Глава тринадцатая Г. ВЕРРЕС — НАМЕСТНИК СИЦИЛИИ

Глава тринадцатая

Г. ВЕРРЕС — НАМЕСТНИК СИЦИЛИИ

Гай Веррес (114—43 гг. до н.э.), наместник Сицилии в течение всей спартаковской войны (73—71 гг.), прожил долгую жизнь — 71 год. Умирая под ударами мечей своих убийц — легионеров триумвира Марка Антония, — он мог сказать себе, что прожил жизнь превосходно, испытал все ее удовольствия и получил свою долю славы как участник величайших событий эпохи.

Обвиняя Г. Верреса, ставшего козлом отпущения за всех римских наместников, Цицерон следующим образом представлял его судьям на процессе 70 года: «…Я привлек к суду расхитителя общественной казны, угнетателя Азии и Памфилии, разбойника в сане городского претора, бич и язву сицилийской провинции. …Я привел на суд к вам не вора, но грабителя, не развратника, но растлителя, не святотатца, а врага святыни и религии, не убийцу, а кровожадного палача наших сограждан и союзников; по моему мнению, среди всех подсудимых, каких только помнят люди, этот — единственный, которому осуждение может быть отрадно».[26]

И такой человек сумел подняться в Риме до высокого сана претора, а потом и наместника сицилийцев, этих «друзей-пахарей римского народа» (Цицерон)!

Возникает вопрос: не сгустил ли краски Цицерон, следуя ораторскому обыкновению? Ответ дал он сам, сказав на другом процессе: «Моими устами говорила сторона, а не мое личное убеждение».

Среди различных аристократических семей у Верреса имелось много друзей. Вот имена лишь некоторых из них: Кв. Катулл, Кв. Гортензий, Г. Скрибоний Курион (отец), братья Лукуллы, П. Корнелий Сципион Назика, будущий коллега Помпея по консульству в 52 году и его тесть, Кв. Манлий, Кв. Корнифиций, уважаемые и строгие судьи — С. Педуций, Кв. Консидий, Кв. Юний и др. Об уважении к Г. Верресу в рядах знати говорит сам брак его. Надменнейшая из римских аристократических семей — семья Метеллов, находившаяся в родстве с самим Суллой! — не сочла ниже своего достоинства породниться с ним. И, когда над Г. Верресом нависла беда — суд и грозившее осуждение, — все его родственники и друзья горой стали на его защиту. Отвергая обвинение Цицерона, будто их подзащитный показал себя в Сицилии грабителем и вором, они пускались на всевозможные интриги, чтобы отстоять Г. Верреса, и утверждали, что он не сделал ничего такого, чего не сделали и другие наместники.

Гай Веррес (114—43 гг. до н.э.) родился в знатной и богатой семье. Отец его прославился особенно в качестве дивизора — покупателя голосов граждан для кандидатов, добивавшихся государственных должностей.

В первой части своей жизни (до 30 лет) Веррес не совершил ничего достойного. Цицерон презрительно замечает, что все время до квестуры он лишь «вращался в обществе одних публичных женщин и содержателей домов терпимости». В 82 году, будучи квестором консула Гн. Карбона (несмотря на аристократическое происхождение, Веррес стал на сторону марианцев), он с деньгами консульской армии бежал к Сулле. Этой важной услугой, а также тем, что он сумел обеспечить переход на сторону Суллы множества видных лиц, Веррес сумел обеспечить себе видное место среди победителей. Он участвовал также в проскрипциях — в той мере, в какой участвовали в них другие члены партии Суллы. Затем выступал в качестве легата при новом наместнике Киликии Гнее Долабелле и прославился неслыханно наглыми грабежами союзников. Наворованное он отправлял в Италию, размещал в имениях Долабеллы и своих собственных. В 78 году два «достойных друга» вернулись в Рим. Ограбленные немедленно привлекли Долабеллу к суду. Обвинителем являлся молодой и честолюбивый аристократ Марк Эмилий Скавр. Долабелла проиграл процесс (Веррес ради спасения собственной головы без всяких колебаний «утопил» патрона своими показаниями), уплатил разоривший его штраф в 3 миллиона сестерций и отправился в изгнание. Сам Веррес спасся от суда с помощью огромных связей и взятки. Следующие три года Веррес «тихо» жил в Риме, наслаждаясь приобретенными богатствами, оказывая услуги аристократической партии против бывших марианских друзей. Затем он успешно «штурмовал» претуру (на 74 г. до н.э.) и даже добился наиболее почетной — городской. Соперники, потерпевшие неудачу, пытались привлечь его к суду, но Веррес с помощью всемогущей взятки опять сумел замять дело.

На посту претора Веррес показал себя во всей своей красе! Прежде всего, по своему обыкновению, он стал улаживать «денежный вопрос». Ему активно помогала его любовница, греческая гетера Хелидона (Ласточка). Вымогая взятки по делам о наследстве, составляя невиданные прежде эдикты, устраивая жульнические махинации по откупным делам, Г. Веррес возвращал себе с процентами деньги, затраченные на подкуп избирателей. Одновременно в суде Г. Веррес провел массу политических процессов, показав себя ревностным защитником сулланского режима.

Подводя итог красноречиво изложенным фактам, Цицерон, обращаясь к слушателям и судьям, сказал: «Всех тех, кто знает о его преступлениях, то есть весь римский народ, я убедительно прошу извинить меня и верить, что я пропустил многое не по своей вине, но потому, что некоторое хотел отложить до допроса свидетелей, многое же считал нужным обойти молчанием и в целях сбережения времени. Сверх того я, хотя и против воли, все-таки вынужден буду сознаться, что я не мог узнать всего, что сделал этот человек, не оставивший ни одной минуты своей жизни свободной от преступления».

Вот такой-то человек, со столь красочной и пестрой биографией, в январе 73 года прибыл в Сицилию и приступил к управлению ею в качестве наместника.

Собираясь на разбой, то есть на управление Сицилией в качестве наместника, Г. Веррес перед отъездом держал совет с влиятельными друзьями: каким образом за год заработать наибольшую сумму денег? «Он, — говорит Цицерон, — не хотел учиться на месте, — хотя знал, как грабить провинцию, не будучи новичком в этом отношении, — а желал отправиться разбойничать в Сицилию с выработанным планом действий. Недобрую судьбу сулил наш народ в своих толках и пересудах этой провинции; по одному его имени шутники догадывались, чем этот человек будет там заниматься».[27]

Г. Веррес ехал не один. Отправляясь в дорогу, будущий наместник прихватил с собой отборнейших друзей, «рекомендованных ему не своими отцами, а его наложницей» (то есть Хелидоной). Это были нуждавшиеся в деньгах потомки знатных фамилий, сыновья всадников, никому не известные римские плебеи и его собственные отпущенники. Вот поименный список главнейших сотрудников Верреса, входивших в так называемую «преторскую когорту» наместника:

1. П. Цервий, легат 73 года.

2. М. Постумий, квестор 73 года в Сиракузах.

3. Т. Веттий, квестор 73 года в Лилибее.

4. П. Веттий Хилон, брат квестора Т. Веттия, «почтенный римский всадник», шурин наместника и его сердечный друг. Третий брат — Л. Веттий — будет позже участником заговора Катилины.

5. Кв. Апроний («Не склоняющийся ни перед кем») — откупщик и глава всех откупщиков при Г. Верресе, его наилучший друг и ближайшее доверенное лицо, сам себя начавший вскоре именовать «коллегой и товарищем Верреса». Цицерон поносит Кв. Апрония последними словами, говоря, что он «человек, родившийся в грязи, выросший среди пороков, пособник Верреса и в его низменных стремлениях и подлых страстях».

6. Тимархид — акценз и любимый отпущенник Верреса, второе по значению лицо после Апрония. Цицерон отзывается о нем следующим образом:

«В его распоряжении находились все обвинители и доносчики; кому он хотел наделать хлопот, он делал это без труда; он весьма умело и хитро продавал все декреты, указы и письма Верреса. Он был не только пособником его страстей, но не забывал и о себе, и не только подбирал монеты, которые ронял тот, — из которых составил огромную сумму, — но и собирал остатки его грязных наслаждений. Знайте поэтому, в продолжение трех лет царем всех городов Сицилии был беглец, но не Афинион (один из вождей восставших сицилийских рабов — 104—101 гг. до н.э. — В. Л.), не взявший ни одного города, а Тимархид; во власти Тимархида находились дети, жены, собственность и все состояние самых старых и верных союзников римского народа».

Так характеризует Цицерон второе по значению лицо в окружении Г. Верреса. Как было бы интересно заглянуть за кулисы его ораторских ухищрений. Но возможна ли такая невероятная удача? Да! Судьба приберегла для нас одно-единственное письмо, исходящее от верресовской клики, причем не от какого-нибудь второстепенного лица, а от одного из главнейших героев — именно от Тимархида!

Вот это уникальное письмо, написанное в начале 70 года (оно почти вплотную примыкает ко времени восстания Спартака и по дате написания старше любого известного письма Цицерона!):

«Тимархид, акценз Верреса, шлет привет Апронию

1. Будь осторожен во всем, от чего может пострадать слава наместника. Ты энергичен и красноречив. Денежные средства у тебя есть. Забери в свои руки новых писцов и служителей: руби, бей Л. Волтея (легата нового наместника Л. Метелла. — В. Л.), который пользуется огромным влиянием. Если Л. Волтей будет на твоей стороне, сделать все остальное тебе будет нетрудно. Л. Метелл и Л. Волтей убеждены, что ты разорил земледельцев. Им прожужжали уши, говоря, что ты был в сговоре с пропретором. Скажи ему о мошеннических проделках земледельцев; с помощью богов мы заставим их попотеть.

2. Ты должен снискать себе любовь членов когорты (Л. Метелла. — В. Л.). Что кому нужно, то ты ему сули. Ведь всегда все получают желаемое, если за них просишь ты.

3. Ты знаешь, Л. Метелл — умный человек, но у Л. Метелла есть отрок — сын…

4. Я хотел бы, милый брат, чтобы ты верил своему братишке».

Таково короткое, но деловое и яркое письмо Тимархида, говорящее об уме лукавом и хитром, о блестящем знании людей.

7. Г. Клавдий из Палатинской трибы, опытный юрист. Это по его адресу Цицерон прошелся следующим образом: «Видите вон этого курчавого брюнета, который смотрит на нас так, как будто хочет сказать: „Ну, не умница ли я?“ В руках у него таблички; он пишет, дает советы и сидит бок о бок с ним. Это и есть Клавдий, который в Сицилии был комиссионером, толмачом, ходатаем по делам; можно сказать, что он считался товарищем Тимархида».

8. Кв. Корнифиций, секретарь и писец Г. Верреса, с его помощью составивший состояние, будущий народный трибун 68 года.

9. Волузий, гадатель.

10. Валерий, глашатай.

11. Корнелий (Артемидор из Перга) — врач, «научивший его некогда, как ему лучше всего ограбить храм Дианы в его родном городе».

12. Тлептолем, ваятель из воска, и Гиерон, живописец, — два брата, оба греки, давние знакомые Г. Верреса. Это о них оратор пустил остроту: «Были лишь святотатцы-греки, ставшие негодяями давно, Корнелиями недавно».

13. А. Валенций, переводчик, «бездельник и бедняк», «которым он пользовался обыкновенно не для переводов на греческий язык, а для грабежей и удовлетворения своих грязных желаний».

14. Л. Волкаций Тулл (отец) — большей частью «откупщик»; его сын Г. Волкаций Тулл будет позже легатом в войсках Цезаря.

15. Летилий, «знаток родной письменности», письмоносец Г. Верреса.

16. П. Невий Турпион, «отъявленный негодяй», «его шпион и ищейка, самый подлый из всей этой компании кляузников, осужденный за нанесенное кому-то оскорбление в пропретуру Г. Сацердота».

17. Секстий, ликтор, выполнявший у Г. Верреса роль палача.

18. Л. Карпинаций, глава откупщиков пастбищ в Сицилии. Поначалу он взял неправильную линию относительно наместника и враждовал с ним, но, получив несколько уроков, одумался, приложил усилия, вошел к Г. Верресу в милость, оттеснил соперников на задний план и «считался чуть не вторым Тимархидом, но он был еще опаснее, так как давал под проценты деньги тем, кто о чем-либо торговался с Верресом».

К этим людям Г. Веррес вскоре прибавил новых, выбранных из самих сицилийцев.

19. Клеомен, богач из Сиракуз; его жена, красавица Ника, пришлась по сердцу наместнику, большому ценителю женской красоты.

20. Доким, сицилийский откупщик, муж Терции, второй любовницы Верреса; наместник отнял ее у мужа-флейтиста Родия.

21. Эсхрион, откупщик, фиктивный муж третьей любовницы Г. Верреса Пипы; «об этой женщине писалось много стихов над судейским креслом и над головою самого пропретора».

22. Феомнаст, сицилиец, занимался изъятием у городов предметов искусства, а также откупами.

23. Дионисодор, сицилиец, во всех делах выступал как коллега Феомнаста.

24. Агатин, знатный сицилиец, и Дорофей. С ними обоими Г. Веррес быстро подружился, прельстившись Калли-дамой, женой второго и дочерью первого.

Вот каковы были окружавшие Г. Верреса люди! Вот кто составлял его так называемую преторскую когорту! Именно с ними подверг он Сицилию неистовому разграблению, которое приводило в такой ужас Цицерона! «Вы видите, судьи, — взывал оратор, — какой громадный пожар, зажженный откупщиками, уничтожил в его пропреторство не только поля, но и всю остальную собственность землевладельцев, и не только их имущество, но и права, обеспечивающие их свободу и гражданство. Вы видите, как одних привешивают к дереву, других бьют и секут, третьих держат под караулом в публичном месте, четвертых заставляют стоять за столом пирующих, пятым выносят обвинительный приговор врач и глашатай пропретора, между тем как собственность всех их все-таки уносится, насильно берется с их полей. И это называется властью римского народа, законами римского народа, его судами над его вернейшими союзниками, ближайшей к столице провинцией? Ведь это такая гнусность, на которую не решился бы даже сам Афинион, если бы он победил! Нет, судьи, куда беглым рабам, при всем их своеволии, до его испорченности!»

Так говорил Цицерон на процессе, и в словах его не было преувеличения.

Прибыв в Сицилию, Г. Веррес обосновался в Сиракузах, «самом большом из греческих городов и самом прекрасном в мире», в городе, который «со всех сторон, и с суши, и с моря, представляет очень красивое зрелище». Верный себе, Г. Веррес быстро нашел общий язык с прекрасными сиракузянками, «руководившими им в течение всех лет его наместничества».

Политика, которую он проводил в течение первого года своего правления, сводилась к следующему. Он активно грабил всех, кто получал наследства, разбирая их дела в собственную пользу. Принимал несправедливые иски, выжимая из «виновных» деньги путем штрафов и третейских судов. Торговал местами сенаторов в сицилийских городах. Заставил сицилийцев внести большие деньги в его кассу на постановку статуй ему самому, его мальчику-сыну и Верресу-деду, находившемуся в Риме. Отменил знаменитый местный праздник «марцеллии» и ввел вместо него — в свою честь! — «веррии». Занимался всеми видами махинаций, связанных с поставками в Рим хлеба. Отнимал у сицилийцев в свою пользу предметы искусства, самые редкостные и дорогие. Сам он называл такого рода предприятия своим «любимым занятием», его аристократические друзья — «слабостью» и «чудачеством», а сицилийцы — «разбоем»! За бесценок он заставил владельцев продать ему огромное количество прекрасно убранных триклиниев со всей обеденной обстановкой (ее он разместил по всем столовым у себя в Рим о и в многочисленных италийских усадьбах). Во многих богатых домах Сицилии для Верреса по его приказу ткали драгоценные пурпурные ковры. На острове Мелит, неподалеку от Сицилии, для него изготовляли, а потом и продавали с большим барышом дорогие женские платья. Чтобы принудить сицилийские откупные компании из римских всадников к подчинению (те ворочали миллионами и вовсе не хотели идти к наместнику на побегушки!), Веррес создал собственную откупную компанию по сицилийским десятинам во главе с Апронием, своим лучшим другом. Римские всадники пытались найти на Верреса управу в Риме, сначала в сенате, затем у народа.

Г. Веррес в ответ обратил против них страшное оружие, вложенное в его руки обстоятельствами: он стал утверждать, что его противники — «бежавшие из Испании серторианцы или тайные пособники пиратов». После такого обвинения разговор был короткий: в тюрьму их, на плаху!..

Расправа с недовольными приняла у Г. Верреса самые широкие размеры. «Стоило кому-нибудь не понравиться ему своими речами или своей физиономией — тотчас его бросали в каменоломни». По этому очень опасному пункту обвинения Гортензий и Веррес пробовали протестовать, но Цицерон нанес им ужасный удар, предъявив журнал сиракузских каменоломен. «Вы видите, — восклицал он, — как римских граждан, подобно стаду животных, гнали в каменоломни, — вы видите, какое множество наших сограждан было скучено в этом позорном месте; теперь ищите пометок об их выходе оттуда! Их нет. Стало быть, все они умерли? Если бы даже ты (Веррес. — В. Л.) и мог сказать это в свое оправдание, тебе бы не поверили. Но ты и этого сказать не можешь: в этой самой грамоте стоит слово, которого Веррес, как человек необразованный и неряшливый, или не заметил, или не понял — именно: «Наказаны смертью, казнены!»

Благодаря огромным связям Г. Верреса его позиции в течение трех лет как наместника были непоколебимы. Убедившись в тщетности всех жалоб, значительная часть псадников капитулировала и приняла тяжкие условия победителя, согласно которым большая часть полученных доходов шла самому Г. Верресу.

Какую же политику проводил Веррес в этот период в отношении сицилийских рабов?

После второго сицилийского восстания (104—101 гг. до н.э.) наместники, посылаемые из Рима, приняли за правило строжайшее обезоруживание сицилийских рабов. Послаблений старались не делать ни для кого, даже для охранявших стада пастухов.

Начавшаяся в Италии война рабов под предводительством Спартака тотчас привела в движение и огромные массы рабов Сицилии. Вновь стали возникать заговорщические организации. В результате там и сям стало проявляться «некоторое брожение в невольнической среде» (Цицерон). Известие об этом вызвало в Риме немалые опасения. Ожидали новой войны рабов. Сенат предписал Верресу усилить надзор за последними. Но наместник в официальных письмах сенату и народу старался успокоить напуганных. Он уверял, что при строгости, которая обнаруживается им в качестве наместника и хозяевами в отношениях со своими рабами, никакие смуты не могут зародиться в самой провинции. Давая такие заверения, Веррес действительно вначале довольно бдительно следил за порядком и в тех областях, в которых прежде господствовали рабы (Триокала, Аполлония, Панорм и т. п.). Но к концу 73 года положение изменилось. Пришли разукрашенные молвой известия о блестящих победах Спартака на юге Италии и о совершенном отпадении его от Рима. Тайные эмиссары вождя восставших рабов целыми отрядами на купеческих кораблях прибывали на остров и разъезжали повсюду. Они распространяли выгодные для Спартака слухи, завязывали многочисленные выгодные знакомства, проникали для агитации в латифундии, старались подружиться со всеми влиятельными отпущенниками и рабами наместника и даже войти в «гвардию Апрония». Кое-кому это удавалось, так как Апроний, «этот полураб, этот испорченный, преступный, гнусный человек, который не сумел сохранить чистой не только свою душу, но даже свой дух», по мнению Цицерона, легко сходился со всеми «дерзкими негодяями». В результате Апроний и его сообщники во всех своих действиях не раз играли на руку Спартаку. И тот произвол, который Апроний чинил в судах, усиливал социальное напряжение в Сицилии и сильно ослаблял позиции сената. Цицерон, будучи рабовладельцем, хорошо это сознавал. Отсюда — в немалой степени — его страшное озлобление. «Апроний, — возмущаясь, говорил он, — грабил и тащил столько, сколько хотел и от кого хотел. Всюду слышны были жалобы ограбленных и угнетенных земледельцев, и все-таки они нигде не находили суда».

К концу 73 года атмосфера в Сицилии стала очень напряженной. Возникло подозрение, что и в Сицилии готовится новая война рабов. Хозяева местных латифундий вооружили верных людей и усилили за рабами надзор. А наместник? Что делал он? Он пришел вдруг к выводу, что на грозящей войне рабов тоже можно нажиться.

Итак, Веррес стал плодить доносчиков на владельцев больших рабских фамилий. Многие предпочли отделаться от него с помощью взятки. Но далеко не все оказались сговорчивы. Друг и гостеприимец Цицерона Аполлоний из Панорма, богач и влиятельный человек, не захотел пойти «на мировую» — и вот что из этого получилось. «Приехав в Панорм, Веррес послал за ним и велел глашатаю кликнуть его имя с трибунала. На площади было много народа, жители округа массами явились в Панорм. Тотчас среди присутствующих пошли толки: „А я удивлялся, как это он так долго оставляет в покое богатство Аполлония!“ — „Видно, он что-нибудь придумал, что-нибудь нашел!“ — „Уж, конечно, не так просто вызывается Верресом такой богач!..“ Все ждут с крайним нетерпением, что будет. Вдруг прибегает, едва переводя дыхание, сам Аполлоний с молодым сыном; старик отец давно уже не покидал постели. Веррес называет его Аполлониева будто бы раба, пастуха-десятского, говорит, что он заговорщик, подстрекавший массы рабов к мятежу, — а между тем у Аполлония такого раба и не было — и требует его выдачи. Тот уверяет, что раба с этим именем у него вообще нет. Тогда Веррес велит схватить его и от трибунала отвести в тюрьму. Аполлоний стал кричать, что он, несчастный, ничего не сделал, ни в чем не провинился, что у него все деньги в обороте, наличных же в настоящее время нет. Пока он заявлял об этом в присутствии несметной толпы, давая этим каждому понять, что он сделался жертвой такой жестокой несправедливости единственно вследствие своего отказа дать наместнику взятку — пока он, повторяю, заявлял об этой истории с деньгами, его схватили и увели в тюрьму».

Аполлоний был не единственный, пострадавший от Г. Верреса, но только он один «испил чашу его неправоты до дна, остальные — а их, конечно, было немало — дали деньги, чтобы освободиться от дальнейших неприятностей».

Цицерон не берет безоговорочно Аполлония под свою защиту. Он лишь считает, что «не следовало без суда так жестоко наказывать почтенного гражданина почтенной общины». Слабый довод, приводимый оратором («при характере богатства Аполлония, состоявшего из множества рабов, скота, усадеб и находившихся в обороте денег, никто более его не пострадал бы от малейшего мятежа, малейшей войны в Сицилии»), был достаточно шатким даже в глазах самого Цицерона. Он хорошо понимал, что и в Италии рабовладельцы не хотели восстания, следили за своими рабами, и все-таки восстание произошло.

Что касается Верреса, то его возможность выступления рабов не очень беспокоила. У него имелся свой четкий план: как следует ограбить провинцию; затем — если вся Италия перейдет в руки победоносного Спартака — погрузить свои богатства на корабли и бежать с ними в безопасное место.

Так представлял себе будущее при неблагоприятном ходе событий Веррес. А всякий текущий день он, как сторонник эпикурейской философии, по-своему им понимаемой, начинал с мыслью об одном: надо прожить его с наибольшим удовольствием. Что это значило у Г. Верреса, очень выразительно рассказал Цицерон: «…он избрал постоянным местопребыванием Сиракузы, известные своим приятным местоположением и своим прекрасным климатом, в которых никогда не бывает, говорят, таких ненастных и бурных дней, чтобы хоть раз не выглянуло солнце. Здесь наш добрый полководец в течение зимних месяцев вел такую жизнь, что его нелегко было встретить не только вне дома, но даже вне ложа; краткий день проводился в пиршествах; длинные ночи коротались развратом. Затем с наступлением весны — для него, однако, весна начиналась не тогда, когда начинал дуть зефир или восходило такое же созвездие; нет, он заключал о появлении весны при виде первой розы — Веррес всецело отдавался труду и разъездам и обнаруживал при этом замечательную неутомимость и энергию: никто никогда не видел его верхом. Как некогда вифинских царей, его несли восьмеро рабов на носилках, причем он лежал на набитых розами подушках из прозрачной мелитской ткани, имея один венок на голове, другой — вокруг шеи и вдыхая сверх того запах роз из нежной, как пух, сеточки. Таков был его марш. Когда он кончался и был достигнут город, его на тех же носилках вносили прямо в спальню. Сюда к нему являлись сицилийские магистраты, являлись и римские всадники — что удостоверено показаниями многих свидетелей под присягой — и знакомили его тайно с существом споров; вскоре затем во всеуслышание объявлялись его постановления. Посвятив, таким образом, некоторую часть проводимого им в спальне времени совершению суда и расправы сообразно не с правами каждого, а с предлагаемой им взяткой, он считал остаток достоянием Вакха и Венеры».

Вот так жил в Сицилии и управлял ею в 73—71 гг. Веррес.

Немудрено, что при такой политике спартаковские эмиссары, прибывавшие в Сицилию группами и в одиночку, чувствовали себя на острове довольно свободно и вели усиленную работу по подготовке общесицилийского восстания. Повсюду формировались партизанские отряды («разбойники», по определению Цицерона), действовавшие в различных районах. А наместник на все это смотрел сквозь пальцы.

Двусмысленная политическая позиция Г. Верреса делает вполне понятной его политику по отношению к рабам и рабовладельцам в самой Сицилии, политику, над которой Цицерон едко иронизировал: «Что сделал ты, добрый страж и защитник провинции? Рабов, пытавшихся взяться за оружие и зажечь в Сицилии пламя войны, признанных виновными после произведенного тобою следствия приговором твоим и твоих заседателей, — этих рабов, переданных уже палачу для свершения над ними казни по обычаям предков, ты осмелился вырвать из рук смерти и объявить свободными от суда…

…Да, ты отличный полководец, не чета доблестному Манию Аквилию, а разве Павлу, Сципионам, Марию! Какую дальновидность обнаружил он среди той паники, среди угрожавших провинции опасностей! Убедившись в неблагонадежном настроении сицилийских толп рабов, вызванном бушевавшей в Италии невольнической войной, какой спасительный страх сумел он нагнать на них, чтобы отбить у них охоту шевельнуться! Он велит схватить буянов — кто бы тут не испугался? велит хозяевам явиться на суд — что за страшное мгновение для рабов! произносит вердикт: «Да, виновны!» — ясно, что пожар вовремя потушен слезами и кровью немногих людей. Что же дальше? Ну, разумеется, бичевание, пытка огнем и крайняя кара осужденным, крайний страх прочим — мучительная смерть на кресте… Нет, от всего этого их освободили! Воображаю, как ужаснулись рабы при виде этой податливости наместника, у которого можно было выкупить жизнь осужденных за преступный заговор рабов даже (в последнюю минуту) при посредничестве самого палача!»

Для Верреса вторжение восставших рабов в Сицилию давало возможность снять с себя ответственность за состояние острова: все — и свои собственные деяния! — можно было свалить тогда на них. Неблагоприятных же последствий для себя он мог не опасаться: корабль для бегства всегда находился наготове…

Пока он занимался грабежами, Л. Лукулл шел дорогой славы, мечтая стать новым Александром Македонским. И казалось, счастье улыбалось ему…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.