«Чистка в органах власти»

«Чистка в органах власти»

После того как я на смотре представил первое обученное мною отделение, я был снова переведен, на этот раз в 12-ю Д пулеметную роту, но уже не в пулеметный, а в только что укомплектованный взвод противотанковых, орудий. Буква Д позади номера должна была означать, что речь идет о так называемом дополнительном запасном подразделении, которое в остальном имело те же обозначения, что и основные подразделения стотысячной армии. Таким способом пока все еще маскировался тот факт, что рейхсвер ничуть не заботился о соблюдении Версальского договора.

Те деревянные орудия, на которых мы обучались за закрытыми дверями, были заменены настоящими противотанковыми 37-миллиметровыми пушками. Они уже стояли в парке, и только снятые с них затвор и прицельное приспособление были для учебных целей вмонтированы в макет орудия. Таким образом, новая пушка не была для нас новинкой.

Другие подразделения получали эти орудия прямо с завода, иногда свежевыкрашенные. Тут я вспомнил о сыновьях сапожника, вновь получивших работу. В пехотных ротах были приняты на вооружение новые легкие пулеметы с воздушным охлаждением. Подразделения самокатчиков разведывательных батальонов испытывали новые разведывательные бронемашины, а мотомеханизированные роты, которые на маневрах располагали деревянными и жестяными макетами, установленными на автомобильных шасси, получили теперь настоящие танки.

Когда фельдфебель на дневной перекличке объявил, что министерство рейхсвера отныне именуется военным министерством, я на это почти не обратил внимания, так как мне не терпелось дождаться конца. Я услышал только, что генерал-полковник барон фон Фрич назначен главнокомандующим сухопутных сил.

Теперь все чаще случалось, что штурмовики, откомандированные из своих частей, принимали участие в краткосрочных занятиях в рейхсвере. Штурмфюреры и штурмовики других званий, служившие в армии во время войны, являлись на учения в качестве офицеров запаса.

Как уже говорилось, на майских празднествах 1934 года впервые участвовала почетная рота рейхсвера, причем она брала «на караул» и при исполнении песни «Хорст Вессель» – гимна штурмовых отрядов{25}.

Вскоре после этого нас погрузили на поезда; мы направлялись в Кенигсбрук, близ Дрездена,. на полигон для учебных боевых стрельб.

В конце недели нам разрешалось совершать экскурсии в Дрезден и в Саксонскую Швейцарию.

Но однажды в субботу мне не удалось пройти через караульное помещение у выхода из полигона – увольнительная записка потеряла силу, все были отосланы в свои части. Боевая готовность.

Мы погрузили пулеметы на машины и ждали дальнейших приказов. Никто не знал, что случилось. Потом мы получили боевые патроны и ручные гранаты. Происходило что-то очень серьезное.

Я был послан с каким-то донесением в штаб полка. Дорога вела мимо той части полигона, где размещался учебный сбор командиров штурмовых отрядов. Разоруженные и взволнованные, они повсюду стояли группами под охраной часовых с примкнутыми штыками.

Они пытались протестовать, однако часовые и дежурный офицер отказывались вступать в разговор.

На следующий день о нашем обеде и ужине заботились полевые кухни, повара даже начали подготовку к следующему дню, а начальники хозяйственных служб выдали продукты па три дня вперед. Похоже, что предстояла длительная операция.

Когда мы полностью закончили подготовку к выступлению, не оставив в бараке даже носового платка, нам было разрешено пойти в ресторанчик, расположенный неподалеку от казармы: распоряжение об ограниченном употреблении алкоголя не очень принималось во внимание.

Распространялись самые нелепые слухи. Война? Может быть, с Польшей или с Францией? Чепуха. Революция? Может быть, коммунисты? Не исключено. Некоторые утверждали, что, по слухам, штурмовые отряды объединились с коммунистами, чтобы выступить против рейхсвера. Другие рассказывали о покушении на Гитлера и уличных боях в Берлине и Мюнхене. В конце концов все слухи свелись к одному: образовались две противостоящие друг другу группировки. На одной стороне – Гитлер, рейхсвер и войска СС, а на другой – штурмовые отряды и, возможно, коммунисты.

Наши симпатии полностью принадлежали Гитлеру хотя бы уже потому, что во всех рассказах о событиях его и нас объединяли воедино, потому что он считался нашим человеком. Нам только казалось непостижимым, как могли именно штурмовики выступить против Гитлера. Предположительно они целили в нас, но фюрер лично защитил рейхсвер. У нас прямо-таки чесались руки, нам хотелось показать этим опереточным солдатам, как свистят пули. Но нам было запрещено приближаться к лагерю командиров штурмовых отрядов, и мы были достаточно дисциплинированны, чтобы подчиниться приказу.

Внезапно по радио было объявлено, что предстоит экстренное сообщение. Наступила мертвая тишина. Диктор рассказал следующее: на курорте Висзее собрались Рем и высшие командиры штурмовых отрядов для последнего совещания перед путчем, который был запланирован руководством штурмовиков. Отряды штурмовиков были повсеместно приведены в состояние боевой готовности и снабжены оружием из тайных складов. Гитлер предотвратил государственный переворот и приказал арестовать в Висзее руководителей заговора. Наконец были названы имена многих известных командиров штурмовиков, заплативших жизнью за свою затею, в том числе Рем, фон Хейдебрек и Карл Эрнст.

Как бы то ни было, но Гитлер «произвел чистку». Если бы я в свое время принял предложение Карла Эрнста, то, вероятно, и меня схватили бы; из дальнейших сообщений стало известно, что расстреляно также большое число лиц, состоявших в частной охране высших командиров штурмовых отрядов.

Если эти мероприятия, сколь суровыми они ни были, казались нам достаточно понятными и, вероятно, даже необходимыми в интересах рейхсвера, то нас испугало сообщение о том, что расстрелян также Шлейхер. У пас никак не укладывалось в голове, что даже генерал рейхсвера пал жертвой чистки. Это происшествие не давало нам покоя, пока наконец генерал-фельдмаршал фон Гинденбург, глава офицерского корпуса и формально все еще рейхспрезидент, легализовал убийство Шлейхера, когда он публично выразил благодарность рейхсканцлеру за его быстрые и решительные действия и за «спасение отечества от грозной опасности».

После того как таким образом власть нацистов была «очищена», у нас было отменено состояние боевой готовности и продолжались учебные стрельбы. Я снова получил возможность посетить крепость Кенигштейн, а затем мы возвратились в свой гарнизон в Кольберге.

В гарнизоне нам было предписано особым приказом добыть документы о своих предках и представить их для проверки в канцелярию. Наступила пора обширной переписки, бесчисленных запросов, направляемых родителям, родственникам, в отделы актов гражданского состояния, пасторам и в церковные управления. Каждый разыскивал своих предков.

Рейхспрезидент был от этого избавлен – он скончался 2 августа 1934 года. Его пост был объединен с постом канцлера, и его преемник отныне именовался «фюрером и канцлером Германского рейха». Теперь он являл собой в одном лице и главу государства и главу правительства и тем самым стал верховным главнокомандующим рейхсвера.

Уже па другой день мы принесли присягу Гитлеру. На кителе, фуражке и каске мы теперь носили значок, изображавший орла с распростертыми крыльями и со свастикой в когтях, а на казармах развевались нацистские флаги. Мы быстро к этому привыкли.

Началось время внепланового продвижения по службе. Полковники стали генералами, капитаны – майорами, а лейтенанты за одну ночь превратились в обер-лейтенантов. То же самое происходило с унтер-офицерами и рядовыми.

Присвоение мне звания ефрейтора совпало с переводом в 14-ю противотанковую роту. Эта полностью моторизованная часть только комплектовалась. Поэтому для нее была освобождена церковная школа, расположенная в центре города. В классных комнатах поселились рекруты, унтер-офицеры заняли учительскую и другие помещения. Школьный двор превратился в двор казармы, орудия поместили в гимнастический зал, а для автотранспорта были построены новые гаражи. Машины, орудия, пулеметы и другая боевая техника имелись в полном комплекте. Пахло свежей краской.

Я рапортовал командиру роты:

– Ефрейтор Винцер переведен в 14-ю роту!

– Когда вы произведены в ефрейторы?

– Десять дней назад, господин капитан!

– Вы будете командиром орудия. Вы уже знакомы с новыми противотанковыми пушками?

– Так точно, господин капитан. Я обучался этому два года.

Вопрос был излишним – на столе лежало мое личное дело. Я заметил, что командир его изучил, когда он продолжал:

– Вы вообще прошли ряд различных курсов обучения. Имеете ли вы водительское свидетельство?

– Нет, господин капитан!

– Немедленно наверстать. Явитесь к заведующему техническим имуществом! После службы – курсы шоферов, понятно?

– Так точно, господин капитан!

Все частные школы шоферов в городе были привлечены к делу, и мы ежедневно до поздней ночи набирали наши учебные километры, разъезжая по городу и окрестностям. Примерно за две недели я с успехом закончил и этот курс.

А еще через три дня мне снова приказали явиться к командиру роты.

– С 1 октября 1934 года вы произведены в унтер-офицеры. Сердечно поздравляю!

В первую минуту на моем лице отразилось изумление, поэтому командир тотчас же добавил:

– Вы, кажется, вовсе не рады? В чем дело?

– Ведь именно с 1 октября я был произведен в ефрейторы, господин капитан!

– Ну и что? Уже бывали случаи, когда девицы в день своей свадьбы рожали ребенка – так называемые преждевременные роды. Ха-ха! Ступайте! Отрапортуете при галунах!

Два производства в один и то же день! Я еще не успел позаботиться о том, чтобы мои кители и шинели были украшены двойными нашивками ефрейтора, а теперь их надо менять на другие. Пришла очередь галунов на воротнике и мягких погон. Мне было просто трудно с этим освоиться.

Принятие «новичка» в офицерский корпус проходило весьма торжественно, а вечером шумно и основательно «обмывалось». Считалось «делом чести» затратить на пиво минимум месячный оклад. На эти деньги рабочий или мелкий служащий мог бы содержать целую семью. Финансовое положение унтер-офицера позволяло вступить в брак. Впрочем, полагалось, согласно предписаниям, дождаться двадцать пятой весны. Мне предстояло еще долго ждать. Во всяком случае, в солдатском клубе происходило бурное торжество. За ним последовали еще три кутежа, так как два унтер-фельдфебеля и один фельдфебель были соответственно повышены в звании. Четыре производства, четыре пира и четыре бочки.

Самодовольный, как всякий свежеиспеченный унтер-офицер, я отправился на несколько дней в Берлин. Но радость моя с самого начала была омрачена: семья в растерянности изучала документы, которые должны были служить доказательством нашего арийского происхождения.

– Ребята, если наша бабушка умерла, то, следовательно, она до этого жила, а если она жила, то, значит, она когда-то должна была и родиться.

– Все смеялись, но оставались озабоченными. Что бы мы там ни говорили, но о рождении одной из наших бабушек не было документов. На наши различные запросы мы получали один и тот же ответ: «В имеющихся книгах не записана».

– Если я не получу нужных бумаг, я пропал.

– У нас такое же положение, дорогой братец, нам не хватает старушки так же, как и тебе. Так что утешайся вместе с нами.

– Легко сказать! У нас назначен срок для представления доказательств, а вы можете подождать. Моя дальнейшая служба зависит от рождения бабушки. Этакая ерунда! Разве я похож на еврея?

– О нет, мальчик, но дело не решается одной наружностью, бывают и евреи-блондины. Кроме того, никогда нельзя знать…

Всяческие остроты насчет возможных «проступков»! и других обстоятельств, конечно, ни к чему не вели. Моя мать, чей род все еще не был полностью представлен, сидела тут же крайне огорченная, а мы еще над ней подтрунивали. В унынии она лишь повторяла: «Чего это Гитлер вдруг выдумал, раньше все шло хорошо и без подобных затей».

Мне ничего не оставалось делать, как в назначенный срок рапортовать о нехватке документа «по делу о бабушке».

Тяжким было посещение матери моего друга Густава Эрнста. Эту обычно веселую и приветливую женщину трудно было узнать. Как баловала она нас, ребят, как часто пыталась удержать обоих своих сыновей от вступления в штурмовые отряды. Напрасно советовала она старшему пойти на работу и не гонять по улицам. Ее не ослепил блеск его пребывания в роли группенфюрера. Теперь все ее заботы были посвящены младшему сыну. Густав не сколько недель находился под арестом; но теперь он снова носил форму штурмовика и остался командиром своего отряда, как будто ничего не произошло. Чрезвычайный отпуск для всех штурмовых отрядов был отменен, Рема заменил начальник штаба Люце.

– Скажи-ка, Густав, что, собственно, в действительности произошло с Ремом?

– Ты мне не поверишь, но и я не знаю. В одном я твердо уверен: ни он, ни мой брат ничего не собирались предпринимать против Гитлера.

– А что они предпринимали против рейхсвера, об этом хоть что-нибудь известно?

– Они ничего не замышляли против рейхсвера. Они только хотели удалить канцелярских генералов, насквозь консервативных офицеров и вместо них направить туда командиров штурмовых отрядов. Штурмовые отряды и рейхсвер должны были совместно образовать народную армию. Собирался ли Рем взять в свои руки верховное командование этой армией, я не могу тебе сказать. Возможно. Карл на это намекал. Тогда бы, конечно, Рем стал наряду с Гитлером самым сильным человеком в государстве, и этому нужно было помешать.

– Он и был им уже, Густав. Никто из наших генералов не играл такой политической роли, как он.

– А Шлейхер? Правда, роль его крайне не ясна. Ты прав относительно Рема. Но это как раз и не устраивало Гитлера. Теперь СС находится на нервом плане, а нам надо держаться смирно. Ты разве не слыхал, кто со всеми расправился? Гиммлер, велел всех своих личных противников укокошить, и теперь перед ним дорога открыта.

– Одно мне непонятно. Твоего брата они расстреляли, тебя по недоразумению тоже чуть не поставили к стенке, а теперь ты по-прежнему штурмфюрер в отрядах штурмовиков?

– Когда мой брат был арестован в Лихтерфельде, он просил, чтобы его принял Гитлер. Его ведь сняли в Бремене с парохода, как раз тогда он начинал свое свадебное путешествие. Его просьба о встрече с Гитлером была отклонена. Как я узнал от знакомого командира СС, Карл и последний момент перед расстрелом поднял руку и воскликнул: "Хайль Гитлер! "

– Почему же они его все же убили?

– Вероятно, он знал слишком много. За него не вступился даже Герман Геринг, с которым в Берлине он постоянно имел дело. Нет-нет, мой брат не был против Гитлера, и поэтому я продолжаю оставаться в штурмовых отрядах. Кроме того, было бы неумно с моей стороны, если бы я сейчас ушел из штурмовиков. У меня были бы неприятности, и не только на месте работы, ты понимаешь?

Я это понимал.

Со слезами на глазах мать Эрнста подала мне лежавший на столе документ. Это был счет о покрытии расходов по сожжению тела ее сына: подлежит оплате в такой-то срок, в противном случае – принудительное взыскание и прочее.