Братислава. Без музыки

Братислава. Без музыки

Тогда правила были достаточно мягкие, и, вопреки сложившемуся мнению, мы, продолжая кататься, когда музыка остановилась, ничего не нарушали. Причем мне когда-то рассказывал Жук, задолго до Братиславы, что на Олимпийских играх в Скво-Вэлли в шестидесятом году у американской пары Вагнер — Пол музыка тоже остановилась. Тогда же все катались под пластинки, магнитофоны еще не были так распространены. Музыка оборвалась в самом конце программы, и секунд пятнадцать они катались в тишине. Оценку им поставили. Поэтому когда у нас музыка остановилась, у меня, вероятно в подкорке, сработало знание ситуации. Но самое удивительное, что мне эта ситуация приснилась. Даже не то что приснилась, а привиделась — в тот момент перед сном, когда уже почти забылся.

Жук нас научил прокатывать программу в памяти на ночь — типа аутогенной тренировки. Очень тяжело мысленно прокатать программу, каждый раз что-то отвлекает, мысль прерывается. Это большая проблема — закрыть глаза и от начала до конца, шаг за шагом, прокатать программу. А если сорвалось, то начинаешь заново. Я себя заставляла. Действительно, очень сложно. Непонятно, почему все время теряется мысль, что-то уводит тебя, не дает сосредоточиться. Вдруг ты ловишь себя, что думаешь совершенно о другом, а мысли о программе где-то на серединке бросил. Тем более в полусонном состоянии. Днем это легче сделать, вечером — сложнее.

Я в уме катаю, катаю программу, и вдруг пропадает музыка. И я вижу, что вдоль борта бежит Жук, а я ему кричу, что не надо бежать к радистам, вы же не знаете, с какого места музыку давать!

На соревнованиях ситуация нагнеталась, Жук меня так задергал на короткой программе, что произвольную мы тренировали с напряжением. Когда музыка остановилась, я понимала, что делать дальше. К счастью, Жук никуда не побежал, он нам стал делать знаки: мол, продолжайте. Я еще увидела рефери — то ли австрийца, то ли швейцарца. Помню, что он говорил по-русски. Он все время свистел, пытаясь нас остановить, но мы уже как танки шли напролом и вперед. Жук — сохранились кадры на телевидении — все время нам показывал, чтобы мы продолжали кататься. Публика молчала. Тишина полная. Музыка остановилась в середине программы, когда я наверху в поддержке. Там три перескока и на четвертый шел подъем. В момент подъема, когда я уже была где-то на уровне плеча Зайцева, музыка остановилась. Поддержку мы сделали по инерции, выехали из нее и проскочили мимо Жука. Если бы он мне что-нибудь крикнул, то, вероятно, сбил бы с движения, но он ничего не крикнул, по-моему, сам оказался в шоке.

И мы помчались дальше, бежали вдоль судей, почему я и увидела, что рефери нам стучал по бортику. Дальше комбинация прыжков, все по-прежнему в абсолютной тишине. И только когда мы закончили эту комбинацию, публика стала нам аплодировать. Но секунд девять-двенадцать громадный зал — и тишина! Мы только слышим хруст своих коньков о лед. Начали медленную часть, я подумала: сейчас мы ее закончим и остановимся. Как в свое время с Улановым: вот доедем до конца медленной части и остановимся. Но Жук меня приучил никогда не бросать дело на середине. А публика уже раскочегарилась, начала аплодировать и кричать. Еще я помню, что увидела лицо Синилкиной под этой ее норковой шапкой. А мы катались. Единственное, что я сказала Зайцеву: не торопись, музыки все равно нет. Потому что мы в ажиотаже, и разницы между быстрой и медленной частью могли не почувствовать, а музыка все-таки дает темп.

Мы докатали программу до конца, и я подъехала к рефери. Он мне говорит по-русски: «Вам засчитать прокат или вы еще раз выйдете в конце? Или с середины, с того момента, где музыка остановилась?» Я: «Нет, я второй раз показывать произвольную не буду». В этот момент к нему подбегает Жук, что категорически запрещено по правилам соревнований. И тоже начинает говорить. Со своего последнего места, потому что он был девятым судьей, подлетает Писеев и начинает оттаскивать Жука. Вот за это нас и могли дисквалифицировать. Во-первых, за то, что Жук побежал к судьям, а во-вторых, самое главное, что судья вмешался.

Раньше в правилах было записано, что оценивается программа, прокатанная под музыку, и всё. Если сильно придраться, там еще есть пункт, что произвольная программа для мужчин и пар — пять минут. Не сопровождение музыкальное, а произвольная программа. Танцы и женское одиночное катание — четыре минуты.

Я говорю судье: там же написано, пять минут. И рефери тут же перешел на английский язык, хотя он прекрасно говорил по-немецки и русский знал. Я ему по-немецки стала говорить, что мы ничего перекатывать не будем. Он в ответ: тогда мы будем оценивать только то, что прокатано под музыку. Я ему: это ваше решение. К этому моменту зал уже стал бесноваться.

К нам подошел вице-президент международного союза конькобежцев доктор Дедич. Он выступил с требованием выставить оценки, потому что понимал — зреет скандал. Зал ревет, идет прямая трансляция на весь мир. Музыка же остановилась не по нашей вине. Дедич знал: я буду стоять насмерть. К тому же в Чехословакии всегда почему-то поддерживали Жука. Дедичу с той стороны, конечно, было видно, как Жук побежал, как Писеев покинул судейское место. Потому что представители международной федерации, как правило, сидят напротив судей. Дедич начал улаживать конфликт.

До нас, до нашего выступления, катались американцы, где тоже был инцидент. Там не музыка остановилась, там кто-то бросил на лед монеты под ноги Марку и Мелиссе Мелитау. А еще до американцев кому-то не ту музыку поставили. Эта пара два или три раза начинала прокат. А тут наша скандальная ситуация. Нам потом сказали, что было короткое замыкание. Кто-то отвертку сунул в сеть. На следующий день у кабеля, что шел к радиоузлу, через каждые полтора-два метра поставили по полицейскому.

Нам объявили оценки — победные. Стас начал «отдыхать» сразу же, как закончились соревнования. Конечно, он безумно устал и нанервничался очень сильно. А тут такая победа. Он продолжал «отдыхать» и на следующий день. Никогда не забуду, как он вызвал нашего врача и сказал, что у него болит голова. Конечно, повышенное давление от этого перенапряжения. Ему выдали кучу таблеток. У меня на глазах он всю эту горку таблеток тут же запил сливовицей и пошел принимать ванну, потому что голова действительно очень болела. Зайцев пришел ко мне и говорит: «Я боюсь, ничего с ним не случится? А вдруг потонет?» Он стоял около двери (у нас номера были рядом) и слушал, что в ванной делается. А я у вентиляционного отверстия подслушивала, хлюпает он там или не хлюпает. Зайцев меня спрашивает: «Что делать?» Я говорю: «Пойди воду чуть-чуть спусти». Зайцев воду спустил, потом он его уложил в койку, и Стас еще пару дней лечился. Ему совсем стало плохо.

Это сейчас смешно вспоминать. Тогда же подобные ситуации переживались мною очень тяжело. Мы, как я уже говорила, всё скрывали от его коллег, но прежде всего от начальства. Когда пошли маленькие ребята, следующие поколения, они ему вообще никакого сопротивления не оказывали. В период работы со мной у него шли самые большие результаты. А с уходом старших ребят, тех, кто на поколение старше меня, он тоже мог себе больше позволить. Там все-таки были Горелик, Валера Мешков, серьезные мужики, которые могли и ответить, и послать Жука куда подальше. А тут уже подрастали мы с Улановым, вроде бы сперва ни то ни се, но еще с Улановым он как-то держался, а уже с Зайцевым вообще распустился. Он говорил Зайцеву: «Ты для меня инкогнито». Это означало, что Зайцев для него ничего не значил, с ним Жук особенно даже не разговаривал.

Раньше у нас тренировка начиналась всегда одинаково, еще когда я была одиночницей. Жук нас выстраивал в линейку. Я, естественно, всегда стояла в конце. Мы все с ним здоровались, он давал каждому задание, в конце тренировки все опять выстраивались и говорили: до свидания! Я на все эти парадные разводы смотрела восторженно. И он мне почти всегда говорил: варежку закрой. У меня все время рот открыт был.

Это первые слова будущего наставника, которые я запомнила. Самое большое наказание у Жука было, когда мы в конце недели играли в хоккей. Если ты в чем-то провинился, он кричал: сейчас я в ворота тебя поставлю! Ужасное наказание, особенно для меня, потому что я, как ни странно, при своем малом росте всегда играла в защите, хотя благодаря скорости подключалась к атакам. Я левша, и клюшка у меня была загнута в правую сторону, то есть не как у большинства.

Он иногда такое вытворял со словами. Мы как-то столкнулись на льду с Гореликом. И попала «под раздачу» маленькая Маринка Саная, поскольку мы все свалились, а столкнулись из-за нее, потому что она медленно двигалась. Мы, пары, как крабы поднимались, ползли, пары же большая конструкция. И вот копошится эта куча мала, а рядом стоит совершенно спокойный Стас. И когда из-под кучи вылезла этот клоп Маринка, черненький такой пузатенький муравейчик, он проглотил слюну и как закричит: «Об людях, б., думать надо!» Это выражение я надолго запомнила. Мы даже сначала не поняли, о чем он.

Он все время кричал, все говорили: ой, как Жук кричит! А дело в том, что мы очень часто не слышим тренера, потому что его голос перекрывают музыка и большое расстояние. И на крик Жука мы уже не реагировали как на что-то особенное. Потом, слух у него был ослабленный: у него контузия была очень сильная — в детстве он упал с дерева. Но крик на катке — обычное дело. Таня орала сильным фальцетом, я, когда была тренером, сипела, у меня голос был хрипатый. Причем я себе говорила: Ира, ну что ты кричишь, ты же имела эксперимент с Жуком! Во-первых, не слышно, а во-вторых, никто не реагирует. Ну какой это сигнал? Посмотрел, поехал дальше. Чего она вопит? Все равно бестолку!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.