Сталин, Мао Цзэдун и Гао Ган

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Сталин, Мао Цзэдун и Гао Ган

Во время пребывания Мао Цзэдуна в Москве в конце 1949 г. – начале 1950 г. Сталин, стремясь на деле продемонстрировать и свое доверие к Мао Цзэдуну, и желание способствовать упрочению двусторонних личных отношений со своим китайским партнером, вручил ему копию секретного доклада своего доверенного представителя в то время при Мао Цзэдуне в КНР И.В. Ковалева. В этом документе содержались собранные И.В. Ковалевым, в том числе в беседах с некоторыми руководителями КПК и КНР, в частности с членом Политбюро ЦК КПК и заместителем председателя Центрального народного правительства КНР Гао Ганом, сведения о настроениях руководителей КПК, об их отношении к СССР.

Личный переводчик и консультант Мао Цзэдуна по советским делам Ши Чжэ тогда же ознакомил Мао Цзэдуна с содержанием этого документа. В то время этот жест Сталина сыграл свою роль, помог успешному ведению переговоров в Москве. Мао Цзэдун тогда не предпринял никаких мер ни вообще в связи с этим документом, ни по отношению к Гао Гану. Вероятно, он хотел, во-первых, сохранить в тайне практически от всех своих коллег по руководству КПК содержание документа, переданного ему Сталиным, а в равной степени и сам факт передачи такого документа. Во-вторых, Мао Цзэдун не считал возможным в то время, в ситуации, когда КНР во многом зависела от помощи со стороны СССР, развернуть в КПК борьбу против людей, так или иначе сотрудничавших с советскими коллегами. В-третьих, Мао Цзэдун желал усыпить бдительность Гао Гана. В-четвертых, при жизни Сталина Мао Цзэдун считал нецелесообразным, а вероятно и невозможным, открыто наказывать Гао Гана.

Такая позиция Мао Цзэдуна, с одной стороны, показывала, что он все-таки, очевидно, побаивался возможной реакции Сталина на свое выступление против Гао Гана, а с другой стороны, Мао Цзэдун исходил из того, что умолчание, выдержка позволяли ему в данном случае не попасть в некую зависимость от Сталина, которому он в таком случае оказывался как бы обязанным за помощь в борьбе против врагов Мао Цзэдуна внутри КПК. Мао Цзэдун сохранял при этом и свою независимость в этом плане, и, наконец, он хотел в ответ на неожиданный жест Сталина (передачу секретных сведений о действиях советской стороны, то есть И.В. Ковалева, и о действиях некоторых китайских высокопоставленных лиц, раскрывавших взаимоотношения внутри руководства КПК), со своей стороны, продемонстрировать неожиданное отношение к докладу И.В. Ковалева, то есть сделать вид, что эта «бумажка» для него ничего не значит, не имеет особой цены, что сведения, содержавшиеся в ней, вроде как бы или были ранее известны Мао Цзэдуну, или расценивались им по-своему. В общем, Мао Цзэдун в ответ на хитроумный и коварный ход Сталина применил фигуру умолчания и недействия, которая, с его точки зрения, была тогда самым выгодным и также хитроумным и коварным ходом с его стороны.

По возвращении в Пекин в начале 1950 г. Ши Чжэ сделал полный перевод этого документа на китайский язык. Передавая перевод Мао Цзэдуну, Ши Чжэ сказал: «Председатель, я перевел доклад, переданный вам Сталиным. Почитайте его! Там, в частности, говорится, что товарищи Лю Шаоци, Чжоу Эньлай выражали недовольство Советским Союзом; право, уж и не знаю, кто мог дать такую информацию?»

Мао Цзэдун ознакомился с текстом доклада и с презрением, как показалось Ши Чжэ, произнес: «Пока его трогать не будем. Подождем, посмотрим, а там видно будет!»

Прошло время. Умер Сталин.

Летом 1953 г. Гао Ган и секретарь Бюро ЦК КПК по Восточному Китаю Жао Шуши проявляли большую активность в ходе проводившегося тогда всекитайского совещания по финансово-экономическим вопросам. Они критиковали Бо Ибо, однако, по сути дела, направляли острие своих ударов против Лю Шаоци. Обстановка на совещании накалилась.

Ши Чжэ вспоминал, что он тогда спросил Мао Цзэдуна: «Что это они делают? Почему все время нападают на Бо Ибо?»

Мао Цзэдун улыбнулся и разъяснил, что эти нападки обращены не против Бо Ибо, а против Лю Шаоци и Чжоу Эньлая. При этом Мао Цзэдун велел Ши Чжэ снова представить ему доклад И.В. Ковалева.

И тут Ши Чжэ снова вспомнил голос Сталина: «Почитайте, возможно, это вам пригодится!»

Мао Цзэдун заново ознакомился с докладом, в котором, в частности, утверждалось, что в КПК имеется «проамериканская фракция» во главе с Лю Шаоци. Эти заявления Мао Цзэдун, очевидно, сопоставлял с тем фактом, что после визита Гао Гана в СССР в КПК начали распространяться слухи о том, что Сталину не понравился Лю Шаоци, что он также не ценит Чжоу Эньлая, но больше всего ему по нраву Гао Ган. Именно вследствие этого Мао Цзэдун и стал обращать особое внимание на деятельность Гао Гана. При этом Мао Цзэдун применил коварный прием: он стал выдвигать Гао Гана, косвенно демонстрируя свою поддержку Гао Гану в противовес Лю Шаоци. Гао Ган же, со своей стороны, предпринял внутри руководства партии переговоры с рядом высокопоставленных деятелей, предлагая произвести изменения или в составе руководства, или в распределении обязанностей, снизив положение Лю Шаоци. Дэн Сяопин, с которым, в частности, говорил Гао Ган, немедленно доложил об этом Мао Цзэдуну. (Следует сказать, что одним из приемов, которыми постоянно пользовался Мао Цзэдун, был следующий. Мао Цзэдун не имел ни дружеских, ни приятельских отношений с кем бы то ни было в руководстве партии. Он поощрял при этом всех своих младших коллег на то, чтобы они в беседах с ним жаловались один на другого, рассказывали ему все, что знали, о других членах руководства. Так Мао Цзэдун стравливал всех руководителей партии между собой, всегда оставаясь в положении высшего арбитра.)

Трудно сказать совершенно определенно, каковы были тогда намерения Мао Цзэдуна. С одной стороны, он никогда не помогал кому бы то ни было твердо занимать пост второго человека в партии и в стране. Если это и случалось, то либо (очень редко и фактически в виде исключения) помимо воли Мао Цзэдуна, либо (по большей части) временно, согласно расчетам того же Мао Цзэдуна. Следовательно, Мао Цзэдун проводил многоходовую комбинацию. Он, по сути дела, поощрял Гао Гана на борьбу против Лю Шаоци, занимавшего положение второго человека в партии. Ведь Гао Ган получил повышение при переводе его с периферии в Пекин. При этом его назначили на пост, который фактически заставлял Гао Гана бороться за власть, прежде всего в сфере экономики, финансов, главным образом с Лю Шаоци. И перевод Гао Гана из Северо-Восточного Китая, и назначение его на высшие посты были осуществлены по инициативе Мао Цзэдуна.

Мао Цзэдун далеко рассчитал свою комбинацию. Как он и предвидел, Гао Ган, оказавшись в Пекине и надеясь на поддержку со стороны Мао Цзэдуна в борьбе против его главного соперника в руководстве партии, то есть против Лю Шаоци, начал вести беседы с рядом руководителей партии, уговаривая их выступить против Лю Шаоци. Они же побежали с докладами к тому же Мао Цзэдуну. Так, Дэн Сяопин доложил Мао Цзэдуну о действиях Гао Гана. У Мао Цзэдуна в руках оказался выбор: выступить против Гао Гана или допустить отстранение Лю Шаоци.

Нельзя исключать того, что большую роль сыграло то обстоятельство, что все это имело место после смерти Сталина. Мао Цзэдун счел момент подходящим для того, чтобы заставить своих коллег еще больше, чем раньше, не доверять СССР, КПСС, Н.С. Хрущеву. При этом он учитывал, что из всех членов руководства партии больше всех был в определенной степени связан с Москвой именно Гао Ган, а Лю Шаоци тоже был в числе тех руководителей, которые предпочитали пока, на многие годы, иметь дело и взаимовыгодные связи также с Советским Союзом; во всяком случае, Лю Шаоци на практике не вел дело к военной конфронтации с Советским Союзом, чего постепенно добивался Мао Цзэдун. Одним словом, если говорить об отношении к СССР, то ни Гао Ган, ни Лю Шаоци не рассматривались Мао Цзэдуном как его надежные союзники. Мао Цзэдун предпочел в создавшейся ситуации устранить Гао Гана, но при этом так обставить дело, чтобы заставить и Лю Шаоци, и остальных членов руководства, во-первых, оказаться в зависимости от Мао Цзэдуна, который на сей раз устранил не их, а Гао Гана от власти, и, во-вторых, выступать вместе с Мао Цзэдуном в его все усиливавшемся противостоянии с советскими руководителями, в частности с Н.С. Хрущевым.

Итак, Мао Цзэдун пошел на устранение Гао Гана, которого он фактически представил своим коллегам по руководству партии как «советского агента». Это, в частности, означало, что немедленно после смерти Сталина Мао Цзэдун стал активно поворачивать КПК, приводить ее в состояние оппозиции по отношению к КПСС и СССР. Мао Цзэдун поднял внутри партии поветрие подозрительности и вылавливания «советских агентов», китайцев, которые работают на «заграницу», то есть на СССР, передают советским гражданам «секретные сведения» о положении в КНР. Мао Цзэдун уже тогда, сразу же после смерти Сталина в 1953 г., практически сделал первый и весьма значительный шаг, опуская «бамбуковый занавес» между КНР и СССР, между людьми двух стран. С советской стороны такой занавес ни тогда, ни вплоть до событий на границе в 1969 г. не опускался.

«Агенты Москвы», по Мао Цзэдуну, оказывались тогда первыми и главными врагами КПК и КНР. Это было в 1953—1955 гг., когда в СССР превалировало отношение к КНР как если не к самому надежному союзнику, то, во всяком случае, не как к той стране, «агентов» которой следовало опасаться.

Мао Цзэдун счел необходимым довести до сведения высших руководителей КПСС и СССР свою оценку ситуации внутри руководства КПК. Это было сделано столь изощренно, что складывается впечатление, что в Москве тогда так и не поняли не только глубины замыслов Мао Цзэдуна, но даже вообще о чем идет речь и в какой связи происходившее в КНР соотносилось с политикой Мао Цзэдуна в отношении Советского Союза.

В третьей декаде декабря 1953 г. в КНР для участия в торжественной церемонии открытия Аньшаньского металлургического комбината прибыл заместитель председателя Совета министров, министр металлургической промышленности СССР Тевосян.

В то время Гао Ган занимал посты секретаря Бюро ЦК КПК по Северо-Восточному Китаю и политического комиссара военного округа Северо-Восточного Китая. Во время пребывания Тевосяна в Северо-Восточном Китае Гао Ган не только лично сопровождал его, но и, используя этот случай, превозносил самого себя и чернил других китайских руководителей, особенно он нападал на Лю Шаоци, Чжоу Эньлая.

Мао Цзэдуну, естественно, немедленно доложили об этом. Он еще более насторожился. Возможно, это и была та последняя капля или тот случай, когда Мао Цзэдун счел необходимым вернуться к вопросу о Гао Гане, вновь ввести этот сюжет, не упоминая прямо имя Гао Гана, в отношения с новым тогда советским руководством, пришедшим на смену Сталину. Мао Цзэдун, очевидно, решил напомнить Н.С. Хрущеву о том, что советская сторона, наследница Сталина и его политики, виновата еще и в том, что внутри КПК и КНР находятся силы, которые в опоре на Москву, на ее прямую или косвенную помощь или сочувствие пытаются вмешиваться во внутренние дела КПК и КНР, свергнуть самого Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун таким образом хотел сразу же после смерти Сталина, на похороны которого он демонстративно не поехал, поставить новых советских руководителей в оборонительное положение людей, вынужденных при первых же контактах с Мао Цзэдуном оправдываться и идти на уступки, чтобы ублаготворить вождя КПК.

В то время Мао Цзэдун отдыхал в Ханчжоу. После прибытия Тевосяна в Пекин Мао Цзэдун пригласил его и посла СССР Юдина к себе в Ханчжоу. Ши Чжэ было поручено сопровождать советских гостей.

2 января 1954 г. Ши Чжэ, сопровождая Тевосяна и Юдина, приехал в Ханчжоу. На железнодорожном вокзале Ши Чжэ с удивлением увидел начальника управления безопасности Шанхая Ван Фаня. Ши Чжэ и Ван Фань были знакомы со времен Яньани, поэтому Ши Чжэ позволил себе пошутить: «Ты что же это, бросил Шанхай и приехал сюда?»

Ван Фань ответил: «Я прибыл для того, чтобы охранять председателя Мао!»

Ван Фань произнес эти слова совершенно серьезно, без улыбки.

Ши Чжэ недоумевал, но ответ на его вопросы скоро стал очевиден. Мао Цзэдун действительно требовал в то время повышения бдительности по всем линиям, причем бдительности, вызванной необходимостью противодействовать работе «советской агентуры».

На следующий день Мао Цзэдун принял Тевосяна и Юдина. Ши Чжэ служил при этом в качестве переводчика. Атмосфера во время этой встречи была напряженной. Вскоре после начала разговора Мао Цзэдун, вскользь осведомившись у собеседников о том, как идет их работа, круто повернул направление беседы и совершенно серьезно заговорил о проблемах, которые существовали тогда, по его мнению, и в КПК, и в КНР.

Мао Цзэдун сказал: «У нас в партии, а можно сказать и в стране, возникла смута. Естественно, что то, о чем я вам сегодня рассказываю, это лишь одна из возможностей, одно из возможных направлений развития событий. Как повернется дело в дальнейшем, нужно будет посмотреть. Если попытаться кратко охарактеризовать эту смуту, то можно сказать, что дело в том, что нашелся кое-кто, кто хотел бы свалить меня. В истории нашей страны, в истории Китая, известна ситуация, когда княжество Цинь вознамерилось уничтожить Шесть княжеств и даже уничтожило одно из них, то есть княжество Чу. Княжество Цинь – это вот его родная провинция Шэньси (тут Мао Цзэдун показал пальцем на Ши Чжэ), а княжество Чу – это не что иное, как провинция Хунань (говоря это, Мао Цзэдун показал пальцем на себя самого). Так случилось в истории, таковы факты. Как же обстоят дела в настоящее время? Тут еще надо будет посмотреть».

(Конечно, вряд ли советские собеседники Мао Цзэдуна могли понять, что, говоря о провинции Шэньси, Мао Цзэдун имел в виду Гао Гана, уроженца именно этой провинции, а говоря о провинции Хунань, он мог иметь в виду и себя самого, и Лю Шаоци, также уроженца провинции Хунань. Иначе говоря, Мао Цзэдун намекал на то, что Гао Ган предпринимал тогда попытки отстранить от власти, по крайней мере, Лю Шаоци. Мао Цзэдун при этом предполагал, что в Москве, во всяком случае на уровне Н.С. Хрущева, сразу сопоставят эти его слова с известными им фактами, то есть с тем, что Гао Ган снабжал секретной информацией Сталина и был в глазах Мао Цзэдуна советским агентом, с помощью которого Москва хотела бы после ухода из жизни Сталина заставить и Мао Цзэдуна отойти от власти. Мао Цзэдун мог также предполагать, что его намек будет понят Москвой следующим образом: Мао Цзэдун намерен убрать Гао Гана, но он оставлял у власти Лю Шаоци, который, как это было на самом деле и это было известно Москве, накануне образования КНР выступал против стремления Мао Цзэдуна, мнение которого, как и всегда, разделял Чжоу Эньлай, формально и официально иметь обычные нормальные отношения и с СССР, и с США, но фактически вступить в более близкие отношения с США.)

Ши Чжэ слушал Мао Цзэдуна, улыбался и переводил его слова. Он действительно был родом из провинции Шэньси, то есть его можно было назвать и человеком из княжества Цинь, но у него не было намерений уничтожать Шесть княжеств и тем более он не уничтожал никогда княжества Чу. Он был благонамеренным членом КПК, и никогда у него не было и в мыслях кого бы то ни было свергать. Хотя Мао Цзэдун и указал на него пальцем, но имел он в виду совсем не то, о чем было сказано буквально. Он имел в виду вовсе не Ши Чжэ. Поэтому Ши Чжэ переводил слова Мао Цзэдуна, ведя себя совершенно спокойно и естественно; он улыбался и переводил точно, не смешался и не потерялся, не упустил ни одного слова, ни полслова при переводе.

Тевосян и Юдин, слушая Мао Цзэдуна и перевод его слов, подняли головы, заинтересовались и с удивлением посмотрели на Мао Цзэдуна и на Ши Чжэ.

Мао Цзэдун рассмеялся. У него были тут свои расчеты. Он не собирался раскрывать карты. Иначе говоря, Мао Цзэдун сказал только то, что сказал, предоставив собеседникам возможность разгадывать очередной ребус Мао Цзэдуна.

Ши Чжэ же понимал, что Мао Цзэдун, говоря о провинции Шэньси, имел в виду Гао Гана. Гао Ган был родом из уезда Хэншань провинции Шэньси. В 1926 г. Гао Ган вступил в КПК. Последовательно занимал посты политкомиссара, секретаря Бюро ЦК КПК по Северо-Западному Китаю, политкомиссара военного округа Северо-Восточного Китая, секретаря Бюро ЦК КПК по Северо-Восточному Китаю, заместителя председателя Центрального народного правительства КНР и пр. На седьмом съезде КПК он был избран членом ЦК КПК, а на первом пленуме ЦК КПК седьмого созыва членом Политбюро ЦК КПК. В 1953 г. с санкции Мао Цзэдуна он был переведен на работу в Пекин, где стал председателем Государственного планового комитета. Гао Гана обвинили в том, что он вступил в сговор с руководителем Восточного Китая Жао Шуши и они якобы замыслили расколоть партию, захватить и узурпировать власть в партии и в государстве; при этом утверждалось, что Гао Ган хотел стать генеральным секретарем ЦК КПК или премьером Госсовета КНР. (Кстати сказать, Гао Ган никогда не посягал на власть самого Мао Цзэдуна.)

Ши Чжэ признавался впоследствии, что тогда он все-таки никак не мог понять, зачем Мао Цзэдуну нужно было не называть прямо Гао Гана, а говорить о провинции Шэньси, да еще и показывать пальцем на Ши Чжэ.

(Можно предположить, что Мао Цзэдун решил не трогать Гао Гана при жизни Сталина, а после его смерти он сначала попытался именно в такой иносказательной форме, дававшей возможность маневра при любом повороте событий, выяснить возможную реакцию Н.С. Хрущева на вероятное смещение Гао Гана. Кстати сказать, Н.С. Хрущев, во-первых, вряд ли понял смысл высказываний Мао Цзэдуна [а Тевосян и Юдин вряд ли сами смогли понять, в чем тут дело, и растолковать это Н.С. Хрущеву] и, во-вторых, вряд ли понимал, что Мао Цзэдун тогда проверял его способность на решительные шаги, особенно когда речь шла или о людях, близких к Москве, или о политике Мао Цзэдуна в отношении СССР и КПСС; Мао Цзэдун мог тогда предполагать, что Н.С. Хрущев, будучи, как это было общеизвестно, человеком импульсивным, мог пойти на решительное противодействие планам Мао Цзэдуна. На практике оказалось, что Н.С. Хрущев хотя и осуждал поступок Сталина в отношении доклада И.В. Ковалева и в отношении Гао Гана, но пальцем не пошевелил, чтобы защитить Гао Гана. Так Н.С. Хрущев своим поведением открыл путь для быстрого продвижения Мао Цзэдуна по пути противоборства с Москвой.)

Вся эта сцена в Ханчжоу выглядела весьма странно. Перед лицом людей из СССР показывать пальцем на Ши Чжэ, говорить, что он уроженец Шэньси, а затем утверждать, что уроженец Шэньси хочет свалить, отстранить от власти самого Мао Цзэдуна.

Ши Чжэ значительно позже, вспоминая об этой беседе, выражал недоумение. Хотя он и знал, что Мао Цзэдун имел в виду Гао Гана, но советские гости этого не знали.

Когда Мао Цзэдун замолчал и не стал больше ничего говорить, а было видно, что ни Тевосян, ни Юдин ничего не поняли, Ши Чжэ (осталось неясным, по своему почину или заранее получив указания Мао Цзэдуна) рассказал советским гостям о том, как дело было в истории, как княжество Цинь уничтожило княжество Чу.

Вот рассказ Ши Чжэ. Когда это случилось, то есть когда княжество Цинь уничтожило княжество Чу, у людей из княжества Цинь не было единого мнения, они не были сплочены воедино. В исторических записках знаменитого китайского историка Сыма Цяня говорилось о том, что в то время внутри княжества Цинь существовали очень сильные противоречия. Властитель княжества Цинь, которого звали Цинь Шихуан, хотел уничтожить княжество Чу и спросил своего главного военачальника Ван Цзяня: сколько нужно воинов, чтобы уничтожить княжество Чу? Ван Цзянь ответил, что необходимы 600 тысяч воинов.

Тогда Цинь Шихуан подумал, что все население княжества Цинь составляет 600—700 тысяч человек. Если всех их отдать под команду Ван Цзяня и тот с ними уйдет в поход, тогда страна опустеет, не так ли? А если по пути войска Ван Цзяня поднимут бунт, если это войско повернет копье против своего властителя, разве нельзя предположить, что тогда Ван Цзянь сможет завладеть всем княжеством Цинь?

Другой полководец, Ван Лин, сказал, что он уничтожит княжество Чу с войском численностью в 200 тысяч воинов. Этого ему, дескать, достаточно. Что же, ладно, быть по сему! Цинь Шихуан принял решение и дал Ван Лину 200 тысяч солдат.

Но кто же мог предположить, что Ван Лин окажется совершенно неспособным полководцем. Его двухсоттысячное войско было весьма скоро окружено и уничтожено армией княжества Чу. Более того, княжество Чу всей своей военной мощью нависло над границами княжества Цинь и стало реально угрожать ему.

Делать было нечего, Цинь Шихуан был вынужден проявить твердость и снова попросил Ван Цзяня взяться за дело. Однако Ван Цзянь, имея свидетельства того, что Цинь Шихуан проявлял в отношении его самого и его предложений слишком большую подозрительность, не пожелал вернуться из своей добровольной отставки. Пришлось Цинь Шихуану сесть в колесницу и лично отправиться туда, где жил Ван Цзянь, то есть в Пиньян, чтобы просить его взять дело в свои руки. Ван Цзянь сказал, что, если мы хотим покорить и уничтожить царство Чу, нам не обойтись без шестисоттысячной армии! Цинь Шихуану пришлось стиснув зубы промолвить: «Ладно! Вот тебе шестисоттысячное войско!»

И тогда Ван Цзянь выступил в поход во главе 600 тысяч воинов. Цинь Шихуан лично провожал войско в поход. При этом он спросил у полководца, не нужно ли ему что-нибудь еще. Ван Цзянь, увидев, что властитель никак не может успокоиться и полностью довериться ему, сказал тогда: «Вот после того, как царство Чу будет покорено и уничтожено, я хотел бы получить надел в тысячу цинов прекрасной земли (около 700 гектаров. – Ю.Г.), куда бы я мог, уйдя в отставку, удалиться, чтобы дожить свой век». Цинь Шихуан понял тогда, что у Ван Цзяня нет никаких коварных планов, и поспешил заверить его в том, что все его пожелания будут исполнены. И вот тогда-то, имея за собой прочный тыл, Ван Цзянь очень быстро уничтожил княжество Чу, после чего подал прошение об отставке и о желании вернуться в родные места, чтобы жить на покое в старости.

Эта полная смысла и интересная история с двойным, а может быть, и тройным дном была выслушана гостями с большим вниманием. Они смеялись в ходе рассказа Ши Чжэ. Трудно сказать наверняка, однако думается, что и посол Юдин, и заместитель председателя Совета министров Тевосян и не поняли смысла высказываний Мао Цзэдуна, и не захотели брать на себя толкование его слов. Мы подробно рассказали здесь обо всем этом с той целью, чтобы показать, как сложно иметь дело с руководителями Китая и как важно посылать знатоков Китая в качестве доверенных представителей в эту страну, а также как важно руководителям нашей страны полагаться на мнение китаеведов.

Только впоследствии Ши Чжэ узнал, что в то время, когда состоялась эта беседа в Ханчжоу, Мао Цзэдун уже внес свои коррективы в проект резолюции и готовился созвать четвертый пленум ЦК КПК седьмого созыва.

С 6 по 10 февраля 1954 г. в Пекине работал четвертый пленум ЦК КПК седьмого созыва. В китайской печати утверждалось, что на этом форуме было вскрыто и раскритиковано то, что было названо антипартийной деятельностью Гао Гана и Жао Шуши. Было единогласно принято «Решение об укреплении сплоченности партии». Проект этого документа был подготовлен Мао Цзэдуном. В марте 1955 г. ЦК КПК созвал всекитайскую конференцию, на которой было принято «Решение об антипартийном союзе Гао Гана, Жао Шуши». Гао Ган и Жао Шуши были исключены из партии и сняты со всех постов как в партии, так и вне ее.

На этой конференции Мао Цзэдун сказал, в частности, следующее:

«Появление антипартийного союза Гао Гана, Жао Шуши – это не случайное явление. Это острое проявление напряженной классовой борьбы, которая разворачивается на современном этапе развития нашей страны. Преступная цель этого антипартийного союза состояла в том, чтобы расколоть нашу партию, заговорщическими методами захватить в свои руки высшую власть в партии и в государстве и тем самым проложить путь к контрреволюционной реставрации. Вся наша партия под руководством своего сплоченного воедино Центрального Комитета уже целиком и полностью разгромила этот антипартийный союз, благодаря чему наша партия еще более сплотилась и окрепла. Это важная и великая победа в ходе той ожесточенной борьбы, которую мы ведем ради дела социализма».

Мао Цзэдун не говорил в этой речи о документе, который передал ему Сталин, а в этом документе содержались записи высказываний Гао Гана. Однако вполне очевидно, что Мао Цзэдун и Н.С. Хрущев по-разному и даже с противоположных позиций смотрели на этот поступок Сталина. Так считали в КПК.

Н.С. Хрущев, конечно же, симпатизировал Гао Гану, критикуя Сталина. Он писал: «Из-за того, что Сталин предал Гао Гана, мы лишились человека, который был настоящим другом и который мог предоставлять Советскому Союзу правдивую информацию о положении в руководстве Китая». Далее Н.С. Хрущев следующим образом анализировал ситуацию: «Почему же Сталин предал Гао Гана? Мне думается, что его на это толкнула собственная подозрительность. Как он сам говорил, он никому не верил, даже самому себе. Он считал, что рано или поздно, но Мао Цзэдун узнает о том, что Гао Ган по секрету жаловался на него, поэтому, если это всплывет, Мао сможет бросить Сталину упрек в том, что он подстрекал к выступлению против правительства Китая. Вот тогда Сталин принял решение: лучше пожертвовать Гао Ганом, чтобы завоевать доверие Мао».

Мао Цзэдун всегда следил за тем, чтобы не допустить интриг против себя. Он был недоверчив и всех подозревал. Он всегда искал предателей в своих рядах. Искал тех, кто способен передать секреты КПК и КНР иностранцам. В марте 1955 г. в своей речи на упоминавшейся всекитайской партийной конференции Мао Цзэдун говорил:

«Для нашей партии дело Гао Гана, Жао Шуши – это важный наглядный урок и хорошее предостережение. Вся партия должна повысить бдительность и непременно добиться того, чтобы в партии больше не возникали такого рода явления. Гао Ган, Жао Шуши внутри партии занимались заговорщической тайной деятельностью; за спиной у своих же товарищей они вносили раздор и занимались провокациями, но публично они притворялись и маскировали свою деятельность. Они использовали совершенно гнусные методы; в истории весьма часто так действовали классы помещиков и буржуазии. Маркс, Энгельс в «Коммунистическом манифесте» говорили: «Коммунист считает для себя постыдным скрывать свою точку зрения и свои намерения». Мы – члены коммунистической партии, не говоря уже о том, что мы партийные работники высшего звена, поэтому наша политическая деятельность должна быть кристально честной; мы должны всегда открыто говорить о своих политических взглядах; по каждому важному и большому политическому вопросу выражать свое согласие или несогласие; мы ни в коем случае не должны учиться тут у Гао Гана, Жао Шуши, то есть не должны следовать их примеру и заниматься интригами, строить заговоры».[359]

В КПК полагали, что у Мао Цзэдуна и Н.С. Хрущева были разные взгляды на вопрос о Гао Гане. Их позиции были противоположными. Мао Цзэдун считал, что настоящий коммунист не должен подражать Гао Гану и Жао Шуши и заниматься интригами, действовать заговорщическими методами. Н.С. Хрущев же проявлял полное сочувствие к Гао Гану, жалел о том, что Сталин «предал» его, жалел о «потере» «настоящего друга», который мог снабжать СССР «ценной информацией».

Спустя полтора года, 15 ноября 1956 г. (то есть уже после доклада Н.С. Хрущева с критикой Сталина на XX съезде КПСС) Мао Цзэдун в своей речи на втором пленуме ЦК КПК восьмого созыва остановился на вопросе о Гао Гане. Мао Цзэдун при этом сказал: «Теперь по вопросу о поддержании тайных связей с заграницей, о передаче секретных сведений иностранцам, за границу. Есть ли у нас в Китае такие люди, которые за спиной ЦК партии сообщают информацию иностранцам? На мой взгляд, есть такие. Например, один из них – это Гао Ган. Это подтверждают многочисленные факты».

Мао Цзэдун не стал конкретно рассказывать о материале, который передал ему Сталин; вслед за тем он сказал: «24 декабря 1953 года на конференции, когда был вскрыт вопрос о Гао Гане, я объявил о том, что в городе Пекине существуют два штаба. Один штаб – это мы с вами, этот штаб действует, так сказать, на свету, при солнечном свете, открыто, он раздувает праведное пламя и поднимает чистый ветер. Что же такое второй штаб? Его можно назвать подпольным штабом или штабом в подземелье. Он тоже действует, но действует скрыто, в темноте; он раздувает неправедное пламя и поднимает нечистый ветер. Известный исторический персонаж Линь Дайюй (из романа «Сон в Красном тереме». – Ю.Г.) говорила, что дело всегда обстоит таким образом: либо ветер с Востока возьмет верх над ветром с Запада, либо, наоборот, ветер с Запада возьмет верх над ветром с Востока. (Кстати сказать, в романе «Сон в Красном тереме» под ветром с Востока имелась в виду законная жена китайского императора или первая законная жена в традиционной китайской семье, а под ветром с Запада – наложницы императора или наложницы в традиционной китайской семье; в императорском дворце в Пекине законная жена жила в восточной части дворца, а наложницы – в его западной части. – Ю.Г.) Как же обстоят наши дела в настоящее время, сейчас? Да вот как: либо тот ветер, что дует, так сказать, на свету, при солнечном свете, открыто, подавит другой ветер, который дует в темноте, скрыто; либо, в противном случае, все получится наоборот и ветер, дующий в темноте и скрыто, может подавить ветер, дующий открыто и при солнечном свете. Ведь когда эти люди раздувают свои мехи и дует ветер в темноте, скрытый ветер, они имеют своей целью именно погасить, придавить наш ветер, дующий при солнечном свете; они хотят свергнуть очень многих людей».

Мао Цзэдун предостерег партийных и государственных руководящих работников высшего и среднего звена от того, чтобы они передавали секретные сведения иностранцам, за границу. Он со всей ясностью указал на то, что «так поступать нехорошо». Вслед за тем он пояснил свою мысль: «Вот мы не согласны кое с чем из того, что делается в Советском Союзе, Советским Союзом. ЦК нашей партии уже неоднократно доводил наше мнение до их сведения. Кое о чем мы еще не говорили. Мы еще скажем об этом в будущем. Но если что-то необходимо сказать, это должно делаться только через Центральный Комитет нашей партии. Что же касается того, что именуется информацией, информацией секретного характера, то ее передавать за границу никоим образом нельзя. Передача такого рода информации не принесет никакой пользы; более того, она обернется вредом. Ведь все это только разрушает отношения между двумя партиями, двумя странами. А те, кто этим занимается, сами на себя навлекают неприятности, осложнения, беду. Ведь если ты, например, действуешь за спиной у своей партии, то это всегда означает, что совесть у тебя нечиста. Если ты передал информацию секретного характера и доложил об этом, тогда и дело с концом. Но если не доложил, тогда нужно будет провести расследование, а когда расследование будет проведено и все будет выяснено, тогда тебе придется понести соответствующее наказание».

В этом выступлении Мао Цзэдун изложил свое мнение, обосновав запрет передавать информацию иностранцам, а также рассказал о том, какими методами следует исправлять положение. В КПК считали, что, сказав об этом с предельной ясностью, Мао Цзэдун не уподобился Н.С. Хрущеву. Позицию Н.С. Хрущева в Пекине расценивали как исходящую исключительно из национального эгоизма, из желания добиться положения гегемона, к чему, собственно говоря, стремилась КПСС, то есть «руководящая партия», «партия-отец»; Н.С. Хрущев, полагали в Пекине, исходил из своего темного замысла поставить братские партии под свой контроль и манипулировать ими.

В КПК также подчеркивали, что случайность – проявление закономерности; выступление Мао Цзэдуна имело в виду обобщение опыта и извлечение уроков из ошибок Гао Гана; при этом, по сути дела, Мао Цзэдун не только дал необходимые, с его точки зрения, пояснения относительно поступка Сталина, но и развернул необходимую, также с его точки зрения, критику Н.С. Хрущева.[360]

Подход Сталина и Мао Цзэдуна к вопросу о Гао Гане проясняет целый ряд аспектов политики обеих сторон по отношению друг к другу.

Начать с того, что в свое время фраза Мао Цзэдуна относительно ветра с Востока и ветра с Запада, которые ведут между собой непримиримую борьбу вплоть до гибели одного из соперников, трактовалась в СССР (а вполне возможно, эту установку в Москве так и не поняли тогда) исключительно как оценка Мао Цзэдуном классовой ситуации в мире, борьбы сил социализма, то есть СССР и КНР, КПСС и КПК совместно, против империализма, прежде всего против США.

На самом же деле оказывается, что Мао Цзэдун настраивал тогда свою партию и свое государство на бескомпромиссную, а при необходимости даже смертельную, борьбу против СССР и КПСС, против России. Под ветром с Востока он понимал КПК и КНР, Китай, а под ветром с Запада он понимал КПСС, СССР, Россию.

Мао Цзэдун не имел тут в виду США.

Далее, Сталин, передав Мао Цзэдуну секретный доклад И.В. Ковалева, стремился решить ряд задач: развеять подозрительность Мао Цзэдуна (или, по крайней мере, выбить из рук Мао Цзэдуна козыри, позволявшие тому говорить о закулисной борьбе Сталина, КПСС и СССР против Мао Цзэдуна, КПК и КНР), дать понять, что он может пойти на многое для того, чтобы успокоить партнера (и действительно, вскоре вся советская агентура, работавшая до 1949 г. в Китае, была передана спецорганам КНР); Сталин показывал также своим жестом, что он предлагает строить отношения на основе взаимного доверия. Он также демонстрировал Мао Цзэдуну и то, что у него есть возможности знать о подлинных настроениях Мао Цзэдуна, в том числе и о том, что ряд близких к Мао Цзэдуну руководителей КПК, а возможно и сам Мао Цзэдун, склонялись к налаживанию отношений с США в ущерб налаживанию отношений с СССР накануне образования КНР. (Мао Цзэдуну пришлось переориентироваться на СССР только потому, что Вашингтон не ответил на заигрывания КПК в то время). Тем самым Сталин давал понять Мао Цзэдуну, что у того тоже совесть нечиста, если говорить о его подлинном отношении к СССР, к России.

Сталин вынудил Мао Цзэдуна до поры до времени молчать.

Мао Цзэдун затаил свое недовольство Сталиным и стал изливать его только после смерти Сталина.

Важно также отметить, что Н.С. Хрущев, на словах осуждая поступок Сталина в отношении Гао Гана, на деле даже пальцем не пошевельнул для того, чтобы спасти Гао Гана, которого Мао Цзэдун репрессировал не при жизни Сталина, а тогда, когда во главе КПСС находился Н.С. Хрущев; другой вопрос, что у Н.С. Хрущева тогда практически не было рычагов воздействия на Мао Цзэдуна.

После смерти Сталина Мао Цзэдун именно на примере Гао Гана начал в партии кампанию открытого пересмотра отношения к СССР. Мао Цзэдун отвел СССР место такой же заслуживавшей подозрения зарубежной страны, как и прочие государства, потребовав повышать бдительность именно и особенно в отношении СССР. По Мао Цзэдуну, оказывалось, что подозрительность в отношении социалистической страны должна была быть еще выше, чем подозрительность в отношении капиталистической страны; социалистическая страна, в данном случае СССР, оказывалась, с точки зрения Мао Цзэдуна, еще более опасным, первым по счету, врагом Китая, КНР, КПК. Так Мао Цзэ-дун, вынужденно молчавший при жизни Сталина, после его смерти начал различными методами отдалять одну от другой и две партии, КПСС и КПК, и два государства, КНР и СССР.

Некоторые сведения о «деле Гао Гана» содержатся в беседе китаеведа С.Н. Гончарова с представителем Сталина при Мао Цзэдуне И.В. Ковалевым.

С.Н. Гончаров задал вопрос:

«Следующий вопрос связан не с большой политикой, а с загадочными перипетиями одной человеческой судьбы. Речь пойдет о судьбе Гао Гана. Этот человек сыграл выдающуюся роль в руководстве Маньчжурской революционной базой, послужившей основным опорным пунктом, обеспечившим победу коммунистов в гражданской войне; не менее значительной была роль Гао Гана и во время войны в Корее, когда он отвечал за тыловое обеспечение китайских добровольцев; он также занимал ряд самых ответственных постов в центральном правительстве страны и в партии. Тем большим шоком для многих явились появившиеся в 1954 году, вскоре после смерти Сталина, сообщения о том, что Гао Ган помещен под домашний арест; затем последовала информация о том, что Гао Ган покончил жизнь самоубийством. Официально Гао Ган обвинялся в «антипартийной раскольнической деятельности», однако ходили упорные слухи о том, что подлинная причина состояла в слишком близких и доверительных связях Гао Гана с СССР, используя которые он рассчитывал упрочить свои позиции в борьбе за власть. Известны ли Вам какие-либо факты, позволяющие пролить свет на причины столь трагического конца этого деятеля?»

И.В. Ковалев ответил на этот вопрос следующим образом:

«В период работы в Китае я поддерживал с Гао Ганом самые тесные рабочие контакты, у нас с ним были доверительные, более того, даже товарищеские отношения. Гао запомнился как человек незаурядный, обладавший задатками крупного руководителя. В 1954 году я уже не работал в Китае и потому не хочу строить догадки относительно того, что тогда произошло. Хочу рассказать о некоторых эпизодах, которых я лично был свидетелем и которые позволяют пролить свет на дальнейшую участь Гао Гана.

Первый из них произошел 27 июля 1949 года на том самом заседании Политбюро ЦК ВКП(б), где Лю Шаоци снял вопрос о Тайване. (Согласно сообщению того же И.В. Ковалева, Мао Цзэдун и его коллеги по руководству КПК до этого просили Сталина поддержать планировавшееся ими наступление на Тайвань советскими авиацией и подводными лодками. – Ю.Г.) После этого, заметно взволнованный, слово взял Гао Ган. Полностью поддержав выступление Лю, Гао затем сообщил, что хотел бы высказать свое личное предложение.

Гао заявил, что предлагает объявить Маньчжурию 17-й советской социалистической республикой в составе СССР (тогда в СССР насчитывалось 16 республик – Карело-Финская тоже имела союзный статус). По мнению Гао Гана, это обезопасило бы Маньчжурию от нападений со стороны американцев и превратило бы ее в еще более надежную базу для продолжения наступления на юг с целью окончательного разгрома Чан Кайши. Кроме того, Гао Ган предложил разместить в порту Циндао советский военный флот, укрепить советские войска в Дальнем и увеличить их численность, обосновывая это примерно такими же соображениями. После завершения выступления Гао присутствовавшие разразились аплодисментами, однако по лицу Лю Шаоци было видно, что он взбешен.

Тут встал Сталин и, обращаясь к Гао, сидевшему в первом ряду, сказал: «Товарищ Чжан Цзолинь!» Все присутствовавшие были буквально потрясены таким обращением, ибо Чжан Цзолинь был бандитом, который стал диктатором Маньчжурии, опираясь на поддержку японцев, и был ими уничтожен, когда попытался переметнуться на сторону американцев.

После завершения заседания мы с Гао и Лю сели в машину и поехали в их резиденцию. Лю сразу же набросился на Гао с обвинениями в предательстве, Гао огрызался в ответ. Когда приехали, Лю Шаоци тут же дал Мао шифрограмму с требованием немедленно отозвать Гао Гана домой за предательский поступок. Гао же, подойдя ко мне, сказал, медленно подбирая русские слова, что хотел бы в конфиденциальном порядке и через советского переводчика сообщить мне информацию о положении в руководстве КПК. По его мнению, многие соратники Мао были заражены правотроцкистским уклоном. Он также сказал, что хочет сделать важное заявление по поводу неискреннего и антисоветского поведения некоторых китайских руководителей в отношении ЦК ВКП(б).

Я немедленно поднялся на второй этаж и по телефону-вертушке доложил обо всем происходящем Сталину. Тот признал, что чрезвычайно резко раскритиковал Гао, однако подчеркнул, что это было необходимым, ибо в противном случае ситуация могла быть неправильно понята китайским руководством. Он также запретил мне выслушивать информацию от Гао Гана, мотивируя это тем, что мне предстоит возвращаться для работы в Китай и потому нельзя втягиваться в распри в китайском руководстве. Насколько мне известно, выслушать эту информацию от Гао Гана было поручено другому товарищу и запись беседы была передана Сталину. Сталин также заявил, что нельзя немедленно отпускать Гао домой, нужно задержать его на несколько дней.

Через три дня на своей даче в Кунцеве Сталин устроил специальный прием в честь отъезда Гао Гана. На нем Сталин активно пытался помирить Гао и Лю, даже заставил их выпить друг с другом за дружбу. Лю сделал это с явной неохотой, только чтобы удовлетворить просьбу гостеприимного хозяина.

Утром следующего дня Гао Ган улетал на родину. Настроение у него было подавленное, никто из членов китайской делегации его не провожал. Я понял, что вчерашнее примирение было формальным, и немедленно доложил об этом Сталину. В тот же день во время беседы с Лю Шаоци Сталин заявил: «Я тогда сгустил краски насчет товарища Гао, вы тоже, и без всяких оснований. Доложите мое мнение товарищу Мао».

Лю, очевидно, выполнил эту просьбу – вскоре Гао Ган получил ответственные посты во вновь образуемом Центральном народном правительстве Китая. Надо сказать, что в это время в разговорах со мной Мао Цзэдун постоянно подчеркивал, что он всегда поддерживал Гао Гана и, в частности, спас его от попытки уничтожить со стороны бывшего секретаря ЦК КПК Бо Гу. Это, однако, не означало, что все тучи над головой Гао Гана рассеялись.

В сентябре 1949 года к Мао Цзэдуну прибыла делегация миллионеров из Гонконга и стала его просить дозволить совершить поездку в Маньчжурию. Мао согласился, и после поездки миллионеры снова прибыли к нему доложить о впечатлениях. В Маньчжурии им, в общем, понравилось, говорили, что там порядок в отличие от хаоса гоминьдановского юга.

Вместе с тем гонконгцы заявили, что хоть в Маньчжурии и порядок, но все-таки там как-то не по-китайски, а скорее как у северного соседа. Больше всего их поразило то, что совсем не увидели на северо-востоке портретов Мао, а только одни портреты Сталина. Мао, услышав это, страшно разгневался и в тот же день вызвал Гао Гана для участия в заседании Политбюро ЦК КПК. Единственным вопросом повестки дня стал «вопрос о портретах».

Следует признать, что гонконгские капиталисты сказали правду – во всех учреждениях, на предприятиях, на фасадах домов в Маньчжурии висели портреты Сталина, а портретов Мао почти не было видно. Сталинские изображения во многих случаях были совсем на него не похожи, он там был изображен с восточными, китайскими чертами лица – но все, конечно, знали, кто это такой.

История этого вопроса такова. Еще в конце 1948 года группа работников советского документального кино, посетивших перед этим Албанию, а затем прибывших в Китай, высказывала свое разочарование в связи с тем, что в Мукдене после прихода к власти коммунистов не видно портретов Сталина. Под влиянием подобных замечаний Гао Ган велел изготовить портреты Сталина и вывесить их на зданиях в Мукдене и других городах Маньчжурии. Возможно, одновременно так он выражал свое недовольство Мао, сейчас трудно сказать.

Заседание Политбюро продолжалось до поздней ночи, и примерно часу в четвертом зашел ко мне Гао Ган, с возмущением стал рассказывать о том, что там произошло. Первым выступил Лю Шаоци и обрушился на Гао с резкой критикой. Он напомнил о московском предложении Гао Гана сделать Маньчжурию 17-й советской республикой и соединил это с отсутствием портретов Мао. После этого выступил Чжоу Эньлай, который обвинил Гао в предательстве китайского народа и стремлении передать Маньчжурию СССР. Он предложил вывести Гао из состава членов Политбюро и вообще из ЦК КПК. Помню, Гао Ган тогда особенно был огорчен позицией Чжоу, которого он считал своим лучшим другом. Мао Цзэдун своего личного мнения не высказывал и просто проголосовал за резолюцию, в которой осуждалась «линия Гао Гана» и предлагалось снять сталинские портреты по всему Китаю.

После ухода Гао я долго не мог уснуть, настроение у меня резко испортилось. В конце концов решил срочно доложить об этом в Москву.

На следующий день стали ко мне ходить китайские представители, в том числе Лю Шаоци, с объяснениями по поводу портретов. Говорили, что решили их снять по причине плохого качества. В конце концов, хоть я и не хотел, пришлось по этому поводу объясняться с Мао Цзэдуном. Мы с ним договорились, что портреты Сталина не будут снимать в советских воинских учреждениях, в смешанных советско-китайских учреждениях, а также в китайских партийных и комсомольских комитетах.

На другой день пришла телеграмма от Сталина. Он поддержал линию Мао Цзэдуна и Лю Шаоци, осудил Гао Гана. Меня это тогда очень поразило. Потом, по прошествии времени, я лучше стал понимать происшедшее. Я ведь отлично по своему опыту знал, что Сталин людей, или, лучше сказать, по его мнению, людишек, воспринимал только кучно, как муравьиную массу, а не как личностей. Для него люди были только средством в политической игре. Потому он и бросил тогда Гао Гана, который искренне был ему предан, на произвол судьбы, что в тот момент счел более важными для себя хорошие отношения с Мао.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.