Глава XIV НАМЕСТНИК КИЛИКИИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XIV НАМЕСТНИК КИЛИКИИ

В 53 году сенат принял постановление, которым рекомендовал доверять промагистрату управление провинцией не менее чем через пять лет по отправлении магистратуры. Цель- сенатусконсульта состояла в том, чтобы утихомирить страсти; сенаторы рвались к претуре и к консульству; они стремились стать на несколько месяцев полновластными хозяевами провинции и выкачать из нее возможно больше денег; предполагалось, что отсрочка на пять лет умерит пыл претендентов. В 52 году по предложению Помпея этот сенатусконсульт стал законом, и то, что прежде было лишь рекомендацией, превратилось в обязательное правило. В результате в первые пять лет после принятия закона обнаружилась нехватка наместников. В провинции пришлось посылать, подчас против их воли, бывших магистратов, которые доселе еще провинциями не управляли. Цицерон как раз принадлежал к их числу. Уже в марте 51 года он получил распоряжение отправиться в Киликию в качестве наместника.

Киликия, примыкающая с севера к границам Сирии, расположена по южному побережью Малой Азии напротив Кипра и почти целиком покрыта горами. Когда Помпей после победоносного завершения Митридатовой войны устраивал эти земли, он превратил Киликию в провинцию, включив в нее длинную полосу земель, отрезанных от провинции Азия, вобравшую в себя Ликию, Памфилию, Писидию, Ликаоншо, часть Фригии, а также, в результате миссии Катона, остров Кипр. То была трудная провинция, лишенная единства, населенная народами, резко отличавшимися друг от друга, подчас даже еще не обретшими оседлости. Положение осложнялось тем, что после разгрома римлян под Каррами можно было ожидать вторжения парфян не только в Сирию, но и в Киликию. Цицерон подчинился полученному распоряжению без всякого энтузиазма.

Назначение состоялось в марте, и он медленно тронулся в путь в конце апреля. Друзьям, оставшимся в Риме, поручил следить, чтобы наместничество его ни в коем случае не продлили и чтобы в следующий год не был включен дополнительный месяц, который задержал бы прибытие в Киликию наместника ему на смену.

Маршрут Цицерона удается проследить во всех деталях, потому что в пути он писал множество писем, главным образом Аттику, но также и другим, в частности, своему предшественнику в Киликии, консулу 54 года Аппию Клавдию Пульхру, который, по всему судя, отнюдь не был в восторге от того, что именно Цицерон едет его сменить. Несмотря на недавнее примирение, столкновения их, спровоцированные некогда Клодием, не были по-настоящему забыты, да к тому же в глазах родовитого аристократа Цицерон был всего лишь выскочкой. Холодность Аппия Клавдия объяснялась и другими причинами, в которых нам вскоре предстоит разобраться.

В начале пути Цицерона, как требовал обычай, окружала большая свита. Из нее мы знаем двоих — Аттика и Авла Торквата, друга Помпея, оказавшего Цицерону помощь в пору изгнания. Торкват собирался проводить наместника до Минтурн и остаться в своем поместье в окрестностях города. Аттик доехал только до Тускула и вернулся в Рим. Следующую остановку Цицерон сделал в Арпине, где встретился с братом. На следующий день ка вилле Квинта состоялся семейный обед, где Цицерон оказался свидетелем домашней ссоры между Квинтом и Помпонией. Подготовку праздничного обеда Квинт поручил не жене, а одному из отпущенников; когда муж попросил Помпонию председательствовать за столом, она в гневе отвечала, что чувствует себя не хозяйкой, а гостьей в собственном доме. Квинт только вздохнул, сказавши: «И вот что мне приходится сносить чуть ли не каждый день!» Помпония покинула пиршественный зал, а блюда, которые ей отнесли, отослала обратно. Короче, вела она себя совершенно невыносимо, а вечером отказалась прийти к Квинту в супружескую спальню. В письмах Цицерон опять предсказывает, что из этого брака вряд ли что-нибудь получится; продлился он, однако, дольше, чем его собственный. Цицерон искренне любил Аттика, брата Помпонии, и такого рода сцены заставляли его страдать, тем более что он, как старший, считался главой семьи. Поддержание семейного мира входило в его обязанности, и все происшествие он рассказывает в письме столь подробно для того, чтобы убедить Аттика прочесть сестре соответствующую нотацию.

В его собственной семье тоже далеко не все шло гладко. Брак Туллии с Крассипом оказался недолговечным. Толком неизвестно, ни когда брак был прерван, ни по какой причине. Бесспорно лишь, что во время путешествия 51 года Цицерон подыскивает дочери нового мужа. С Крассипом он сохранил, несмотря на развод дочери, самые дружеские отношения и третьего зятя искал тоже среди своих политических союзников. Это вполне соответствовало обычаю, и лишь в одном Цицерон отклонялся от общепринятого — он хотел найти мужа, который нравился бы и самой Туллии. Он остановился на нескольких кандидатах. Один из них — Сервий Сульпиций Руф, сын консула 51 года. Отец был человек умеренный, придерживался политики примирения, что, видимо, и вызвало у Цицерона желание породниться. Склонить Руфа к браку с Туллией он рассчитывал с помощью Сервилии, матери Брута, состоявшей в великой дружбе с Цезарем. Быть может, таким косвенным путем Цицерон хотел добиться одобрения нового брака дочери со стороны Цезаря? При всем том, однако, он твердо намеревался учитывать в первую очередь желание дочери. Утверждения, будто Цицерон распоряжался судьбой и чувствами Туллии точно так же, как впоследствии Август распоряжался судьбой и чувствами своей дочери, лишены, на наш взгляд, всякого основания. Пока ничего еще не решено, и Цицерон едет в Киликию, горько сетуя, что Туллия без него выберет себе третьего мужа.

Следующая часть пути оканчивалась к Аквине, на левом берегу Лириса, на полдороге в Минтурны, куда Цицерон прибыл 5 мая. Там Авл Торкват с ним распрощался. Отсюда Цицерон пишет Аттику и просит возможно скорее вернуть за него долг Оппию, то есть Цезарю, Если надо, пусть Аттик даже займет у кого-нибудь нужную сумму, лишь бы быстрее разделаться с этим долгом. Положение проконсула Галлии явно пошатнулось. В те дни, когда Цицерон выезжал из Рима, консул Клавдий Марцелл выступил в сенате с предложением назначить преемника Цезарю на следующий год. Второй консул, Сульпиций, не поддержал предложение коллеги, а трибуны наложили на него вето. Однако вопрос был поставлен, и Цицерон задумывался над тем, чем может кончиться дело. Ситуация в Риме очень его беспокоила, в особенности опасался он оказаться вдали ст столицы, когда разыграются события, обещающие принять самый драматический оборот — что вскоре и произошло.

Из Минтурн Цицерон отправился на свою виллу в Формии, а оттуда в Кумы, куда съехались многие римские вельможи, проводившие майские дни на виллах на побережье. Посетил Цицерона и Гортензий, уже больной, но настоявший на свидании с другом, с которым вместе участвовал в столь многих судебных процессах. Встреча оказалась последней.

Из Кум Цицерон переехал на свою виллу в Помпеях, а оттуда отправился в Беневент, ненадолго задержавшись на вилле своего друга Понтия, которая скорее всего находилась на полпути между Помпеями и Беневентом. Где бы оратор ни останавливался, его ждали письма от Аттика, ответами на которые мы располагаем; именно благодаря этим ответам мы и узнаем, какие размышления и заботы владели Цицероном по дороге в Киликию. После Беневента была Венузия на Аппиевой дороге и наконец Тарент, куда он прибыл 18 мая. Здесь Цицерон встретился с Помпеем, который проявил самую изысканную любезность. Они провели вместе три дня, и на этот раз Помпей был необычайно разговорчив. Он сказал Цицерону много такого, что тот не решился повторить даже в письмах к Аттику. Вот в высшей степени показательная фраза из письма Цицерона: «Уезжая, я расстался с образцовым гражданином, который твердо решил устранить то, что вызывает опасения столь многих». Речь, вполне очевидно, идет об открытом конфликте сената с Цезарем. В мае 51 года Помпей еще стремится к миру, и Цицерон, конечно, его в этом поддерживает.

После Тарента — Брундизий, где Цицерону предстояло сесть на корабль. Здесь, однако, возникла новая задержка. В качестве легата с Цицероном должен был ехать Гай Помптин, некогда союзник его в подавлении заговора Катилины, опытный военачальник, которому Цицерон, как мы помним, несколькими месяцами ранее помог получить триумф. Помптин согласился быть легатом Цицерона, но теперь задержался в Риме, и Цицерон решил подождать его в Брундизии. Ожидание оказалось тщетным, Помптин не явился, и в конце концов пришлось уехать без него.

Задержка в Брундизии дала Цицерону возможность встретиться со случайно находившимся в городе легатом Аппия Клавдия и тем самым впервые познакомиться с положением дел в Киликии. Через легата Аппий извещал Цицерона, что войска, находящиеся в провинции, слишком малочисленны, чтобы обеспечить ее безопасность. Новость настораживала, поскольку Цицерон знал о письме Аппия Клавдия сенату, где говорилось, что он значительно сократил находившиеся в провинции войска. Легат, ожидавший в Брундизии, уверил, что это недоразумение, что проконсул действительно собирался провести сокращение, но, насколько ему, легату, известно, так и не осуществил свое намерение. Где тут правда и где ложь? Цицерон пишет Аппию Клавдию письмо не столько с целью узнать, что произошло в действительности, сколько с просьбой не создавать ему новых трудностей — вполне достаточно и тех, что уже есть. Если Аппий согласится выполнить его просьбу, Цицерон обязуется утвердить все меры, принятые предшественником. Тон переписки между уходящим проконсулом и сменяющим его весьма дружеский и любезный, скрывающий, однако, немало намеков и подвохов. Аппий пишет, что задерживается в провинции, желая повидать Цицерона. На самом деле он явно избегает встречи, и там же, в Брундизии, Цицерон узнает от некоего Фаниата, отпущенника Аппия Клавдия, что проконсул намерен отплыть из Сиды, и именно там Цицерон мог бы с ним встретиться. Однако на Коркире — новое известие: praefectus fabrum Клавдия Луций Клодий передает, что встречу лучше бы устроить в Лаодикее. Цицерон прибывает в Траллы, там его ждет письмо с извещением, что Клавдий отбыл в Таре. В начале сентября встреча все еще откладывается. По всей вероятности, свидание проконсулов в конце концов состоялось, но в «Переписке» оно не отражено. Провинцию Цицерон нашел в тяжелом состоянии — армия деморализована, жители обобраны и требуют правосудия. Поддерживать обвинения против Аппия Клавдия не входило в расчеты нового проконсула. Цицерон полагал, и скорее всего справедливо, что положение в Риме не станет лучше, если против Клавдия будут официально выдвинуты обвинения в вымогательстве или в оскорблении величия римского народа. Можно предположить, что проконсулы заключили соглашение. Клавдий, например, мог обещать добиться отзыва Цицерона после первого же года наместничества, а Цицерон мог обязаться не рассказывать, в каком положении застал провинцию. Если наше предположение правильно, именно соглашением такого рода объясняется отсутствие упоминаний о встрече.

Итак, Цицерон отплывает из Брундизия, и корабль его скользит по морской глади далее на восток. Остановки следуют одна за другой — Диррахий, берега Эпира, Коркира. Так что он проезжает неподалеку от владений Аттика, и слуги, посланные другом, встречают его у причала, передают съестные припасы и разного рода изысканные кушанья, и Цицерон обедает в пути, по его собственным словам, «как жрецы-салии», то есть члены жреческой коллегии, которые каждый год устраивали торжественную трапезу, славившуюся обилием и изысканностью. Окончание морского пути — мыс Акций. Отсюда дорога пойдет по суше. Погода стоит прекрасная, но огибать Левкады, где море всегда бурное, Цицерон все же не решается; к тому же войти в Коринфский залив можно только, пересев на небольшое суденышко, которое, по его убеждению, недостойно римского проконсула. Все это изложено в письме к Аттику, написанном сразу после высадки у мыса Акций 14 июня. Из того же письма мы узнаем, что с Цицероном едет сын, впервые приобщающийся к обязанностям, которые, как надеется отец, ему придется рано или поздно исполнять.

Наконец — Афины, где Цицерон не бывал с юношеских лет. В пору изгнания он не решился поселиться в этом городе. Зато теперь проводит там десять дней, и их оказалось достаточно, чтобы пробудить былое отрадное чувство и возобновить знакомства с афинскими философами. Он пишет Аттику, что очарован приемом, который ему оказывают, но сожалеет, что в области философии здесь «все вверх дном»; единственный человек, у которого можно хоть что-то почерпнуть — Арист Аскалонский, брат Антиоха. Цицерон, как видим, хранит верность Академии. Однако посещает главу местной эпикурейской школы Патрона, который снова обращается с просьбой ходатайствовать перед Гаем Меммием о возвращении школе дома Эпикура: в соответствии с декретом Ареопага дом был передан Меммию, когда тот изгнанником жил в Афинах. Выше мы уже обращались к этому письму, которое столь наглядно свидетельствует о широте взглядов Цицерона. Как философ он не одобряет эпикуреизм, но относится с симпатией к проповедующим его и помнит, как много лет назад воодушевляли его лекции Федра.

К середине июля относится письмо Аттику, написанное на Делосе, в котором Цицерон описывает морской переход из Пирей, гавани Афин, к берегам Малой Азии: сильнейшие порывы ветра сотрясают родосский корабль, избранный для этого путешествия, медленность плавания раздражает, острова следуют один за другим — Дзостер, где пришлось задержаться на целый день, Хиос, Гиары, Сир, наконец Делос. Здесь путешественники решили дождаться хорошей погоды, ибо в этих краях северные ветры бывают губительны (прибавим от себя: вплоть до наших дней). Ждать пришлось не слишком долго, и 22 июля Цицерон высаживается в Эфесе, лишь однажды остановившись в пути, на острове Самосе, и не испытав ни разу приступа морской болезни. Всюду, где бы он ни останавливался, выходили приветствовать его официальные делегации и множество жителей. Редкую предупредительность проявляли и откупщики — как будто от него зависело продление откупов; не без чувства облегчения замечает он, что договоры на откупа в Киликии уже подписаны до его назначения. Хоть одна забота спала с плеч нового наместника! Примерно в это же время к нему начинают поступать первые вести из провинции: задержка жалованья привела к восстанию солдат (о чем ни прежний наместник, ни его доверенные лица не говорили ни слова), но теперь его удалось усмирить — так, во всяком случае, ему доносят. Позже Цицерон узнал, что дело было довольно серьезным: пять когорт, то есть около половины легиона, отделились от основных сил и стали лагерем близ Филомелии в Ликаонии — без единого командира, без легата или трибуна, даже без центурионов. При этом в провинции всего находилось лишь два легиона, а парфянская угроза вырисовывалась все яснее.

В письме Катону, написанном в конце 51-го или в начале 50 года, Цицерон подробно описывает меры, которые принял, чтобы справиться со всеми трудностями. Едва пересекши границы провинции, он в каждом более или менее значительном городе, встречавшемся ему на пути, стал проводить собрания местных магистратов, на которых рассматривал бесчисленные жалобы на действия прежнего наместника. Объявил недействительными незаконно введенные налоги, значительно снизил налоги на прибыль, некоторые из которых достигали 48 процентов, и аннулировал долги городов, записанные за ними без всяких на то оснований. Затем Цицерон уладил историю с взбунтовавшимися солдатами, и легат Марк Анней по его поручению вернул их в лагерь под Иконием. Справившись с этими делами в первые дни августа, Цицерон приступил к воинскому набору. Он призвал ветеранов, сформировал из них особое подразделение «вновь призванных», укомплектовал отличный, по его словам, кавалерийский отряд и вспомогательные когорты, в которых служили граждане свободных городов и подданные вассальных Риму царьков. Когда Цицерона назначили наместником Киликии, а Бибул уже отбыл в свою провинцию Сирию, речь шла о том, чтобы дать им право набрать легионы в Италии и из римских граждан. Сенат, однако, воспротивился, скорей всего потому, что совсем недавно в Риме прошли массовые мобилизации в армии Цезаря и Помпея. Цицерону приходилось полагаться лишь на ресурсы своей провинции. Ему удалось собрать довольно большое войско, с которым он 24 августа прибыл в Иконин и восстановил в армии, там стоявшей, дисциплину и порядок. Теперь можно было отправляться в собственно Киликию. Сначала Цицерон думал ехать кратчайшим путем, но прибыли посланцы царя Коммагены Антиоха и в крайнем волнении сообщили, что парфяне пересекли границу Сирии. Цицерон тотчас решил двигаться северным путем через Каппадокию, где на плоскогорьях никакие естественные препятствия не могли задержать наступление врага; в Киликию же из Сирии вели лишь два узких горных прохода, которые легко удержать даже небольшими силами. Кроме того, Каппадокия была вассальным царством (там правил царь Ариобарзан), и допустить туда парфян нельзя было пи под каким видом, тем более что в этом случае от Рима оказался бы отрезанным его официальный союзник царь Армении. Цицерон стал лагерем в Кибистре на границе Каппадокии у подножия Киликийских гор. Отсюда он мог двинуться навстречу парфянам, откуда бы они не появились, с севера или с юга.

Весть о случившемся немедленно распространилась по всей Малой Азии. У одних наступление парфян породило страх, у других — надежду. Надежным союзником Рима в этих краях был царь Галатии Дейотар. К нему Цицерон и его брат отослали сыновей в ту пору, когда сами включились в военные действия. Некогда Дейотар оказал римлянам поддержку в борьбе против Митридата, за что римское правительство прирезало к его владениям новые земли. Узнав о вступлении парфян в Сирию, Дейотар направил к Цицерону послов сообщить, что собирает войско и в ближайшее время придет на помощь наместнику. Цицерон велит его благодарить, просит поторопиться и в ожидании обещанных подкреплений на пять дней задерживается в Кибистре. За эти пять дней ему пришлось разбираться во внутренних делах Каппадокии. Едва римская армия появилась здесь, как проримская партия при дворе царя Ариобарзана сообщила проконсулу о заговоре против царя, о котором сам царь не подозревал. Цицерон собрал необходимые сведения и выяснил, что за спиной заговорщиков стоит великий жрец богини Ма Архелай, сменивший жреца с тем же именем, который женился на Беренике Египетской и погиб под Александрией. Архелаю дали понять, что ему следует покинуть страну, что он тотчас же и сделал. Предусмотрительность и энергия Цицерона не только спасли Ариобарзана, но и обеспечили спокойствие в тылу римской армии.

Тут пришла весть, что парфянская армия, усиленная ополчениями арабов, появилась у стен Антиохии. Передовой конный отряд проник даже на территорию Киликии, но был уничтожен конниками римлян, действовавшими вместе с так называемой преторианской когортой — личной охраной проконсула, стоявшей в это время на Антиохийской дороге в Эпифанее на юго-восточной границе провинции. Теперь намерения противника стали ясны, Цицерон понял, что вражеская армия пойдет южным путем, и перенес лагерь к Аману, одному из отрогов Тавра, выходившему к морю около Исса, в самом углу, образованном сирийским побережьем, ориентированным с севера на юг, и побережьем Киликии, идущим с востока на запад. Здесь он узнал, что нападение на Антиохию сорвано, проквестор Гай Кассий, управляющий Сирией, разбил парфян и арабов под стенами города, а новый наместник края Бибул вступил наконец в Антиохию.

Парфянская угроза отпала, Цицерон вздохнул с облегчением; он посылает сказать Дейотару, что выступать на соединение с ним не надо — пусть остается в пределах своего царства и, не теряя бдительности, следит за дальнейшим развитием событий. Теперь Цицерон может заняться Аманом — эта область вокруг горного хребта того же имени оказывалась то частью Римской империи, то парфянского царства. Цицерон делает вид, будто отходит на запад, к Эпифанее, ночью круто меняет направление, с отрядом легко вооруженной пехоты движется назад, на восток, и на заре 13 октября появляется у подножия Амана. Войско в боевом порядке четырьмя колоннами поднимается по горной круче, каждой колонной командует один из легатов — Квинт, Гай Помптин, Марк Анней и Луций Туллий, однофамилец Цицерона и друг Аттика. Во время наступления Цицерон находится при колонне, которой командует Квинт. Операция длится почти целый день. Солдаты захватывают и жгут деревни, форты, превращавшие гору в единое укрепление; из фортов жители нападали па города и поселки, лежавшие на равнине. К десятому часу (около пяти часов пополудни по современному счету) все было кончено. Армия заночевала неподалеку от Иссы, возле алтарей Александра Македонского, возведенных некогда в ознаменование исторической победы, им одержанной. Место для ночевки выбрано не случайно — Цицерон склонен был толковать выбор символически. Опустошение Амана длилось четыре дня, затем армия двинулась на северо-восток к Пиндениссу, главному поселению так называемых свободных киликийцев. Здесь укрылись беглые рабы и разбойники, готовые при появлении парфян напасть на римлян. Цицерон осадил город; он использовал новшества, разработанные Цезарем в ходе Галльской войны: окопы, рвы, редуты, небольшие лагеря, рассеянные вокруг города, осадные башни, тяжелые осадные машины — все, как было у Цезаря под Алезией!

Взять город удалось лишь на пятидесятый день — 17 декабря, в первый день сатурналий. Солдаты приветствовали Цицерона как императора. На этот год военные действия были кончены. Войско расположилось на зимние квартиры в занятых деревнях. Теперь предстояло заняться гражданской администрацией. В этой области у Цицерона давно уже сложились определенные взгляды. Некогда он выразил их в письме Квинту, когда тот уезжал в Азию в качестве наместника провинции. Цицерон считал первейшей заботой правителя поддержание мира, соблюдение справедливости и права и прежде всего уменьшение налогов и денежных поборов. Города, изнывавшие под бременем долгов, вынуждены были, как правило, брать взаймы крупные суммы у римских финансовых воротил под ростовщические проценты. Кроме того, стремясь расположить к себе ежегодно сменявшихся наместников, провинциалы то и дело принимали решения об оказании им дорогостоящих знаков уважения: ставили статуи, подносили золотые венки (а часто и отдавали их стоимость наличными), выбивали почетные надписи. Ко всему этому прибавлялись расходы по размещению и содержанию свиты наместника. С первых же дней своего наместничества Цицерон твердо решил внести должный порядок. Он стремился восстановить справедливость, но не только: как пишет он в одном из писем, хищническая эксплуатация края вызывала ненависть к римлянам, делала их присутствие нестерпимым, мешала установить в провинции подлинное согласие всех слоев населения. По обычаю, новый проконсул издал эдикт, где излагал принципы, которыми намерен руководствоваться в своей деятельности; эдикт в точности воспроизводит основные положения трактата «О государстве»: цель и высшее определение римского завоевания — установление права. Эдикт Цицерон составил еще в Риме. Но, столкнувшись с провинциальной действительностью, счел нужным прибавить еще и милосердие — «желание облегчить тяготы разоренных городов, которые разорили магистраты, призванные ими управлять».

Совещания с магистратами и видными гражданами Тарса задержали Цицерона до первых дней января, затем он выехал в Лаодикею, куда прибыл 11 февраля, выслушал здесь жалобы жителей Кибиры и Апамеи и других греческих городов, не входивших в собственно Киликию — туда он вернулся лишь 7 мая. От этих месяцев сохранилось сравнительно немного писем, но и по ним можно составить себе представление о том, чем приходилось заниматься проконсулу. Особенно примечательно одно дело, показывающее, какими приемами пользовались римские дельцы для эксплуатации провинций. В Таре к Цицерону приехал некий Скапций, горячо ему рекомендованный Марком Брутом. Вместе с другим римским богачом, Матинием, Скапций просил Цицерона заставить жителей кипрского города Саламина выплатить наконец деньги, которые они заняли у обоих дельцов. Постепенно Цицерон выяснил, что настоящий кредитор, скрывающийся за спинами Скапция и Матиния, Брут. Деньги саламинцы взяли под 48 процентов в 56 году, вскоре после присоединения острова к Риму. Выплатить такую сумму город не мог. Чтобы принудить жителей к уплате, Аппий Клавдий назначил Скапция префектом с подчинением ему конною отряда, который был размещен на острове и вводил жителей в новые расходы. Саламинцы все же платить отказались. Скапций явился к Цицерону с просьбой возобновить его назначение и продолжить полномочия командования конным отрядом. Цицерон отказал, вызвал саламинцев, и тяжба развернулась перед его трибуналом. Скапций требовал двести талантов. Граждане Саламина утверждали, что сумма долга составляет сто шесть талантов. Они заявили, что теперь в состоянии вернуть долг, так как Цицерон существенно сократил так называемый преторский налог — сумму, которую города по традиции выплачивали каждому новому наместнику, чтобы тот в зимнее время не ставил к ним войска на постой. Так что у них собралось достаточно денег, чтобы выплатить долг, что саламинцы и предлагали сделать; в случае же отказа Скапция они намерены передать деньги на хранение в храм, что означало запрещение взыскивать проценты. Решение граждан Саламина казалось вполне справедливым, однако Цицерон его не утвердил. С правовой точки зрения не все здесь было ясным, о долгах провинциалов существовало несколько сенатусконсультов, противоречивших друг другу. Примешалось, правда, еще одно соображение, которое скорее всего и решило дело: Скапций открыл Цицерону, что действует по поручению Брута, и положение получилось чрезвычайно сложное. Брут был зятем Аппия Клавдия, так что, оказывая давление на саламинцев, прежний наместник защищал свои семейные интересы. Между тем мать Брута Сервилия, как мы уже говорили, бралась устроить брак Туллии с Руфом, чего Цицерон очень хотел. Что оставалось делать?

В длинном письме Аттику, написанном еще из Лаодикеи в начале мая, Цицерон рассказывает, чем руководствуется в своей деятельности. Первым шагом было заставить выборных магистратов города возместить казне полисов деньги, которые они оттуда щедро черпали для своих личных нужд. Подобная практика была широко известна, и потому оказалось достаточно простой просьбы наместника — магистраты без всякого протеста вернули деньги, которые заимствовали на протяжении десяти лет, и казна уплатила откупщикам все, что им причиталось. Все оказались довольны. К тому же Цицерон, как уже говорилось, фактически отказался от преторского налога, ограничив свои расходы официальными субсидиями, которые выплачивал ему сенат. Все это дало возможность царю Ариобарзану выплатить Помпею хотя бы проценты с той суммы, которую был ему должен; всю сумму Помпей и не требовал и сообщил, что пока в ней не нуждается. Но дело о долге саламинцев все еще оставалось нерешенным. Цицерон считает, что строго придерживался закона, в частности, когда отказал Скапцию в конном отряде. Он вспоминает, что творилось при Аппии Клавдии: солдаты отряда Скапция вели себя нагло и грубо, а однажды заперли членов городского сената в зале заседаний и держали в осаде так долго, что некоторые умерли от голода. Подобные вещи, пишет Цицерон, терпеть нельзя, даже во имя интересов политического союзника. Он уважает Брута и надеется на его одобрение. И уж, конечно, его должен одобрить Катон!

Цицерон не без юмора говорит о бесспорном своем достоинстве — простоте жизни. Встает он каждый день рано, на заре, как когда-то в молодости, выслушивает посетителей любезно и внимательно, без малейшей спеси, столь принятой у римских наместников. В роли судьи опирается одновременно на свои специальные познания (как-никак он опытный юрист и судебный оратор!) и в то же время стремится быть милосердным. Вынужденный, в сущности, выполнять обязанности царя, он старается быть «добрым царем». Цицерон хорошо помнит, что полисы Азии долго находились под управлением Селевкидов или Атталидов; они привыкли соотносить монарха с тем идеальным его образом, который создал, например, Ксенофонт, изображая Кира; в них живо идейное наследие эллинизма, и римскому наместнику следует с этим считаться. Сам Цицерон читает «Киропедию» столь старательно, что кодекс оказался совершенно истрепанным. Приходится действовать в стране, где нет ни сената, ни общепровинциального народного собрания, где монархический элемент цицероновской идеальной общины приобретает особое значение. Он рад, что может реализовать его на практике, но оставаться в провинции слишком долго, продлевать установленный сенатом официальный срок наместничества, тридцатое июля будущего года? — никогда!

Даже и здесь, в Киликии, имя Помпея у всех на устах. В Риме, кажется, отнеслись всерьез к вторжению парфян и единодушно считают, что отразить его призван Помпей. Сам он пишет Цицерону, что готов взять на себя эту миссию. Однако великий Помпей весьма хитер, и скорее всего это лишь маневр: под предлогом предстоящей войны на Востоке он «занял» у Цезаря два легиона, то есть накануне вооруженного конфликта сената с Цезарем по возможности ослабил его галльскую армию. На Востоке положение тоже какое-то смутное. Приходит весть, что парфяне перешли Евфрат, почти тотчас следом — опровержение. Бибул преисполнен зависти к успехам Цицерона и держит себя так, будто наместника Киликии вообще не существует. Систематически пишет о положении в провинции пропретору Азии Минуцию Терму, а Цицерону не пишет, хотя уже в силу географического положения Киликии наместнику ее знать о передвижениях врага было бы несравненно важней, чем Минуцию. Давний заклятый враг Цезаря Бибул не желает руководствоваться при управлении провинцией Юлиевым законом, который Цезарь провел в пору своего консульства. Бибул ничего не забыл и ничему не научился, он противостоит Цезарю все так же упорно, как в год совместного их консульства, и к Цицерону недоброжелателен, видимо, потому, что знает о дружеских отношениях между наместником Киликии и Цезарем. Цицерон на всякий случай уже с начала лета принимает необходимые военные предосторожности и в то же время исподволь готовится к отъезду из Киликии. Вести из Рима попадают к нему с опозданием на несколько недель, и ему трудно правильно оценивать развитие отношений между Цезарем и сенатом, которые день ото дня становятся хуже. Молодой Целий Руф, друг Цицерона, которого он защищал от обвинений Клодия, сообщает в начале августа с полной определенностью: Помпей желает, чтобы Цезарь, прежде чем вновь стать консулом, передал преемнику свою армию, Цезарь же отказывается сделать этот шаг, ибо видит в галльских легионах единственную силу, способную защитить его от происков врагов. Целий ясно понимает, какой предстоит выбор. Что предпочесть? Законность? Но воплощением законности станет Помпей, к которому Целий не питает ни малейших симпатий. Цезарь — нарушитель закона, роль, конечно, далеко не привлекательная, но «если в смутные времена надлежит, пока дело не дошло до вооруженной борьбы, следовать нравственным правилам, то, когда война началась и идут военные действия, следовать приходится за тем, кто сильнее...». Перед тем же выбором в самом близком будущем станет и Цицерон. Пока что «государственный переворот» произошел не в Римской республике, а в семье Цицерона, и узнал он об этом гораздо позже, чем надо бы. Треволнения, в которых пребывала Туллия в связи с выбором мужа, кончились совершенно неожиданно: она избрала не Сервия, а Публия Корнелия Долабеллу, он был моложе ее на 10 лет и только что развелся с женщиной, тоже его старше, на которой, как говорили, женился из корыстных соображений. Долабелла пользовался самой дурной славой. В одном из писем Цицерон напоминает, что некогда дважды защищал его в суде от обвинений в убийстве; ни о первом, ни о втором процессе нам ничего не известно. Долабелла родился около 69 года, и в описываемое время ему шел двадцатый год. Чтобы как-то выделиться и укрепить свое положение, он выступил с обвинением Аппия Клавдия, едва тот вернулся из Киликии, в оскорблении величия римского народа. Обвинение было предъявлено в последние месяцы 51 года. Брак с Туллией состоялся в июле следующего. Мало что могло быть Цицерону столь неприятно, как брак дочери с обвинителем человека, чьей благосклонности он так долго и упорно добивался. Аппия Клавдия только что избрали цензором, он прислал Цицерону письмо, где поздравлял с замужеством Туллии; в ответном письме Цицерон счел необходимым объясниться: сначала он пишет, что ничего не знал о готовящейся свадьбе; потом спохватывается — даже если бы я о ней знал, говорит он, и если бы находился в Риме, я все равно одобрил бы этот союз по одной простой причине: его желали Туллия и Теренция. Как видим, нет оснований считать, будто Цицерон устроил брак Долабеллы с Туллией ради своих политических выгод. Долабелла был слишком молод, рассчитывать на его влияние не приходилось. Лишь гораздо позже, когда Долабелла стал союзником Цезаря, Цицерон мог надеяться, что он сумеет защитить жену и тещу от опасностей, если войска Цезаря вступят в Рим.

Незадолго до отъезда из Киликии Цицерон узнал, что сенат назначил молебствие в его честь — как недавно в честь Цезаря! Недостигнутой оставалась лишь вершина почета — триумф. Цицерон ходатайствует о нем. Разве не его успешные действия в горах Амана предотвратили нашествие парфян? Во всяком случае, намекнуть на это было можно.

Стремление Цицерона добиться триумфа за свои, в сущности, весьма скромные военные действия может вызвать удивление, а то и показаться скандальным. Еще из Тарса, скорее всего в конце июля, он пишет Катону, оправдывая свое желание. Он отнюдь не преуменьшает значение своих военных подвигов, но главная мысль письма в том, что он жаждет награды не столько за взятие Пинденниса, сколько за прошлые свои дела — за подавление заговора Катилины, за спасение Рима в тяжелую минуту. Триумф для него, как видно, — воздаяние за изгнание, за все унижения, перенесенные впоследствии, В последний день декабря памятного 63 года Метелл Непот воспрепятствовал Цицерону произнести самому себе похвальное слово. Каким блистательным реваншем было бы теперь в расшитой тоге и в лавровом венке подняться на квадриге на Капитолий под приветственные клики толпы. И не только это, но и еще больше: он станет не просто сенатором, а «мужем-триумфа-тором», почти сравняется с Помпеем и Цезарем. Его слово будет играть в сенатских прениях особую роль. Он — выходец из сословия всадников, а всаднику-триумфатору гораздо легче добиться согласия сословий, необходимость которого Цицерон так ясно и убедительно доказал в трактате «О государстве», что вызвал в Риме, по словам Аттика, огромный всеобщий интерес. Лаврами победоносного полководца будет увенчан философ. В стремлении Цицерона добиться триумфа столько же высокого патриотизма, сколько личного тщеславия. До сих пор Рим гордился своей военной славой; триумф Цицерона прославил бы не полководца в боевом плаще, но в первую очередь — консула в тоге; такой триумф возвестит Риму начало нового мышления, новой эры. Так думал Цицерон.

Наш герой отбыл из Киликии 30 июля, точно в последний день своего наместничества. Тяготам и медленности путешествия по суше он предпочел плавание по морю и сел на корабль в Иссе; там пришлось оставить Тирона, который сопровождал патрона в провинцию, а в Иссе снова заболел. Цицерон уехал, не дождавшись официально утвержденного преемника. Сначала он думал до приезда нового наместника передать управление провинцией Квинту, но по зрелом размышлении отказался от этого плана. Причины отказа ясны не до конца; по всей видимости, немалую роль сыграли боязнь общественного мнения, которое могло усмотреть в таком поступке семейный интерес и колебания самого Квинта — он торопился вернуться в Италию и увезти сына, чей злобный и непостоянный характер внушал отцу все большие опасения. В конце концов Цицерон назначил своим прее мником только что присланного нового квестора Луция Целия Кальда и, так и не разобравшись в этом мало знакомом человеке, доверил ему провинцию.

Цицерон сделал остановку в Сидее на побережье Памфилии через три дня после отплытия из Исса. Оттуда корабль проконсула плывет на Родос. Кроме Квинта, нашего героя сопровождают сын и племянник, и Цицерону очень хочется показать юношам остров, поделиться воспоминаниями о своем столь славном пребывании здесь тридцать лет назад. Сентябрь Цицерон проводит в Эфесе — противные ветра не позволяют продолжать плавание. Из Рима идут письма, все более и более тревожные: гражданская война, по общему мнению, неизбежна. Цицерон отплывает из Эфеса 1 октября и после многократных остановок в ожидании попутного ветра 14 октября прибывает в Афины. Здесь оратора застает письмо Аттика, написанное совершенно ему несвойственным дрожащим почерком — Аттик болен перемежающейся лихорадкой; в ответном письме Цицерон выражает тревогу о здоровье друга и подтверждает желание возможно скорее встретиться с ним в Риме. С тем же нарочным Цицерон посылает письмо Теренции, выдержанное в самых нежных тонах («моя сладчайшая, моя желанная Теренция»), с просьбой выехать ему навстречу возможно дальше. И в тот же день — еще одно письмо Аттику, почти целиком посвященное политическому положению, с которым придется столкнуться по возвращении в столицу. Двумя месяцами раньше Целий описал Цицерону ситуацию, и оратор не сомневается в неизбежности военного конфликта между сенатом и Цезарем. Помпей, по всему судя, станет на сторону сената, и Цицерону, как человеку, верному республиканским принципам, остается лишь за ним последовать. Внутренняя полемика с циничными рассуждениями Целия ощущается в письме: «Если дело дойдет до войны, я считаю, что лучше быть побежденным с одним из двоих, чем оказаться победителем с другим». Но Цицерой до сих пор надеется, что все как-нибудь уладится, он явно доволен, что в ожидании триумфа полагается оставаться вне Рима и тем самым не придется участвовать в сенатском обсуждении вопроса о продлении полномочий Цезаря в Галлии.

В начале ноября Цицерон из Афин приезжает в Патры. Здесь Тирон присоединяется было к патрону, но вновь заболевает. Трудности путешествия ему явно не под силу; нечего делать — приходится оставить ученого секретаря-отпущенника в Патрах. Цицерон поручает Тирона заботам одного из друзей, договорившись, что врач, которому оратор особенно доверяет, сделает все, чтобы Тирон смог продолжить путешествие. Цицерон, Квинт и оба юноши пишут Тирону письма, одно заботливее другого. Письма Цицерона неопровержимо свидетельствуют, что Тирон необходим ему скорее как друг, чем как секретарь.

Тем временем путешествие продолжается. 4 ноября Цицерон в Ализии на Акарнанском побережье, 6 ноября — на Левкаде, на следующий день — на мысе Акции, 9 ноября — на Коркире, где остается до 16 ноября. Затем — Кассиопей на побережье Эпира, 22-го он отправляется в Гидрунт и 24-го высаживается в Брундизии, в тот самый час, когда Теренция въезжает в город с противоположной стороны; они едут навстречу друг другу и встречаются на форуме. В Брундизии Цицерон застает письмо Тиропа с добрыми вестями: отпущеннику лучше, скоро он сможет присоединиться к патрону. Там же, конечно, ждали его и несколько писем Аттика. Постепенно Цицерон возвращается в свой круг, в привычную систему отношений, и это преисполняет его чувством радостной уверенности. В ответном письме Аттику он говорит об ожидаемом триумфе и о малышке Помпонии, дочери Аттика, — ей немногим более года, и она доставляет отцу много счастливых минут. И тут Цицерон не упускает случая заметить, насколько не правы эпикурейцы в своем постоянном стремлении обнаружить в основе всякого человеческого чувства, даже такого естественного и искреннего, как отеческая любовь, эгоистический расчет. Не лучше ли признать, что подобные чувства в природе человека, ибо человеку дан инстинкт любви к ближнему. Ну а каково политическое положение? Сведения в письмах Аттика мало утешительны, и тревога по-прежнему не покидает Цицерона. Впрочем, не следует приходить в отчаяние. Боги всегда покровительствовали Риму.

Не по их ли воле парфяне совсем недавно отступили за Евфрат, можно сказать, без боя? Упомянув Бибула, который по-прежнему говорит об ораторе всякие гадости, Цицерон не может скрыть злорадства: Бибул только что по ходатайству Катона получил несколько дней благодарственных молебствий в свою честь, а между тем до сих пор не может прийти в себя от страха; все время, пока парфяне находились в Сирии, наместник просидел, запершись в Антиохии.

Было бы несправедливо упрекать Цицерона в неспособности предвидеть наступавшие события. Еще из Брундизия он пишет Тирону, который наконец выздоровел и готов отплыть в Италию: «Боюсь, что сразу после январских календ в Риме начнется великая смута. В любом положении постараемся умерять свои страсти».

Мысли Цицерона заняты повседневными делами, по душа остается во власти дурных предчувствий.

В Брундизии начинался последний участок пути и кончался уже в Риме. Проконсул ехал в сопровождении солидной свиты, в нее входили и ликторы — они необходимы для триумфа, но пока что мешают и утомляют. Поначалу кортеж двигался довольно быстро. В один из последних дней ноября выехали из Брундизия и уже б декабря оказались в Эклане на Ашшевой дороге, неподалеку от Беневента. Как и по пути на Восток, Цицерон сворачивает здесь к Требуле и останавливается на вилле Луция Понция. Там проводит весь день 9 декабря и уже на следующий прибывает на свою виллу в Помпеях. Здесь состоялся разговор с Помпеем; полководец проводит дни в Кампании — вследствие болезни, как он уверяет, но скорее стремясь подольше пожить вдали от Рима, чтобы не оказаться втянутым в политические интриги и лишенным столь необходимой ему сейчас свободы. Будущее представляется Помпею в мрачном свете. С Цезарем, по его мнению, договориться невозможно, война неизбежна. Неужели Цезарь, размышляет Цицерон, находясь на вершине славы, осыпанный дарами Судьбы, окажется настолько безумен, что развяжет гражданскую войну? Цицерону очень хочется сказать — нет, Цезарь этого не сделает, но он понимает сам, сколь ничтожна его надежда. Двумя днями раньше, в письме Аттику из Требулы, то есть до разговора с Помпеем, Цицерон с предельной ясностью описал расстановку сил: речь идет лишь о том, кто именно захватит власть, Цезарь или Помпей. Помпей ни в грош не ставит интересы государства. Недаром он закрывал глаза на все беззакония, которые Цезарь творил в пору своего консульства, недаром добился явно противозаконного продления полномочий Цезаря в Галлии. И все-таки придется, по-видимому, принять его сторону, но прежде надо постараться сделать все, чтобы сохранить мир, надо добивать-тя от Помпея мудрой осторожности. Такой позиции Цицерон придерживался на протяжении всех следующих месяцев, когда разразилась и бушевала гражданская война.

Из Помпей Цицерон едет в Формии и вместе со всей свитой ночует у себя на вилле. Цицерон, как мы помним, любил всякого рода совпадения дат, и в Рим он собирается въехать 3 января — в день своего рождения. Но вскоре меняет решение: 2 января — Компиталии, праздник ларов перекрестка; явиться в такой день на Альбанскую виллу Помпея значило бы стеснить его слуг и рабов, нарушить их веселый праздник. Он будет здесь лишь третьего числа, тем самым в Риме — четвертого. До всего этого, 25 декабря, состоялся еще один долгий разговор с Помпеем, который присоединился к Цицерону по пути. Теперь уже и Цицерон не надеется избежать войны. На этот раз Помпей перечисляет все беззакония, совершенные Цезарем во время консульства. Что же будет, если он добьется второго консульства? И больше всего старый полководец опасается уступок, как он выражается, «притворного мира». Цицерону остается единственная надежда: если разразится война, войска сената не смогут удержать Рим; город придется оставить, тогда ненависть народа, бесспорно, обратится против врагов Цезаря — неужели Помпей решится на это? Снова и снова Цицерон обдумывает положение, рассматривает все возможные решения, это мучает его, как он пишет, ночи и дни. Мучает и еще одно — долг Цезарю, оратор рассчитывал вернуть его еще в прошлом году, но так и не смог, погасить долг можно только из денег, отложенных на триумф. А можно ли оставаться должником человека, который не сегодня завтра станет политическим противником или, еще хуже, врагом государства?

Цицерон приблизился к воротам Рима, как и рассчитывал, 4 января. Граждане толпою вышли ему навстречу, но он не переступил границу Города. Не имеет он права также присутствовать в собрании сената, и не был в зале заседаний 7 января, когда отцы-сенаторы приняли решения, направленные против Цезаря, ставшие причиной гражданской войны. Ему рассказали, что два народных трибуна, Антоний и Квинт Кассий, к ним присоединился еще Курион — покинули курию и уехали к Цезарю. Сенат проголосовал за декрет о чрезвычайном положении. В соответствии с декретом на защиту сената должны выступить все магистраты, обладающие империем: пока Цицерон не вступил в столицу, декрет полностью относится и к нему. Италия была поделена на военные округа. Цицерон принял под свое командование Капуанский. Здесь он и оставался все время, пока разворачивались первые эпизоды гражданской войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.