарив за честь, Ковпак — это же ясно. А раз так, значит, и с колхозом дело застопорится. Дальше видно будет…

Но это «дальше» не состоялось. Кулацкую уловку, не понятую, а потому и одобренную собранием, Ковпак раскусил сразу и решение принял немедленно, по-командирски. Он встал из-за стола, одернул и без того аккуратно заправленную под широкий ремень гимнастерку и спокойно сказал:

— Если нужно людям, чтобы Ковпак первый показал, чего стоит колхоз, тогда вот вам, граждане, мое слово: спасибо за то, что верите Советской сласти, которая меня сюда послала. Давайте вместе новое житье строить, как партия наша зовет.

Избрали единогласно! Так Сидор Артемьевич стал единственным, должно быть, военкомом, являющимся «по совместительству» и председателем сельскохозяйственной артели — Вербковского колхоза имени Ленина. Зал грохотал аплодисментами: крестьяне, за месяц искренне привязавшиеся к уполномоченному, от души радовались его согласию. Кулаки и подкулачники сидели подавленные — они такого оборота не ожидали.

Так еще в 1925 году Ковпак взял в свои твердые руки управление новосозданным колхозом, одним из первых на Павлоградщине. Служба его в Красной Армии продолжалась, и никто от обязанностей военкома освобождать Сидора Артемьевича не собирался. Совмещение двух должностей, военной и сугубо мирной, в лице одного человека было глубоко символично, ибо, действительно, до конца дней своих был Сидор Артемьевич Ковпак и строителем нового мира, и его солдатом.

Уставал смертельно, и голова порой трещала от забот. Да и здоровье, казалось, железное, пошатнулось: все чаще нестерпимо болели ноги от заработанного еще в окопах Юго-Западного фронта ревматизма.

Колхозом руководил основательно, по-хозяйски, с оглядкой, мужицким расчетом и твердым сознанием главного: дай положенное государству, но и себя, то есть колхоз, не обдели — тому же государству это ни к чему.

Но с какими только сторонами жизни не приходилось сталкиваться, с какими проблемами, и всегда находить решение единственное и правильное.

Как-то уже много позже его вызвали в окружком партии.

— Срочно давай в Вербки!

— Что случилось?

— Да вот, понимаешь, Васильченко, предсельсовета, начудил там…

— Ну?!

— Самовольно велел колокола с церкви снимать, а ее саму под клуб передать. Собственноручно один колокол успел убрать, а там люди подоспели — не дали. Заваруха пошла. Васильченко, к счастью, сообразил запереться в церкви. Сгоряча, знаешь, могут и того — растерзать… Так что скачи в Вербки и выручай Лариона. Возьми милиционера на подмогу.

— Это лишнее. Шуму поднимем…

— Тебе виднее.

Военкомовский конек, запряженный в бричку, живо домчал Сидора Артемьевича к месту. Небольшую чистенькую церквушку окружала густая толпа. Ковпак — в нее, протолкался к попу. Батюшка, судя по тому, насколько были возбуждены прихожане, времени даром не терял. Кое-кто уже размахивал в общем-то вполне мирными предметами, вроде ухватов, оглобель, жердей, вил, которые, однако, сейчас вполне могли стать орудиями самосуда и кровавой расправы.

Завидев Ковпака, толпа поутихла.

— Доброго здоровья, люди!

В ответ тягостное молчание. Плохо дело, если с ним не хотят здороваться. Постарался поп. Ковпак повторил приветствие:

— Доброго здоровья, люди! Неужто не слышите? Или вы и со мною в ссоре? И почему это все село здесь? Беда какая стряслась, что ли?

Искренность и удивление — вот все, что слышалось в Ковпаковом голосе, не более. И потому, наверное, после некоторой паузы все же послышались голоса, хоть и одинокие:

— Дай бог здоровья!

— Спасибо! — Ковпак подхватил эту тонкую еще, слабенькую ниточку контакта с обозленной толпой и теперь крепко держался за нее:

— А все же, может, и мне можно узнать, что за беда собрала вас, а, люди?

— Вот то-то и оно, что беда! — с вызовом подал голос кто-то из толпы.

— Да какая же? — Обвел глазами толпу Ковпак. — Не пойму я, ей-богу! — Он улыбнулся и пожал плечами. — Пожар, что ли? Так ведь не горит вроде!

— Это у тебя не горит, а у нас, видишь, загорелось!

— У кого — «у нас»?

— У православных! — все тот же голос, с вызовом.

— Ну ладно, у православных, — кивнул Ковпак. — Так что же у православных загорелось все-таки?

— Нежто не знаешь? Ты же власть! Сами небось и велели Лариону колокола снимать с храма божьего!

— Колокола?! — Ковпак, точно крайне удивленный и озадаченный, остановил взгляд на говорившем — лохматом мужике с недобро блестевшими глазами. — Колокола? — Теперь уже он обвел глазами всю толпу, словно приглашая ее присоединиться к его непониманию. — Зачем Лариону колокола? Вот уж чего не пойму…

— А понимать нечего! — Все тот же, лохматый. — Всё коммунисты мутят.

Его поддержали из толпы, не показываясь.

— Безбожники!

— Известно — антихристы!

— Им закон божий не указ!

— И Ларион такой же! Проучить его, богохульника!

Ковпак понимал, что не нужно останавливать этих выкриков, пусть толпа разрядится, а тогда наступит его, Ковпака, очередь. И он молчал. Долго, терпеливо. Озадаченные этим молчанием, люди постепенно остывали. Наконец воцарилась напряженная, выжидательная тишина. Этого и нужно было Сидору Артемьевичу:

— Вас я послушал, граждане. Теперь, люди добрые, меня прошу послушать. Так вот что я скажу: вижу, обидели верующих. Это негоже. Потому что Советская власть — это рабоче-крестьянская власть. Как же она может крестьянина обидеть? Не может! Но вас все же обидели, если не Советская власть, то кто же? Выходит, сам ваш Васильченко, так? Власть ему такого не могла велеть, стало быть, и вы не велели. Выходит, что сам он это глупое дело затеял. А раз так, значит, закон советский Ларион нарушил самовольством своим. За это его Советская власть по головке не погладит… Верно говорю, люди?

— Так-то оно верно, а только проучить богохульника надо! — не унимались злые голоса.

— Следует! — подхватил военком. — И проучим! А как же! Но не мы с вами, люди, а тот же закон, что Ларион нарушил. Разве неправду говорю?

— Правду, Сидор Артемьевич! Под суд его, подлеца!

— И я говорю — под суд! Вот сейчас его и свезем к прокурору да свяжем для порядка!

Спустя минуту подавленного, изрядно пережившего Васильченко вывели на улицу и усадили в бричку, предварительно действительно связав ему руки. Выиграла Ковпакова «стратегия»! Жизнь честного, но чересчур горячего и опрометчивого человека была спасена.

Ковпак на этом дело не оставил. Он убедил вербковчан, что решение снять колокола и закрыть церковь Илларион Васильченко — заслуженный красный партизан, добрый, хороший работник, всегда стоявший за правду, — принял без злого умысла. Промашка его, что не посоветовался с народом, начиная такое дело. Клуб, конечно, нужен, но обижать верующих никому не дозволено. Кончилось тем, что по совету военкома вербковчане просили павлоградского прокурора дело против председателя их сельсовета прекратить, а самого его с миром отпустить. Крестьянам пошли навстречу, но головомойку в окружкоме партии Васильченко задали. Илларион вернулся к своим обязанностям и выполнял их так, что людям никогда уже не приходилось ни в чем обижаться на председателя.

История с Илларионом Васильченко еще раз утвердила Ковпака в давно принятой им для себя святой истине: против народа не смей никто, ни в чем, никогда! Посмеешь — пеняй на себя!

Ко времени своего председательства в Вербках Сидор Артемьевич наконец женился, хотя и поздновато — на тридцать седьмом году. Брак Ковпака оказался удачным, правда, характер у Екатерины Ефимовны был крутым, и бывало между ними за долгую семейную жизнь всякое. Но ведь не случайно и поговорка сложена, что жизнь прожить — не поле перейти.

Между прочим, именно женитьба заставила Сидора Артемьевича расстаться с одним своим пристрастием, в чем признался он нескольким друзьям лишь на склоне лет, когда заглянул ему в глаза уже девятый десяток, а Екатерины Ефимовны уже не было в живых. Зашла речь о театре, и вдруг, оживившись, как это часто бывает со много прожившими людьми, когда вспоминают они молодость, Сидор Артемьевич признался, что когда-то и его неудержимо влекло на сцену! Описать изумление присутствующих невозможно, а Ковпак со свойственным ему юмором рассказал им такую историю, что ее счел возможным опубликовать на своих страницах журнал «Перець».

Если в нескольких словах, то история сводится к следующему. Был такой период в жизни Ковпака, когда он немногие, правда, свободные вечера отдавал занятиям в театральном кружке местного клуба, бывшего, как это водилось в двадцатые годы, центром всей культурной жизни молодежи. С репертуаром было плохо, и для своего первого спектакля кружковцы взяли случайно попавшуюся пьеску — какой-то довольно легкомысленный водевиль. Сидору выпала роль… гуляки-юбочника. Как уже не раз говорилось выше, Ковпак ничего не умел делать наполовину. Роль он исполнил с таким азартом, с таким блеском, что снискал на премьере бурные аплодисменты всего зала. Не хлопал ему, а, наоборот, мрачнел с каждой минутой один-единственный зритель — молодая жена Катя.

Последнее действие пьесы разыгралось дома… Закончил свой рассказ Ковпак предположением, что, возможно, быть бы ему настоящим артистом, «як би не рогач»…

В июле 1926 года неожиданно кончилась, а вернее — прервалась на пятнадцать лет — служба Ковпака в Красной Армии. Ревматизм замучил настолько, что военком вынужден был сам подать просьбу о демобилизации. Жестокими, должно быть, были приступы болезни, лечить которую тогда еще не умели, если решился Сидор Артемьевич на такой крутой поворот в своей устоявшейся было жизни. Врачи после осмотра не только немедленно комиссовали военкома, но еще и выразили удивление, как он вообще мог служить последние несколько лет.

За медкомиссией последовало первое гражданское назначение Ковпака — директором Павлоградского военно-кооперативного хозяйства, расположенного неподалеку от города. В те трудные годы подобные хозяйства создавались при многих воинских частях. Так и Павлоградский кооператив должен был обеспечивать продуктами питания соответствующее армейское соединение. Легко сказать — обеспечивать! Потому что кооператив, который вручили Ковпаку, в то время сам был на харчах у армейцев, а не они у него. Беда, а не хозяйство досталось бывшему военкому. Туда пролезли всякого рода ловкачи и деляги, пробралось и кулачье. Они орудовали там, как в собственном кармане. Развалили дело вконец — будто здесь орда прошла.

Начал Ковпак с того, что все обошел, все своими глазами осмотрел. Картина ужасающая! Поля — почва обработана хуже не придумаешь. Заглянул на конюшню — не кони, а живые трупы, иные уже и ногами не владели, их подвесили на холщовых подхватах. Под ними давно сгнившая солома…

Заглянул Ковпак и на подворье к своему заместителю. Отличная хата, утонувшая в густейшем садике, и здоровенный пес на громыхающей цепи, гуси упоенно орут, откормленные поросята благостно похрюкивают. А коровы и телки — одна лучше другой. Все добротное, крепкое, заботливо и старательно убранное. Ковпак от ярости языка лишился. Ты посмотри, какой живоглот! Кооператив развалил, а тут устроил настоящую помещичью экономию, даже с батраком!

К вечеру о многом узнал Сидор Артемьевич. О том, что батрак Петро на замовом подворье — бывший буденновец, а сам зам состоял когда-то в банде Маруси-атаманши! Поговорил с бухгалтером. Десяти минут хватило, чтобы понять: подхалим и бездельник. Угождая старому начальству, делал приписки, но сам не вор, в душе переживает и развал хозяйства, и свою бесхребетность. Познакомился и с рабочими. Эти совсем другое дело. Люди работящие, настоящие крестьяне, но работают плохо, потому что проку никакого от своего труда не видят ни для хозяйства, ни для себя лично.

С замом поговорил круто. Назвал все вещи своими именами. Личное хозяйство велел ликвидировать немедля, не потому, конечно, что оно личное, а потому как явно кулацкое, чего Советская власть терпеть не может. С должности заместителя снял. Сказал при этом, что если уцелела в нем хоть капля порядочности, то возможность снова стать человеком еще не потеряна: пусть идет чернорабочим на конюшню! Сам довел ее черт знает до чего, сам и приводи в порядок! Работать умеешь, дворовая усадьба тому доказательство.

И ведь согласился бывший зам, согласился! То ли потому, что опасался худшего — суда, то ли потому, что Новый начальник словами своими резкими, но справедливыми разбередил все же его душу, раскопал в глубине ее давно вроде бы угасшие зерна совести. Скорее всего и то и другое имели место. Да и сам он, неглупый, в сущности, человек, чувствовал, что единственная возможность для таких, как он, это порвать со старым и пойти по новой дороге вместе со всем трудовым крестьянством. Пока не поздно…

С бухгалтером было проще. Ведь знал дело свое этот человек! Губила его слабость характера, старорежимная угодливость, десятилетиями вбитый в душу трепет перед властным тоном и начальственным окриком. Ковпак давно усвоил истину: доверие к человеку движет горами. Накричи он сейчас на главбуха, стукни кулаком по столу — конец тому как работнику, тут только доверие поможет, мягкость определенная, нужно убедить его, что он, Ковпак, хочет одного — добра людям, и ничего для этого не пожалеет. Только чтобы все делалось чистыми руками, без всяких приписок, а тем более подлогов. Что старому бухгалтеру отныне придется печься об одном: как беречь и приумножать народное добро, а не покрывать жульничество и воровство.

Двойного результата добился Сидор Артемьевич (хотя одним, первым разговором дело, конечно, не ограничилось): человека выпрямил и хорошего специалиста для хозяйства сберег.

Крепче всего досталось от Ковпака… Петро! Как мог бывший буденновец, красный кавалерист дойти до жизни такой, что при Советской власти, за которую кровь и жизнь свою не жалел, превратился в батрака на кулацком подворье!

Сидор Артемьевич с двумя разными людьми одинаково не говорил, к каждому научился единственный правильный ключик подобрать. Потому и честил Петро почем зря, что знал: этого нужно разозлить, чтобы снова возгорелся в нем непримиримый и боевой дух конармейца! И добился своего. Когда Петро готов был уже сквозь землю провалиться от стыда, Ковпак неожиданно замолчал. А потом совсем иным тоном, словно и не он только что шумел, не стесняясь самых крепких слов, деловито предложил вчерашнему батраку стать… его заместителем! Даже не предложил, а приказал. И не ошибся. В считанные дни Петро сумел стать его правой рукой, показал себя человеком живой и деятельной сметки, практичным и оборотистым, неторопливым на решение и быстрым на дело.

Расшевелил Ковпак и рабочих хозяйства. Эти-то сразу поняли, что новый начальник — свой трудовой человек, работать намерен ради общего блага, а не только своего личного благополучия. И вот уже сплотился вокруг Сидора Артемьевича надежный кооперативный актив, человек пятнадцать верных помощников во всех делах.

Шли месяцы. Уходили с ними в прошлое развал и хаос. Хозяйство медленно, но неуклонно выздоравливало, набиралось сил, вставало на ноги. Все чаще скуластое лицо Ковпака посещала довольная, открытая улыбка:

— Подымаемся, значит, хлопцы, а?

— Да, потихоньку, Сидор Артемьевич!

Не один, конечно, день дело делалось. Но вот Павлоградское хозяйство стало приносить доходы, а там и превратилось в одно из лучших в округе!

Лично для Ковпака это означало прежде всего — свой долг он выполняет, как и положено коммунисту. Труд его приносит пользу государству, кооперативу, людям, которые так же самоотверженно работают с ним бок о бок. За это ему — почет, признание, уважение, грамоты, благодарности. Репутация умного, дальновидного, неутомимого хозяйственника.

В конечном результате — новое назначение, в Путивль, в тамошний кооператив, который переживал времена, что пережил некогда Павлоградский. И Ковпак отправился на новое место.

Невелик, но древен город Путивль на нынешней Сумщине. Основан он был здесь, на берегу Сейма, в конце X века для защиты Киевской Руси от набегов половцев, потом был южным форпостом и Московского государства. Отсюда в апреле 1185 года ушел в несчастливый поход новгород-северский князь Игорь Святославович, оставив здесь жену свою Евфросинью Ярославовну…

Плач Ярославны сохранили навеки для потомков бессмертные строки «Слова о полку Игореве». Здесь же, в Путивле, летом 1606 года после убийства Лжедмитрия I и воцарения Василия Шуйского началось народное восстание Ивана Болотникова. Многое, словом, перевидал этот город за свою тысячелетнюю историю…

Путивль, когда переселился сюда Ковпак, насчитывал всего двенадцать тысяч жителей, но роль в экономической и культурной жизни округи играл большую. В городе было два завода: плодоконсервный и маслобойный, машинно-тракторная станция, три средние школы, семилетка, зооветеринарная школа, два училища механизации сельского хозяйства, педагогическое училище, плодоовощной техникум, две библиотеки, кинотеатр, Дом пионеров, Дом учителя, музей.

Кооператив, который возглавил Сидор Артемьевич, должен был снабжать путивлян продуктами питания, но фактически, увы, находился у города на дотации, так что предстояло Сидору Артемьевичу решать уже знакомую задачу со многими неизвестными: ставить запущенное хозяйство на ноги.

Партийные и советские органы Путивля помогли ему. Поднялся кооператив, как больной после тяжкой болезни, пошли первые доходы, появился оборот. И вновь заулыбался скуластый черноглазый начальник. Но и призадумался: на какую новую работу пошлют? То, что так непременно произойдет, он не сомневался. Так и произошло.

В 1935 году Ковпак стал заведовать дорожным отделом Путивльского райисполкома. Должность оказалась самой трудной из всех, что он уже занимал. И не мудрено, потому что дороги района были в ту пору подлинным бедствием путивлян. Ковпак застал их такими, какими были они, пожалуй, еще во времена князя Игоря. В весеннюю или осеннюю распутицу ни проехать, ни пройти. Не дороги, а лишь направления. Что же до ассигнований на благоустройство дорог, то Сидору Артемьевичу оставалось лишь почесать затылок, когда заглянул в соответствующую графу своего бюджета: и смех и грех.

Нужно было искать какой-то выход, и он был найден. Ковпак рассудил: денег — кот наплакал, однако дороги нужны позарез людям. Значит, к людям и надо обращаться! Так и сделал, при полном понимании и поддержке райкома партии. Ковпак (и не только он, но и многие другие ищущие люди в разных уголках страны) предложил то, что получило название «метод народной стройки»! Иначе говоря: строить что-либо, не вводя в расходы государство, силами своего колхоза, завода, района, собственными силами, используя местные материалы и ресурсы. В данном конкретном случае — строить дорогу, нужную всему району, всем его предприятиям, учреждениям и хозяйствам, каждому жителю в отдельности и всему населению в целом: дорогу между Путивлем и ближайшей железнодорожной станцией.

Это двадцать пять километров.

Весь район объездил Ковпак, всех расшевелил, взбудоражил, заразил своим энтузиазмом. Нашлись и свои изыскатели трассы, и рабочие руки, и транспорт, и инструменты, и материалы, и специалисты. Построили! Отличное, вполне современное шоссе и мост через Сейм в придачу. Ушло на это три года, но дело было сделано. День открытия магистрали стал настоящим праздником для путивлян, а Сидор Артемьевич чувствовал себя на нем подлинным именинником.

За время работы заведующим доротделом Ковпак снискал всеобщее уважение. И нет ничего удивительного, что на первых выборах 24 декабря 1939 года путивляне избрали Сидора Артемьевича депутатом районного и городского Советов депутатов трудящихся. На первой же сессии городского Совета Ковпак был избран председателем Путивльского горисполкома. Это избрание утверждало в его сознании, что жил и работал он правильно, коль оказал народ такую честь. Понимал и другое: почет — лицевая сторона высокой должности, оборотная же — высочайшая ответственность перед людьми, выдвинувшими тебя.

С новой должностью Ковпак освоился быстрее и легче, чем с предыдущими. Во-первых, еще работая заведующим дорожным отделом, он хорошо изучил город, знал его нужды и тревоги, был знаком со всеми местными руководителями, многими рядовыми работниками. Во-вторых, сказался большой опыт, накопленный за тринадцать лет хозяйствования после демобилизации. Так что ни приглядываться особенно, ни тем более раскачиваться ему не пришлось. Но и рубить сплеча тоже было не в его правилах.

Начал он, по самой логике вещей, с ближайшего окружения, то есть аппарата самого горисполкома. Освободил работников, явно не способных справиться с новыми, большими задачами, заменил их людьми дельными, толковыми, мыслящими. Подтянул дисциплину, до того, мягко говоря, хромавшую. Четко определил круг обязанностей каждого сотрудника, что было до него понятием весьма расплывчатым.

Вначале эти меры показались многим крутыми, но потом вдруг обнаружилось, что работать стало легче, чем раньше. Исчезла неразбериха, волокита, бесконечная перекидка дел из одного отдела в другой, что вело ко многим недоразумениям и создавало нездоровые отношения между сотрудниками. Постановления теперь не только принимались, но неуклонно выполнялись, а выполнение проверялось, и не формально, а глубоко и по существу. Стали правилом производственные совещания, причем это были именно совещания, а не пустые говорильни.

Особое внимание Ковпак уделил работе с жалобами и письмами трудящихся. Поступало их в исполком ежедневно десятки. За письмом — живой человек с нелегкой заботой, а то и просто бедою. Ковпак крепко утвердил правило и неукоснительно следил за его исполнением: жалобы и заявления рассматривать немедля, не тянуть. Самое большее — десять дней, и дай человеку то, за чем он к тебе обратился. Советский человек имеет дело с советским учреждением, и этим все сказано.

Внутриисполкомовские дела были лишь долей хлопот, каждодневно осаждавших председателя. Весь Путивль изо дня в день клокотал в председательском кабинете. Люди шли нескончаемой чередой: и приглашенные, и вызванные, и просто посетители.

Школы, торговля, культура, коммунальное хозяйство — всего не перечислить. Лучше уж спросить тогда самого Ковпака, было ли такое, за что у него голова не болела бы? Он бы только покачал этой уже изрядно поседевшей и не менее изрядно облысевшей головой: ишь чего захотел! А что еще остается делать председателю, как не решать сразу уйму дел? Зачем он тогда нужен?

Путивляне встречали своего председателя повсюду. То он вышагивает по улицам, не торопясь, ко всему приглядываясь и прислушиваясь. То меж людей найдешь его в оживленной беседе. Видели его и в магазинах, и на рынке, и в местном музее… Большие, густой черноты глаза задумчивы. Председатель размышляет, прикидывает, планирует. Люди привыкли видеть его именно таким, встречаясь лично, отвечая на Ковпаковы приветствия, вопросы и расспросы. На официальном языке это называется «стилем работы», а если попросту, то горожане говорили так: «Наш Дед знает, чего хочет». «Дед»? Да, как-то незаметно, но прочно прилепилось к нему это слово. Так оно и правда, ведь шестой десяток разменял…

Сидор Артемьевич сам не раз говорил, что лучше всего ему размышляется именно среди людей, а не в одиночестве. Потому и держался с ними удивительно просто, без усилий, непринужденно и естественно, как дышал… Так же естественно упрочился и его председательский авторитет, репутация человека толкового, душевного и, что не менее важно, абсолютно неподкупного, нерушимо честного и чистого.

Председатель (это сразу заметили) имел одну слабость: к деревьям, кустарникам, цветам, тому, что на исполкомовском официальном языке называлось зелеными насаждениями. Потому особенно заботился о городском сквере. Он и в самом деле был хорош, этот действительно уютный, живописный уголок города на Сейме, украшение Путивля. Перед самой войной здесь был воздвигнут памятник Ильичу…

Хоть и захлестывала порой Ковпака круговерть председательских дел, хорошо ему жилось и работалось в те последние мирные месяцы. Но ни на одно мгновение его, старого солдата и красного командира, не оставляла тягостная мысль о войне. Она уже бушевала на Западе, начавшись фактически с Абиссинии и Испании. Гитлер захватил Польшу. Что-то будет дальше? Невольно председатель возвращался в памяти к временам первой мировой и гражданской. Он-то знал наверняка: коли уж заполыхало у твоего соседа, то остерегайся и тот, чья хата сразу же за плетнем. Не потому ли Сидор Артемьевич, расхаживая по улицам Путивля, то и дело, бывало, приостановится, провожая взглядом колонну молодежи и вслушиваясь в слова строевой песни, одной из любимых в те предвоенные годы:

Стоим на страже

Всегда, всегда…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.