Встречи с А.Н.Косыгиным

Встречи с А.Н.Косыгиным

В период с 1955 по 1973 год мне приходилось время от времени встречаться с Алексеем Николаевичем Косыгиным. Помимо разных заседаний, совещаний и приемов трижды я имел возможность по несколько дней подряд общаться с ним, докладывать ему разведывательную информацию, рассказывать об обстановке в арабском мире, переводить его беседы, сопровождать в поездках, принимать участие в его охране и просто беседовать с ним. Большинство этих встреч связано с Египтом.

Никто другой из советских руководителей не производил на меня такого сильного и глубокого впечатления, как Алексей Николаевич. Прежде всего, он не старался напустить вокруг себя византийского тумана, держался естественно и просто, не подчеркивал ни своей значимости, ни своей осведомленности, ни своей причастности к высшему руководству. Казалось, что громадные знания и опыт начисто избавляли его от необходимости думать о том, как преподнести себя внешнему миру. А.Н.Косыгина отличали компетентность в делах государства и в вопросах экономики, твердость характера, строгость мышления, конкретность во всем.

Несомненно, А.Н.Косыгин по своим деловым, а также моральным качествам стоял выше большинства своих коллег по политбюро ЦК КПСС и правительству СССР, не говоря уж о Брежневе. Об организаторских способностях Косыгина говорит, в частности, его быстрое продвижение в высшие эшелоны руководителей советской экономики. Конечно, в 1937-м и последующих годах выдвижение на руководящие посты происходило по особой модели: одних сажали, а других выдвигали, — но служебный рост Алексея Николаевича показателен по-иному. В тридцать три года он — директор прядильно-ткацкой фабрики в Ленинграде, в тридцать четыре — председатель Ленинградского горисполкома, в тридцать пять — нарком текстильной промышленности СССР, в тридцать шесть — заместитель Председателя Совнаркома.

Улыбался Алексей Николаевич крайне редко, и весь облик его был не слишком жизнерадостным, рискну даже сказать, несколько угрюмым. Ему, очевидно, было что переживать, и груз, лежавший на его плечах, давил тяжело.

Во время первого визита Гамаля Абдель Насера в Советский Союз А.Н.Косыгин был в числе сопровождавших президента лиц. Во время поездок Насера по Союзу в одной машине с ним находился Н.А.Мухитдинов, а в машине со вторым лицом в делегации—вице-президентом Объединенной Арабской Республики сирийцем Акрамом аль-Хаурани — Косыгин, я же был с ним постоянно в качестве переводчика.

Много разговоров на самые разнообразные темы велось и с аль-Хаурани, и с представителями местных властей. Запомнились мне лишь наиболее острые ситуации, в которых проявились ясность и конкретность мыслей и суждений Косыгина. На Кавказе, в районах Сухуми и Сочи, мы много ездили по окрестностям, и Косыгин живо интересовался у местных деятелей — грузин и абхазцев — состоянием экономики, новостройками, благоустройством городов и сел. Однажды, заметив чахлые деревца по обе стороны дороги, Косыгин спросил у представителя местной власти:

— Что это за деревья?

— Не знаю, Алексей Николаевич.

— А что вы вообще сажаете вдоль дороги и какую цель при этом преследуете?

Тот же ответ. Рассердившись, Косыгин дал точную рекомендацию, какие деревья следует сажать в этом районе, для чего и почему.

— Будет сделано! — последовал ответ.

В другой раз Косыгин, увидев водохранилище, начал спрашивать, сколько в нем воды и как она расходуется. Последовали сбивчивые и неуверенные ответы. Тогда Алексей Николаевич стал на глаз прикидывать площадь водной поверхности, множить полученную цифру на среднюю глубину подобных хранилищ и выдавал цифры, факты и рекомендации. — Будет исполнено! — следовали заверения.

Третий случай из этой же серии. Желая как-то сгладить положение после неудачных ответов, Председатель Верховного Совета автономной республики выдал положительную информацию:

— Алексей Николаевич, мы недавно закончили в республике строительство большого завода (последовало его название), очень вас ждали на открытие, приглашение специально послали!

— Ну и зря ждали, — отрезал Косыгин, — и приглашать меня было вовсе ни к чему, раз вы задержали строительство на целый год!

Вот такие случались веселые разговорчики. В Ленинграде Алексей Николаевич заметно оживился и повеселел. Здесь он уже выступал в качестве главного гида. Много и увлеченно рассказывал Насеру о Ленинграде, показывал ему здания, где он жил и работал. Не преминул вспомнить и свою жену Клавдию Андреевну. Рассказал Насеру, что она была в свое время специалистом по аккумуляторам для подводных лодок, и с гордостью упомянул, что одной из первых женщин, совершивших плавание на подводной лодке (с целью испытания своей продукции), была именно она. На Насера, как потом мы выяснили, Алексей Николаевич произвел очень хорошее впечатление, и в дальнейшем он всегда стремился к общению с ним.

Следующая продолжительная встреча с А.Н.Косыгиным состоялась уже при драматических обстоятельствах.

В качестве главы советской делегации он приехал для участия в похоронах Г.А.Насера в конце сентября 1970 года. Помимо дел, связанных с траурными церемониями, выражением соболезнования семье Насера и руководителям Египта, Косыгина очень интересовали складывавшаяся в стране ситуация, перспективы отношений Египта с СССР, а также личность Садата, который, являясь вице-президентом, уверенно выдвинул себя в качестве единственного преемника Насера.

Наряду с обычными докладами Косыгину текущей информации у меня состоялся с ним в присутствии некоторых наших коллег подробный разговор о личности Садата. Еще в прошлую командировку на основании различной информации и собственных наблюдений у меня сложилось о нем крайне отрицательное мнение как о человеке и государственном деятеле. Фанфаронство, позерство, отсутствие конкретного опыта в каких-либо жизненно важных для государства сферах, желание хитрить всюду, где только можно, эгоизм, открытое стремление к личному обогащению, лицемерие, отсутствие устойчивых политических принципов. Все это я выложил А.Н.Косыгину, который даже как-то опешил от этой пулеметной очереди.

— Вы уж слишком набросились на него… да не так уж, наверное, все мрачно…

— Нет, — настаивал я, — мало того, он еще и человек ярко выраженной западной ориентации и будет вести курс на свертывание отношений с СССР.

Это был тот случай, когда я с полной уверенностью в правоте излагал свое мнение, не очень думая о подыскивании более сдержанных формулировок. Косыгин с обеспокоенностью воспринял эту информацию и пытался аккуратно проверить ее через египетских деятелей. Я не помню, при каких обстоятельствах состоялся его разговор с видным политическим деятелем Египта Али Сабри, но смысл высказываний последнего сводился к следующему:

— Мы, верные ученики Насера и его убежденные последователи, полностью владеем ситуацией в стране. Управлять будем мы, а Садат будет скорее представительствовать. У нас в руках все: и армия, и партия, и органы безопасности…

Однако коварство Садата сторонники Насера явно недооценили. 13 мая 1971 года он без единого выстрела, без всякого кровопролития переловил их поодиночке, посадил за решетку и объявил заговорщиками и врагами нации. Продержал их Садат в местах заключения ровно столько, сколько было нужно, чтобы они стали для него полностью безопасны ввиду изменения строя и прихода новых лиц в армию, органы госбезопасности и ключевые министерства. По иронии судьбы, как писала какая-то каирская газета, Шаарави Гомаа был водворен в тюрьму, на дверях которой красовалась мемориальная доска с надписью, что тюрьма открыта в присутствии и с участием министра внутренних дел Шаарави Гомаа…

Обстановка в Каире накануне и в день похорон Насера была взрывоопасная. Сотни тысяч людей хлынули из провинций в столицу. Были прорваны кордоны армии и полиции. Ожидались массовые беспорядки. Сложилась опасная ситуация. В центре Каира Нил разделяется на два рукава, образуя два больших острова — Гезира и Рода. Чтобы уменьшить столпотворение и давку, мосты, соединяющие различные части Каира с этими островами, были разведены. Встал вопрос, как нам добраться к месту прощания с Насером и как определить свое участие в траурной процессии. В посольстве царили суета и неразбериха. А Косыгин оставался неизменно спокойным и терпеливым и лишь требовал от нас реальной оценки обстановки и предложений о дальнейших действиях. Я все время звонил в МВД и Службу общей разведки и пытался прояснить ситуацию. Среди получаемых ответов был и такой: «Обстановкой не владеем!» Обсуждали вариант использования советского вертолета, но египтяне нашли лучший вариант — добраться до расположения бывшего Высшего совета революционного командования на катере по Нилу, благо резиденция нашего посла, в которой размещался Косыгин, находилась прямо на набережной. На катере за нами прибыл ведущий египетский журналист, многолетний советник Насера Мухаммед Хасанейн Хейкал, как всегда деятельный, собранный и уверенный в себе. А дальше мы уже без приключений добрались до места назначения.

Третий и последний раз продолжительное общение с А.Н.Косыгиным имело место также в условиях кризисной ситуации, во время октябрьской войны. Советский премьер прибыл в Каир 16 октября 1973 года, чтобы разобраться в обстановке и доложить руководству СССР о наших дальнейших шагах. Это был уже другой человек. За три года он очень изменился. Сдал. Постарел. Стал плохо слышать. Его доклады Брежневу по несовершенному секретному телефону было мучительно наблюдать. Из-за плохой слышимости, технических неполадок разговор напоминал диалог глухонемых. Поэтому основная информация о переговорах с Садатом шла, конечно, шифротелеграммами.

События октябрьской войны многократно описаны, и нет смысла возвращаться к этой теме. Первоначальный успех Египта из-за нежелания Садата продолжать войну и протянуть руку помощи Сирии сначала привел к топтанию египетской армии на месте, а затем закончился поражением, которое было названо победой.

А.Н.Косыгин ежедневно встречался с египетским руководством во дворце Кубба, где он жил, а потом ехал в посольство докладывать в Москву о результатах переговоров и о развитии событий. Откровенных бесед с Садатом не получалось, и после действительно теплых отношений с Насером Алексей Николаевич никак не мог привыкнуть к насквозь фальшивому Садату, чего и не скрывал в разговорах с сотрудниками посольства. Иногда он выезжал из Куббы в посольство по два раза в день. В городе автомобильные пробки, из-за затемнения машины двигались медленно. Поездки эти для Косыгина были утомительными. Во всех перемещениях по городу сопровождал Косыгина я. Несмотря на усталость от переговоров, Алексей Николаевич постоянно расспрашивал меня о египетской действительности — не только о политике, но и о быте, нравах, религии, языке и тому подобное.

По возвращении во дворец уже поздно вечером Косыгин имел обыкновение минут двадцать гулять по дворцовому парку, и во время этих прогулок беседа продолжалась. Здесь он уже отвлекался от политики, от арабского мира и переключался на более интимные темы. Говорил он и о своем возрасте, о состоянии здоровья, о необходимости не поддаваться наступающим недугам и немощам. При этом он распрямлял плечи, словно показывая, как надо это делать. На второй этаж дворца он тоже пытался быстрой, молодцеватой походкой подниматься по лестнице, минуя лифт.

— В следующем году мне будет семьдесят лет — это уже много.

Я, естественно, говорил какие-то ободряющие слова. Несколько раз он рассказывал, как И.В.Сталин поручил лично ему сопровождать де Голля, когда тот впервые приехал в Советский Союз. И то, что речь шла о де Голле, и то, что это было личное поручение Сталина, Косыгину, по-видимому, было приятно вспоминать. Однажды, уже совсем неожиданно, Алексей Николаевич заговорил о том, что несколько лет назад потерял жену, что она была очень образованной и доброй женщиной, настоящим другом. И от этих откровений, сделанных, по существу, незнакомому человеку, мне стало как-то тоскливо. Я вдруг почувствовал, что он очень одинок, что ему надо выговориться, что невмоготу хранить в себе свои тяжелые мысли. Очевидно, предположение о его моральном одиночестве было верным: к тому времени прошло уже семь лет после смерти жены, а говорил он об этом так, будто эта невосполнимая утрата была совсем недавно, чуть ли не на днях. Жизнь все больше пригибала его, он чувствовал наступление дряхлости, да и отношения с Брежневым были крайне напряженными, если не сказать враждебными. От моих встреч с Алексеем Николаевичем остались у меня ощущения безысходной грусти и теплое чувство к большому человеку.

Был еще в самом конце пребывания Косыгина в Каире один эпизод, который характеризовал Алексея Николаевича как скромнейшего (не в пример некоторым другим визитерам) человека. Поздно вечером накануне отъезда он вдруг спохватился: «Надо ведь что-нибудь привезти в подарок домой!» Все магазины давно уже были закрыты, и я вспомнил о египетской парфюмерии, которую можно было приобрести в ночных аптеках. Косыгин с этой идеей согласился, и были куплены скромные дары на сумму не более 20 египетских фунтов. Алексей Николаевич долго пытался заставить меня взять солидную пачку банкнот, уверяя, что они ему совершенно не нужны, а я его убеждал, что не могу взять у него никаких денег, кроме потраченной суммы.

Во время этого пребывания Косыгина в Египте достичь какого-либо взаимопонимания с Садатом не удалось, перспектива наших отношений с Египтом представлялась весьма неопределенной. Но нашей работой Алексей Николаевич остался доволен, и вскоре до Каира дошли положительные отклики на этот счет.