Глава IV Россия, Царское Село, 1905 г.

Глава IV

Россия, Царское Село, 1905 г.

Чем хуже этот век предшествовавших?

Разве

Тем, что в чаду печалей и тревог

Он к самой черной прикоснулся язве,

Но исцелить ее не мог?

А. Ахматова

Аня робко заглянула в комнату матери. Та сидела за столом и пришивала к своему старому платью новые пуговицы. Услышав легкий скрип двери, она подняла голову и вопросительно посмотрела на дочь.

— Мама! — Девушка подошла к столу и остановилась в нерешительности. — Сегодня Кривичи опять гостей собирают. Инна и Сергей Владимирович туда пойдут…

Мать молча вздохнула и стала вдевать нитку в иглу. Аня выждала несколько секунд, надеясь услышать хоть какой-то ответ, но затем, видя, что Инна Эразмовна не хочет поддержать разговор, сделала еще одну попытку добиться желаемого:

— Вы же знаете, там все очень прилично. Мы просто пьем чай и разговариваем. Некоторые читают стихи… Там никто не делает ничего плохого… Ведь Инна же туда ходит!

Ответом ей снова было молчание. Мать вдела нитку и привычным быстрым движением завязала на ее конце узелок. Аня оглянулась на закрытую дверь, уже подумывая о том, чтобы смириться с поражением и уйти, но в последний момент все же решила испробовать еще один аргумент:

— Честное слово, папа ни о чем не узнает! Вы ведь знаете Инну, она никогда ничего ему не рассказывает и теперь тоже меня не выдаст!

Наконец мать отреагировала на слова дочери — отложила в сторону иголку, подняла голову и тяжело вздохнула:

— Инна, может быть, и не выдаст, но если ее муж случайно проболтается? Или сам Кривич?

— Они не проболтаются, — стараясь, чтобы ее голос звучал как можно убедительнее, ответила Анна. — Зачем им это вообще нужно, зачем им хоть что-то говорить обо мне, им до меня нет никакого дела!

— А если им нет до тебя дела, зачем ты к ним бегаешь? — строго спросила Инна Эразмовна.

Девушка в ответ только развела руками. Что ответить на такой вопрос? Зачем люди общаются с теми, кто им интересен, зачем слушают чужие беседы об увлекательных вещах? Разве это объяснишь в двух словах? Она, может быть, сумела бы написать об этом стихи и передать в них те чувства, с которыми каждый раз бежала в гости к супругам Кривичам. Но вот рассказать об этом матери обычными словами — это чересчур сложно!

— Понимаете… там интересно… — с трудом выдавила из себя Аня. — Мы там разговариваем о разном… вообще обо всем… О том, что сейчас делается в стране, в Петербурге и Москве… А еще там иногда бывают поэты, они свои стихи читают, и все их потом обсуждают… Сам Иннокентий Федорович иногда читает… — она замолчала, не зная, что говорить дальше, и почти уверившись, что на этот раз в гости к родственникам мужа Инны ее не отпустят. Слишком уж беспомощно звучали ее объяснения, и слишком суровый вид был у матери, когда она их слушала.

Инна Эразмовна тоже молчала, словно выжидая, не захочет ли дочь добавить что-нибудь еще. Но Аня уже мысленно готовилась к бесконечно длинному тоскливому зимнему вечеру за учебниками и даже не пыталась больше уговаривать мать.

— Ладно уж, иди, — вдруг сказала Инна Эразмовна, и Аня вскинула голову, глядя на нее полными изумления глазами. Неужели она не ослышалась?! Неужели мать все-таки согласна отпустить ее в гости, несмотря на запреты отца, и готова скрыть это от него?

— Спасибо… — только и смогла выговорить она. Ее лицо мгновенно озарилось таким счастьем, что Инна Эразмовна тоже невольно улыбнулась. Как ни тяжело было каждый раз обманывать мужа, говоря, что Анна в гостях у кого-то из гимназических подруг, отказать ей в этой просьбе было невозможно. У девочки не так уж много приятных событий в жизни, пусть порадуется хотя бы этим встречам с другими стихотворцами!

— Иди, но чтобы до двенадцати часов была дома, — сказала она, вновь переходя на строгий тон. — И чтобы отец ничего об этом не узнал.

— Да, мама, конечно! — пообещала Аня, прижимая руки к груди, и поспешно выскочила из комнаты, пока Инна Эразмовна не передумала.

Сдержать свою радость и не показать ее никому из родных было сложно, но девушка уже овладела этим умением в совершенстве. Тем более что ей нужно было потерпеть совсем не много — пока она не вырвется из дома. А уж дальше можно будет полностью отдаться этому новому чувству, которое она недавно узнала и без которого теперь уже не могла обходиться, — ощущению свободы.

Оказавшись в своей комнате, Аня вприпрыжку подбежала к шкафу и вытащила из него давно надоевшее темное гимназическое платье. Как жаль, что нельзя одеться в гости хоть немного наряднее! Но если она выберет одно из своих выходных платьев — тоже неброских, но достаточно красивых, — отец ни за что не поверит, что она идет в гости к Вере или Вале. Для встречи со школьными подругами не наряжаются!

Впрочем, невозможность надеть то, что хочется, единственный неприятный момент в визитах Ани к старшей сестре Инне и родным ее мужа. По сравнению с той радостью, которую доставляли ей встречи с ними, это всего лишь ничего не значащая мелочь, на которую вполне можно не обращать внимания.

Переодевшись, Аня гладко причесала свои темные, сильно отросшие в последнее время волосы и еще раз забежала в комнату к матери. Инна Эразмовна все так же сидела за столом, теперь зашивая старую юбку Ии, и снова подняла на дочь бесконечно усталые глаза.

— Мамочка, ну, я… побежала? — робко спросила девушка.

— Беги, — кивнула мать, — только не задерживайся. До двенадцати обязательно домой!

— Да, мама, да! — Аня выскочила обратно в коридор.

«Я прямо как Золушка в сказке, отпускают на бал, но только до полуночи!» — посмеивалась она про себя, выбегая из дома и на ходу наматывая на голову теплый пуховый платок. Наставления матери, всегда угнетавшие девушку дома, теперь казались совсем не строгими и даже забавными. Наверное, причина была в том, что она вырвалась из дома почти на пять часов. И все это время никто не будет делать ей замечания или смотреть на нее укоризненным взглядом, что бы она ни делала и как бы себя ни держала. Впереди было нечто гораздо более приятное, чем сказочный бал, — литературный вечер у супругов Кривичей, у разговорчивого и остроумного Валентина Иннокентьевича и доброй улыбчивой Наташи. А еще там обязательно будут сестра Инна с мужем и скорее всего сам Иннокентий Федорович! Если он спустится к ним, как в прошлый раз, и снова примет участие в их беседе — это будет просто замечательно! Конечно, Валентин и Наталья наверняка пригласили к себе еще кого-нибудь из начинающих поэтов и писателей, которых тоже интересно послушать, но главное все-таки — это господин Анненский, его стихи и его рассуждения обо всем на свете. Если он тоже будет на вечере, Анна точно не зря отпрашивалась у матери и рисковала навлечь на себя гнев отца!

С этими мыслями девушка вприпрыжку неслась по улицам, почти не глядя по сторонам. Дорогу в мужскую гимназию, в здании которой жили ее директор Иннокентий Анненский и его сын Валентин Кривич, она и так прекрасно помнила и, если бы понадобилось, смогла бы дойти туда с закрытыми глазами. Лишь свернув в один из малолюдных узких переулков, Аня стала посматривать вокруг более внимательно: в этом месте, как и в других подобных улочках, в последнее время все чаще собирались разные подозрительные личности. В гимназии то и дело можно было услышать рассказы учениц об их знакомых, у которых грабители отнимали кошельки или отбирали дорогую меховую шубку. В лучшем случае жертве удавалось добежать до людных и ярко освещенных мест, отделавшись только испугом. Но Аня совсем не была уверена, что, если нападут на нее, она сумеет достаточно быстро убежать от грабителей по скользкой дороге, поэтому старалась соблюдать осторожность и даже сделала небольшой крюк, обходя показавшуюся ей особенно подозрительной улицу. Время у нее было, она специально вышла из дома с небольшим запасом.

Наконец впереди показалось хорошо знакомое девушке здание мужской гимназии. Теперь, в вечернее время, когда все занятия закончились и шумные озорные ученики разошлись по домам, гимназия выглядела заброшенной: двери закрыты, а в плотно занавешенных окнах — ни огонька. Когда Аня пришла в гости к своим новым родственникам впервые, вид этих темных окон и тишина вокруг показались ей чуть ли не зловещими. Но с тех пор, несколько раз побывав в этом доме по вечерам, она привыкла к притихшей гимназии и теперь знала, что все самое интересное происходит в этом здании не днем, когда оно гудит от множества детских голосов, а именно вечером и ночью, когда в нем собираются взрослые!

Девушка обежала вокруг дома, подошла к неприметной задней двери и дернула за шнурок звонка. Ей пришлось ждать несколько минут, прежде чем дверь приоткрылась и горничная с почти догоревшей свечой в руке впустила ее на темную лестницу, ведущую в жилые помещения директора гимназии. Аня нащупала ногой первую ступеньку, схватилась за перила и с легкостью взбежала по лестнице почти в полной темноте, не дожидаясь запирающей дверь горничной.

— Можно? — спросила она, приоткрывая хорошо знакомую дверь и заглядывая в просторную, но благодаря слабому свету всего трех небольших свечей уютную комнату.

— Входи, Аня, входи, мы только тебя ждем! — ответил ей из полумрака радостный голос старшей сестры Инны.

Девушка радостно вбежала в комнату и уселась на свободный стул рядом с сестрой. Перед ней тут же появилась чашка, полная ароматного, дымящегося паром горячего чая, а на блюдце рядом с ней — круглый, блестящий глазурью пряник. Супруг Инны заботливо придвинул к ней поближе сахарницу с начищенными щипцами, в которых отражался яркий огонек свечи.

— Что, отец не хотел тебя отпускать? — шепотом спросила Инна.

— Мама не хотела, но потом согласилась, — так же шепотом ответила Анна. — Но только до двенадцати.

— Мы сегодня тоже пораньше уйдем и тебя домой проводим, — пообещала ей сестра. Голос ее звучал хрипло, и, закончив фразу, она вдруг тихо закашлялась.

Аня пригляделась к Инне и с тревогой заметила, что у той опять очень болезненный вид. Даже в неярком свете горящей рядом свечи лицо молодой женщины было нездоровым и бледным, а под глазами темнели синеватые круги. Очередная зима снова тяжело отразилась на ее хрупком здоровье — не помогло даже лето, которое семья Горенко, как обычно, провела в Крыму. Хотя настроение у Инны, несмотря на это, было веселым и благодушным, и на ее худом, вытянувшемся лице сияла радостная улыбка.

«Здесь просто слишком темно, вот и кажется, что она совсем бледная, ей на самом деле наверняка лучше!» — попыталась успокоить себя Аня. Но собственные слова показались ей неубедительными, и она решила обязательно спросить у сестры, как та себя чувствует и не обострился ли у нее туберкулез. Правда, сделать это надо только в конце вечера, по дороге домой — не портить же Инне настроение!..

— Ну, что, мы все собрались, никого больше не ждем? — поинтересовалась тем временем Инна.

— Все вроде бы, — ответил с другого конца стола голос Иннокентия Федоровича.

Аня на время отвлеклась от своих беспокойных мыслей о сестре и оглядела гостиную. В этот вечер в гимназии собралось не так уж много людей. На своем обычном месте во главе стола сидел Анненский. Рядом неторопливо помешивал ложечкой чай его сын Валентин Кривич. Напротив него расположилась жена Валентина Наталья, погруженная в какие-то свои мысли, — вид у нее был совсем отрешенный. Инна и ее муж улыбались друг другу с разных концов стола. А между ними, смущенно уставившись в свои чашки с чаем и лишь изредка поднимая глаза на хозяина дома, притаились несколько гимназистов. Одного или двух из них Аня как будто бы узнала в лицо — наверное, они уже бывали на таких вечерах, хотя их имен девушка не запомнила. Ученики, которых Кривичи приглашали к себе, часто менялись: кому-то разговоры поэтов и их родных казались скучными, кому-то — слишком заумными, и, побывав на одном таком вечере, они больше не приходили. Зато вместо них за столом у сына Анненского оказывались другие — заинтересованные и безмерно счастливые оттого, что их пустили на такой «взрослый» вечер, где велись по-настоящему важные беседы. «Интересно, а почему Николая сюда не приглашают? — вспомнила вдруг Анна своего старого знакомого, который время от времени писал ей письма и хвастался своими новыми стихами. — Он ведь недавно целый сборник стихов издал! Может, дело в том, что он учится не очень хорошо?»

Девушка робко улыбнулась хозяевам дома и их гостям и сделала глоток чая. Вечер, на который она так стремилась попасть, начался. Валентин Кривич, еще раз спросив всех гостей, благополучно ли они добрались до гимназии, завел разговор о том, насколько опасно стало ходить по улицам даже днем, не говоря уже о вечернем времени. С этого беседа перекинулась на события, творившиеся в последнее время в Петербурге, и Аня на некоторое время забыла и о том, где находится, и о том, когда ей необходимо вернуться домой. Запреты отца, жалобные просьбы матери не сердить его лишний раз — все это было такой мелочью по сравнению с тем, что происходило в стране!

— Да какая разница, кто там был прав, а кто — виноват? Так ли важно, кто начал стрелять первым?! Это уже не важно, важно то, что теперь у нас на улицах одни русские люди начали стрелять в других русских людей! — доказывал Иннокентий Федорович, и его голос звучал как-то по-особенному серьезно. — Вы понимаете, что будет дальше? Понимаете, что такое теперь будет повторяться?!

Его друзья и родственники не спорили. У них такого желания и не было — все с ужасом вспоминали новость о кровавом побоище в Петербурге и о том, кто виноват в случившемся, готовы были думать в последнюю очередь. Не так часто на вечерах у Кривичей заходила беседа о политике! Ане тоже хотелось высказаться, поддержать хозяина дома и признаться, что трагедия, случившаяся в столице, напугала и возмутила ее, но девушка стеснялась вмешиваться во «взрослый» разговор. Оставалось только слушать Анненского и Кривича, незаметно кивая после каждого их утверждения и страстно желая, чтобы их спор и вообще весь этот вечер не заканчивались как можно дольше.

В конце концов отец и сын немного выпустили пар, беседа перешла на более мирные темы, и к ней подключились сначала Инна с мужем, а потом и осмелевшие гимназисты. Говорили о последних номерах литературных жур-налов и опубликованных в них произведениях, хвалили и критиковали работы новых, пока еще малоизвестных авторов. А еще чуть позже, когда чай был выпит, и Наталья заботливо предложила всем «еще по чашечке», в полумраке гостиной зазвучали наконец стихи. И снова все, кроме Иннокентия Федоровича и его сына, притихли и затаили дыхание — теперь уже из-за того, что боялись нарушить воцарившуюся за столом романтическую атмосферу. Молчала, забыв обо всем, и Аня.

К счастью, забыть о том, что ей необходимо быть дома до полуночи, девушке не дала старшая сестра. В полдвенадцатого она незаметно толкнула Аню в бок и взглядом указала на тикающие возле стены часы. Анна так же молча кивнула и осторожно, стараясь не шуметь, стала отодвигать свой стул от стола.

Инна с мужем довели девушку до самого дома, но заходить, как всегда, не стали.

— Кривичи обидятся, если мы сильно задержимся, — развела руками Инна, и Аня понимающе кивнула. Будь ее воля, она бегом помчалась бы обратно, к оставшимся в гостиной Валентину и Наталье, к дрожащим свечам и звучащим в тишине стихам. Но ее ждали дома родители…

Она прошла по темному коридору к двери, ведущей в спальню матери, и уже собралась постучать, чтобы сообщить о своем возвращении в условленное время, как внезапно из комнаты послышались громкие раздраженные голоса, и девушка испуганно опустила руку. За дверью ссорились родители. Это было далеко не в первый раз, и Аня хорошо знала, что вмешиваться в их перебранку нельзя — это рассердит их еще больше, к тому же они обозлятся еще и на нее. Ждать под дверью, когда отец с матерью закончат выяснять отношения, тоже не стоило: они вполне могли спорить ночь напролет. Вздохнув, девушка осторожно отступила назад, стараясь, чтобы мать с отцом не услышали ее шагов. Пол под ее ногами заскрипел, но супруги Горенко были слишком поглощены ссорой, чтобы обратить на это внимание.

— Если мы такие ничтожные, если мы так недостойны тебя — то оставь нас, иди куда хочешь! — донесся до Ани плачущий голос матери. — Я тебя не держу! И дети уже выросли! Нам ничего от тебя не нужно, зачем ты нас мучаешь?!

Что ответил отец, Анна не разобрала — его голос звучал глухо, но по интонации нетрудно было понять, что он тоже на взводе и не старается избежать грубостей. Девушка попятилась назад, дошла до своей комнаты и неслышно повернула дверную ручку.

Оказавшись у себя в спальне, она села на кровать и закрыла лицо руками. Для нее уже давно не было секретом, что отношения родителей окончательно испортились, что отец с трудом терпит мать и что ему хотелось бы порвать с семьей и жить отдельно. И все равно слышать их взаимные обвинения и ждать окончательного разрыва было невыносимо. Ане больше всего на свете хотелось надеяться, что случится чудо, и родители снова начнут понимать друг друга. Пусть не любить, но хотя бы понимать…

За стеной послышались возмущенный возглас матери и громкий стук двери. Аня обняла подушку, придвинулась с ней к стене и закрыла глаза. В ушах у нее зазвучали услышанные сегодня стихи Анненского, и вскоре они заглушили все раздававшиеся в соседней комнате крики. А потом чужие стихи сменились строчками ее собственного стихотворения — одного из последних, которое она очень хотела, но все-таки постеснялась прочитать Анненскому и Кривичам. Так же, как стеснялась прочесть им и другие свои творения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.