Глава 13 Отступление

Глава 13

Отступление

Партизаны. – Рождество в 1943 году. – Удерживаем Бобруйск

Наши мольбы были услышаны. Километров пятьдесят мы прошли без происшествий. Нас неприятно удивило то, что мы так и не нашли резервных позиций. Попадались лишь разведывательные посты. Русские могли продолжать наступление, не сделав ни единого выстрела. Мы говорили разведчикам, чтобы они уходили с нами. Те пытались спорить, поскольку боев пока не было.

На второй день третьего отступления наиболее подвижная часть батальона остановилась. Она должна была служить прикрытием на пути остальных частей на запад. Две тысячи солдат – а среди них и я – остановились у деревни, не отмеченной на штабных картах. К нашему прибытию жители ушли в глубь лесов. В нашем распоряжении были бронетранспортеры и четыре небольших танка. В Польше они сослужили добрую службу, но по сравнению с «Т-34» казались игрушкой. Их огневая мощь была представлена двуствольным пулеметом и гранатометом. Танки мы использовали вместо тягачей: тащили на них двенадцать салазок с оружием и провиантом. Противотанковые пулеметы были установлены на полугусеничных машинах; они же помогали нам вытаскивать грузовики из сугробов. В спицы огромных мотоциклов «цундапп» попадал снег, и они не могли продолжать движение. Завершали нашу колонну три противотанковых орудия. С таким оружием мы могли отбиваться от партизан. А пулемет, зенитки и гранаты нужно было использовать, чтобы хотя бы на сутки задержать русские дивизии, в составе которых было несколько бронетанковых подразделений. Если бы мы и выиграли бой, все равно пришлось бы отступать дальше.

Протяженность фронта в нашем секторе составляла не более ста километров. И по всему его периметру были расставлены полки вроде нашего. А основные силы армии форсированным маршем отступали на запад.

Русские, совершившие прорыв южнее, пренебрегли нашим сектором. Не было смысла терять солдат, преследуя врага, который все равно отступает. Русская армия предоставила нас партизанам. Их численность постоянно увеличивалась. Было трудно себе представить, откуда их столько в стране, вроде бы находившейся под нашим контролем.

По приказу Сталина партизаны, неожиданно нападая на нас, затрудняли отступление. Они использовали снаряды замедленного действия, минировали трупы наших солдат, нападали на поезда с провиантом, оказавшиеся в изоляции отряды и на сборные пункты, безжалостно обращались с пленными. Но сражений с боеспособными частями они избегали. Партизаны вполне заслужили данного им немцами названия – террористы. Своими действиями они достигли того, что было не под силу регулярной армии.

Вермахт постепенно склонялся перед мощью превосходившего его во много раз врага. Партизанское сопротивление ухудшило ситуацию на фронте, а тыл больше не отвечал на наши призывы. Украина относилась к нам сочувственно, но и здесь стали действовать партизанские отряды, сформированные по приказу Москвы. Перед населением Украины встал выбор: кого поддержать? Партизаны расправлялись с молодыми украинцами, которые еще недавно с пониманием относились к нам, или записывали их в свои отряды. Невидимая война без снисхождения и жалости брала верх.

У диверсионных войн нет лица. Как и во время революций, появляются невинные жертвы, заложники и совершаются непродуманные действия. Люди начинают убивать в отместку за то, что произошло или могло произойти. Это лишь подливало масла в огромный костер. Во имя марксистской свободы украинцам пришлось изменить отношение к нам. Они превратились в злейших врагов Германии. Война приняла тотальный характер, в ней стали применять метод «выжженной земли». Мы уже не щадили города и села: ведь сами превратились в преследуемых. А нас-то и подавно никто не жалел.

Именно на вершине этой и без того невыносимой войны наш полк нес свою страшную службу.

Над сугробами повисла тишина. Лишь изредка ее нарушал вой таежного волка. Десять человек постоянно несли караул: они всматривались в даль из избы, меньше всего напоминавшей укрепленную крепость, или с башен танков, покрытых снегом и льдом. Иногда они отваживались выйти на разведку в лес, хотя боялись заходить далеко.

Партизаны уничтожали печи в избах. Они думали, что так мы умрем от холода. У некоторых изб не было и крыши: она либо сгорела, либо ее сняли. Возможно, партизанам просто не хватило времени полностью уничтожать деревни до нашего появления. Но изб все равно оставалось слишком мало для нас. Приходилось бродить в поисках крыши над головой. Мы жгли все, что попадало под руку, но возникала опасность, что загорится сама изба. Больше никто не хотел тратить силы на то, чтобы собирать в лесах хворост. Солдаты, проклиная дым, который мог выходить лишь через распахнутые двери, собирались в кучку и пытались спать стоя, хотя их сотрясал кашель.

Но так было лишь в тех избах, в которых оставалась крыша. Там, где ее не было, проблем с дымом не возникало, но согреться в них было совершенно невозможно. Тем, кто был поближе к очагу, грозило сгореть заживо, и им приходилось отодвигаться, а другие, сидевшие всего в пяти метрах, ощущали лишь теплый воздух. Температура не поднималась выше минус двадцати.

Через каждые два часа к окопам шел новый отряд, а часовые, белые от мороза, возвращались обратно. Зима разгулялась не на шутку. К тому же мы страдали от грязи. О намерении помочиться приходилось объявлять всем присутствующим. Тогда остальные держали под мочой замерзшие руки. Часто она заживляла порезы.

Рано утром, пока еще не закончилась полярная ночь, я приступил к несению караула. Небо было таким же черным, как над Темпельгофом в день бомбардировки. К концу смены оно окрасилось необычным розовым цветом. К трем часам пришла смена.

Глаза щипало, нос я совсем отморозил – нужно было чем-то его прикрыть. Мы, будто чикагские гангстеры, надевали на лица маски: поднимали доверху воротники и завязывали голову шарфами. Через час розовое сияние сменилось фиолетовым, а затем серым. Снег тоже посерел, а затем потемнел – и так до следующего утра. С наступлением темноты столбик термометра резко падал, часто до тридцати-сорока градусов. Все наше оборудование пришло в негодность: бензин замерз, машинное масло сначала превратилось в пасту, а затем в клейкую массу. Из лесу доносились странные звуки: это трещали деревья под тяжестью снега. А когда температура падала до минус пятидесяти, начинал трескаться и камень. Наступили ужасные времена.

Зима во время войны… Мы уже успели позабыть, что это значит. А теперь она навалилась на нас будто гигантский пресс, готовый сокрушить все под собой. Мы сжигали все, что было способно гореть. Лейтенанту пришлось оборонять от сорока пехотинцев наши сани.

– Сани пойдут в топку! – кричали они.

– Назад, – орал в ответ лейтенант. – В лесу полно деревьев.

Пехотинцы смотрели на него непонимающим взглядом: какой толк в санях, если все перемерзнут до смерти?

В лес направился отряд добывать хворост. Они, будто привидения, вернулись с охапками и бросили в костры, которые начали затухать. Нельзя было допустить, чтобы огонь потух. Мы молили Господа, чтобы русские не пошли в атаку: ведь никаких мер к обороне мы не предпринимали.

Самое ужасное – это, конечно, караул. Если будешь стоять не двигаясь, рискуешь замерзнуть живьем. В девять часов снова наступила моя очередь. Мы – пятнадцать солдат – стояли на карауле в развалинах избы. Первые полчаса хлопали друг друга по плечам, чтобы разогнать кровь. А вторые полчаса стали настоящей пыткой. Двое упали в обморок. Мы вытащили закоченевшие руки из рукавов шинели и неумело пытались привести их в чувство. Рукавицы, сшитые из кожи и шерсти, покрылись дырами и были уже ни на что не годны. Боль от рук распространялась по всему телу. Четверо солдат перенесли потерявших сознание поближе к костру, сиявшему в темноте. Появись русские, и они могли бы взять нас голыми руками. Некоторые из нас просто сходили с ума, бегали вокруг и рыдали, как дети. Несмотря на приказ, я бросил пост и побежал в ближайшую избу. Протиснувшись через плотную толпу солдат, остановился у самого костра и, скривившись от боли, упал на колени, а затем протянул сапоги прямо в угли. Те сразу же потрескались. От боли из-за контраста между жаром и холодом я закричал. Но таким был не я один, другие стонали еще громче.

Наконец был получен приказ двигаться дальше. Замерзшее оружие казалось хрупким, как стекло. Никто не покрыл себя славой, сражаясь против русских. Мы вели другой бой – бой против мороза, усталости, грязи и вшей. Этот бой и стал частью повседневной жизни.

Мороз унес три жизни. Трижды подразделения последнего караула возвращались с недвижными телами. Воспаление легких, общее обморожение, физическая слабость не позволяли сопротивляться морозу. Троих принесли к теплу слишком поздно. Пятерых удалось вернуть к жизни, вливая в них алкоголь.

Мы покрыли окоченевшие трупы снегом, воткнув в могилу палку с каской. На то, чтобы переживать, времени не было. Те, кто, к собственному удивлению, еще оставался в числе живых, окоченевшими пальцами пытались завести промерзшие насквозь двигатели. Положение оказалось отчаянным. Моторы не заводились.

Фельдфебель Шперловский изо всех сил нажал на педали «цундаппа», но тот, несмотря на то что на него навалилось восемьдесят кило весу, не поддавался, а затем педаль с хрустом сломалась. Даже металл не устоял под действием стужи. Мы развели под танками огонь, чтобы нагреть их, прежде чем пытаться завести. Для измученных пехотинцев возня с машинами была настоящей пыткой. Весрейдау и тот потерял терпение. Сапоги он обвязал дерюгой, найденной во время отступления.

– Надо было держать мотор работающим на холостом ходу всю ночь! – воскликнул он. – Это же так просто. Беспечность нас погубит.

Мы слушали его, но на лицах ничего не отражалось. Для многих смерть стала избавлением от мук.

Через полчаса послышалось чихание могора. Кому-то удалось завести полугусеничную машину. Водитель позволил мотору прогреться, а затем принялся разогревать коробку передач. После двухчасовых мучений наша колонна выступила в путь, получив приказ сохранять минимальную скорость. Пока машины не прогрелись, пришлось тащиться за ними пешком.

В полдень несколько машин встало. Пришлось и нам остановиться. Радиаторы пострадали оттого, что в них залили чистый спирт. Пришлось их чинить, используя запасные части, если, конечно, удавалось их найти. Чаще всего мы латали дыры чем попало. Пока одни трудились, другие открыли консервы. Мясо можно было рубить топором, пюре напоминало цемент, вино превратилось в кирпич.

Вынужденная остановка стоила нам лишнего часа. Согласно указаниям, полученным по радиосвязи, в нашем распоряжении был еще час на то, чтобы соединиться с основными подразделениями наших войск.

Мы проходили по территории двух оборонительных постов: два круглых окопа и три-четыре избушки, вросшие в землю Нам никто не вышел навстречу. Казалось, все здесь покинуто. Вероятно, солдаты спят, пригревшись у огня. Мы послали на разведку небольшой отряд. Через пять минут один из солдат, запыхавшись, вернулся к колонне:

– Господин капитан, беда! Там никого в живых… Ужас какой-то! Все мертвые.

Присмотревшись, мы увидели, что двери изб взломаны, а у одной из них лежит четыре или пять трупов.

– Партизаны! – закричал кто-то. – Только что расправились со всеми!

– Недавно здесь шли бои, господин капитан. Бандиты небось до сих пор не побросали оружие.

Еще один взвод направился ко второму блиндажу. Раздался продолжительный взрыв. Над укреплением взметнулся гейзер земли и бревен. Весрейдау громко выругался и побежал к окопу, из которого вился дым. Мы бросились за ним. Троих солдат разорвало на кусочки. Двоих невозможно было узнать, третий еще дышал, из его тела струилась кровь. Вместе с ними лежали трупы четырех немецких солдат, которые были убиты еще до нашего появления.

– Осторожно, мины! – крикнул Весрейдау.

Его слова передавались от одного к другому. Солдаты остановились у второго блиндажа, но войти не решались.

Шестеро изувеченных трупов, почти полностью раздетых, лежало в море запекшейся крови. Над некоторыми издевались так, что смотреть было невозможно. Солдаты, прошедшие битву под Москвой, Курском, Брянском и Белгородом, повидавшие разного, закрыли лицо руками и вышли. Такого ужаса нам видеть не доводилось.

Приняв все меры предосторожности, мы оттащили трупы. На двоих были установлены мины. Мы покрыли их бревнами: времени и сил рыть могилы не было.

Все мы считали действия партизан совершенно бессмысленными. Весрейдау провел церемонию прощания с восемнадцатью убитыми. Мы сняли шапки и каски и с обнаженной головой стояли в снегу.

«У меня был товарищ…»

Погребальная песнь отозвалась среди русского мороза тысячью голосов. Ни флагов, ни музыки не было – лишь одно страшное оцепенение.

Дух отмщения, стоявший за действиями партизан, разрушил последнее взаимопонимание солдат двух армий, которое еще оставалось между нами. Предательских действий мы не могли понять.

Колонна снова выступила в путь. Проезжая центральный блиндаж, мы увидали торчащий из земли плакат, на котором углем было выведено: «Месть».

Мы ехали еще не менее часа. Снег заглушал звук наших моторов, зато отдаленные звуки были слышны хорошо. Неожиданно до нас донеслось стрекотание автомата. Весрейдау и еще два офицера, бывшие с ним, приказали остановиться. Мы отчетливо услышали звук стрельбы. Километрах в десяти западнее разворачивался бой. Нам приказали ускорить темп движения. Танкисты решили вырваться вперед, но офицеры не позволили им покинуть колонну. Мы должны держаться вместе. Я сидел в третьих санях, которые тащил танк. За нами шел мотоцикл со сломанной трансмиссией.

Грохот пушек усилился. Неожиданно Весрейдау остановил колонну и вышел на местность свериться с картой. Танки отцепили от саней, и они двинулись к полю боя. Мы направились за ними так быстро, как только могли. Впереди на мотоцикле «БМВ» ехал Весрейдау, сзади преодолевал сугробы вездеход с 80-миллиметровой зениткой.

Задыхаясь, мы бежали по следу тракторов. Они намного обогнали нас, и те, кто на них ехали, вступили в бой с противником за десять минут до нашего появления. Мы услышали автоматные очереди, которые в морозном воздухе казались громче, чем обычно.

К нам подъехал мотоцикл.

– Рассыпаться по лесу, – приказал капитан.

Мы помогли мотоциклу выбраться из сугроба, в котором он застрял, а затем побежали мимо деревьев. Нехоженый снег трещал под нашими ногами. Танков уже не было видно.

Через двадцать минут мы заняли ближайший окоп. Приказано было охранять дорогу: обычно по ней проходило множество войск.

На этот пост, как и следовало ожидать, ранее напали партизаны, возможно, тот самый отряд, который расправился с теми солдатами. Но к счастью, в данном случае обороняющиеся успели вовремя отреагировать. Из двадцати двух солдат, удерживавших пост, шестеро были ранены, а двое убиты. На снегу лежало двадцать мертвых партизан.

Раненые партизаны пытались спастись в лесах. Но все они были задержаны и расстреляны. Только двоих взяли в плен. Они вращали глазами, как загнанные волки, и отвечали на вопросы одно и то же:

– Мы… не… коммунисты.

За кого они нас принимают? Или они и впрямь ничего не знают? Впрочем, и такое возможно. Они выглядели как звери, которых ведут на бойню. Говорить с ними было невозможно. Наши солдаты приготовились к отмщению.

Весрейдау переводил взгляд с партизан на нас. Он еще раз допросил их, но толку от этого было мало. Наконец его терпение лопнуло. Он безразлично махнул рукой. Наши схватили пленных и тычками погнали впереди себя. Партизаны от вида оружия потеряли голову и бросились бежать, пока их не уложили на землю выстрелы.

Пост просто чудом удалось спасти. Согласно рассказу находившихся там солдат, на них напали не меньше двухсот партизан. Два часа длился бой. Теперь защитники поста получили приказ об эвакуации.

День и так выдался не самый хороший, а в конце его, через десять минут после нашего отбытия, произошел еще один случай. Мотоцикл, шедший во главе колонны, на расстоянии тридцати-сорока метров перед танком, вернулся на дорогу, с трудом пробиваясь сквозь сугробы. За ним следовал танк. Неожиданно раздался взрыв. С ветвей со стеклянным звуком попадали сосульки. Танк вынесло с дороги. От взрыва машину разворотило. Показались всполохи пламени. Те, кто находился на санях, немедленно отреагировали. Один из офицеров вспрыгнул на корпус танка, чтобы спасти танкистов, которые получили тяжелые ранения. К нему бежали остальные. А пехота встала по обеим сторонам дороги, готовясь отразить внезапное нападение. Танк окутал черный дым. Мы были бессильны помочь экипажу. Поливали танки из огнетушителей, но огонь внутри разгорался все сильнее. Мы поскорее оттащили сани: из бензобака танка вылилось огромное количество горящего топлива, разлившегося по снегу. С бессильной яростью офицеры и солдаты смотрели, как заживо сгорают три солдата. Запах жженого мяса смешался с запахом бензина и масла. Двое сидевших в мотоцикле за несколько секунд проехали по тому же месту. Видно, их шины лишь чудом не задели детонатор. Они тоже смотрели на танк, а по спине их струился холодный пот. Колонна бросила горящий танк, от которого начали взрываться снаряды. Сгорели тяжелые салазки и кое-какое оборудование. Тем, кто ехал на них, пришлось искать места в грузовиках. Колонна сделала крюк, чтобы не попасть под пулеметный обстрел. А два танкиста погибли, даже не получив возможности защититься. Три года они находились на фронтах и заслужили вечную память.

Мы оставили эту землю советским войскам, которые преследовали нас по пятам. Так закончился последний европейский крестовый поход.

Даже перед лицом опасности мы продолжали думать о невыносимом морозе. Вскоре произошло соединение нашего подразделения с основными силами дивизии. Это случилось в городе Бобруйске, имевшем важное стратегическое значение. Саперы заминировали участок между проволокой и траншеями. В Бобруйск добрались и другие пехотные полки, а также бронетанковый взвод «тигров». Присутствие «тигров» вселило во всех надежду. Они напоминали стальные крепости. Ни один советский танк не мог с ними тягаться.

В Бобруйске призвали и нескольких гражданских служащих вермахта. Совершенно неожиданно для себя они оказались в центре боя. Раньше для них Россия была похожа на обустроенный город, где можно укрыться от мороза и вдоволь поесть, если, конечно, поддерживать связь с провиантскими отрядами. А вечера проводить с очаровательными украинками, которых здесь множество. Они уже готовились в спешке отбыть в более спокойное место со своим начальством. Нам же выпала честь защищать любовные гнездышки бюрократов. Но мы умерили свою ярость, так как слишком устали и проголодались, и побыстрее забрались в теплые избы. Здесь нас поджидала пища, питье и была предоставлена возможность вымыть ся. Ламп или свечей в избах не было, но эти райские уголки прекрасно освещались светом печки, в которую мы кидали что попало.

Через несколько часов после нашего прибытия мы растопили несколько тонн снега и, раздевшись, принялись соскребать с себя грязь. Стирали штаны, белье, рубашки. Неизвестно, когда снова представится такая возможность. Ее нельзя упустить. Кому-то удалось обнаружить коробку с туалетным мылом. Мы бросили его в самые большие корыта.

По очереди, засекая время по секундомеру, плескались в пенной воде. Каждому по две минуты, и ни секундой больше! Вода выплескивалась из корыта на пол избы, где собралось тридцать чумазых солдат. В корыта подливали все новую воду. В темноте мы и не заметили, как посерела пена, доставлявшая нам столько восторга.

Закончив мыться, мы опрокинули воду из корыта в дыру, проделанную в избе. О том, чтобы выйти наружу, и речи быть не могло: градусник показывал минус пятнадцать, а все были раздеты. Вылив воду, мы разломали корыта и пустили их на топливо. Гальс принялся жевать кусок мыла. Смеясь, он объяснял, что соскребает грязь с внутренностей: они такие же грязные и в них столько же вшей.

– Пусть теперь заявится хоть полк русских. Я чувствую себя обновленным, – заявил он.

Неожиданно растворилась дверь. В избе тут же повеяло холодом. Мы заругались на вновь пришедших. Но руки солдат, стоявших у порога, ломились от деликатесов. Просто пища богов! Солдаты сложили поклажу на гору мокрых шинелей. Связка перченой колбасы, буханки ржаного хлеба, банки с норвежскими сардинами, вяленая ветчина. Восемь-десять бутылок – шнапс, коньяк, рейнское вино. Сигары…

Солдаты продолжали опустошать карманы шинелей. Наши изумленные крики сотрясли стены.

– Откуда это у вас? – спросил кто-то.

– Эти чертовы бюрократы припрятали. Нашему повару такое и не снилось. Готовы были сбежать с этим добром, когда мы пришли. Как они разозлились! Сказали, что доложат о том, что мы украли их собственность. Кого они пытаются провести? Я скажу им, куда засунуть их рапорт!

Все принялись уплетать деликатесы. Глаза Гальса вылезли из зрачков.

– Не ешьте мою долю, – сказал он, натягивая мокрую одежду. – Я должен сам это увидеть. Принесу еще. Они что же, думают, мы будем подставлять грудь под пули, а они тут жрать станут до отвала! Не выйдет!

Гальс завернулся в телогрейку и вышел на мороз. С ним пошел Зольма – молодой солдат, наполовину венгр, наполовину немец. Он попал в армию примерно при тех же обстоятельствах, что и я. В это время пастор Пфергам при помощи обер-ефрейтора Ленсена и Гота, второго номера, поделили пищу. Пришлось разрубать бекон кирками: штыки оказались слишком тупыми. Пфергам оставил свою религию на восточном берегу Днепра и теперь ругался, как язычник.

– Только подумайте! Сколько кишок мы выпустили этой штукой, а тут она не может справиться с паршивым беконом!

– Одолжи у взрывников динамит, только побыстрее!

Всем досталось поровну. Товарищеский дух вермахта не умер. При обычных обстоятельствах мы бы поостереглись доверять друг другу, а сейчас каждый чувствовал себя в ответе за всех. Бюрократия, царившая в спокойной обстановке Бобруйска, скорее не разгневала, а удивила нас. Мы считали справедливым похитить у них деликатесы. Мы еще стремились к порядку, о котором столько говорилось в учении национал-социализма, и не считали за людей тех, кто припрятал еду, пока солдаты умирали в боях.

Пфергам разглагольствовал на эту тему, не переставая жевать.

Солдаты живут настоящим: ведь за нами постоянно охотятся. И слишком долго рассуждать – пустая трата времени. Если есть что пить и есть, почему бы не воспользоваться этой возможностью, почему бы не любить, а не слагать серенады о волосах девушки или ее глазах. Время не терпит. Любая минута может оказаться последней.

Мы положили порции Гальса и Зольмы им в каски. Опустошая бутылки, затянули песни. Наши друзья, в которых проснулась жадность, так и не вернулись. Их поймали, когда они вырывали из рук чиновника бутылку коньяка, и дали шесть дней карцера. Позднее Гальс не мог без ругани вспоминать о своей выходке.

Спокойная ночь… Тихая ночь… Рождественская ночь! По лабиринтам траншей севернее Бобруйска гуляет ветер. Роты занимают позиции, подготовленные войсками, ушедшими на запад к границе с Бессарабией еще два дня назад. Вскоре наверняка начнутся бои Крах Южного фронта вынудил нас отступить и перегруппироваться. К нам неотступно приближались советские войска. В сектор прибывали все новые подкрепления. Мы предчувствовали, что схватка будет жестокой.

Вокруг была холмистая и лесистая местность. Танки и подвижная артиллерия застыли в кустарнике. Мы опустошили все склады с провиантом. Командир устроил трехдневную попойку в качестве компенсации за предстоящую резню.

Наступило Рождество 1943 года. Несмотря на жалкое положение, нас, будто детей, которых давно лишили радости, охватили ностальгические чувства Под стальными касками зашевелились давние воспоминания. Одни заговорили о мире, другие о детстве, которое было еще в недалеком прошлом. Они пытались говорить твердым голосом, но голоса предательски дрожали. Весрейдау обошел окопы, поговорил с солдатами и сам не смог отрешиться от воспоминаний. У него, несомненно, были дети, с которыми он хотел бы провести время. Иногда он замолкал, глядя в темное небо. На его длинной шинели застыли сосульки, будто украшения рождественской елки.

В течение этих четырех дней единственной нашей проблемой был холод. Находившиеся на линии взводы постоянно сменяли друг друга, а ночи, бывшие особенно тяжелыми, делились надвое. Но с каждым днем все чаще уходили в госпиталь солдаты с воспалением легких. Да и меня дважды вносили в избу и приводили в сознание. На лицах, особенно в уголках губ, появились болезненные трещины. К счастью, еды хватало. Поварам дали указание включать в пищу как можно больше жира. Провиант прибывал регулярно, и наш повар, Грандск, готовил жирные супы, полные масла.

Несмотря на неудобства, эти меры приносили плоды. Повара выучились секретам стряпни у русских. Кроме того, мы мылись в бане, переходя от горячего пара к холодному душу. Наши сердца едва не переставали биться, но такой контраст действовал благотворно.

– Воспользуйтесь этим на всю катушку, – говаривал Грандск. – Ешьте до отвала и радуйтесь. Ведь в Германии даже дети голодают.

К несчастью, Грандск не ошибался. Как написала Паула в письме, дошедшем до меня всего за шесть дней, рационы питания в Германии сильно ограничили. С каждым днем мы все ближе подходили к границе, расстояние до дома становилось меньше.

Как-то утром по сигналу фельдфебеля мы, едва успев протереть глаза, выскочили из протопленной избы. На расстоянии двух километров от Бобруйска обнаружили соединение советских танков. Нас ударило словно топором мясника Каждый занял свою позицию.

На западе воздух сотрясли разрывы. На минное поле вступили русские танки, напоминавшие разъяренных быков. Теперь настала их очередь взлетать на воздух. Наблюдатели смотрели в бинокли Танки попытались уйти тем же путем, каким появились. Наша артиллерия молчала, предоставив дело минам.

Но три танка смогли все же пройти через минное поле и направились к городу. Они стойко выдержали огонь наших противотанковых орудий, даже не замедляя ход, но, когда по ним ударили 88-миллиметровые пушки закамуфлированных «тигров», все три танка были поражены. Первый перевернулся, второй замер на месте, а третий повернул, открыв бок нашим противотанковым орудиям, которые снесли все его пушки. Однако ему все же удалось развернуться. Мы замерли, наблюдая за этим поединком. Теперь он шел прямо на минное поле. Взрывом танку оторвало гусеницы, из недр его вырвался чер ный дым. Выскочили два танкиста. Мы не стали стрелять. Оба русских зажали в руках пистолеты, готовые сражаться до последнего Но, не услышав выстрелов, они направились к нашим линиям, опустили оружие и подняли руки. Через секунду они перешли линию фронта. Пехотинец, назвавший их героями, ухмыльнулся, а русские улыбнулись в ответ. Их белые зубы напоминали зубы негра: так почернели от дыма их лица. Наши провели их в избу и дали шнапса. Их поведение так отличалось от партизан, что мы не испытывали к ним ни малейшей ненависти. Ленсен понаблюдал за ними и сказал:

– Если б здесь был Винер, он поднял бы за них тост.

На следующий день мы выслали саперов заново минировать поле. Приходилось полагаться на мины: людских ресурсов не хватало. На следующий день пришли подкрепления. К нам направили два румынских полка и венгерский батальон. Поддержку должна была обеспечить и эскадра самолетов, базировавшаяся близ Винницы.

– Готовится грандиозное представление, – заметил Пфергам. – Что-то не нравится мне все это.

Обер-ефрейтор Ленсен держался противоположного взгляда: подкрепления его радовали. Он считал, что красных нужно остановить именно здесь. Ему и в голову не приходило, что Пруссия вот-вот окажется в руках врага. Но и никто из нас в то время даже представить такое не мог.

Однажды ночью русские направили против наших позиций азиатов. Они должны были разрядить минное поле. На танки русские очень рассчитывали, а поскольку людей они не жалели, то часто посылали для выполнения подобных задач своих солдат.

Эта акция русских конечно же провалилась. Минное поле взорвалось под кричащей толпой, а тех, кто выжил, мы расстреляли. Трупы быстро коченели в такую стужу, так что зловоние не распространилось далеко.

Русские даже не попытались использовать артиллерию, чтобы помочь азиатам. Значит, мы правильно оценили положение. Но теперь уже нельзя было ставить мины, так как русские стреляли по любой движущейся мишени. Удалось закопать лишь немного мин, но, к сожалению, наши потери при этом тоже были велики. Да и особенно надеяться на мины не приходилось.

А на другой вечер, когда мороз стал невероятно крепок, русские снова пошли в атаку. Мы стояли на позициях. Температура упала до минус сорока. От холода многие падали, не успев даже вскрикнуть. Выжить в такой обстановке было просто невозможно.

Но и атакующие русские страдали не меньше. Мороз не давал им даже раскрыть рот, чтобы крикнуть «Ура!».

Обе стороны были готовы покинуть поле боя. Металл ломался с поразительной легкостью. Советские танки продвигались вдоль фронта, но в тридцати метрах от передовой нарывались на мины. Их уничтожали и «тигры», открывавшие огонь с постоянных позиций. Замерзшие русские в беспорядке отходили под непрерывным обстрелом. Их офицеры, думавшие, что из-за мороза мы не сможем обороняться, ради атаки готовы были на любые жертвы.

Мне удалось спасти руки от мороза. Я засунул их прямо в рукавицах в пустые ящики из-под боеприпасов. Те же, кто вынужден был работать руками, – например артиллеристы – рано или поздно обращались к врачу с тяжелыми обморожениями. Многим ампутировали конечности.

Такой мороз простоял три недели. Русские ограничивались музыкой и речами, в которых призывали сдаться.

К концу января холод немного спал, его уже можно было выносить. Временами столбик термометра поднимался всего до минус пятнадцати. Но ночью по-прежнему стоял убийственный мороз, однако, делая частые смены, нам удалось выдержать. Мы знали, что вскоре русские возобновят наступление.

Как-то ночью, вернее утром, часа в четыре или в пять, свистки снова призвали нас на позиции.

К нам с ревом приближалась армада танков «Т-34». Их наступлению предшествовала артподготовка, причинившая Бобруйску значительный ущерб и вызвавшая массовую эвакуацию мирного населения. Нам удалось завести двигатели наших танков – пятнадцати «тигров», десяти «пантер» и дюжины «Марк-2» и «Марк-3»: мы целый день накануне прогревали моторы. В начале наступления два танка «Марк-2» были уничтожены русской артиллерией.

Снова возникла опасность прорыва.

Мы залегли в окопах и ждали наступления красной пехоты. Пулеметы и противотанковые орудия пока молчали.

Двигатели закамуфлированных «тигров» работали на холостом ходу. Когда в поле обстрела попадал русский танк, «тигр» поджигал его. Русские медленно двигались к нам, уверенные в себе, и стреляли наугад. Может, им бы и удалось деморализовать нас, если бы мы видели поле боя. Но оно скрылось в дыму. Первая волна советских бронетанковых сил захлебнулась в пятистах метрах от наших позиций: они не выдержали обстрела «тигров», «пантер» и противотанковых орудий.

«Тигр» был настоящей крепостью. Огонь врага не причинял ему ни малейшего вреда. Толщина его брони спереди достигала пятнадцати сантиметров. Единственным недостатком этого танка оставалась малая мобильность.

За первой волной пошла вторая, более плотная. Теперь на нас шла пехота.

Мы с пересохшими ртами ждали, приложив приклады винтовок к плечу и припася гранаты. Сердца усиленно бились.

Неожиданно произошло чудо. В небе показалось тридцать наших самолетов. Как и было обещано, в атаку пошла винницкая эскадра. Им было нетрудно прижать атакующих к земле. Ни одна бомба не пропала зря.

Из траншей донесся крик: «Да здравствует победа, да здравствует люфтваффе!» Кричали мы так громко, как будто бы пилоты могли нас услышать. Мы открыли огонь из всех орудий, но русские, несмотря на громадные потери, не отступали. Пошли на врага и немецкие танки.

Воздух наполнился грохотом гусениц и едким дымом, запахом пороха и горящего бензина. Наши крики сливались с криками русских, дрогнувшими перед лицом неожиданного сопротивления.

Мы видели, как величаво двигались наши «тигры», как они обстреливали вражеские танки. Новая атака самолетов люфтваффе. На этот раз они применили ракеты и 20-миллиметровые пушки.

Русская артиллерия не прекращала обстрел наших позиций. Несколько человек погибло, но мы не придали этому значения, тем более что орудия вскоре замолчали.

Разгром русских завершила вторая эскадра немецких самолетов, роскошь, о которой мы не могли и мечтать. Мы бросались друг другу в объятия. Нас переполняла радость. Еще бы! Целый год мы отступали перед превосходящими силами врага.

Ленсен кричал, будто в него вселился дьявол:

– Говорил же я вам: все получится! Я говорил: мы выдержим.

О наших подвигах сообщалось в сводках командования. Фронт на румынской границе удалось удержать. После нескольких месяцев непрерывных атак, несмотря на мороз, германо-румынские войска отразили русское наступление и уничтожили тонны вражеского вооружения.

Наглядным доказательством наших достижений была масса искореженного металла и трупы, лежавшие перед нашими глазами. В течение месяца Красная армия наступала по всей 400-километровой линии фронта шестнадцать раз. Учитывая, что три недели боевые действия практически не велись, все эти атаки пришлись на одну неделю. В пяти случаях русские были разбиты, и лишь в одном районе они почти добились успеха. На юге им удалось совершить прорыв, но их окружили и либо перебили, либо взяли в плен.

В нашем же секторе никто не отступил ни на шаг. Нас распирала гордость. Мы снова доказали, что, имея хорошее вооружение и проведя тщательную подготовку, мы можем удерживать превосходящие силы врага, который никогда не продумывал как следует свои боевые операции.

Часто в трудные минуты Винер напоминал нам о неудачах русских. При виде горящего вражеского танка на его лице появлялась ухмылка.

– Вот дурак, – говаривал он. – Так глупо попался. Лишь количеством им удастся нас победить.

Солдаты «Великой Германии» были награждены тридцатью Железными крестами. Столько же было выдано танкистам, вполне заслужившим эти награды.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.