Глава 3 «АТАМАН АДА»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

«АТАМАН АДА»

«Великолепная семерка» во главе с «атаманом Ада», как романтически именовал себя Котовский в письмах в полицию и своим будущим жертвам, успешно «бомбила» крупных землевладельцев, но тщательно избегала кровопролития. Григорий Иванович по-своему был гуманистом и кровь до революции 1917 года не проливал.

Еще Котовского именовали «Адским атаманом». Позднее, когда его слава прогремела на весь юг России, в Одессе даже распевали куплеты:

Разбил он банк и шарабан,

Кафешантан и ресторан,

И напоил вином крестьян,

Таков наш Адский атаман.

Это было своеобразное признание не только в среде бессарабских крестьян, но и в среде одесских обывателей.

Котовского часто называли последним гайдуком. Кто же такие были гайдуки? Слово это венгерского происхождения, от hajd?, означавшего погонщиков скота. Если искать похожий термин, то на ум сразу приходят ковбои — пастухи коров (cowboy — буквально переводится как «коровий парень»). Но это, как известно, не было их единственным занятием. Ковбои не только пасли коров и овец, не только приручали мустангов, но и отвоевывали у американских индейцев земли Дикого Запада, а также осваивали золотые прииски, а впоследствии — и нефтедобычу. Гайдуками же называли отряды разбойников в Венгрии, румынских княжествах Молдова и Валахия, а также в славянских землях Балканского полуострова, боровшихся в XVI–XIX веках против турецкого господства, но не забывавших при этом грабить и своих купцов и феодалов. В румынских княжествах, которые были вассалами Османской империи, жертвами гайдуков в первую очередь становились «родные» бояре. Кроме того, гайдуками называли домашнюю стражу венгерских, трансильванских и польско-литовских магнатов, а позднее — и русских крупных феодалов. Поскольку эти домашние отряды выставлялись магнатами во время войн в армию Речи Посполитой, там специально выделялась гайдуцкая пехота. Только она была второсортной — строя не знала и поэтому использовалась в основном для гарнизонной службы.

Из всех этих гайдуков молва и сам Котовский ориентировалась на борцов с османским игом. Любопытно, что свою книгу о гайдуках современный сербский исследователь Александр Петрович так и озаглавил — «Роль бандитизма в создании национальных государств в центре Балканского полуострова в XIX веке». Только Котовский тогда никаких политических лозунгов не выдвигал. Вероятно, ему, как и всем уголовникам, был близок позднейший ленинский лозунг «Грабь награбленное!». Никаких идей насчет освобождения Бессарабии и присоединения ее к Румынии или о провозглашении независимой Бессарабской Республики у него тогда не было. Как и все разбойники, он грабил богатых, потому что у бедных взять особенно было нечего. Правда, в критической ситуации его соратники могли забрать у крестьянина последнюю корову, а у припозднившегося городского прохожего — последний червонец из кошелька, но сам Григорий Иванович, отдадим ему должное, подобного никогда не допускал. Когда доводилось грабить богатое имение, значительную часть имущества, в том числе скот и запасы продовольствия, котовцы раздавали беднякам. Во-первых, всё унести с собой все равно не было никакой возможности. Во-вторых, тем самым крестьяне проникались к разбойникам сочувствием и при случае пускали погоню по ложному следу. Не Котовский эту тактику изобрел, но он, как и другие крупные разбойники, ее с успехом применял. Позднее, когда на суде Котовский говорил, что раздавал часть награбленного крестьянам, никто свидетельствовать в его пользу не пришел. Но это тоже вполне объяснимо. Признайся крестьянин, что ему перепала часть награбленного, пришлось бы возвращать корову или лошадь, а то еще и штраф платить. Однако, когда котовцы грабили в городе, например, кишиневских и одесских ювелиров, простому люду, кроме пособников, ничего не перепадало.

Первого декабря 1905 года в иванчевском лесу, между Кишиневом и Оргеевом, отряд Котовского конфисковал деньги и ценности у дворянина Дудниченко, затем у купца Когана. Часть этих средств Котовский использовал для нужд боевой группы, остальные раздал беднякам.

Тринадцатого декабря уже в бардарском лесу между Кишиневом и Ганчештами Котовский ограбил ганчештских купцов. 22 декабря он опять вернулся в иванчевский лес, где жертвами ограбления стали сразу шесть помещиков и коммерсантов.

Котовский играл пушкинского Дубровского, но действовал в тех же местах, где разбойничал пушкинский же Кирджали из одноименной повести. Напомню, как охарактеризован этот герой в пушкинской повести: «Кирджали был родом булгар. Кирджали на турецком языке значит витязь, удалец. Настоящего его имени я не знаю. Кирджали своими разбоями наводил ужас на всю Молдавию». Необходимо подчеркнуть, что под Молдавией имеется в виду Румынское княжество, находившееся в то время (1820-е годы) в вассальной зависимости от Турции, но по ходу действия Кирджали, прототипом которого послужил реальный разбойник Георгий Кирджали, оказывается в Бессарабии, где, правда, не грабит, а лишь укрывается от турецкого преследования. В советское время реального Георгия Кирджали, как и Котовского, называли «народным мстителем». Кстати сказать, исторического Кирджали, в отличие от пушкинского героя, турки все-таки повесили в Яссах в 1824 году.

Котовский наверняка был знаком и с этой пушкинской повестью. Подобно болгарину Кирджали в Молдавии, русский Котовский был иностранцем в Бессарабии, хотя и тот и другой в значительной мере переняли местные обычаи. Григорий Иванович то ли стал омолдаваненным Дубровским, то ли превратился в дворянина-разбойника Кирджали.

Банда росла, расширялась география набегов. В январе 1906 года под началом Котовского было уже 18 конных. Многие бандиты были вооружены револьверами и винтовками. По предложению Котовского они переместились ближе к губернской столице, в иванчевский лес под Кишиневом, откуда сподручнее было совершать налеты на магазины местных ювелиров и торговцев. Активность котовцев нарастала. Всего в декабре 1905 года котовцы совершили 12 нападений на купцов, чиновников и помещиков, в том числе в Кишиневе. У жертв забирали деньги, золото и драгоценности, прочие вещи охотно раздавали крестьянам. В период с 1 января по 16 февраля 1906 года число налетов возросло до двадцати восьми. Нападению подверглось и хорошо знакомое Котовскому имение Манук-бея, которым теперь владел помещик Артемий Назаров, бывший управляющий Манук-бея.

Котовский не ограничивался усадьбами и все чаще совершал налеты в Кишиневе и других бессарабских городах. Владимир Шмерлинг так описывает мотивы изменения тактики котовцев: «Котовский же был дерзок и одновременно осторожен. Если раньше он главное зло видел только в землевладельцах, то теперь начал понимать неизбежность более широкой борьбы — борьбы с властями, с царским правительством.

Он расширял свою деятельность, пополняя дружину новыми людьми. Многие помещики, один за другим, стали оставлять свои имения, переезжать в Кишинев, рассчитывая, что в губернском городе они будут в большей безопасности. Но и в Кишиневе их настигала месть Григория Котовского».

Однако главным мотивом, из-за которого «народный мститель» пришел в Кишинев, был мотив экономический. В столице губернии жили более богатые купцы и помещики, чем в сельских усадьбах. А банда росла, и росли аппетиты ее участников.

В полицейских донесениях особо отмечалось, что «значительное число описанных нападений, имевших место в сравнительно короткий промежуток времени, не оставляет сомнения в том, что эти нападения совершаются под руководством опытного и ловкого начальника». Но иногда случались и неудачи. При нападении на дом купца Гершковича в Ганчештах сын купца успел выбежать на улицу и поднять крик, на который сбежались соседи и полицейские. Котовский со своими людьми вынужден был ретироваться, отстреливаясь от полиции. Как писали «Одесские новости» 5 января 1906 года, «разбойники успели добраться до спрятанных коней и ускакать». 6 января для поимки Котовского был направлен отряд волостной полиции. В тот же день банда выдержала бой с тридцатью полицейскими стражниками в оргеевском лесу. Оргеевский исправник Брониковский и его люди бежали с поля боя. Позднее на допросе в полиции Котовский так охарактеризовал этот первый в своей жизни бой, в котором с каждой из сторон участвовало по несколько десятков всадников: «Я с товарищами своими зашел стражникам в правый фланг, и выстрелами мы заставили их отойти». Что показательно, ни одна из сторон в этом бою не понесла потерь ни убитыми, ни ранеными. Сказались как гуманизм Котовского, так и неопытность и трусость полицейских, не привыкших стрелять по людям.

Ранее в тот же день котовцам удалось разогнать полицейский конвой (он состоял из тех же крестьян — волостной полиции) и освободить 20 крестьян, арестованных за незаконную порубку помещичьего леса. Старшему конвоя атаман оставил расписку: «Освободил арестованных Григорий Котовский!» Позднее начальник конвоя — десятский села Моклешты Василий Турта рассказал в полиции о своей встрече с Котовским, там с его слов записали: «Люди в масках стали требовать от него книгу с пакетом, при котором сопровождались арестованные, и когда он, Турта, не пожелал дать книгу, то один из них, в пиджаке черного цвета, в барашковой шапке, в сапогах, подпоясанный кожаным поясом, за которым были также два револьвера, в руках третий револьвер, выхватил книгу и разорвал пакет, освободив арестованных… На вид ему около 30 лет, брюнет…»

В Кишиневе котовцы ограбили губернского предводителя дворянства Крупенского, у которого забрали подарки эмира Бухарского — персидский ковер и палку с золотыми инкрустациями.

Котовский и его люди часто прибегали к маскараду, хорошо освоили искусство изменения внешности с помощью грима. Григорий Иванович мог выступать в роли богатого помещика, купца, дипломата, священника, полицейского или армейского офицера, а мог появиться на улице в обличье бродячего музыканта или жестянщика. Неизменной оставалась только фирменная фраза: «Я — Котовский!», парализовывавшая сопротивление жертв.

После того как в 1940 году советские войска вошли в Бессарабию, появилось множество воспоминаний местных жителей об их встречах с Котовским. Разумеется, о Григории Ивановиче вспоминали только хорошее, а проверить достоверность этих воспоминаний, нередко повторявших уже опубликованные к тому времени легенды о Котовском или эпизоды из фильма о нем, у нас нет возможности. Например, крестьянка Наталия Лясковская так описала свою встречу с Котовским в беседе со Шмерлингом: «Я и мой муж работали в то время у помещика Сарацика. Мой муж Игнат — садовником, я — прислугой в доме. Как-то помещик получил письмо и сообщил нам, что ждет к себе именитых гостей. Весь дом был поднят на ноги: чистили, варили, пекли. На другой день вечером подъехали два фаэтона с разодетыми „господами“. Вошли в дом. Помещик, кланяясь, пригласил всех в столовую. Сели ужинать. А я как раз прислуживала за столом. Только начался ужин, вдруг я вижу, Сарацик, сильно побледнев, поднялся и вышел, пошатываясь, с одним из гостей, высоким и здоровым мужчиной, в свой кабинет. Скоро они вернулись. Гость этот был Котовский. Уходя, он сказал помещику: „Если вы и дальше будете мучить народ, я пущу вас по миру“.

Григорий Иванович со своими людьми направился к выходу. В передней он увидел меня и подозвал к себе. „Я знаю, что ты и муж твой люди бедные, — сказал мне Котовский. — Вот вам немного денег, купите корову, лошадь, заведите себе хозяйство. Бери, не бойся“. Он протянул мне несколько бумажек. Я хотела их взять, но в это время показался помещик, и я, испугавшись его, отказалась от денег, хотя они нам были очень нужны. Котовский уехал, но через два дня к нам пришел какой-то неизвестный человек, разыскал моего мужа и вручил ему конверт, в котором было тридцать рублей».

Шмерлинг также приводит ряд легенд о Котовском, авторство которых уже не установить. Вот одна из них: «Ровно в полночь он подъехал к одинокому домику на опушке леса. Были Святки, и в домике гадали девушки. Дверь они оставили открытой, чтобы сбылось гадание и в дом вошел суженый жених. Входит Котовский, кланяется девушкам и просит разрешения отогреться с дороги. Пока он сидел на скамейке, одна из девушек, бедная учительница, чтобы приворожить гостя, незаметно отрезала у него кусок рукава. Прощаясь с девушками, Котовский попросил у них коробку спичек. Потом сел на коня и уехал. Вскоре девушки увидели зарево над лесом и узнали, что это горит соседнее имение. Только тогда они поняли, зачем их гостю понадобились спички. Нагрянули в домик приставы, искали Котовского и нашли кусок материи, вырезанный из его рукава. Захотели они по этому куску приметить Котовского и захватить его. Но как ни бесились, как ни рыскали, ничего у них не вышло. А Котовский в ту же ночь вернулся в домик в новой рубахе и всем гадавшим девушкам привез подарки».

Как легенды о Котовском, так и рассказы о нем, претендующие на достоверность, построены по одной фольклорной схеме, что заставляет не слишком доверять даже «документальным» свидетельствам. Схема же довольно проста: культурный герой неузнанным приходит на место действия, затем совершает подвиг (ограбление, поджог помещичьей усадьбы и т. п.), в результате чего люди понимают, что это — Котовский, который затем приносит награду бедным. В действительности Котовский не после каждого налета раздавал деньги или иные материальные ценности беднякам — делал это, лишь когда грабил помещичьи усадьбы. После ограбления городских квартир, лавок и магазинов, а также путников на большой дороге ни крестьянам, ни городской бедноте от Котовского и его соратников ничего не перепадало.

После поимки на допросах Котовский стремился представить себя защитником бедняков. Так, на допросе 26 февраля 1906 года по поводу ограбления смотрителя костюженской больницы Сериогла, который занимался поборами со своих подчиненных, Котовский утверждал: «Когда мои соучастники делали обыск у Сериогла, я всё время стоял у дверей Сериогла, разговаривал с ним, говорил, что он сам вышел из бедных людей, а между тем обижает таких же бедняков, служащих у него».

Впоследствии Котовский довольно пафосно описывал свои «подвиги» на «большой дороге» в 1905–1906 годах: «Наступает 1905 год, в который я окунаюсь целиком. 1905 год и потом последующие годы, и все имевшие место исторические моменты ясно предопределяют мою работу и создают из меня смертельного, беспощадного мстителя за рабочих и крестьян. Мстителя активного. Начинаю террор против помещиков, фабрикантов и вообще богачей. Сжигаю их имения, забираю ценности, которые потом раздаю бедноте в городах и селах Бессарабии». Замечу, что по сравнению с тем террором, который начали большевики после захвата власти в 1917 году, «террор» Котовского выглядит невинной шалостью. Ведь Григорий Иванович и его банда никого не убивали, и «террористические акции» заключались лишь в том, что он экспроприировал у помещиков, купцов и ювелиров некоторую толику собственности, причем далеко не основную.

Конечно же бандитами Котовский своих соратников не называл. Но и гайдуками атамана и его подельников называли только крестьяне. Вероятно, для самоназвания оно казалось Котовскому несколько старомодным. Позднее в советской историографии отряд Котовского называли «дружиной», а его членов — «дружинниками», по аналогии с боевыми дружинами эсеров и большевиков. Однако точно неизвестно, использовал ли Котовский это название до 1917 года или стал употреблять его только в позднейших публикациях, дабы подчеркнуть свою близость к революционерам. Ведь в автобиографии ему пришлось объяснять, почему в 1905 году он не примкнул ни к одной из революционных партий: «Почему я остался вне партийной организации? Я не мог в те годы вложиться в какие-нибудь определенные рамки. Моя натура требовала немедленных действий. Мести по отношению к тем, кто так издевался, эксплуатировал всю массу трудового народа». Месть, еще раз повторю, была весьма умеренной. А соратники Котовского ни о какой политике не думали и, как и их атаман, до 1917 года занимались чистой уголовщиной, иной раз, правда в шутку, требуя от своих жертв денег «на революцию».

Зато Шмерлинг упоминает другое самоназвание котовцев — «черноморцы», по всей видимости, аутентичное. Оно якобы было дано в честь моряков Черноморского флота, пришедших в Одессу на восставшем броненосце «Потемкин». Теоретически версия с «Потемкиным» имеет право на существование. Но, думаю, в действительности Котовский и его подельники назывались «черноморцами» в честь казаков-черноморцев. Это были те казаки из упраздненного Запорожского войска, которых поселили в 1792 году на Кубани. Они составили впоследствии основу Кубанского казачьего войска. До того как перейти на царскую службу, казаки промышляли главным образом разбоем.

Столь крупная и удачливая банда, как банда Котовского, не могла не привлечь внимания полицейского начальства. Крупнее была только банда Бужора, насчитывавшая до сорока человек. За голову Котовского, который, как мы уже говорили, имел обыкновение представляться во время налетов, назначили солидную награду — две тысячи рублей. В автобиографии Григорий Иванович уверял: «Попытки схватить меня не удавались, так как и крестьяне и рабочие всегда наотрез отказывались выходить и выезжать на облавы, устраиваемые по поводу моей поимки». В действительности у Котовского была обширная сеть информаторов, принадлежавших не только к угнетенным классам общества. Но еще больше помогала ему коррупция, процветавшая среди бессарабских чиновников и полицейских.

Григорий Иванович, щедро плативший полиции, полагал, что эти выплаты должны защитить его. Но он ошибся. Жадность у коррупционеров пересилила даже здравый смысл. Они польстились на награду, не понимая, что после ареста Котовский их с превеликим удовольствием сдаст, когда поймет, что больше помощи от них не дождется.

Советский биограф Котовского Геннадий Ананьев так писал об обстоятельствах поимки Котовского: «Секретный агент Новацкий, состоявший непосредственно при губернаторе и получавший по 50 рублей за каждого арестованного по его доносу „опасного преступника“, столько же брал и с Котовского „за услугу“. Помощник пристава 3-го участка Зильберг постоянно сообщал не из-за симпатии, конечно, к Котовскому, о намечавшихся засадах. Но Зильберг готовился и к тому, чтобы подороже продать самого Котовского. Однако до поры до времени отрабатывал получаемые от Котовского деньги…

Предал его Зильберг. Выгодно для себя предал. Зная одну из конспиративных квартир партизанского отряда (на улице Куприяновской, в доме 9), Зильберг долго держал ее под постоянным наблюдением. И вот 18 февраля 1906 года Котовский появился в этой квартире. Дом тут же оцепили, но ворваться побоялись. Ждали, когда Котовский выйдет на улицу.

Не подозревая измены, Котовский собирался в лес, к своему отряду. Он натянул ботфорты, надел мягкую куртку, шляпу и вышел на крыльцо. Тут его и схватили.

Сопротивляться было бесполезно. Вмиг с ним бы расправились. Это сразу понял Котовский. Сказал только с сожалением:

— Разрушен теперь весь мой план.

Полицейские перевернули в доме все, но, увы, улик в их руках оказалось весьма немного: денег 4 рубля 25 копеек, свисток, маска и записная книжка.

В тот же день в доме на Киевской улице были арестованы и закованы в кандалы Прокопий Демьянишин и Игнатий Пушкарев, а через несколько дней задержали и других членов отряда. Арестовали и хозяев конспиративных квартир отряда Ирину Бессараб и Акулину Жосаи.

Зильберг получил солидное вознаграждение — 1000 рублей».

Стоит добавить, что непосредственно задержал Котовского околоточный надзиратель Рябый и первоначально Григорий Иванович назвался чужим именем.

В заключении «атаман Ада» на этот раз пробыл недолго. Но за четыре с небольшим месяца, проведенных в кишиневском тюремном замке, Котовский успел утвердить свой авторитет среди местных уголовников. Не последнюю роль в этом сыграли крепкие кулаки атамана. Примерно такое же противостояние есть и в нынешних российских тюрьмах, где нередко меряются силами старые потомственные уголовники во главе с коронованными «ворами в законе» и новые бандиты из тамбовских, солнцевских, ореховских, люберецких и т. д., называемые также «спортсменами». По современным понятиям, Котовский был «спортсмен», которому пришлось ломать «синих» (как называют старых уголовников за многочисленные татуировки). И он их уломал, сплотив вокруг себя. Согласно легенде, Котовский впоследствии был коронован «вором в законе» и в связи с этим вытатуировал у себя на веках несколько черных точек — знак блатного авторитета. Некоторые утверждали, будто точки были в виде восьмерки, опоясывавшей веки. Будто бы от этих точек Котовский избавился только в 1919 году, когда уже был красным командиром. А по другой версии, Котовский так и умер с блатными наколками. Тут сразу следует оговориться, что «воров в законе» в Российской империи вообще не было. Точки же на веках у него, вполне возможно, были, но это, очевидно, просто был знак «крутого» криминального авторитета. Впрочем, на сохранившихся фотографиях Котовского эти точки-татуировки с уверенностью обнаружить нельзя, поскольку любые точки на лице Котовского могут быть в действительности дефектами негатива. Не исключено, что перед нами очередная легенда, связанная с Котовским, и никаких наколок на лице у него в действительности не было. Правда, в одной из позднейших ориентировок, уже после того, как Котовский сбежал с каторги, утверждалось, что он «на лице под глазами имел значки-горошки от татуировки, но места эти он выжег, от чего образовались как бы ямки от прыщей». Заметим, что здесь речь идет о татуировках под глазами, а не на веках, причем о татуировках, которые будто бы были в прошлом, но на момент появления ориентировки уже отсутствовали. Между тем ни на одной из полицейских фотографий Котовского никакие татуировки не зафиксированы, а ведь они должны были бы быть сфотографированы и внесены в перечень особых примет преступника. И зачем, спрашивается, Котовскому надо было избавляться задолго до революции 1917 года от знаков, подтверждавших его статус в уголовном мире? Чтобы не дать полиции дополнительных особых примет? Но почему он не подумал об этом обстоятельстве, когда делал татуировки? Думаю, что в данном случае полицейские чины стали жертвой слухов о будто бы существовавших татуировках, которые распускал сам Котовский для повышения своего тюремного авторитета.

В мае 1906 года Григорий Иванович попытался организовать побег семнадцати уголовников и анархистов из тюрьмы. План был поистине грандиозный. Котовский планировал разоружить охрану, затем вызвать по телефону в тюрьму полицмейстера, товарища прокурора и конвойную команду и взять их в качестве заложников. После этого вывести из тюрьмы всех заключенных, инсценировав отправку по этапу большой партии арестантов в Одессу. 4 мая 1906 года узникам удалось обезоружить более пятидесяти надзирателей и охранников и забрать у них ключи от камер и тюремных ворот. Но тут некоторые заключенные, вопреки первоначальному плану, стали приставлять доски к стене и по ним выбираться на волю. Их заметили часовые у ворот и открыли огонь. Поднялся шум, на который прибыли полицейские из участка напротив тюрьмы, а также рота солдат и отряд конных стражников. Заключенные сломали последние ворота и вырвались на площадь, но здесь их встретили солдаты и полицейские. Тех немногих, кому удалось убежать несколько дальше площади, настигли конные стражники. Некоторые заключенные, осужденные на небольшие сроки, предпочли сами вернуться в тюрьму. Все беглецы, включая Котовского, были пойманы. Следующий побег тоже сорвался. Охрана обнаружила подкоп под стеной тюрьмы. 1 июля 1906 года «Бессарабская жизнь» сообщала: «Третьего дня в местном тюремном замке, в камере, где содержатся участники нашумевшей в нашем городе шайки Котовского и другие серьезные арестанты, закованные в кандалы, и. о. начальника тюрьмы господин Бобелло обнаружил подкоп. Из ватер-клозета, примыкающего к этой камере, подрыта была стена и сделан подкоп под фундамент тюрьмы, с тем, чтобы пробить выход на Сенную площадь. На месте подкопа найдены стамески, лопаты, ломы и др. инструменты».

Котовского перевели в одиночную камеру, находившуюся в так называемой «Больничной» башне на высоте шестиэтажного дома. У камеры постоянно дежурил надзиратель, а во дворе у башни был устроен дополнительный пост.

Вот как Котовский вспоминал о пребывании в «Больничной» башне: «Одиночный режим… с прогулкой 15 минут в сутки и полной изоляцией от живого мира. На моих глазах люди от этого режима гибли десятками, и только… решение во что бы то ни стало быть на свободе, жажда борьбы, ежедневная тренировка в виде гимнастики спасли меня от гибели».

Однако вскоре ему все-таки удалось бежать из тюремного замка. Это произошло 31 августа 1906 года. В тот же день из Кишинева была отправлена секретная телеграмма, в которой сообщалось о побеге особо опасного преступника Григория Ивановича Котовского двадцати пяти лет. В ней же была подробно описана его внешность. Рост 174 сантиметра (впоследствии газетчики наградили его двухметровым ростом — слава явно делала нашего героя выше), плотного телосложения, несколько сутуловат, походка «боязливая», во время ходьбы покачивается. Голова круглая, с залысинами, редкие черные волосы, глаза карие, маленькие усы. В общем, ничего примечательного и никаких особых примет, кроме заикания. Позднее Котовский стал брить голову наголо, и опознавать его стало еще труднее. Харизму, по всей вероятности, обеспечивала не внешность, а огромная физическая сила. Кроме того, в полицейской сводке указывалось, что Котовский — левша, но одинаково хорошо стреляет с обеих рук. Нередко Котовский вел огонь сразу из двух револьверов, что называется «стрельбой по-македонски» — в честь практиковавших такой способ македонских террористов.

Сам бессарабский губернатор А. Харузин озаботился поимкой Котовского. Он требовал от кишиневского полицмейстера «принять решительные и энергичные меры к самому тщательному розыску по городу Кишиневу и его предместьям бежавшего из кишиневской тюрьмы арестанта Котовского, внушив Вашим подчиненным, что арестант Котовский чрезвычайно важный и опасный преступник». За поимку бессарабского Робин Гуда была назначена денежная награда. Опасались, что он уйдет в Румынию или Австрию. Пограничникам и таможенникам были розданы его фотографии, даже местным контрабандистам была обещана награда за содействие в задержании Котовского. Предупреждены были и румынская, и австрийская полиция. Но на этот раз Григорий Иванович не покинул Кишинева.

Согласно одной из легенд, побег Котовский совершил следующим образом. Однажды на прием к начальнику тюрьмы явилась дама из высшего кишиневского общества, пожелавшая увидеть знаменитого разбойника. Начальник, получивший дорогой подарок, не смог отказать прекрасной незнакомке. С его разрешения она передала Котовскому одеяло и пачку дорогих папирос. Вечером Котовский угостил надзирателя папиросой, пропитанной опиумом, и тот вскоре заснул. Затем с помощью стамески, спрятанной в переданном одеяле, он сломал скобу на двери и избавился от кандалов. Котовский вышел в коридор, оттуда вылез на чердак и по заранее припасенной веревке спустился во двор. А там, приставив доску к стене, выбрался на свободу.

В телеграмме от 4 сентября 1906 года бессарабский губернатор так описывал обстоятельства побега. Котовский проник в коридор из своей камеры, сломав скобы у двери, а из коридора выбрался на чердак башни и оттуда по веревке через окно спустился во внутренний двор тюрьмы. Из второго двора Котовский прошел через ворота, у которых был расположен пост надзирателей, во двор мастерских, откуда при помощи доски, приставленной к ограде, перелез через нее на улицу. Утром стражник, обходя тюрьму, заметил, что из чердака над камерой Котовского свешивается веревка, сделанная из разорванного на полосы одеяла. Скоба, на которую закрывалась дверь камеры, была снята. В камере остались только кандалы Котовского.

Как-то не верится, дорогой читатель, что столь сложный побег «атаман Ада» совершил без помощи сообщников из тюремной охраны. Ведь и двери камеры кто-то должен был открыть (или забыть закрыть) либо ослабить скобу, чтобы ее легко можно было вынуть. Требовалось еще передать заключенному веревку и оставить открытой дверь на чердак. Кандалы тоже снять было не так просто, если только кто-то не дал Котовскому ключ от них или необходимый слесарный инструмент. Впрочем, избавиться от кандалов с помощью молотка и стамески бесшумно было практически невозможно, Котовский рисковал перебудить всю тюрьму. Так что версия с ключом выглядит правдоподобнее. Кроме того, его должны были в упор не видеть надзиратели у ворот, а у стены кто-то должен был оставить доску. Слишком много случайностей. Полиция в царской России, как мы уже убедились по мемуарам князя Урусова, была коррумпирована ничуть не меньше нынешней. Подозреваю, что надзиратели немало заработали на том, что «проспали» Котовского. Благо денег у его шайки хватало. При аресте у него изъяли, напомню, чуть больше четырех рублей. Основную часть награбленного котовцы прятали где-то в надежных местах, а для прикрытия распускали слухи, что всю добычу раздают бедным.

В городах Котовский обычно появлялся под маской богатого помещика, предпринимателя или управляющего крупным имением. Он любил играть в карты, рулетку и на скачках, безоглядно прожигал жизнь в дорогих ресторанах и борделях. Так что награбленные деньги у него в руках долго не задерживались. Не чурался Григорий Иванович и искусства, посещал театры и концерты, любил оперу.

После побега Котовский скрывался в Кишиневе у Михаила Ивановича Романова в доме 20 по улице Гончарной. В газетах же распространялись слухи, возможно с подачи его сообщников, что беглец уже перешел австрийскую границу.

Следствие о побеге вел пристав 2-го участка бессарабский грек Хаджи-Коли. Надо сказать, что в руководстве бессарабской полиции, как и среди бессарабских чиновников, этнических румын (молдаван) почти не было. Преобладали русские, украинцы, греки, армяне и немцы.

Хаджи-Коли удалось завербовать в качестве агента эсера Еремчия, и тот указал район, где может скрываться Котовский. И пристав стал регулярно прогуливаться в тех краях в надежде встретить Котовского. Они действительно встретились на Тиобашевской улице, расположенной на Малой Малине — кишиневской окраине.

Увидев пристава, Котовский бросился вверх по улице. «Держи! Стреляй!» — крикнул Хаджи-Коли городовым. Однако Котовскому удалось скрыться, хотя Хаджи-Коли ранил его в ногу. Котовский вскочил в первую проезжавшую пролетку и погнал лошадей, сбросив кучера. На одном из поворотов он спрыгнул и добрался до квартиры своего знакомого — врача Прусакова, который перебинтовал рану и приютил его на несколько дней. Затем Котовский попытался вернуться к Михаилу Романову, но этот адрес к тому времени стал известен полиции то ли от Еремчия, то ли от какого-то другого агента.

У дома Романова под руководством Хаджи-Коли была устроена полицейская засада. Котовский увидел полицейских и попытался бежать. Несмотря на раненую ногу, он выпрыгнул из окна во двор соседнего дома и даже перелез через забор, но наткнулся на другую засаду в Остаповском переулке и был еще раз ранен в правую ногу, после чего принужден был сдаться. Это случилось 24 сентября 1906 года. Начальник кишиневской тюрьмы доносил бессарабскому губернатору, что Котовский вновь заключен в тюрьму, причем «у названного Котовского имеются две огнестрельные сквозные раны на правой ноге — одна выше колена, а другая — ниже колена, ввиду чего он временно, впредь до выздоровления, освобожден от ножных кандалов и закован в наручники». 26 сентября газета «Бессарабская жизнь» сообщала: «Вчера пристав второго участка произвел в тюрьме допрос Котовского, с целью выяснить обстоятельства побега. На все вопросы Котовский отказывался отвечать, заявив только, что побег им подготовлялся давно. Каким образом он его совершил — сказать отказался. Между прочим, он сообщил, что уехать из Кишинева ему мешали раны, но через два-три дня он должен был получить паспорт и выехать из Кишинева. О надзирателях Иванове и Топалове, подозреваемых в содействии его побегу и по распоряжению судебной власти заключенных в тюрьму, Котовский отзывается неведением».

В связи с новым арестом Котовского кишиневский полицмейстер доносил, что «Котовский прекрасно говорит по-русски, по-румынски, по-еврейски, а равно может объясниться на немецком и чуть ли не на французском языках. Производит впечатление вполне интеллигентного человека, умного и энергичного… В обращении старается быть со всеми изящен, чем легко привлекает на свою сторону симпатии всех, имеющих с ним дело».

Едва оправившись от ран, Котовский стал готовить новый побег. В начале апреля 1907 года ему даже передали в камеру два браунинга, но они были обнаружены при обыске. Котовского поместили в одиночку, разделенную надвое железной решеткой, причем у решетки круглосуточно дежурили надзиратели.

Тринадцатого апреля 1907 года в Кишиневском окружном суде, находившемся на Синадиновской (ныне Влайку Пыркэлаб) улице, начался процесс над Котовским и его сообщниками Гуцуляком, Демьянишиным и Пушкаревым. Котовского и его друзей судили присяжные заседатели, и некоторые из них, поверив, что перед ними — борцы за счастье трудового народа, склонялись к оправданию подсудимых. Но все-таки большинством голосов был вынесен суровый приговор — десять лет каторги. Однако прокуратура сочла его чересчур мягким, и 24 ноября 1907 года дело слушалось повторно. В качестве дополнительного обвинения рассматривался эпизод с освобождением Котовским арестованных крестьян. Ему добавили еще два года каторжных работ. «Атаман Ада» гневно протестовал против того, что ему инкриминировали освобождение арестованных крестьян: «Лица эти арестованы за аграрные выступления, а не за уголовные».

В газете «Бессарабская жизнь» так описывалось поведение Котовского во время второго процесса: «В судебном заседании Котовский не отрицал самого факта освобождения им арестантов, но не признал себя виновным, находя, что в поступке его нет ничего преступного. Котовский защищал себя лично и старался открыть перед присяжными заседателями свои политические воззрения на общественный строй и угнетение низших слоев общества. Председательствующий А. Попов остановил Котовского, просил говорить лишь „по существу дела“. Тот издевался над судьей: „Хотел бы я знать, за какое преступление вы заковываете людей в цепи? Вы говорите, что они нарушили закон, но кто писал эти тиранические законы? Как вы докажете, что лес, который рубили крестьяне, принадлежит помещику? А где он взял этот лес, помещик? Он что, с ним родился? Вы заковываете в цепи голодных людей потому, что они хотят есть и кормить своих детей. Не меня надо судить, а вас. Я смотрю на вас с презрением, так как не признаю ваших законов. Мне каторга не страшна“».

Газеты признавали, что «некоторые свидетели оттенили рыцарские качества Котовского, и поэтому публика прониклась к нему особым расположением» и что «поведение Котовского на суде было в высшей степени корректно, и это всё более и более располагало к нему всех присутствующих».

До отправки на каторгу Котовского поместили в общую камеру с уголовниками. Неизвестное свидетельство о Котовском, касающееся как раз пребывания в тираспольской тюрьме перед отправкой на каторгу, журналист Феликс Зинько нашел в газете «Бессарабская жизнь» за 1916 год. Подписано оно журналистом Валерием Михайловичем Горожаниным (Кудельским), евреем, уроженцем Аккермана, будущим известным чекистом и другом Маяковского. Его стоит воспроизвести полностью: «С начала февраля до конца марта 1908 года мне ежедневно приходилось видеться с Котовским, и он вовсе не производил впечатления хвастливого болтуна, готового порисоваться своими подвигами. И меня теперь удивляет то, что я читаю о нем в газетах. В упомянутое выше время отбывала в местной тюрьме большая группа „крепостников“, и на мою долю выпало два месяца и семь дней по 2-й части 132-й статьи. Котовский тогда после ряда громких похождений осужден был в каторгу и арестован в местной тюрьме до высылки в николаевскую каторжную тюрьму (Котовский находился там с 8 февраля 1908 года по 27 марта 1910 года. — Б. С.). Вот тут-то мне и пришлось с ним сталкиваться, и я должен признать, что он не только на нас, „политиков“, но и на административных производил впечатление очень серьезного и настойчивого человека, из которого при благоприятных условиях жизни выработался бы полезный член общества. Режим тогда при начальнике Францкевиче был такой, что мы в шутку называли тюрьму „гостиницей первого класса“. И как раз именно при таком мягком управлении в тюрьме не было никаких происшествий, а была, что называется, „тишь, гладь и Божья благодать“. После вступления приговора в законную силу Котовского заковали было в ножные железа, но он их тут же на глазах начальника снял, причем заявил, что не причинит ему неприятностей по службе, что от Францкевича он не убежит. И слово свое держал честно. Находясь в предварительном заключении по обвинению его в „подлоге доверия“, Котовский свел обширные знакомства с преступным миром. По выходе из тюрьмы Котовский воспользовался этими знакомствами и организовал „шайку“, наводившую ужас на весь Оргеевский уезд. Котовский был вскоре пойман, и в 1907 году его присудили к 18-летним каторжным работам. В 1913 году Котовскому удалось убежать с построения Амурской железной дороги. Скрываясь от властей, Котовский некоторое время проживал в Восточной России, а затем ему удалось пробраться в Бессарабию, где он и совершил за последний год ряд грабежей в Кишиневе и других местах». Здесь серьезно завышен срок положенной Котовскому каторги. Как мы уже знаем, 13 апреля 1907 года его осудили на десять лет каторжных работ, а позднее, 24 ноября, добавили еще два года — за освобождение арестованных крестьян.

В тюрьме у Котовского вышел конфликт с одним из местных уголовных авторитетов — греком Загари, установившим там свои порядки. Дошло до рукопашной. Котовский ударом правой в челюсть отправил противника в нокдаун. Когда Загари поднялся, то достал нож. Но броситься на Котовского не успел. Соратник Григория Ивановича Григорий Меламут треснул авторитета булыжником по голове. Друзья Загари тоже взялись за булыжники. Завязалась схватка стенка на стенку. Драку долго не могли прекратить. Пришлось вызывать стражу. В ходе драки из шайки Загари погиб фальшивомонетчик Попу, а из шайки Котовского — налетчик Гроссу. А вот раненых и покалеченных среди сторонников Загари оказалось гораздо больше. После этого авторитет Котовского в тюрьме стал безоговорочным. Теперь только он выступал посредником во взаимоотношениях между заключенными и тюремной администрацией. Чтобы разнообразить свой досуг, Котовский поступил в тюремный церковный хор. Но это занятие имело и сугубо практическое значение. Ранее с помощью тридцати анархистов, ожидавших суда по делу о нападении на кишиневскую контору банкира Белоцерковского, Котовский стал делать подкоп. Его начали из камеры политзаключенных в «Крестовой» башне. Однако с помощью внутрикамерной агентуры тюремное начальство узнало о подкопе и побег не удался. Тогда Котовский попробовал вести подкоп из тюремной церкви, где ежедневно пел в хоре, но опять потерпел неудачу. Под аналоем полицейские нашли склад с оружием, а затем обнаружили и подкоп.

Еще Котовский не раз организовывал тюремные забастовки в поддержку требований заключенных, как уголовных, так и политических. И в ряде случаев начальство вынуждено было эти требования удовлетворять. Также Котовский не раз демонстрировал умение гасить тюремные беспорядки. Тюремное начальство его за это ценило и не торопилось отправлять на каторгу. Но после неоднократных попыток бежать Котовского решили перевести в более надежную николаевскую тюрьму, да еще в одиночную камеру. 8 февраля 1908 года, по распоряжению главного тюремного управления, Котовского в арестантском вагоне отправили в Николаев.

Считалось, что в николаевской тюрьме надзиратели не такие продажные, как в кишиневской. Не случайно во дворе тюрьмы стояли железные клетки, в которых надзиратели могли укрыться в случае бунта заключенных.

Побег из николаевской тюрьмы был практически невозможен. Особенно если сидишь в одиночке. Но Григорий Иванович нашел способ покинуть тюрьму. Он потребовал бумаги и чернил и подробно написал, как Зильберг и другие полицейские чины брали от него взятки. Расчет оказался верным. Котовского вызвали на допрос, но он категорически отказался давать показания без очных ставок. Иначе, убеждал он следователей, полиция сумеет обвинить его в клевете.

Властям пришлось под усиленным конвоем препроводить Котовского в Кишинев. Это случилось зимой 1910 года. Котовский, стремясь максимально затянуть дело, называл все новых и новых свидетелей из числа своих бывших подельников. Их в кишиневской тюрьме скопилось около двух десятков. С ними Котовский собирался организовать побег.

Соратники Котовского подтвердили, что Зильберг за свои услуги брал деньги и вещи, награбленные бандой Котовского у помещиков и коммерсантов.

Обвинения против Зильберга поддерживал пристав Хаджи-Коли. Как кажется, Николай Михайлович был одним из немногих сравнительно честных российских полицейских. Нельзя сказать, что он совсем не брал взяток. Но по крайней мере не брал с уголовных и политических преступников и не фальсифицировал дела.

Дело Зильберга рассматривала выездная сессия Одесской судебной палаты. На суде Котовский подробно рассказал всё, что знал, о проделках бессарабской полиции и, в частности, о бывшем полицмейстере бароне Рейхарте, который присваивал себе многие краденые вещи, которые полиции удавалось найти. Впрочем, Рейхарта, переведенного на другую должность, к суду привлекать не стали.

Сохранился интересный документ — кассационная жалоба Зильберга на приговор:

«…Я доказал бы фактами, что Хаджи-Коли не только старался раздуть в преступниках чувство злобы против меня непозволительными разоблачениями моих служебных действий против них, но и подкупал их…»

Зильберг утверждал, что Хаджи-Коли подкупил Анну Пушкареву, хозяйку конспиративной квартиры, дав ей швейную машинку и пообещав еще 90 рублей, если она будет тверда в своем ложном оговоре. Подговорил якобы Хаджи-Коли и еще одну хозяйку конспиративной квартиры — Людмер, чтобы и она удостоверила знакомство Зильберга с Котовским. Зильберг, правда, не отрицал того, что часто встречался с Котовским, но утверждал, что делал это только в интересах сыска с ведома и по распоряжению своего начальства — полицмейстера Рейхарта, губернатора Харузина и товарища прокурора Фрейнета.

Зильберг настаивал, что в день его ареста — 15 сентября 1908 года — Хаджи-Коли требовал от агента Пини Меламута показать на следствии, что не Котовский, а Зильберг был главарем разбойничьей шайки и доставал бандитам оружие. Однако Меламут на следствии лишь подтвердил, что поставщиком оружия Котовскому был Зильберг.

При обыске у Зильберга был найден ковер, принадлежавший помещику Крупенскому, подаренный шахом. Ковер тот у Крупенского реквизировал Котовский и передал Зильбергу за услуги.

Подобных доказательств в деле было с избытком. Вместе с Зильбергом судили помощника пристава Лемени-Македони и околоточного надзирателя Бабакиянца. Все они понесли заслуженное наказание, получив по четыре года каторги. А вот побег, ради которого Котовский начал этот процесс, не удался. Всех свидетелей очень скоро вернули в тюрьмы. Во время же процесса в тюрьме были приняты усиленные меры безопасности, и о побеге нечего было и думать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.