ЯВЛЕНИЕ ПРИЗРАКА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ЯВЛЕНИЕ ПРИЗРАКА

Одну за другой в 1726–1727 годах написал он подряд три книги: «Политическая история дьявола», «Система магии» и «Очерк по истории и существованию привидений». «Нас уже мало интересуют подобные вещи, но в то время они привлекали всеобщее любопытство», – писал биограф Дефо Томас Райт в 1931 году. Теперь вернее будет сказать, что нас такие вещи, напротив, интересуют в немалой степени, но интересуют иначе по сравнению с предрассудками эпохи Дефо. Современные психиатры ведь не отрицают существования «призраков» в расстроенном сознании больного.

Дефо был современником не только темных предрассудков, в силу которых еще верили в дьявола и жгли ведьм. Он был современником великого научного переворота, ньютонианского, подготовленного мощным, по существу, атеистическим свободомыслием, вовсе отрицавшим бога или оставлявшим за ним место «первопричины», которая может уже и не учитываться при рассмотрении законов природы. По сравнению с крайними материалистами, какие тогда тоже были, сам Ньютон не является полным атеистом, как не являлись таковыми ни Гоббс, ни Локк, ни их прямые ученики, но для Дефо все «гоббисты» – это «слуги дьявола».

В безверии Дефо видел признак прежде всего социальный. Ведь это было свободомыслие «сверху», распространявшееся в привилегированной среде, которой Дефо не доверял, которой он страшился. В общем плане ситуация разобрана Энгельсом: «новая… форма материализма оставалась аристократическим… учением, и поэтому оно было ненавистно среднему классу, являясь в глазах этого класса и еретическим, и направленным против его интересов».[26] Вот, например, Болингброк – государственный деятель и философ, последователь Гоббса, лидер новой аристократии и вместе с тем один из тех, чьи идеи имели своими отдаленными последствиями мощнейшее демократическое движение во Франции на исходе XVIII столетия. Дефо, как мы знаем, зависел от него, наблюдал его непосредственно, и если бы спросили мы мнение Дефо о Болингброке, то он, должно быть, ответил бы нечто вроде нам известного: «Для себя лишь хочет воли…» В «Тайной истории белого посоха», излагая историю министерских интриг, он, собственно, так и написал.

Ф. Энгельс говорит: «…новое учение не только приводило в ужас благочестивый средний класс, – оно в довершение всего объявило себя философией, единственно подходящей для ученых и светски образованных людей, в противовес религии, которая достаточно хороша для необразованных масс, включая сюда и буржуазию».[27]

Как мог смотреть на свободомыслие «для избранных» тот, кого друг Болингброка, доктор Свифт, презрительно обозвал «безграмотным»? Со своей стороны, Дефо назвал Свифта «циником». Для Дефо свободомыслие духовно-сословной верхушки было в первую очередь проявлением своекорыстия, своеволия, заботой исключительно о своих интересах, которые не должны быть ущемлены никакими, так сказать, «предрассудками». «Пусть их погрязают во мраке невежества, а мы прежде всего не будем связывать себе руки ничем, в том числе и „волей господа бога“», – такова шедшая сверху тенденция, она и вызывала у Дефо тревогу: «Горим!»

Один из министров, имея в виду Свифта, сказал, что «дублинского декана» можно заставить замолчать только силой целой армии: за него встанет вся Ирландия. Свифт выступал в защиту народа, но есть одно существенное различие между ним и Дефо. Автор «Прошения бедняка» говорил прямо голосом народа. А слова о Свифте, целой армии и Ирландии – это хотя и красноречивые, но все же только слова, фраза, легенда. Ни один из мыслящих современников Дефо не жил вместе с народом так, как он, ни один из них и не принимал практического участия ни в каком из больших событий, за исключением журнальных битв. Все было издалека и зачастую свысока. А Дефо бывал в бою с оружием в руках. «Черную смерть» – чуму не со стороны наблюдал, в «большом пожаре» горел, стоял у позорного столба и неоднократно судим был людьми, собственные преступления которых исчислялись в цифрах астрономических.

Дефо – человек улицы и толпы в прямом смысле слова. Его книги о дьяволе и привидениях – это борьба с темнотой, какую высокие умы считали для «толпы» нормальной.

Как всегда, у Дефо простая, доходчивая и убедительная речь о тех вещах, что многим мнятся и мерещатся, а Дефо, разделяя вроде бы с «темным человеком» его страхи и предрассудки, исподволь разрушает их, подобно тому как он обезвреживал изнутри деятельность оппозиционных журналов и газет. Классифицировал он преступления и преступников – классифицирует призраков и привидения. Он даже со священным писанием вступает в спор относительно существования нематериальных тел…

Конечно, Дефо был человеком своей эпохи, вполне обычным и даже подчас отсталым человеком, верившим в волю всеблагого провидения и в злую дьявольскую силу безо всяких кавычек, однако свою веру стремился он верифицировать настолько фактографически, что от такой проверки только шаг до разрушения всякой мистики. И ведь характерно, что одновременно с магическими историями писал он «Наставление виноторговцам», «Краткий очерк жизни шести воров» и «Очерк о литературе».

У Дефо не только нечистая сила подвергается практическому анализу, но так же, буквально на ощупь, как проверял он платье призрака в «Очерке о госпоже Вил», приближается он к святым и патриархам.

Нарушая веками установленную дистанцию, хочет он их рассмотреть вплотную, по-свойски. Святые очеловечиваются у него не в праведническом смысле, а прямо практическом, на страницах Дефо они живут мирской жизнью повседневных человеческих забот. «Наставление виноторговцам» написано тем же пером, каким в «Истории дьявола» дан следующий портрет: «Ной, усердный трудолюбивый человек, высадившись со всем своим семейством в богатых тучных долинах Армении или там где хотите, у гор Кавказа или возле Арарата, тут же приступил к делу, занявшись обработкой земли, выращиванием скота, сеянием хлебов, среди прочего и посадкой плодоносных деревьев. В том числе посадил он и виноград, из гроздьев которого стал, без сомнения, делать вино, какое, кстати, и до сих пор в тех краях делается, исключительное по качеству вино, насыщенное, сладкое, крепкое и на вкус приятное. Не могу пространно спорить с теми из критиков, которые все совершившееся в дальнейшем относят целиком за счет того, будто Ной не знал действия вина…»

Нет, со своей стороны, Дефо уверен, что наш праотец прекрасно разбирался в винах, но вмешался дьявол и… Дальше уж и мы не будем входить в сложные полемические вопросы библейской истории.

Эти книги Дефо интересны еще и автобиографически. Всю жизнь сопровождала его некая повседневная, бытовая демонология, коллекционировал он совпадения, казавшиеся ему знаменательными дни, даты и ситуации. Робинзон, например, удивляется, что родился на свет и был выброшен бурей на берег он в один и тот же день, 30 сентября – этот день, подозревают, мог быть днем рождения самого Дефо, и таких фаталистических примет в личной и всеобщей истории собрал он множество. Интерес Дефо к демонологии и ангелогии как бы раздразнил судьбу, и ему самому была доказана нешуточность провиденциальных сил.

Перед самим Дефо вдруг в самом деле возник некий «призрак». «Вероломный и презренный враг» – определил своего противника Дефо. Зная неробкий его характер, биографы долгое время не сразу могли установить, в какой стороне и на каком уровне искать этого врага. У него за долгую жизнь бывали разные противники. Многих боялся он, заискивал перед многими. Приходилось бояться, приходилось заискивать. Но ведь сколько раз бесстрашно вступал он в схватку, действуя и кистенем, и шпагой, и, конечно, пером. Отвага, как и дарование, – этих свойств в нем даже враги не отрицали. Чего же он испугался?

Учитывая его увлечения позднего времени, этого «врага» приписывали одной только игре фантазии, расстроенной возрастом и болезнями. Кроме того, свое пристрастие к таинственности Дефо еще и подчеркнул, сделавшись на склоне лет членом местной масонской ложи прямо там, в Ньюингтоне. «Собирались они в таверне „Трех корон“», – свидетельствует старожил.[28]

Высказывалось предположение, что рассказами об ужасном «враге» Дефо не столько обманывался сам, сколько старался обмануть других, подобно тому как прежде уезжал он из дома вроде бы в порядке бегства от долгов, а на самом деле – по заданию правительства.

Наконец выяснилось, что был это «призрак» из прошлого, действительно в платье, возможно, что и в шелковом. То была вдова его давнего кредитора, уже умершего, с которым Дефо расчелся, однако допустил оплошность, не совершив всех формальностей. Как только эта вдова предъявила свои претензии, он пробовал подать встречный иск, но закон в который раз оказался не на его стороне.

И Дефо, которому шел уже восьмой десяток, решил покинуть свой кров. Хотел избежать конфискации имущества, чтобы оставить все детям.

В этой ситуации биографы находят и много неясного. Тяжба со вдовой-кредиторшей тянулась три года – 1728–1731, и почему вдруг испугался он эту Мери Брук, которая даже и расписаться не умела?

В последнем из своих писем Дефо говорит: не вероломный враг, а собственный неблагодарный сын заставил его покинуть свой дом. Выходит, перевел все на детей, а ему указали на дверь? Какой-то король Лир. Вот что пишет Дефо: «Я поставил себя от него в зависимость, доверился ему, отдал ему в руки других своих, еще не обеспеченных детей, а у него не нашлось сострадания, заставил он мучиться их и свою несчастную умирающую мать, вынудил их побираться, просить милости у его дверей, когда сам он жил в полном достатке». Это Даниель-младший. Но кому письмо адресовано? Расчетливому и сентиментальному педанту Генри Бейкеру, тому, который предлагал Софи: «Примем яд и умрем в объятьях друг друга», а сам давал понять, что не отступится, пока не вытянет у Дефо все до копейки, и свадьбе до тех пор не бывать.

Как теперь подсчитано, Бейкер в качестве приданого старался получить гораздо больше того, что ему полагалось и что было обещано. Возможно поэтому Даниель-младший был не чудовищем, а последним прибежищем, чтобы сохранить семейное достояние в одних-руках. Другой вопрос, что прибежищем ненадежным. Как бы там ни было, в последнем письме Дефо усматривается, помимо тягостного его состояния, еще и маневр, направленный на то, чтобы уйти от домогательств Бейкера, который подбирался к ньюингтонскому дому Дефо с намерением то ли продать, то ли еще раз заложить его.

Преследования кредиторши тоже, конечно, сыграли свою роль. Странно только, что после двух попыток Дефо отступил. Но мы знаем, Дефо никогда не отступал до тех пор, пока не чувствовал безнадежность сопротивления. Как могла темная тетка извлечь из бумаг чуть ли не сорокалетней давности данные о долгах Дефо? Подобно множеству других случаев, выпадавших на долю Дефо, и здесь за спиной непосредственного противника исследователям видятся враги гораздо более могущественные.

Ведь он все еще не покинул арену литературно-общественной борьбы. Редактирует газету «Политическое состояние Великобритании». Пишет и против масонов, и в защиту масонов. Неустанно занимается преступностью, как одним из величайших зол. Но почему и как захотели убрать в это время Дефо, пока биографы ответить не берутся.

И вот он который раз в жизни вынужден скрываться.

«Горе мое преумножено невозможностью видеть вас, – пишет он в августе 1730 года домашним, обращаясь к зятю, – я вдали от Лондона в Кенте: жилища в Лондоне у меня нет, а на прежнем месте у тюрьмы я не был, с тех пор как написал вам, что переехал оттуда…» Дефо прятался одно время поблизости от тюрьмы! В силу уже не однажды им испробованной парадоксальной логики он, стращавший французской опасностью и скрывавшийся у француза, видимо, полагал, что где угодно, но уж у тюрьмы искать его не станут. «Сейчас я слаб, – продолжает он, – мучает лихорадка, изнурившая меня. Но те горести еще хуже. Я не видел ни сына, ни дочери, ни жены, ни малюток уже давно и не знаю даже, как мне увидеть их. Морем они не решатся добираться ко мне, а посуху ехать экипажа нет. И я вовсе не знаю, что делать».

Это письмо – ответ Бейкеру, а тот, как видно, приглашал Дефо приехать к нему в Инфилд, где жили они с Софи, но Дефо не принимал этого приглашения. Он отговаривался опасностью, невозможностью находиться на людях. «А прийти так, на полчаса, и уйти, – говорит он, – это еще хуже. Боль разлуки превысит радость свидания». Но побаивался, как видно, также, что эта встреча будет в первую очередь разговором о денежно-имущественных делах.

«Нет, – говорит он, – чувствую, что путешествие подходит к концу…» А в последних строках последнего письма создателя «Робинзона Крузо» стояли такие слова: «Желаю вам в опасном плаванье по жизненному маршруту свежего ветра и прибытия в порт вечного назначения безо всякого шторма».

В самом конце он писал: «Ко всему прочему горестно мне и оттого, что уж больше не увижу я залог нашей общей любви, маленького моего внучка. Передайте ему мое благословение, и да будет он вам обоим радостью в свои юные годы, опорой в зрелости, и не добавит он ни одного лишнего вздоха к вашим печалям. Хотя, увы, на это трудно надеяться! Поцелуйте за меня лишний раз мою дорогую Софи, которую я уж больше не увижу, и скажите ей, что это от отца, любившего ее превыше всех собственных благ до последнего вздоха.

Ваш несчастный Д. Ф. В двух милях от Гринвича, Кент. Вторник, 12 августа 1730 года».

Затем сделана приписка, то есть тут, собственно, и дан ответ Бейкеру, которого тот так упорно добивался: «Несколько месяцев тому назад я послал вам письмо в ответ на ваш запрос относительно продажи дома. Но вы так и не дали мне знать, было ли оно вами получено. Страхового полиса у меня нет, но я полагаю, он должен быть у жены или у Ханны. С тем же самым, Д. Ф.».

Между последним письмом и смертью соединительными звеньями служат предания. Одно из них говорит о том, что в конце концов Дефо перебрался в Лондон. Нездоровье заставило его искать убежища в сердце Сити.

«Не чуя ног под собой…» Старичок, сухонький, небольшой, потрепанный, однако в щегольском кафтане, отворил дверь таверны и заглянул внутрь. Никого. То, что ему и требовалось. Хозяин скучает за стойкой. Малый протирает кружки. И двое в одежде моряков нос к носу сидят в углу. Им не до него. Вот и хорошо. Перешагнул порог.

Напряжение, которое его поддерживало, помогая идти, как-то сразу спало. Почувствовал, как голова кружится. Услышал шаги. В ушах шумит. Когда опустился на стул за ближайшим из столиков, смутно расслышал вопрос хозяина:

– Чем могу служить, сэр?

Жестом дал понять, что потом, позже, а пока он просто посидит.

Сколько минуло времени? Кто знает! Тенями мимо него к двери прошли те двое, что сидели в углу, моряки, коротышка и великан.

И будто во сне он слышал слова хозяина, обращенные к малому:

– Понял, кто это такие?

– А ну? – переспросил малый.

– Как же! Я враз узнал. Этот, среднего росточка, Робинзон. А тот, повыше, Гулливер.

– Ну! – поразился малый.

– Я сразу понял, – прозвучал довольный голос хозяина.

Моряки еще стояли на улице возле таверны, когда старичок поднялся и тоже вышел. Они разговаривали шагах в пятнадцати от дверей. Потом повернулись и пошли по узкой улочке.

Один пониже, другой повыше… Хотя и не вровень, они слегка касались друг друга плечами.

Улица шла под уклон, с горбиной, и вдруг обе фигуры оказались на фоне неба. Вроде достигая края земли. II двинулись дальше, ступая осторожной цепкой морской походкой…

Дефо вернулся туда, где родился, в Сити, и снял комнату на Канатной аллее (Роп-Мейкерс), рядом с Передней улицей, примерно в двухстах метрах от тех мест, где когда-то увидел он свет. Тот же приход святого Джайлса.

От современников идут сведения, что последней домохозяйкой Дефо была некто миссис Брукс. Любитель знаменательных совпадений, Дефо, возможно, обратил внимание на сходство имен, сыгравших в его судьбе некую роль на закате жизни. Во всяком случае, биографы этого не упустили из виду, и некоторое время даже считалось, что Брук и Брукс – одно лицо, что это хозяйка, пытавшаяся получить с него уплату за квартиру. Нет, лица все же разные, но в самом деле, чего только нельзя подумать о Дефо!

Канатная улица была весьма богатая. Это было проверено в последнее время. Если в 1923 году Поль Доттен писал: «Дефо снял комнату в бедном густонаселенном районе, где он когда-то родился… Приход святого Джайлса представлял собой мешанину из узких, кривых улочек, тупиков, внутренних дворов, в которых спрятаться было надежнее, чем в африканских джунглях», то Джон. Р. Мур, сверившись с городскими документами, в биографии Дефо 1958 года пишет: «Канатная аллея была довольно широкой, на ней располагались дома с садами, хорошо построенные и заселенные приличной публикой». Ныне биографы думают: последние свои дни Дефо провел не в бедности, а в заброшенности. Но не в безделье. Он тогда писал сочинение, полный титул которого вполне говорит сам за себя: «Эффективная схема по немедленному предотвращению уличного грабежа и пресечению прочих ночных беспорядков. С краткой историей ночлежных домов, с прибавлением сведений о тех исчадиях ада, что зовутся наводчиками. Смиренно посвящается достопочтенному лорд-мэру города Лондона. Цена один шиллинг». Но опубликована эта схема не вполне эффективно, уже после кончины ее создателя.

Приходские книги святого Джайлса не могли нам помочь установить дату рождения сына свечного торговца Джеймса Фо. Зато о смерти Даниеля Дефо, мы знаем из них достаточно точно. Он умер 24 апреля 1731 года, на семьдесят втором году жизни. Знаем из того же источника, как он умирал. Указано – летаргия. Подобно горячке, от которой, как говорят, скончался Шекспир (а также издатель Тейлор), это не столько диагноз, сколько симптомы болезни. Полагают, что по тем временам «летаргией» называли полную изношенность организма. Значит, без сознания. Умирал в забытьи.

Похоронили его на местном кладбище у Конопляного холма, там, где нашли покой и его литературные предшественники, прежде всего – Джон Бэньян. Если в книге святого Джайлса все записано именно так, как того хотелось самому Дефо, правда, хотелось при жизни, а именно: «Даниель Дефо, джентльмен», то могильщик, грамотей невеликий, у себя в кладбищенской книге поставил: «мистер Дюбо».

На его смерть появилось в печати девять откликов. Большей частью просто извещения, как в «Ежедневном курьере»: «В понедельник вечером у себя на квартире по Канатной аллее в преклонном возрасте скончался знаменитый Даниель Дефо». Подводя итоги деятельности Дефо, лучше всех сказал о нем Александр Поп: «Первая часть „Робинзона Крузо“ очень хороша. Дефо написал много и ничего поистине плохого, хотя и ничего образцового. Кое-что хорошее имеется во всех его сочинениях». История несколько подправила эту оценку, но в принципе она точна. Только вот беда, сказал это Александр Поп в частной беседе, а публично журнал Граб-стрит, им вдохновляемый, нашел уместным высказаться по случаю смерти Дефо иронически, с преувеличенной торжественностью и издевательскими почестями. Зато один печатный орган, с которым Дефо враждовал, отозвался на смерть его спокойно: «Несколько дней тому назад скончался господин Дефо-старший, человек, хорошо известный своими многочисленными и разнообразными сочинениями. Он обладал большим природным дарованием. Прекрасно разбирался в торговых интересах страны. Его знание людей, в особенности из высших кругов, тех, с кем он некогда был близко связан, побуждало его держаться в стороне от каких-либо политических группировок. Но в основном он всегда защищал интересы гражданской и религиозной свободы, во имя чего по нескольким примечательным поводам выступал публично». Не написано ли это заблаговременно им самим?

Спустя полгода была объявлена распродажа его библиотеки. Он, наверное, вновь был бы польщен той характеристикой, какую дал ему «Рекламный советчик». Его назвали «хитроумно-изобретательным Дефо». Как Дон-Кихота!

Библиофилам обещали прекрасные книги, «в редком подборе и прекрасном состоянии», а также рукописи и печатные трактаты о политике хозяйствовании торговле путешествиях естествознании минералогии и т. п.

И, наконец, коллекцию гравюр и медалей.

Был выпущен полный каталог, но, к сожалению, пока ни одного экземпляра этой росписи книжных сокровищ Дефо не найдено.

Сохранились некоторые принадлежавшие ему книги, в том числе недавно у нас переведенные «Пираты Америки» Эксквемелина, а также «Путешествия» Олеария, который, как известно, одним из первых иностранных путешественников подробно описал нашу страну.

Год спустя умерла жена Дефо, с которой прожил он пятьдесят семь лет, имел восемь и вырастил шестерых детей. Следы потомков по мужской линии, носивших его имя, вскоре затерялись. Бенджамен, писатель-неудачник, судя по всему, уехал искать счастья в Америку, где удача ему также не улыбнулась. Даниель пытался продвинуться по банковской части, но, баллотируясь в правление банка, получил он всего один голос. Толстой говорил, что писателю нужны не только достоинства, но и определенные недостатки. Сыновья Дефо, как видно, смогли унаследовать главным образом второе без первого. Честолюбие, прожектерско-авантюристическая подвижность – это у них имелось, не было того, что не отрицали в Дефо даже его противники, – большого дарования.

Дефо не поставлено памятника. В Ньюингтоне существует его мемориальный музей. Кроме того, музей Александра Селькирка в Ларго и заповедник на Мас-а-Тьерра – это ведь все также и в его честь. Это памятники незабываемому впечатлению, какое читатели поколение за поколением выносят от его книги.

«Я, разумеется, посетил наблюдательный пункт, где Селькирк провел много дней, всматриваясь в морскую даль, в ожидании судна, которое в конце концов пришло» – это рассказывает один из реальных и прославленных «новых Робинзонов», знаменитый навигатор Джошуа Слонам, прошедший в одиночку под парусами вокруг света.

Бывалый мореплаватель продолжает свои осмотр: «Пещера, в которой обитал Селькирк, находится в самом начале бухты, называемой теперь бухтой Робинзона Крузо. Войдя в пещеру, я нашел ее сухой и годной для жилья».

«Пещера, в которой обитал Селькирк» – мы-то знаем, что пещеры не было, жил Селькирк в хижине. А уж Робинзон вообще жил на другом острове. Но, может быть, вы хотите кого-то разуверить, доказывая, что все было вовсе не так, когда даже настоящий моряк смотрит на остров и на океанский простор сквозь страницы «Робинзона Крузо». Еще бы! Ведь «написано им самим» – это действует сила Дефо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.