Министр обороны СССР

26 октября 1957 года постановлением Президиума ЦК КПСС маршал Малиновский был назначен министром обороны. Его дочь так рассказывала об этом назначении:

«В тот октябрьский день, когда папу назначили министром, он приехал на дачу чернее тучи. Ужинать не стал. Долго, почти до ночи гуляли. Молча — мама хорошо распознавала ситуации, исключающие вопросы. Наконец на крыльце появился мамин брат: “Родион Яковлевич, радио сказало, что вас министром назначили!” И тут уже мама не сдержалась:

— Что ж ты не отказался?

— Поди откажись.

И больше ни слова.

С тяжелым сердцем папа принял новые обязанности. Его адъютант Александр Иванович Мишин говорил мне, что вскоре после назначения, завершая партийную конференцию, на которой, как водится, прежние холуи не преминули вылить на Жукова ушат грязи, отец ясно сказал, что смещение — не эквивалент гражданской казни и не повод к улюлюканью: “Сделанного Жуковым у него никто не отнимет”. Кстати, весь аппарат Жукова — секретариат, отдел писем, машинистки — остался и работал при папе. Случай, как мне объяснили, уникальный — обычно всех меняют на своих, как и было, к примеру, сделано после папы».

Андрей Глебович Бакланов, дипломат и историк, сын генерал-полковника Глеба Владимировича Бакланова, которому довелось служить с Малиновским, так характеризует реакцию армии на назначение Родиона Яковлевича министром:

«На замену Г.К. Жукову был назначен маршал Родион Яковлевич Малиновский… В армии и в народе его любили и уважали как одного из командующих фронтом в годы Великой Отечественной войны. Однако, прямо скажем, Малиновского считали не более чем “одним из плеяды маршалов Победы”. Поэтому не возлагали особых надежд на улучшение ситуации в армии с его приходом в качестве руководителя Министерства обороны. Но все предположения оказались неточными или даже неправильными. Министром обороны Р.Я. Малиновский оказался поистине замечательным. Полагаю, что лучшего министра в период после 1917 года у нас не было и его заслуги в этом качестве до сегодняшнего дня не оценены должным образом. Именно в период, когда Родион Яковлевич возглавлял Министерство обороны, были решены беспрецедентные задачи — завершено ракетно-ядерное перевооружение армии, достигнут исторический паритет сил с США.

В манере руководства Малиновского не было никакого самолюбования, он вел себя с должной солидностью, достойно, но скромно, без каких-либо элементов барства. Характерная деталь — отдыхал министр обороны, как правило, в санаториях и домах отдыха вместе со своими подчиненными, хотя получить при желании отдельную дачу для него было, конечно, несложно. Хорошо помню, как мои родители и чета Малиновских отдыхали в санатории “Архангельское”. Министр занимал примерно такой же номер люкс, как и другие старшие военачальники».

Малиновский разительно отличался от Жукова в стиле руководства и в отношении к подчиненным. В то же время он действительно во многом реформировал вооруженные силы.

Если при его послевоенных предшественниках, Булганине, Василевском и Жукове, Советская армия все еще оставалась армией Второй мировой войны, пусть и получившей в свое распоряжение более мощные средства борьбы, вроде ракет, реактивных истребителей и ядерных бомб, то при Малиновском армия стала на самом деле современной, новой не только по вооружению, но и по тактике и стратегии. Упор был сделан на ракетно-ядерные вооружения, а во флоте — на атомные подводные лодки. Новый министр обороны приоритетное значение также придавал развитию радиолокации и, что было новым для советских вооруженных сил, развитию систем управления и снабжения. При этом, стоит заметить, никакого специального образования Родион Яковлевич не имел. Его технические познания ограничивались тем, что он усвоил в академии еще в конце 20-х годов. Однако Малиновский оказался готов вполне правильно оценить перспективы использования новых систем вооружения и связи и дал зеленый свет их внедрению в войска. Много внимания новый министр уделял системам управления войсками. В высшем звене он внедрил автоматизированные системы управления, использовал также новые средства связи в тактическом звене.

В бытность Малиновского министром обороны была введена единая организация мотострелковой, танковой и воздушно- десантной дивизий.

Формальный паритет с США по числу носителей и ядерных боеголовок был все же достигнут не в то время, когда он был министром обороны, а немного позже, в 70-е годы. Но именно при Малиновском советские стратегические ядерные силы обрели такой потенциал, с которым можно гарантированно нанести неприемлемый ущерб любому возможному противнику.

При Малиновском в должности министра обороны США начали широкомасштабную военную интервенцию во Вьетнаме. Советский Союз поддержал вооружением, боевой техникой и советниками коммунистический Северный Вьетнам, который, в свою очередь, оказывал помощь партизанам Южного Вьетнама. Генерал Г.И. Обатуров 22 января 1966 года зафиксировал в дневнике выступление Малиновского на Главном военном совете, ставшее для маршала последним: «Вчера был первый день заседания Гл. ВС. На заседании были Брежнев, Косыгин, Подгорный, Устинов, Малиновский, все руководство МО и с мест: я, Дмитриев, Якубовский, Головнин.

Малиновский сделал доклад о состоянии боеготовности, оперативной и боевой подготовки. За три года после последнего заседания ВС Вьетнам стал полигоном для испытания различных видов оружия, в т. ч. химического. Нет гарантии, что там не применят тактическое ядерное оружие. Мы полагаем, что это будет Северный Вьетнам. Европа — главный очаг опасности. Здесь основную роль играют США вкупе с ФРГ. Блок имеет 50 дивизий, 1100 установок и орудий атомных, 3500 самолетов, в т. ч. 1100 носителей. В составе НАТО 12 дивизий ФРГ. Она претендует на особую роль в НАТО в реваншистских целях. США большое внимание уделяет наращиванию стратегических ядерных сил для всеобщей ядерной войны: стоят 850 стратегических ракетных установок, кроме того “Полярис” 350 на ПА, вводятся новые стратегические бомбардировщики. Готовят внезапный удар. Высочайшая степень готовности ракет. Увеличивается готовность и численный состав обычных сил. Так, СВ увеличились в 1965 на 235 тыс. человек, особенно армейская авиация и аэромобильные соединения. Это позволяет развязать войну без существенных мобилизационных мероприятий и в то же время вести ограниченные войны. Отсюда делать выводы и [увеличивать] боевую готовность ВС к войне независимо от того, как она начнется: с применением ядерного оружия или нет. Затем он дал анализ состояния боевой готовности. За последние годы главные усилия сосредоточились на развитии решающего вида — РВ стратегического назначения. Одновременно продолжалось развитие и других видов. Выправляются ошибки, устанавливаются тесные отношения и боевое сотрудничество с армиями стран Варшавского договора. Указал на недостаточность секретности, проявляется беспечность в сохранении тайн. Недостаточно военно- патриотическое воспитание. Много приходит плохо воспитанными морально и физически. И т. д.».

Затем Геннадий Иванович кратко передал, о чем говорилось во второй день заседания Главного Военного совета: «Сегодня — второй день. Говорили по вопросам внешней политики, об отношениях с соцстранами. Отношения даже с Румынией улучшились. То же с Кореей. С Китаем не продвинулись, наоборот идем назад. Нужно добиться изоляции китайского руководства. Помощь Вьетнаму очень дорогая, но необходимая. Чем кончится — трудно сказать, но США не добьется успехов. Что не пошли на переговоры южновьетнамские товарищи — это ошибка. А уйти США трудно — ведь кто потом в них будет верить?»

Из этой записи видно, что с Китаем, в отличие от Румынии и даже Северной Кореи, советское руководство в лице Брежнева сближаться не хотело, а ставило лишь цель изоляции китайского руководства на международной арене, и прежде всего — среди коммунистических партий.

Во Вьетнаме Малиновскому и его подчиненным пригодились труды Мао Цзэдуна по партизанской войне. Южный Вьетнам, покрытый джунглями, представлял почти идеальную территорию для действий партизан. А советские зенитные ракетные комплексы заставляли американскую авиацию нести тяжелые потери при налетах на Северный Вьетнам. К сожалению, северовьетнамские войска и их южновьетнамские союзники не всегда придерживались чисто партизанской тактики. Слишком часто они, беря пример с Красной армии периода Великой Отечественной войны, пытались захватить американские базы с помощью больших масс пехоты, используя свое подавляющее превосходство в живой силе. Но американцы имели столь же подавляющее превосходство в вооружениях и боевой технике, и в большинстве случаев такие атаки кончались для вьетнамских коммунистов катастрофически.

Одна из наиболее массированных атак такого рода состоялась 21 марта 1967 года, за несколько дней до кончины Родиона Яковлевича. Северовьетнамские войска попытались захватить базу огневой поддержки «Голд» в южновьетнамской провинции Тайнинь, но были уничтожены или обращены в бегство американской артиллерией, авиацией и танками. На поле боя американцы подобрали 647 вьетнамских трупов. Еще 10 северовьетнамских солдат попали в плен, и двое из них позднее умерли от ран. Американцы же потеряли только 33 человека убитыми, причем один из них стал жертвой «дружеского огня». Это дает соотношение потерь убитыми 20:1 в пользу американской армии. Примерно таким же было соотношение безвозвратных потерь на Советско-германском фронте в 1941–1943 годах. Если бы вьетнамские коммунисты придерживались только партизанской тактики, соотношение потерь для них было бы значительно более благоприятным. Но при этом, очевидно, уменьшилась бы и абсолютная величина американских потерь в людях и технике, а главной целью вьетнамских коммунистов было, не считаясь с собственными жертвами, нанести американцам максимальные потери в людях и технике, что вызвало бы негативную реакцию в США.

23 ноября 1958 года в связи с 60-летием со дня рождения Малиновскому за заслуги перед Отечеством было присвоено звание дважды Героя Советского Союза, и на его родине в Одессе был возведен его бюст.

Г.И. Обатуров в дневниковой записи от 22 марта 1966 года приводит разговор со своим другом А.П. Дмитриевым, только что ставшим членом Военного совета Северо-Кавказского военного округа: «Он сказал: “А Малиновский, все-таки, очень упрямый человек”. А я и так хорошо знаю. У него почти никто ничего не может добиться, если это не совпадает с его мнением».

Бывший генерал для особых поручений при министре обороны генерал-майор Михаил Иванович Петров вспоминал: «О резолюциях Родиона Яковлевича до сих пор рассказывают легенды. Писал он коротко, ясно — “так, чтобы понял даже тот, кто понимать не хочет”. Часто, на редкость к месту, цитировал свое любимое “Горе от ума”, а в некоторых его резолюциях по чувству юмора угадывалась рука одессита.

Один полковник прислал министру письмо, в котором сетовал на то, что летом старших офицеров “затруднительно отличить от младших, зимой же их отличает папаха, и эту недоработку в обмундировании хотелось бы устранить”. Родион Яковлевич наложил следующую резолюцию: “Товарищу Баграмяну И. X. В порядке исключения можно разрешить этому полковнику носить папаху летом”».

В своей записной книжке, уже в бытность министром обороны, Малиновский писал в 1958 году: «Как воздух необходима нам сейчас военная интеллигенция. Не просто высокообразованные офицеры, но люди, усвоившие высокую культуру ума и сердца, гуманистическое мировоззрение. Современное оружие огромной истребительной силы нельзя доверить человеку, у которого всего лишь умелые, твердые руки. Нужна трезвая, способная предвидеть последствия голова и способное чувствовать сердце — то есть могучий нравственный инстинкт. Вот необходимые и, хотелось бы думать, достаточные условия».

А годом позже Родион Яковлевич сделал следующую запись: «Третья мировая война неизбежно станет войной ядерной и, следовательно, гибельной для всего человечества. В ядерной войне не будет победителя. И сейчас, когда мы ценой невероятных, самоотверженных, героических усилий всего народа обрели военную мощь в ее современном понимании и тем самым подтвердили свое право голоса в мировом сообществе, надо осознать величайшую ответственность, ложащуюся на нас в новых условиях, и ясно представить себе, о чем идет речь. Человечеству угрожает ядерное самоистребление. И пока еще не поздно, надо услышать голос разума и голос сердца. Мы должны растопить лед отчуждения между народами и государствами. Человеку нужна власть только над самим собой».

Совсем не по-марксистски звучали подобные суждения. Только прямо такое Родион Яковлевич наверняка ни Никите Сергеевичу, ни Леониду Ильичу не говорил, чтобы вожди не подумали, что маршал хочет казаться умнее их. Но в своей деятельности точно исходил из убеждения в неприемлемости мировой термоядерной войны ни в каком случае.

Малиновский также писал о непредсказуемом характере будущей войны: «Поскольку у нас есть определенные единые положения о характере будущей войны и операций в ней, некоторым может показаться, что нами все сделано, все найдено, остается только заучить. Нет, это не так! Сознаюсь, что иногда и мне будущая война представляется котом в мешке, настолько она будет отлична от той, которую мы перенесли. Нам всем надо много, очень много поработать, исследовать, изучить, чтобы глубоко и всесторонне распознать все стороны военных столкновений, которые, к несчастью человечества, еще не сняты с повестки дня».

Адъютант Малиновского в 1946–1967 годах полковник Александр Иванович Мишин рассказывал:

«Бывая в войсках, Родион Яковлевич обязательно заходил в казармы и в дома, где жили офицеры, интересовался, как налажено снабжение, беседовал с семьями военных. С его пребывания в гарнизоне Кушка вообще началась новая эпоха. Малиновский — единственный из министров обороны, который посетил и Кушку, и Курилы, и Северный флот. А на Дальнем Востоке вообще не осталось ни одного, даже самого отдаленного пункта, до которого он бы не добрался.

Расскажу один характерный случай. Родион Яковлевич обходит казарму. Все блестит и сияет, местное командование уже готово облегченно вздохнуть, как вдруг министр обращается с просьбой: “Товарищ полковник! Можно у вас кружку воды попросить?” Полковник бросается к бачку с прикованной кружкой, наклоняется, наливает, пытается протянуть кружку и застывает в полусогнутом положении: цепь так коротка, что принуждает пить чуть ли не на четвереньках. Родион Яковлевич, помолчав, качает головой: “Что же вы ради кружки воды человека на колени ставите?”».

Бывший командир атомной подводной лодки, совершившей первый поход на Северный полюс подо льдами в 1962 году, Герой Советского Союза контр-адмирал Лев Михайлович Жильцов свидетельствовал: «От Малиновского исходило ощущение спокойствия и колоссальной внутренней силы».

В 1959 году Родион Яковлевич докладывал ЦК КПСС: «Министерство обороны располагает данными, что положение дела с трудовым устройством и особенно с жилищным обеспечением уволенных в запас офицеров остается еще неудовлетворительным. По состоянию на 1 октября 1958 года, из числа уволенных офицеров запаса, принятых на учет военкоматами, не трудоустроено 3916 чел. и не обеспечено жилплощадью 11 674 чел. Среди нетрудоустроенных офицеров запаса 2081 чел. не получают пенсии. С учетом же офицеров, уволенных по прежним оргмероприятиям, количество нетрудоустроенных составляет 4736 чел. и не обеспеченных жилплощадью — 47 674 чел.».

В конце 1959 года Хрущев отмечал в записке, адресованной в Президиум ЦК: «Мне думается, что следовало бы сейчас пойти на дальнейшее сокращение вооружений в нашей стране даже без условий о взаимности со стороны других государств и на значительное сокращение личного состава вооруженных сил. Я считаю, что можно было бы сократить, может быть, на миллион, на полтора миллиона человек, но это надо еще посоветоваться, изучить с Министерством обороны. Думаю, что такое значительное сокращение не подорвало бы нашей обороноспособности. Но выйти с таким решением и проведение его — это имело бы очень большое положительное влияние на международную обстановку, и наш престиж невероятно вырос бы в глазах всех народов. Это было бы неотразимым ударом по врагам мира и по поджигателям и сторонникам “холодной войны”… Почему я считаю сейчас это возможным и неопасным? Мое такое мнение основывается на том, что, во-первых, мы сейчас достигли хорошего положения в развитии экономики Советского Союза; во-вторых, мы имеем прекрасное положение с ракетостроением; мы, собственно говоря, сейчас имеем ассортимент ракет для решения любой военной проблемы как дальнего, так и ближнего боя, как “земля — земля”, “воздух — земля”, “воздух — воздух”, атомные подводные лодки и прочее, и по мощности взрыва также мы имеем хороший ассортимент… Я уверен, что это было бы очень сильным, потрясающим шагом… Думаю, что сейчас было бы неразумным иметь атомные и водородные бомбы, ракеты и в то же время держать большую армию».

В январе 1960 года Президиум ЦК КПСС принял решение о сокращении численности армии еще на 1 200 000 человек.

Малиновский ничего не имел против этого. С ростом оснащенности вооруженных сил все более разрушительными и эффективными вооружениями и боевой техникой отпадала необходимость содержать большие по численности пехотные соединения. Однако у маршала вызывало протест то, что Хрущев, сокращая армию, не заботился о судьбах увольняемых офицеров.

Между тем очень скоро новая ракетная техника доказала свою эффективность. Вот как Хрущев описал уничтожение американского разведывательного самолета У-2 в мае 1960 года:

«Когда 1 Мая рано утром раздался звонок (а я отлично помню этот день) и я поднял трубку, министр обороны Малиновский доложил мне: “Со стороны Афганистана, явно из Пакистана, американский самолет У-2 следует в сторону Свердловска”.

Я ответил: “Надо отличиться и сбить этот самолет. Примите все меры!” — “Да, я уже отдал приказ, будет сделано все возможное, чтобы его сбить”, — ответил Родион Яковлевич. Я поинтересовался: “По его маршруту имеются наши зенитные средства?” — “Имеются. Видимо, он напорется на них. У нас есть все возможности сбить его, если не проворонят зенитчики”. Он допустил выражение “не проворонят” потому, что в апреле, когда был предыдущий идентичный случай, наши зенитчики упустили У-2: они не были подготовлены и своевременно не открыли огонь.

В Москве на Красной площади начался первомайский парад войск. Затем он закончился, пошла демонстрация трудящихся. День стоял прекрасный, солнечный. Демонстрация проходила с большим подъемом, настроение у всех было очень радостное. Вдруг появился маршал Бирюзов, который тогда командовал противовоздушной обороной страны. Мне сообщили о его приходе, и я сказал, чтобы он поднялся на Мавзолей Ленина. Бирюзов на ухо доложил мне, что самолет У-2 сбит, а летчика взяли в плен, сейчас его допрашивают. Я поздравил маршала и с праздником, и с замечательным успехом, горячо пожал ему руку, и он ушел».

30 мая 1960 года Малиновский заявил, что если полеты американских самолетов-шпионов У-2 над советской территорией будут продолжены, то Советский Союз не только будет их уничтожать, но и нанесет «сокрушающий удар по базам, из которых они вылетают».

Один из советских космических академиков Борис Ефимович Черток описал в мемуарах визит Малиновского на испытательный полигон осенью 1961 года:

«В самый напряженный период подготовки к пуску “Зенита-2” к нам на полигон поступило сообщение о предстоящем смотре ракетно-космических достижений самим министром обороны Маршалом Советского Союза Родионом Яковлевичем Малиновским. В 1956–1957 годах он был Главнокомандующим Сухопутными войсками. В военных кругах говорили, что он не честолюбив и отнюдь не стремится стать министром обороны ядерной сверхдержавы. Тем не менее в конце 1957 года по инициативе Хрущева его кандидатура была утверждена на этот высокий пост. Пришло время Малиновскому осваивать ракетно-космическую технику.

Осенью 1961 года по полигону пронесся слух, что Малиновский будет сопровождать Никиту Сергеевича, но вскоре выяснилось, что Хрущев не приедет. В связи с высочайшим визитом почти все офицеры и солдаты были сняты с испытательных работ и брошены на аврал по наведению чистоты и порядка. Я в тот период отвечал за сроки и качество подготовки “Зенита” и пытался протестовать против отвлечения людей, высказав свое возмущение председателю Госкомиссии Керимову и начальнику 1-го управления полигона полковнику Кириллову.

Керимов, улыбаясь, ответил, что командованию полигона “своя рубашка ближе” и его все равно не послушают. Кириллов не упустил случая прочесть мне нравоучение: “Вы, штатские, своих министров уважаете, но не боитесь. Обидит один — пойдете работать к другому на еще более выгодных условиях. У ваших министров власть над людьми в основном моральная. У нас, военных, совсем другое дело. В армии власть министра обороны проявляется в чистом и неприкрытом виде. За грязь на дороге и непорядок в казарме — выгонит без всякого согласования и даже с выселением из военного городка. Мы можем не уважать начальство, презирать его, но бояться просто обязаны”.

Королев готовился прилететь на полигон в расчете, что там появится Хрущев. Когда выяснилось, что прилетит только Малиновский, он отправил туда Мишина с поручением организовать в МИКе выставку наших достижений и перспективных разработок. Мне СП позвонил, приказал всячески помогать Мишину в организации и не уклоняться от встречи с маршалом.

Дня за три до высокого визита прилетели личный повар и обслуга, которая готовила столовую на 10-й площадке, где была резиденция маршала, и нашу столовую “люкс” главных конструкторов на “двойке”.

Малиновский прилетел вечером 27 ноября вместе с Главкомом РВСН маршалом Москаленко. Встречавшие их начальник полигона Захаров и начальник ГУРВО Смирницкий уговаривали поехать отдохнуть. Однако, вопреки ожиданиям, шестидесятилетний маршал отказался отдыхать и потребовал, чтобы ему показали пуск принятой на вооружение межконтинентальной ракеты Р-7А (8К74). Пуск готовили уже три дня на 31-й площадке. Все шло хорошо, пока по тридцатиминутной готовности не появилась кавалькада машин, сопровождавшая министра обороны…

Малиновскому объяснили, что готовность 20 минут. К ракете он близко не подходил — ушел в специально отрытый укрепленный чистый окоп на вершине продуваемого ледяным ветром холма. Сразу начались “бобы”, хорошо известные как проявление “визит- эффекта”. Колодка с клапанами подпитки жидким кислородом была установлена с перекосом, и появилась течь кислорода. Объявили задержку на 30 минут. Когда дошло до отвода ферм, по недосмотру порвали кабель указателя наполнения баков. Снова объявили задержку, теперь уже на один час! Королев, услышав об этом, просил меня передать: “Кислород слить! Отметить безобразную работу команды! Кабель заменить!”

Маршал мерз в своей щели уже два часа. Он возмутился и сказал: “У вас положена двенадцатичасовая готовность. Вы потратили уже трое суток. Сейчас 23 часа. Вот завтра в 11.00 и работайте!”

На обратном пути хотели его завести перекусить в нашу столовую, где был сервирован ужин, который мог сделать честь лучшим столичным ресторанам. Малиновский от ужина на “двойке” отказался и уехал в свою резиденцию, предупредив, что рано утром будет на 41-й площадке, где готовился пуск янгелевской Р-16. Но полоса невезения накрыла также и стартовую позицию Янгеля. Ампульные бортовые батареи давали пониженное напряжение, и требовалась их замена. Пуск был отложен на несколько часов.

Разозлившись, Малиновский приказал руководителям полигона и начальникам управлений остаться на 41-й и 31-й площадках для контроля за подготовкой пусков. Обещал вскоре вернуться и проверить, а сам в сопровождении Москаленко поехал к нам смотреть первую площадку, выставку в МИКе и старт Р-9.

На первой площадке Малиновский подошел к обрыву газоотводного оврага. Тяжело оперся о перила, спросил Москаленко:

— Докуда долетают газы?

Маршал Москаленко не знал, что ответить. Один из сотрудников Бармина, оказавшийся рядом, не растерялся:

— Вон до той зарубки, Родион Яковлевич.

Министр обороны недовольно посмотрел вокруг:

— Почему ответил случайный гражданский, а не офицер?

Для показа вывезли на старт трехступенчатый носитель 8К72 с “Востоком” № 5 и продемонстрировали его установку в стартовое устройство. Хотели показать кого-то из будущих космонавтов в скафандре — репетировали доклад по этому “экспонату” дня три. Но Малиновский только сказал:

— Зачем на морозе столько хлопот?

Не задержавшись, не поблагодарив, сел в машину, чтобы спуститься к расположенной ниже стартовой площадке Р-9. Мишин только-только успел его там встретить и начать доклад с объяснением, какая это хорошая будущая межконтинентальная ракета и что такое переохлажденный кислород, как Малиновский перебил его доклад:

— Генерал-полковник Иванов у вас был, во всем разобрался и мне доложил. Не тратьте времени. Мне все докладывали.

Пуск Р-9 отложили, а министр обороны уехал на базу военных строителей. Там, когда были спешно собраны и построены все наличные солдаты, он задал неожиданный вопрос:

— Солдаты! Вы целинники, добровольцы. Как вам здесь работается?

Солдаты смяли строй и обступили министра тесной толпой, посыпались жалобы. Сопровождавшие с трудом выручили маршала и увезли его снова на янгелевскую “сорок первую”. Там выяснилось, что сегодня пуск отменяется. Нужны еще сутки на подготовку и устранение замечаний.

— Обосрались, — в сердцах сказал Малиновский. — Если у вас так, что же творится в строевых частях? Ты куда смотришь, Кирилл Семенович?

Этот вопрос был адресован главкому Москаленко. Но что мог ответить сугубо сухопутный маршал? Договорились, что завтра произведут два пуска: Р-16 с 41-й в 10.00 и через час 8К74 с 31-й.

29 ноября морозным хмурым утром на 41-й опять задержка. Малиновский переезжает на 31-ю. На этот раз наша “семерка” и наземный боевой расчет не подвели. Сработали четко. Полет прошел нормально. Желая угодить высокому гостю, местное командование перестаралось. Во время полета связь сделали настолько громкой, что ближайшие окрестности оглашались не только сведениями о ходе полета, но и совершенно секретными тактико-техническими данными.

— Вы бы еще иностранцев пригласили на спектакль. Вам только космонавтов пускать, а не боевые ракеты.

После удачного пуска “семьдесят четвертой” на площадке был построен боевой расчет. По традиции полагалось коротко доложить о результатах пуска и получить благодарность командования — такой порядок завел Неделин и его продолжили при Москаленко.

Строй напряженно ждал хотя бы двух-трех слов от министра обороны. Однако Малиновский, насупившись, зашагал не вдоль фронта, перед которым вытянулся готовый рапортовать полковник, а позади строя. Последовала команда “Кругом!” Теперь Малиновский оказался перед фронтом строя. Но он продолжал медленно шагать к стоянке автомашин, не поднимая опущенной головы. Команды “Разойдись!” не последовало, тем не менее строй разошелся самовольно. Оскорбленные офицеры с недоумением смотрели вслед уехавшим маршалам…

После этого первого удачного пуска Малиновский приехал сразу к нам в МИК. Из встречавших военных самым старшим оказался заместитель Кириллова полковник Бобылев. Вытянувшись по форме, он начал доклад:

— Товарищ Маршал Советского Союза! Это монтажно-испытательный корпус. Здесь производится подготовка…

Дальнейшее красноречие рапортующего маршал остановил, махнув рукой:

— Я и без тебя вижу, что это такое. Меня уже совсем за дурака считаете. Лучше скажи, где здесь уборная.

Полковник сник, но покорно повел маршала к уборной, которую предусмотрительно уже третьи сутки грудью защищал от посторонних специально приставленный лейтенант.

Облегчившись, министр подошел к развешанным плакатам, явно не желая смотреть и слушать. Мишин, не обращая внимания на такое поведение высокого гостя, перешел в атаку и начал громко, убедительно докладывать о глобальной ракете:

— Через два-три года обычные ракеты будут неэффективны. Только наша глобальная, создаваемая на базе Р-9, способна будет решать любые задачи. У американцев подобной разработки еще нет.

При этих словах Малиновский, казалось, вышел из угнетенного состояния, насторожился и начал слушать. Наблюдая за ним, я решил, что он устал или нездоров и ему трудно в маршальской шинели и папахе стоять и слушать доклад по механике полета новой ракеты.

У стендов с плакатами мы заранее поставили столы и стулья, рассчитывая, что оба пожилых маршала присядут отдохнуть и будут внимательно слушать доклады, утоляя жажду минеральной водой. Даже вешалку с плечиками для шинелей не забыли.

Но Малиновский не разделся и не присел. Это была своего рода демонстрация недовольства не только настоящим, но и перспективой ракетной техники. Однако во время доклада он задал два вопроса: зачем три ступени и где упадут две первые? Потом спросил, почему третью ступень надо тормозить, где и каким образом.

Мишин объяснил очень доходчиво, и маршал, казалось, понял. На плакатах были изображены также объекты “Десна” и “Долина” — будущие шахтные позиционные районы стартовых ракетных комплексов Р-9. Только я начал со всем красноречием рассказывать о космическом разведчике “Зенит”, как подошедший адъютант доложил, что на “сорок первой” объявлена часовая готовность и пора ехать туда на пуск Р-16.

В ответ Малиновский зло бросил:

— Ничего, у них еще часа на два задержка будет, потом опять отменят.

Я даже успел рассказать о фотооборудовании и неожиданно получил вопрос:

— А фокус в полете меняете?

“Зенит” и рассказ о его перспективах явно понравились. Но когда я сказал, что мы способны обнаружить концентрацию и передвижение бронетанковых соединений, министр обороны резонно заметил:

— Пока вы проявите пленку, разберетесь, где свои, где чужие, пока доложите, танки уже далеко уйдут.

Он был прав. С тех пор прошло более трех десятков лет. Наша телевизионная техника позволяет передавать данные разведки прямо из космоса в реальном масштабе времени, без возврата на Землю кассеты с фотопленкой.

От “Зенита” снова вернули маршала к лежащей на транспортной тележке Р-9. Показывая на сопла двигателя, он спросил:

— Вот здесь и горит?

Мишин подтвердил, но не преминул сказать, что горит выше, в камере, а через эти сопла вылетают газы — продукты сгорания.

— Почему новый мотор взяли? Вот, рядом, проверенный. Глушко мне говорил, что очень надежный мотор.

Тут маршал показал на лежащий рядом для сравнения пакет 8К74. Видимо, утренний пуск этой машины произвел свое действие. Не дожидаясь конца длинного ответа Мишина, маршал, впервые улыбнувшись, поблагодарил, пожал всем руки:

— Вы ведь остаетесь. А вы, военная интеллигенция? Или там другой главный конструктор и тот пуск вас не касается?

Наконец, после многих перепроверок пуск Р-16 тоже прошел нормально. Учитывая опыт предыдущего пуска на 31-й, во избежание конфуза здесь решили построение расчета не проводить.

Получив сообщение об удачном пуске Р-16, мы отправились в столовую. Должен же маршал после двух таких трудных дней проверить и работу “маршальской” столовой. Утром во время завтрака нас предупредили, что обед, если заедет маршал, будет особый.

Несмотря на такую моральную подготовку, мы были потрясены. Перед каждым прибором в корочке кожаного переплета лежало меню. Мы читали его, как сказку: “Икра кетовая зернистая, севрюга заливная, усач холодного копчения, балык осетровый, спинка кетовая с лимоном, шпроты с лимоном, крабы с горошком под майонезом, ростбиф, ветчина с хреном, салат столичный из кур, грибы с луком, редиска в сметане, творог, сметана, борщ московский, лапша домашняя, суп с севрюгой, судак по-польски, поджарка из телятины, курица отварная, лангет с жареным картофелем и огурцом, котлеты по-киевски, блинчики с вареньем, блинчики со сметаной, кофе черный, кофе с молоком, чай с лимоном, чай с вареньем”. Фрукты — апельсины, яблоки, виноград — громоздились в хрустальных вазах на столе. Минеральные напитки были всяких сортов, включая лечебные “Ессентуки”.

Мы начали соревнование на число опробованных блюд. Кто-то высказал сожаление, что в меню не включены некоторые полезные для нашей деятельности компоненты.

— При маршале — ни-ни! У нас строжайший сухой закон на эти дни, — предупредил офицер военторга.

Маршал Малиновский так и не удостоил нашу столовую своим посещением.

Я старался отдать должное самым привлекательным закускам и блюдам “про запас”, но так и не смог израсходовать на “все про все” более трех рублей. Кто- то похвалился, что съел на целую пятерку. Цены были действительно по теперешним временам фантастические: эталоном служила цена самой дорогой закуски — зернистой икры. Порция, вполне приличная по объему, стоила всего 47 копеек.

После такого обеда ужинать было невозможно.

Мы явились в столовую только на следующий день для завтрака. Сказочное великолепие исчезло. Нас встретили не московские красавицы, а давно знакомые официантки. Тем не менее, мы сочли, что усиленное питание последних двух дней явилось хорошей компенсацией за треволнения в связи со смотром».

Вполне объективно рассказав о посещении Малиновским испытательного полигона, Черток почему-то сделал вывод, отнюдь не вытекающий из его же рассказа: «Не только главкомы, но и министр обороны маршал Малиновский не хочет глубоко разбираться в наших проблемах».

А ведь рассказ не очень-то дружественно настроенного к Малиновскому Чертока на самом деле дает нам довольно симпатичный портрет маршала. Он не терпит показухи и парадности и сам держится скромно. Поэтому отказывается от того, чтобы принять парад ракетных расчетов, не заглядывает в столовую, где для него приготовлен безалкогольный банкет. И не пытается пустить пыль в глаза, делая вид, что он все знает и понимает в новом для себя деле. Справедливо ругает конструкторов и других специалистов, из-за чьей небрежности приходится откладывать испытания. Пресекает многословные доклады, полные специальных деталей, в которых он все равно не разбирается. Зато в вопросах, понимаемых им сразу, дает довольно дельные советы.

Черток был обижен на Малиновского за то, что тот скептически относился к советской лунной программе и противился выделению средств для ее развития. Но советский лунный проект тех лет был явной авантюрой и наверняка привел бы к катастрофе и гибели людей.

Журналист и писатель Александр Щелоков рассказывает:

«На полигоне в Кубинке оборонщики показывали Хрущеву первые серийные противотанковые управляемые реактивные снаряды — ПТУРСы.

Как водится, для того, чтобы заслужить благосклонное отношение политического руководства к техническим новинкам, организаторы показа постарались ошарашить тех, кто наблюдал за стрельбой, ее эффективностью.

По большому счету, стрельба велась в упрощенных условиях. Операторы ПТУРСов тренировались на тех же директрисах, где потом вели боевое поражение целей. Здесь были заранее пристреляны рубежи и цели, неожиданностей не было и быть не могло.

Ракеты огненными шарами проносились над полем, впивались в темные глыбы танков, которые тут же вспыхивали огненными факелами.

Хрущев нервно прохаживался по помосту, на котором располагалось начальство, то и дело доставал носовой платок, вытирал лысину, восторженно охал, когда над очередным танком вздымалось пламя.

Когда стрельба прекратилась, взоры военных обратились к Хрущеву.

Великий стратег выпятил пузо. Он понимал: все ждут его оценки. А любая его оценка должна быть конкретно-исторической. И Хрущев ее тут же выдал:

— Эпоха танков окончена, — он произнес это торжественным тоном, скорее всего свято веря, что его слова войдут в историю, что их назовут провидческими, пророческими. — Больше их строить не будем. Танки из войн уйдут навсегда.

Присутствовавшие ошеломленно молчали. Генералы смелы на поле боя. Возражать политическому руководству осмеливается далеко не каждый. Все знают: возражение может обойтись себе дороже.

Но смельчак нашелся. Им оказался Главный маршал бронетанковых войск Павел Алексеевич Ротмистров. Усы его вдруг зашевелились, глаза под очками яростно сверкнули и сузились. Видимо так же — сурово и зло — маршал оглядывал поле боя под Прохоровой, где в ходе Курской битвы его танковая армия столкнулась с фашистскими панцер-дивизиями “Рейх”, “Мертвая голова”, “Адольф Гитлер”, и две стальные силы стали ломить одна другую.

Ротмистров сделал шаг вперед и взволнованно сказал:

— Товарищ Хрущев, говорить, что эпоха танков окончена, это…

Лысина Хрущева заметно порозовела. Носители власти не терпят, когда в верности их мнений кто-то пытается усомниться.

— Что это?

Хрущев, надо признать, был политиком умудренным. Он вырос в кругу тонких интриг и безжалостной подковерной борьбы с соперниками и конкурентами. Произойди разговор в кабинете генерального секретаря ЦК КПСС неизвестно кем бы вышел оттуда Главный маршал бронетанковых войск — полковником или ефрейтором. Но все случилось на виду у множества других высоких генералов, тех, в ком Хрущев видел свою опору, и потому поддаваться синдрому купецкого поведения “моему ндраву не препятствуй” было опасно.

Тем не менее в вопросе и особенно в тоне, каким он был задан, прозвучало плохо скрываемое раздражение:

— Что это?

Но и Ротмистров был не лыком шит. Сколь ни крепка танковая лобовая броня, но конструкторы не забыли обеспечить машину и задним ходом.

— Это то, товарищ Никита Сергеевич, что нам с вами здесь слегка втерли очки. Я хотел бы взглянуть на этих ракетчиков, если бы танки тоже вели по ним прицельный огонь. Если хотите проверить, то я сам готов сесть в машину и тогда мы посмотрим.

В глазах генералов, которые стояли тесным кругом, Хрущев прочел, что они согласны с Главным маршалом. Значит, настаивать на своем было опасно. Плешь Хрущева медленно обретала нормальный колер и блеск.

К Ротмистрову приблизился Малиновский.

— Павел Алексеевич, не горячись. Нельзя же все воспринимать так буквально. ПТУРСы — оружие страшное. Это и хотел сказать Никита Сергеевич. А как быть с танками — тут еще придется подумать…

Уезжая с полигона, Малиновский сел в одну машину с Хрущевым. О чем уж они говорили в дороге, не знает никто. Однако, когда кавалькада остановилась на перекрестке перед Голицыно (Хрущев здесь сворачивал налево) он вышел из машины попрощаться. Улыбнулся Ротмистрову:

— Не волнуйся, тебе танк сохраним…»

Так Малиновскому удавалось гасить некоторые хрущевские завиральные идеи в военной сфере.

Хрущев вспоминал: «Даже в нашей стране были отзвуки маоистского культа личности. Примерно в 1962 году я обнаружил, что наши военные издают работы Мао Цзэдуна по военным проблемам. Я немедленно вызвал министра обороны и сказал: “Товарищ Малиновский, как я понимаю, ваше ведомство печатает работы Мао. Это же абсурд! Советская армия сокрушила лучшие силы германской армии, в то время как люди Мао Цзэдуна 20–25 лет только то и делали, что друг друга в задницу кололи ножами или штыками. А теперь вы издаете работы Мао Цзэдуна о войне! Зачем? Чтобы узнать, как вести войну в будущем? Где была Ваша голова, когда Вы принимали это решение?” Малиновский и другие военные товарищи были умными людьми, но издание работ Мао Цзэдуна по военным вопросам было глупой тратой времени. Я не знаю, что случилось с напечатанными экземплярами. Может быть, они до сих пор лежат где-то на складе, а может быть их сожгли».

Можно не сомневаться, что после этого выговора Родион Яковлевич стал относиться к Никите Сергеевичу еще хуже. Его и так уже изрядно достали проводимые Хрущевым сокращения армии, когда офицеров, отдавших полжизни вооруженным силам и не имевших другой профессии, кроме военной, выбрасывали на улицу с грошовой пенсией. По свидетельству дочери, Малиновского однажды прорвало. Придя домой после работы, он возмущенно сказал: «Нельзя так поступать с армией!» Возможно, по поводу бездумных сокращений. Или новочеркасского расстрела.

После обвинений в поддержке культа личности Мао Цзэдуна, Родион Яковлевич должен был в глубине души возмутиться еще больше. Никто ведь не собирался отнимать у Красной армии победу над гитлеровским вермахтом. Но Мао действительно считался признанным классиком в вопросах ведения партизанской войны. Его работы на эту тему были переведены на многие языки и изучались в военных академиях всего мира. Малиновский не хотел отставать, тем более что Советская армия опыта ведения партизанской войны почти не имела, а он должен был очень пригодиться при создании частей специального назначения. Быть может, Хрущев испугался не культа личности Мао, а содержания его работ? После истории с Жуковым Никита Сергеевич боялся, что военные могут использовать подобные партизанские методы борьбы для захвата Кремля и власти.

Разумеется, труды Мао Министерство обороны издавало под грифом «секретно» или «для служебного пользования», как и труды Черчилля, Манштейна, Гудериана и других деятелей Второй мировой войны. Для открытого издания работ Мао Цзэдуна потребовалось бы специальное решение Президиума ЦК КПСС. И распространяться его книги могли только среди офицеров и в военных библиотеках.

Малиновскому была поручена разработка операции «Анадырь» — переброски на Кубу советских войск с вооружением и ракетами, оснащенными ядерными боеголовками. На должность командующего экспедиционным корпусом Родион Яковлевич предложил генерала Иссу Александровича Плиева, только что, 2 июня 1962 года, подавившего волнения в Новочеркасске. Приказ о подавлении демонстрации рабочих с помощью силы Плиеву отдал в устной форме, получив его, в свою очередь, от Хрущева и других членов Президиума ЦК, Малиновский. Думаю, что такой приказ — стрелять в мирных граждан, своих соотечественников, — Родион Яковлевич отдавал с тяжелым сердцем. А его симпатий к Хрущеву в связи с этим еще поубавилось.

Вот Герой Советского Союза генерал-лейтенант Матвей Кузьмич Шапошников, первый заместитель командующего Северо-Кавказским военным округом, отказался стрелять по демонстрантам. Но в отставку его отправили только в июне 1966 года. На его письмо Родион Яковлевич наложил следующую резолюцию: «Тов. Шапошников М.К. Не смогли устроить Вас со службой, поэтому и состоялось Ваше увольнение. Большего чего-либо сделать не могу. Малиновский».

Определенно, министр обороны сочувствовал опальному генералу и не осуждал его поведение. Но сам так поступить не мог. Родион Яковлевич понимал, что откажись он передать Плиеву приказ Хрущева, его бы наверняка отправили в отставку. Однако маршал считал, что только он сможет довести начатые в армии преобразования до конца и противостоять разрушительным идеям Хрущева относительно вооруженных сил.

Вместе с тем, Малиновский убедился, что генерал Плиев, который не раз служил под его командованием в годы Великой Отечественной войны, беспрекословно выполнит любой самый жестокий приказ, почему и рекомендовал его командующим будущей ракетной экспедицией на Кубу. Ведь в случае развития кризиса Плиеву, вполне возможно, пришлось бы отдать приказ о нанесении ядерных ударов по американским городам.

Уже после окончания Карибского кризиса Хрущев вспоминал: «Когда наши беседы стали совсем дружескими, я рассказал Фиделю, что в разгар кризиса спросил министра обороны СССР Малиновского: “Как вы считаете? Зная вооружение и численность вооруженных сил Кубы, если силы вторжения туда будут иметь вооружение, которое имеют США или мы, сколько времени надо будет затратить, чтобы разгромить силы Кубы?” Малиновский, подумав, ответил: “Двое суток”. Когда я сказал об этом Фиделю, он очень разгорячился и стал доказывать, что это неправильная оценка и что Советский Союз не допустил бы этого. Я остановил его: “Это вы так говорите. А я согласен с Малиновским. Он правильно оценил соотношение сил. Пусть не двое суток, а трое или четверо. Во всяком случае, за это время основные очаги сопротивления были бы подавлены, а вы ушли бы в горы, потом продолжалась бы партизанская война. Возможно, она тянулась бы годы, но главное-то было бы сделано: было бы создано буржуазное, контрреволюционное правительство…”».

Александр Щелоков, долгие годы проработавший в газете «Красная Звезда», приводит такой рассказ о Малиновском:

«Во время знаменитого Карибского кризиса, который чуть не поставил мир перед возможностью начала ядерной войны, один из крупных военачальников, сильно нервничавший из-за неясности обстановки, спросил министра обороны маршала Родиона Малиновского:

— Что нам делать?

— Штопайте перчатки, — ответил маршал, оставив в недоумении тех, кто слышал разговор.

Позже я выяснил, что имел в виду маршал. В годы первой мировой войны на Малиновского произвел неизгладимое впечатление спокойствием, которое с особой силой проявлялось в сложной обстановке, его ротный командир. Когда немцы открывали ураганный артиллерийский огонь по русским позициям, ротный садился в окопе, доставал старенькие перчатки и сосредоточенно штопал дырки. Кончался обстрел, и офицер откладывал штопку. Что делать, если немцы пойдут в атаку, он прекрасно знал.

— Штопайте перчатки, — прекрасный совет тем, кто не знает, как в сложной ситуации унять волнение».

Речь, несомненно, идет об описанном в романе «Солдаты России» случае с капитаном Прачеком (в романе — Мачеком).

Во время Карибского кризиса Родион Яковлевич сохранял полное хладнокровие, хотя, как военный человек, понимал, что предпринятая Хрущевым экспедиция на Кубу — это авантюра. Шансы на то, что следы советских ракет на острове американцы не обнаружат до их приведения в боевую готовность, практически равны нулю. Чудом было уже то, что еще на переходе к Кубе армады советских транспортных судов американцы не догадались о ее военном назначении. Маршал прекрасно представлял себе, что Америка имеет подавляющее превосходство в количестве термоядерных боезарядов и их носителей. Советский военно-морской флот значительно уступал американскому и защитить советские суда у Кубы был не в состоянии.

Наталья Родионовна свидетельствовала, что за две недели Карибского кризиса отец вообще ни разу не появился дома. Он даже спал на работе.

Б.Е. Черток вспоминал про Карибский кризис: «В ответ на угрозу американского вторжения, по просьбе Кастро, Хрущев дал согласие на создание группы советских вооруженных сил на Кубе. Но обычными средствами американцев не испугать. Чтобы парировать реальную военную угрозу, Хрущев принял исключительно смелое решение: приблизить ядерные ракеты непосредственно к границе США. Ни министр обороны, пожилой маршал Малиновский [ему тогда было 63 года, всего на 12 лет больше, чем самому Борису Евсеевичу. Преемнику Малиновского А.А. Гречко также было 63 года, когда он стал министром обороны], ни любой из членов Президиума ЦК КПСС на такой рискованный шаг не решился бы. После разведывательно-инспекционной поездки на Кубу начальника Генерального штаба маршала Бирюзова во главе группы военных ракетных специалистов, которыми руководил Смирницкий, было принято окончательное решение».

Насчет того, что это решение о размещении ракет и ядерных боезарядов на Кубе принимал единолично Никита Сергеевич, никаких сомнений нет. Правда, это было сделано отнюдь не по просьбе Кастро, а по инициативе самого Хрущева, который искал ответ на размещение американских ракет в Турции. Кастро, правда, долго уговаривать не пришлось. Он сразу понял, что советский ракетно-ядерный щит надежно прикроет его от возможного нападения со стороны США. Но вот фраза о «пожилом» маршале Малиновском звучит странно. Ведь он был на четыре года моложе Хрущева.

Черток так описывал операцию «Анадырь»:

«Основу боевого состава группы советских вооруженных сил на Кубе должна была составить 43-я дивизия ракетных войск стратегического назначения.

В состав ракетной дивизии входили три полка, вооруженных ракетами Р-12 (24 пусковые установки), и два полка с ракетами Р-14 (16 пусковых установок).

Ракетная дивизия, если выпустит все свои ракеты первой (второго пуска уже быть не может), способна уничтожить по крайней мере 40 важнейших военно-стратегических объектов почти на всей территории США (конечно, кроме Аляски). Общий ядерный потенциал всей дивизии в первом и единственном пуске, если каждая ракета будет обеспечена стартовой позицией и дойдет до цели, составлял в зависимости от типа головной части до 70 мегатонн.

Для защиты ракет от ударов с воздуха их прикрывали две зенитные ракетные дивизии и истребительный авиационный полк. Четыре мотострелковых полка должны были охранять наши ракеты от наземного наступления американцев в случае их вторжения на остров. Кроме того, для борьбы с морским десантом предназначались катера, оснащенные системами ракетного залпового огня (усовершенствованные “катюши”) и самолеты-бомбардировщики Ил-28.

Подготовка техники и контингента войск, переброска всего этого на Кубу морским транспортом под видом перевозки горючего и других мирных грузов были действительно грандиозной операцией. Особую заботу вызывали погрузка, маскировка и размещение на судах, а затем на берегу ракет, ядерных зарядов и самолетов. Надо учесть, что все боевые средства требовали развитых служб тыла, снабжения горючим, средствами связи и замкнутого размещения всего личного состава. Первые боевые подразделения советских войск во главе с генералом армии И.А. Плиевым прибыли на Кубу в июле — начале августа. В середине августа началась тщательно замаскированная переброска ядерных боезарядов…

В сентябре на Кубу начали прибывать ракеты Р-12 и самолеты Ил-28…

Первая ракета Р-12 была подготовлена на Кубе к заправке и стыковке с ядерной боеголовкой 4 октября 1962 года. До 10 октября были готовы к установке на стартовые столы еще десять ракет, к 20 октября — двадцать ракет. В некоторых источниках упоминается, что установленные на Кубе ракеты были полностью подготовлены к пуску. Что понимают историки Карибского кризиса под этим? От Смирницкого я слышал, что ядерные боеголовки ни к одной ракете так и не были пристыкованы. Но если так, то ни одна ракета фактически еще не была готова к пуску».

Если это так, то, заставляя Джона Кеннеди пойти на компромисс, Хрущев до последнего блефовал. В случае американской высадки на Кубе, советские войска оттуда не в состоянии были бы нанести ядерный удар по Соединенным Штатам. Другое дело, даже точно зная, что советские ракеты с Кубы не полетят на американскую территорию, президент США вряд ли бы пошел на войну с СССР. Ведь Хрущев наверняка задействовал бы по американцам межконтинентальные баллистические ракеты, а по их союзникам и базам в Европе — ракеты меньшего радиуса действия с термоядерными боеголовками, а также стратегические бомбардировщики. Вероятно, ядерную войну с СССР Америка бы выиграла, но после этого оказалась в ситуации даже худшей, чем после победы в 1945 году. Помимо значительных разрушений и жертв на американской территории, перед Джоном Кеннеди были бы лежащие в радиоактивных развалинах Европа и Советский Союз, на обустройство которых, по всей видимости, не хватило бы и двадцати «планов Маршалла».

23 октября в 22.30 Малиновский в шифрограмме, адресованной И.А. Плиеву, потребовал принять немедленные меры к повышению боевой готовности Группы войск и отражению совместно с кубинской армией возможного нападения противника. К этому времени в связи с установлением морской блокады два полка Р-14, находившиеся на судах в океане, были повернуты обратно в СССР, но Родион Яковлевич опасался, что американцы могут атаковать советские позиции на Кубе, оставшиеся без ракетного прикрытия.

27 октября над Кубой были сбиты два американских самолета. Истребитель Ф-104, летевший на малой высоте, — кубинскими зенитчиками. А самолет У-2, летчик которого погиб, — по приказу генерал-лейтенанта С.Н. Гречко, заместителя командующего Группой советских войск на Кубе по ПВО. Самолет летел на высоте 21 км и был сбит первой же ракетой С-75 (ЗРК «Десна») дивизионом под командованием майора И. Герченова, который нес боевое дежурство в районе города Банес. Плиев возмутился: ведь накануне он запретил открывать огонь без своего личного разрешения. Пришлось докладывать в Москву. Малиновский ответил короткой шифрограммой: «Вы поторопились».

Как известно, кризис завершился тем, что Хрущев вынужден был убрать ракеты и другие стратегические носители с Кубы, а также все ядерные боеголовки. 22 декабря Малиновский доложил Хрущеву: «К 20.12 все 42 самолета ИЛ-28 и все специальные заряды для ракет и авиабомб доставлены с Кубы в Советский Союз».

США, в свою очередь, обязались не нападать на Кубу. Кроме того, согласно джентльменскому соглашению, американцы в течение года после завершения эвакуации советских ракет с Кубы вывели свои ракеты средней дальности «Юпитер» из Турции. К тому времени у них появились более совершенные ракеты «Поларис» на подводных лодках, и устаревшие, размещенные в Турции и Италии, сняли с вооружения.

Про соглашение о выводе американских ракет из Турции советская и мировая общественность ничего не знали. Да даже если бы знали, все равно исход Карибского кризиса воспринимался как поражение Хрущева. Очень унизителен был сам факт эвакуации ракет и другой техники с Кубы под наблюдением американской стороны. Не говоря уж о том, что поход всех торговых и целого ряда военных судов СССР на Кубу и обратно обошелся в копеечку, да и значительная часть боевой техники после такого путешествия вышла из строя. Куба же, где теперь СССР не имел права размещать ядерные вооружения, превратилась для него в первую очередь в обузу, нуждающуюся в постоянных субсидиях.

После Карибского кризиса престиж Хрущева сильно упал и в стране, и в мире. Никитой Сергеевичем была недовольна и военная, и полицейская элита. А тут еще многочисленные эксперименты Хрущева в экономике и системе управления и начало импорта хлеба, при том, что немало продовольствия отправлялось Кубе и другим союзникам. Практически его смещение было предрешено.

Хрущев пытался оправдаться с неудачей, связанной с транспортировкой ракет на Кубу. 8 февраля 1963 года, на приеме в честь участников Главного военного совета, он, согласно записи генерала Обатурова, заявил: «Войну может развязать и дурак, но найти умного, который хорошо ее закончит в век ядерного оружия (это он, возвращаясь к вопросу о привозе и увозе ракет с Кубы) тяжело». Обатуров так прокомментировал слова Хрущева о том, что мы выиграли в районе Кубы: «Не дай бог таких выигрышей впредь, ибо выигрыш, когда вот-вот война, ядерная война, никому не нужен. Нужно уметь выигрывать без крайнего обострения — в этом искусство подлинного военного дипломата». Хрущев лишь делал хорошую мину при плохой игре. Генералы же насчет мнимого выигрыша на Кубе не заблуждались.

Отношение Малиновского к Никите Сергеевичу его дочь характеризует в следующих воспоминаниях:

«Отец относился к Хрущеву с уважением, теплотой, искорки которой — в войне. Он говорил, что Никита Сергеевич был замечательным членом военного совета (так называлась должность партийного работника в действующей армии). Во-первых, потому что не вмешивался в чисто военные дела, во-вторых, потому что не сидел в штабе, а находился в войсках. Однако в качестве министра отцу не раз приходилось отстаивать свое мнение. Знаю об этом, естественно, не от отца (он никогда не говорил дома о работе, вообще был немногословен), а от людей, работавших вместе с ним».

А вот с Брежневым, по ее ощущению, сколько-нибудь близких отношений у Родиона Яковлевича не было. Если семью Хрущева дочь маршала знала хорошо, то ни с кем из семейства Брежневых так и не познакомилась.

Во время заговора против Хрущева позиция Малиновского имела решающее значение. Согласно легенде, на заседании Президиума ЦК в отсутствие Хрущева колеблющиеся приняли сторону Брежнева только тогда, когда присутствовавший там же Малиновский заявил о поддержке заговора. Так ли именно было или нет, принципиального значения не имеет. Важнее то, что даже участие в заговоре главы КГБ В.Е. Семичастного не гарантировало успех. Если бы Малиновский поддержал Хрущева, армия справилась бы со сравнительно немногочисленными частями КГБ и внутренних войск. Но Родион Яковлевич не собирался его спасать.

Строго говоря, октябрьский переворот 1964 года, сместивший Хрущева, с формальной точки зрения переворотом не был. В полном соответствии с действовавшими тогда нормами Президиум ЦК, а потом Пленум ЦК КПСС освободил Хрущева от всех партийных и государственных постов и отправил на персональную пенсию. Но поскольку государство было тоталитарным и управлялось одним вождем, все процедуры партийной и советской демократии носили сугубо формальный характер. Партийные и государственные органы послушно и единогласно штамповали решения первого лица. Чтобы заставить эти же органы столь же единогласно проголосовать за смещение действующего правителя, требовалось осуществить заговор, не останавливаясь в случае необходимости перед использованием силовых структур. В Америке тот же Эйзенхауэр без труда удовлетворил свои политические амбиции, честно выиграв президентские выборы. У Жукова единственно возможный путь лежал через бонапартистский заговор, ибо других способов прийти к власти у него просто не было. Малиновского же, к счастью, политических амбиций никогда не имел.

Смещение Хрущева было встречено населением, вынужденным в последние годы его правления вспомнить, что такое продовольственные карточки, спокойно, а партийно-советской номенклатурой — с нескрываемой радостью. Никита Сергеевич изрядно достал чиновников своими постоянными шараханиями из крайности в крайность и непродуманными реформами, когда их то бросали на периферию, то возвращали в Москву.

Вскоре после свержения Никиты Сергеевича Малиновский выступил с обличительной речью против Хрущева на активе центрального управления Министерства обороны. Генерал- лейтенант танковых войск Г.И. Обатуров, командующий 6-й гвардейской танковой армией в Киевском округе, записал по этому поводу в дневнике 11 ноября 1964 года: «Сегодня Панин, начальник отделения пропаганды и агитации, который был на сборе в Москве, рассказал основы содержания доклада Малиновского на активе центрального управления МО после октябрьского пленума:

Хрущев совершил немало ошибок в военном строительстве, будучи невеждой в военной области. С ракетами на Кубу была авантюра, которая едва не закончилась войной. Он поставил страну на грань ядерной войны. Сокращение на 1200 тысяч в 1960 было недопустимым и был нанесен ущерб. Большой вред — значительный в авиации и боевых кораблях. Вмешивался в ряд вопросов, не разбираясь в них. Протаскивал плохие ракеты своего сына и отстранял хорошие. Только хитростью мы сумели поставить на производство лучшие ракеты. Летом этого года, посмотрев новейшие ПТ средства, приказал прекратить производство танков, т. к. “они в современной войне бесполезны”. Неоднократно ставил вопрос резко снизить оклады военным и военные пенсии».

После октябрьского пленума 1964 года положение Родиона Яковлевича необычайно упрочилось. Он так никогда и не стал членом Президиума ЦК, преобразованного в 1966 году в Политбюро, но его реальное влияние было больше, чем у иных членов высшего партийного руководства. Все, что касалось вооруженных сил, Малиновский решал непосредственно с Брежневым, и практически все его ходатайства удовлетворялись. Леонид Ильич, много лет связанный с ВПК, был заинтересован в усилении вооруженных сил и вполне доверял мнению Малиновского в военных вопросах. Всякие сокращения вооружений и личного состава были прекращены.

Через несколько дней после смещения Хрущева Родион Яковлевич пережил тяжелую утрату. 19 октября 1964 года во время катастрофы самолета, врезавшегося в гору Авала вблизи Белграда, погиб начальник Генштаба маршал Сергей Семенович Бирюзов, возглавлявший делегацию, направлявшуюся на торжества по случаю 20-летия освобождения югославской столицы. Они подружились вскоре после того, как впервые встретились в конце 1942 года во 2-й гвардейской армии. Наверное, у Малиновского не было ближе друга, чем Бирюзов.

Вскоре после «октябрьского переворота», во время визита в Москву китайской партийно-правительственной делегации, произошел характерный эпизод с участием Малиновского. 8 ноября перед официальным обедом глава делегации премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай жаловался Брежневу, Косыгину, Микояну, Андропову и Громыко:

«Как вы знаете, наша партия и правительство направили в Москву делегацию во главе со мной для того, чтобы выразить чувство дружбы и принять участие в торжествах по случаю 47-й годовщины Октябрьской революции. Вы также подтвердили мнение о том, что этот приезд является дружественным актом.

Тем не менее, вчера на приеме в Кремлевском дворце съездов, где присутствовали, в частности, журналисты из западных стран, министр обороны СССР т. Малиновский публично обратился ко мне с оскорбительными и провокационными вопросами. Сначала он заявил мне о том, чтобы мы, китайцы, не занимались фокусами в политике. Я понял смысл того, что хочет сказать т. Малиновский, и решил перевести разговор на другую тему. Я сказал ему, что эти фокусы — вещь простая, надо открыть кулисы и их можно увидеть. Однако т. Малиновский на этом не остановился и пошел еще дальше. Он заявил о том, что мы не должны позволять никакому черту замутить наши отношения. Я не успел спросить т. Малиновского, какого черта он имел в виду, как он продолжал говорить о том, что советский и китайский народы хотят счастья, и пусть никакие Мао и Хрущевы нам не мешают.

Вопрос ясен: это провокация и оскорбление. Я не поддался на провокацию и, повернувшись в другую сторону, хотел уйти, т. к. буквально рядом с нами стояли американские корреспонденты и слушали. В это время подошли другие советские маршалы, а т. Малиновский продолжал говорить. Однако я его не слушал, и мой переводчик не переводил. Но другой переводчик слышал сказанное т. Малиновским. Тов. Малиновский, по существу, заявил: мы в Советском Союзе свергли Хрущева, а теперь вы свергайте Мао Цзэдуна. Затем т. Малиновский продолжил разговор с т. Хэ Луном. Он сказал т. Хэ Луну, что у него красивая маршальская форма. На это т. Хэ Лун заметил, что лучше носить френч. Тов. Малиновский согласился с этим и добавил, что лучше носить телогрейку, а затем заявил: “Эту нашу форму на нас насобачил Сталин, а вашу форму на вас насобачил Мао”. Тов. Хэ Луном было сказано, что говорить подобным образом — это ошибочно и неправильно.

Я, — продолжал Чжоу Эньлай, — уже говорил т. Микояну, что лично я слышал лишь первую часть этих высказываний т. Малиновского, где он говорил о том, чтобы никакие Мао и Хрущевы нам не мешали. Я бы мог поступить и по-другому: ответить т. Малиновскому и продолжить наш разговор, что наверняка вызвало бы потрясение у всех присутствующих. Так должен был бы поступить на моем месте любой честный коммунист, тем более, — подчеркнул Чжоу Эньлай, — что речь идет об оскорблении нашей делегации, нашей партии, вождя китайского народа, а также и оскорблении меня лично.

Если бы я пошел на такой шаг, то с моей стороны это был бы нормальный, справедливый и необходимый поступок. Конечно, можно было бы предпринять и другой шаг — обратиться к руководящим товарищам КПСС и Советского правительства с серьезным протестом вчера же на приеме. Тогда, по-видимому, возник бы спор, т. к. возникла бы необходимость выяснить все обстоятельства на месте. Мы, как коммунисты, имели право поступить и таким образом. Однако мы не приняли этих мер, поскольку указанный инцидент имел место сразу после выступления с тостом т. Малиновского, в котором он критиковал американский империализм. Затем т. Малиновский стал обходить всех присутствующих, а я подошел к советским маршалам, чтобы предложить выпить за дружбу наших двух народов и за дружбу между нашими армиями. В этот момент т. Малиновский и выступил со своим оскорбительным провокационным заявлением. Если бы мы сразу дали ему отпор, то тем самым это явилось бы хорошей “пищей” для корреспондентов западных империалистических стран.

Мы постоянно заявляли, что надо очень осторожно подходить и продумывать действия, которые могут радовать врагов и огорчать друзей. Что имел в виду т. Малиновский и как понимать его оскорбительное обращение к нам сразу после того, как он выступил с резкой критикой американского империализма? Вполне ясно, что такое заявление по адресу партийно-правительственной делегации КНР практически аннулировало смысл его выступления с тостом. Это — “хрущевщина”. Я сам видел, как американский посол с улыбкой наблюдал за выступлением т. Малиновского. Затем, как сказал мне т. Микоян, вы обменивались мнениями по поводу тоста т. Малиновского и пришли к выводу, что он выражался чересчур остро.

Тов. Микоян А.И. Это я вам сказал о своей точке зрения.

Тов. Чжоу Эньлай. Подобные выступления показывают лишь слабость перед врагами. Так поступал Хрущев. Но американские империалисты видели его насквозь. Мы же, как ваши союзники, испытывали в этой связи горечь. Я вспоминаю, как в 1954 году, когда после Женевского совещания меня пригласили в Советский Союз, в выступлениях Хрущева проявлялась то слабость, то твердость. Но американские империалисты видели его насквозь. Это лишь приносило ущерб авторитету Советского Союза. Высказывания т. Малиновского носили оскорбительный для китайского народа, китайской компартии и ее вождя характер.

Такова первая причина, в силу которой я не дал отпор высказываниям т. Малиновского сразу на месте. Если бы на его месте был Хрущев, то я сделал бы это сразу. Однако это был т. Малиновский. Мы приехали к вам, чтобы выразить наше поздравление и дружественные чувства. Если бы это была внутренняя беседа или дело происходило на приеме с участием только представителей братских партий, я бы сразу дал отпор. Однако это произошло на приеме с участием широкого круга приглашенных, поэтому я решил воздержаться и рассказать об указанном инциденте сегодня. Это не фокусы. Именно так должны подходить к решению таких вопросов коммунисты. Вторая причина, почему я сразу не дал отпор высказываниям т. Малиновского, заключается в том, что я хотел выяснить все детали. На приеме я не спрашивал у т. Хэ Луна, чем кончился разговор с т. Малиновским, а узнал об этом позже.

Тов. Брежнев А.И. Для нас это тоже новость. Мы не знали деталей.

Тов. Чжоу Эньлай. Если бы я стал выяснять все обстоятельства на приеме, то это привлекло бы всеобщее внимание. Вторая причина заключается также еще и в том, что этот вопрос не решить с помощью какого-то протеста. Характер и значение этого вопроса более серьезны, чтобы реагировать только протестом. Вернувшись с приема и изучив все обстоятельства, я пришел к выводу, что это вопрос не только одного т. Малиновского. Такие мысли имеются не только у одного него.

Я имею в виду товарищей в вашем ЦК. Поэтому сегодня я решил официально поставить вопрос перед тремя руководителями КПСС и Советского правительства и надеюсь, что он будет решен. Как надо это понимать — неужели одна из целей вашего согласия на приезд нашей делегации состоит в том, чтобы нас здесь публично оскорблять и провоцировать? Далее. Можно ли считать, что, как об этом говорил т. Малиновский, вы рассчитываете на то, чтобы мы поступили с Мао Цзэдуном так же, как вы с Хрущевым, сняв его с занимаемых постов? Об этом говорил другой советский маршал, который вчера нам заявил: всякому овощу свое время.

Тов. Микоян А.И. Какой маршал?

Тов. Чжоу Эньлай. Лично я не слышал этого высказывания.

Тов. Брежнев А.И. Может быть, это не относилось к Мао Цзэдуну?

Тов. Чжоу Эньлай. В разговоре шли параллельно две мысли: о снятии Хрущева и о желании снять Мао Цзэдуна. Можно было понять эти высказывания как подстрекательство к смещению Мао Цзэдуна. Но на этот счет я не уверен.

Тов. Хэ Лун. За нашими спинами близко стояли два американских корреспондента.

Тов. Чжоу Эньлай. Если кто-либо строит такие планы, то это тщетные попытки и иллюзии. Это ни на йоту не ущемляет авторитета т. Мао Цзэдуна, но это величайшее оскорбление и провокация для китайского народа и Компартии Китая. Разве это может способствовать улучшению отношений между двумя партиями и двумя странами? Это может привести лишь к ухудшению отношений между ними. В-третьих. Можно ли так понять, что в ЦК КПСС имеется точка зрения, согласно которой принципиальные разногласия и споры между нашими двумя партиями сводятся к личным спорам между двумя руководителями — Мао Цзэдуном и Хрущевым, а также к личному характеру и личным качествам этих двух руководителей. Так утверждают империалисты. Но такой вывод напрашивается из высказываний т. Малиновского. Именно поэтому я и должен был официально поставить эти вопросы в беседе с руководителями КПСС и Советского правительства. Этот вопрос необходимо разрешить, иначе о чем мы можем дальше беседовать?

Тов. Брежнев Л.И. Прежде всего, хотел бы сказать от имени Президиума и ЦК КПСС, что мы удовлетворены тем, что ЦК КПК решил послать такую представительную делегацию во главе с т. Чжоу Эньлаем в Москву. Мы это расценили как весьма важный факт и дали согласие на ваше предложение. При обсуждении этого вопроса на Президиуме и вплоть до сегодняшнего дня у нас было только положительное отношение к вопросу о приезде вашей делегации. Мы рассматриваем это как важный шаг в деле установления контактов для улучшения отношений по партийной и государственной линиям. При рассмотрении этого вопроса на Президиуме т. Малиновский не участвовал, поскольку он не является ни членом, ни кандидатом в члены Президиума…

Мы руководствовались интересами укрепления дружбы между КПК и КПСС и намерены руководствоваться этим в дальнейшем. Хочу подчеркнуть еще раз, что мы расцениваем решение ЦК КПК о направлении делегации в Москву как очень важный шаг, который будет способствовать нормализации обстановки, преодолению имеющихся разногласий. Таково наше отношение к приезду вашей делегации. Вчера поздно вечером от т. Микояна я узнал о первой части вашего разговора с т. Малиновским.

Тов. Косыгин А.Н. Я тоже вчера узнал об этом факте, который вызвал у нас возмущение.

Тов. Брежнев Л.И. Поскольку разговор у нас проходит в духе полной откровенности, я могу сказать, что этот факт нас возмутил. Заявление т. Малиновского не только не отражает мнения ЦК КПСС, но вообще он не имел права даже собственное мнение выражать в подобной форме. Мы признательны т. Чжоу Эньлаю за такт, который он проявил на приеме, в связи с заявлением т. Малиновского, а также за откровенность, с которой вы высказались по этому вопросу.

Сегодня я позвонил т. Малиновскому по телефону и спросил его о беседе с т. Чжоу Эньлаем. Тов. Малиновский пояснил, что он не хотел ничего другого, как выразить заботу об укреплении дружбы между нами, и сказал при этом, что смена руководства способствует улучшению отношений. Он согласился, что, возможно, неудачно сформулировал свою мысль, и в связи с этим готов принести личные извинения. Что касается сказанного вами о том, что это мнение т. Малиновского отражает мнение ЦК КПСС, то мы хотим вам заявить, что это не так. Разумеется, если бы это хоть в какой- либо степени отражало мнение нашего руководства, то вы могли бы рассматривать это как оскорбление т. Мао Цзэдуна, ЦК КПК и вашей делегации. Но повторяю, что это совсем не так. Просто человек выпил и в нетрезвом виде неудачно сказал.

Нам известны настроения наших маршалов и руководителей Министерства обороны. Они хорошо относятся к Народно-освободительной армии Китая, китайскому народу и КПК. Такого мнения, например, придерживаются тт. Чуйков, Соколовский, Захаров и другие. И если реплику “всякому овощу свое время” бросил т. Захаров, то могу уверенно сказать, что она относилась только к т. Хрущеву.

Тов. Чжоу Эньлай. Я не могу с определенностью сказать, чьи это слова. Тов. Захарова я хорошо знаю. С ним я работал более года в Пекине.

Тов. Брежнев Л.И. В разговоре со мной т. Малиновский сказал, что его неточно поняли, но он все равно готов принести официальное извинение. Я думаю, что он принесет официальное извинение. Мы выражаем сожаление, что имел место такой факт. Думаю, что вы должны нам в этом поверить и это не должно помешать нашей совместной работе, которая имелась в виду.

Тов. Чжоу Эньлай. Этот вопрос носит особо серьезный характер потому, что он возник на таком широком приеме, какой состоялся вчера по случаю 47-й годовщины Октябрьской революции. Кроме того, это заявление сделал не кто иной, как министр обороны, причем после своего тоста, в котором он осудил американский империализм. Это не могло не вызвать у меня соображений, которые я изложил. Что касается заявления о том, что т. Малиновский выпил и сказанное им не отражает его чувств, то это лишь подтверждает мои сомнения.

Мы — марксисты и сторонники диалектического материализма. Бытие определяет сознание. Если бы у него не было в голове таких мыслей, то он не смог бы их высказать. У нас есть пословица: “Выпивши — говорят правду”. Я тоже люблю иногда выпить. Однажды Хрущев напоил меня допьяна. Вы можете поинтересоваться об этом у Молотова, правда, он сейчас уже не работает министром иностранных дел, или у сопровождавшего меня т. Федоренко. Я был тогда абсолютно пьян, но ни о чем подобном не говорил. Если бы у человека в голове не было таких мыслей, то он не мог бы их высказать, а т. Малиновский вчера говорил логично и по порядку. Почему же со мной этого не произошло? Тов. Федоренко еще жив и работает, и можно через т. Громыко проверить, так ли это.

Тов. Микоян А.И. Мы с вами выпили, но ничего такого не произошло.

Тов. Чжоу Эньлай. Как министр обороны, он не может так объяснять свои действия. Наш бывший министр обороны Пэн Дэхуай допустил по отношению к корейским товарищам великодержавно-шовинистическую ошибку, и мы сняли его за это. Я не вмешиваюсь в ваши внутренние дела. Что касается Пэн Дэхуая, то он действительно допустил великодержавно-шовинистический подход и пытался вмешиваться во внутренние дела КНДР. Как вы помните, в 1956 году наши товарищи вместе с т. Микояном ездили в Корею в связи с этим делом.

Тов. Микоян А.И. Пэн Дэхуай добивался смены Ким Ир Сена.

Тов. Чжоу Эньлай. Мы тоже пришли к выводу, что Пэн Дэхуая надо снять с работы, а Хрущев не разделял этого нашего мнения.

Тов. Микоян А.И, Нет, в этом отношении он разделял вашу точку зрения о Пэн Дэхуае. Хрущев поддерживал Пэн Дэхуая в связи с его письмом в адрес ЦК КПК.

Тов. Чжоу Эньлай. Не будем касаться этого вопроса. Выяснив, что Пэн Дэхуай хотел вмешаться во внутренние дела корейских товарищей, мы сочли это одной из его серьезных антипартийных ошибок, у него были и другие серьезные ошибки. Поэтому мы не раз разъясняли корейским товарищам, что Пэн Дэхуай допустил ошибку и должен нести ответственность за нее. Я привел пример из нашей практики. Что касается того, как братская партия поступит с ошибками своих товарищей, то это ваше дело. Я не буду этого касаться.

Тов. Брежнев только что говорил: “Во-первых, товарищи из Президиума обменивались мнениями по поводу высказывания т. Малиновского, то есть еще до того, как я изложил все обстоятельства, и вы заявили, что в ЦК и Президиуме не было таких мыслей, которые выразил т. Малиновский”…

Во-вторых, т. Брежнев сказал о том, что по заявлению самого т. Малиновского, последний неудачно выразился. Я принимаю во внимание заявление т. Брежнева из этих двух пунктов. Вместе с тем я оставляю право на то, что наша делегация, обсудив этот вопрос, вернется к нему в другой раз.

Тов. Брежнев Л.И. Мы хотим, чтобы вы нам верили, это не мое личное мнение, а мнение Президиума ЦК КПСС.

Тов. Чжоу Эньлай. Делегация обсудит эти обстоятельства и выскажется.

Тов. Микоян А.И. Когда т. Чжоу Эньлай рассказал мне о разговоре с т. Малиновским, я, зная мнение Президиума, немедленно осудил высказывания т. Малиновского.

Тов. Брежнев Л.И. Я узнал об этом разговоре, когда уже провожали гостей с приема.

Тов. Микоян А.И. Если бы у нас было подобное мнение, то я не стал бы сразу осуждать высказывания т. Малиновского.

Тов. Косыгин А.Н. Сегодня идет ответственный разговор. Поскольку вы поставили серьезный вопрос, то мы хотим сказать, что вы при обсуждении его у вас в делегации должны учесть, что сказанное т. Малиновским никакого отношения к нам не имеет. Мы официально заявили вам мнение нашего ЦК. Мы полностью на 100 процентов присоединяемся к тому, что сказал т. Брежнев, и вы можете нам поверить. Конечно, вокруг этого вопроса можно многое нагнетать. Мы ни в какой степени не оправдываем т. Малиновского и возмущены. Я хотел бы не в оправдание т. Малиновского привести один пример. Мы вместе с т. Малиновским стояли на трибуне Мавзолея В.И. Ленина и говорили о разногласиях с Компартией Китая, т. е. по вопросу, который нас волнует. Тов. Малиновский говорил мне, что он лично и все советские маршалы рады приезду делегации КПК и предпринимаемым усилиям на пути к устранению разногласий. Я был уверен, что он на все сто процентов согласен с мнением нашей партии о развитии контактов с Компартией Китая. Для нас явилось неожиданностью сказанное им в разговоре с вами. Вы, наверное, заметили, что он и тост произносил в возбужденном состоянии и наговорил того, что не следовало.

Тов. Чжоу Эньлай. В отношении врагов это можно делать.

Тов. Косыгин А.Н. Я излагаю вам тонкости, нюансы. Мы сами ищем объяснения, чтобы все взвесить.

Тов. Чжоу Эньлай. Тов. Косыгин просит обратить внимание на то, что ЦК КПСС официально опровергает заявление т. Малиновского. Но я хочу откровенно сказать, что я уверен, если бы я вступил с т. Малиновским в разговор, то он наговорил бы мне еще больше.

Тов. Микоян А.И. Он и так достаточно наговорил.

Тов. Чжоу Эньлай. Я решил не обращать на это внимания.

Тов. Брежнев Л.И. Мы это ценим.

Тов. Кан Шэн. Я не присутствовал при разговоре с т. Малиновским. И когда после приема т. Чжоу Эньлай мне о нем рассказал, я был очень удивлен.

Тов. Брежнев Л.И. Мы тоже были удивлены.

Тов. Кан Шэн. Это напомнило мне события, имевшие место около пяти лет назад на приеме в честь участников совещания Политического Консультативного Комитета стран — участниц Варшавского договора, когда Хрущев оскорбил т. Мао Цзэдуна. Я не удивился словам Хрущева, когда он оскорблял наших товарищей, т. к. знал, что он может городить чепуху. Но я был очень огорчен тем, что произошло, в условиях, когда Хрущева сняли и когда мы приехали поздравить вас с праздником.

Мы, конечно, привыкли к различным оскорблениям в адрес КПК и т. Мао Цзэдуна со стороны людей разных мастей. Это не принесет никакого ущерба КПК и т. Мао Цзэдуну. Но меня сильно обеспокоило то, что с таким заявлением прямо руководителю нашей делегации выступил т. Малиновский. Мы все стремимся к устранению разногласий, сплочению перед врагами. Разве такое заявление в присутствии американских корреспондентов может принести пользу делу сплочения наших рядов? Мы приехали с намерением улучшить наши отношения по партийной и государственной линиям. Заявление с оскорблением нашего руководителя не принесет пользы этому. Я верю, что советский народ тепло, одобрительно относится к приезду нашей делегации, что он не позволил бы сделать такие заявления. И если я повторил то, что уже было здесь сказано, то я сделал это потому, что я вспоминаю свою вчерашнюю беседу с т. Кириленко. В то время, когда т. Малиновский беседовал с т. Чжоу Эньлаем, со мной беседовал т. Кириленко. Тов. Кириленко так характеризовал меня: “Вы, тов. Кан Шэн, были хорошим другом советского народа, а сейчас являетесь плохим другом”. Я, конечно, не хотел спорить с т. Кириленко, и ответил ему так: “Я был, есть и буду хорошим другом советского народа”. Если бы мы не являлись хорошими друзьями советского народа, мы бы не приехали к вам. Что касается оскорблений в мой адрес, то каждый раз, когда я приезжал сюда к вам, я слышал это со стороны Хрущева. Каждый раз я давал отпор этим оскорблениям. Но вчера т. Кириленко заявил, что я не являюсь хорошим другом советского народа, и мне это было очень неприятно. Я не хотел вызвать спор. К нам подошел т. Андропов, и мы разошлись.

Тов. Чжоу Эньлай. Мы решили обсудить этот вопрос сегодня.

Тов. Брежнев Л.И. Когда мы приглашали вашу делегацию, мы руководствовались самыми хорошими побуждениями. Они отражают мнение всего нашего коллектива. У нас не было по этому вопросу никаких разногласий.

Нас глубоко огорчает то, что сказал т. Малиновский, и новые обстоятельства. О беседе т. Кан Шэна с т. Кириленко. О последней я ничего не могу сказать, поскольку ничего об этом не слышал. Мы хотим, чтобы вы с доверием и уважением отнеслись к мнению руководства КПСС.

Наше решение о приглашении китайской делегации было искренним и открытым. Мы сообщили о нем всем братским партиям социалистических стран еще до вашего приезда в Москву. Это тоже выражение нашей дружбы с КПК.

Тов. Чжоу Эньлай. По этому вопросу я могу сказать так: я принимаю к сведению мнение т. Брежнева из двух пунктов, добавление тт. Косыгина и Микояна, а также только что сказанное т. Брежневым. Мы должны со всем вниманием отнестись к мнению т. Брежнева как первого секретаря ЦК КПСС и как к мнению Президиума ЦК вашей партии.

Тов. Брежнев Л.И. Мы признательны т. Чжоу Эньлаю за такой подход к делу и просим передать ЦК КПК, что в наших отношениях с вами мы хотим быть искренними. Какую бы горькую правду нам ни приходилось говорить друг другу, мы будем искренними и честными. Я хочу положить начало этому в сегодняшней беседе».

А вот — официальная китайская версия инцидента с Малиновским:

«На вечернем банкете Чжоу Эньлай предложил Хэ Луну вместе подойти к старым друзьям выпить. Многие маршалы и генералы Советского Союза были давними друзьями Чжоу Эньлая и Хэ Луна. Увидев, что к ним идут китайские друзья, многие советские военачальники очень волновались, один за другим подходили пожать руку или же предлагали тост за традиционную китайско-советскую дружбу. В это время к заместителю премьера Хэ Луну подошел министр обороны СССР Родион Малиновский, поскольку Хэ Лун с Маршалом Советского Союза давно были знакомы, он поднимал бокал за дружбу между войсками двух стран, а Малиновский в ответ провокационно сказал, что “форма маршала нашей страны выдумана Сталиным, а вашей — Мао”.

Хэ Лун с возмущением его осудил, “какую ерунду вы говорите, я Вас не понимаю”, и направился к Чжоу Эньлаю, чтобы об этом сообщить. Малиновский шел за ним и кричал, “нельзя дать Хрущеву и Мао (Мао Цзэдун) нам помешать”. — “Что это за чушь вы говорите?” — справедливо и сурово сетовал Чжоу Эньлай, затем вместе с Хэ Луном направились к Леониду Брежневу. “Мы уже убрали Хрущева со сцены, теперь ваша очередь убрать Мао”, — кричал им вслед Малиновский как сумасшедший.

Удаляющийся премьер на расслышал вторую половину этой фразы. А несколько маршалов Советского Союза, которые услышали, громко заявили, что “мы с ним не согласны”. Как переводчик нашей делегации Чжан Ганхуа захотел это выражение перевести премье- ру, другой китайский переводчик вовремя ему напомнил, что здесь присутствует еще и американский журналист с диктофоном. Тогда Чжан Ганхуа воздержался от перевода.

Чжоу Эньлай подошел к Брежневу и выразил серьезный протест. Брежнев объяснил, что Малиновский пьяный. “После алкоголя люди рассказывают правду”, — сказал Чжоу Эньлай и требовал, чтобы Малиновский извинился, а после этого покинул зал банкета со всеми членами делегации.

Вернувшись в посольство КНР в СССР, Чжоу Эньлай внимательно выслушал каждого члена делегации, особенно по той не переведенной второй половине фразы. Вспоминая различные обстоятельства до этого, премьер Чжоу осознал, что это не было случайным инцидентом, а невыносимое оскорбление нашей партии, государства и председателя Мао, необходимо серьезно к этому относиться. Делегация сразу же сформулировала текст телекса и доложила обо всем происшедшем ЦК КПК. Когда все было сделано, часы показывали четвертый час утра.

На второй день руководители КПСС Брежнев, Косыгин и Микоян приехали на встречу. Чжоу Эньлай опять высказал резкий протест в связи с произошедшим вчера инцидентом, спрашивая, “не для того ли КПСС пригласила нас, чтобы провоцировать нас открыто или в надежде, что Китай сменит с поста Мао Цзэдуна? По сообщению западных СМИ от 8 ноября, между КПСС и КПК уже достигнуты договоренности отстранить Мао Цзэдуна от власти, и ставить на его место Чжоу Эньлая, неужели это было лишь совпадение? Не было бы у руководителей КПСС подобных мыслей, осмелился бы Малиновский об этом говорить?”

“Малиновский носил ерунду в пьянстве, он не может представить ЦК КПСС. КПСС уже его критиковал, сейчас официально извиняемся от имени Центрального Комитета КПСС перед КПК, и будем четко размежеваться с ним”, — поспешил с объяснением Леонид Брежнев.

Чжоу Эньлай отметил, что Малиновский не проболтался по пьянке, а высказал правду в пьянстве. Это не было действие какого-либо отдельного человека, а свидетельство того, что среди руководителей КПСС по-прежнему существует группа людей, придерживающаяся позиции Хрущева, занимаясь подрывной деятельностью против Китая.

“Малиновский просто языком болтал, он же уже извинился, можно считать дело закрытым”, — поспешно оправдались руководители КПСС. “Вопрос остается открытым, нам нужно еще изучить и доложить Центральному комитету”, — ответил Чжоу Эньлай. Брежневу по-другому говорил только “разумеется, разумеется”.

Открытое заявление Малиновского о “свержении руководства Мао Цзэдуна” создало серьезное препятствие еще не начатым официальным переговорам между Китаем и Советским Союзом, а также нанесло трудноизлечимую рану китайско-советским отношениям…

Китайский премьер своей тонкой проницательностью сделал четкое заключение о новом руководстве КПСС: хотя новое руководство Советского Союза отстранило Хрущева от должности, но сами по-прежнему придерживаются курса Хрущева, считая себя сильнее и выше всех».

На этом инцидент, казалось бы, был исчерпан. Китайские представители явно намекали, что за свою выходку Малиновский должен быть отправлен в отставку. Однако маршал благополучно остался на своем посту до самой смерти и доверие Брежнева ничуть не потерял. А это наводит на мысль, что Родион Яковлевич действовал по поручению Брежнева (Чжоу Эньлай в беседе дал ясно понять, что китайская сторона считает: именно Брежнев является настоящим лидером страны, несмотря на все разговоры о коллективном руководстве).

Дорогие читатели, вы можете представить себе, что, скажем, на первомайском приеме 1964 года в Кремле пьяный Брежнев бросается с рюмкой водки к не менее пьяному Малиновскому и радостно кричит на весь зал: «Ну что, Родион! Скинем этого дурака Никиту и заживем как у Христа за пазухой?» Я себе подобного вообразить не могу. Только что Леонид Ильич и Родион Яковлевич очень успешно провернули заговор против Хрущева, а семью годами раньше столь же успешно предотвратили заговор Жукова. Так что у генсека и маршала был большой опыт по этой части. И если бы у них действительно имелась мысль попытаться устроить заговор против Мао Цзэдуна с участием Чжоу Эньлая, то уж договариваться с китайским премьером об этом стали бы никак не на приеме, а где-нибудь в укромном месте и через третьих лиц. Тем более, что Родион Яковлевич пил достаточно умеренно и до беспамятства никогда не напивался.

Думаю, что загадка разрешается просто. После смещения Хрущева Мао Цзэдун надеялся нормализовать советско-китайские отношения, значительно ухудшившиеся в результате хрущевского разоблачения сталинских преступлений и осуждения «культа личности». Но Брежнев, пусть и отказавшись от публичной критики Сталина, совсем не собирался возвращаться к сталинским порядкам и восхвалению бывшего вождя. А хотя бы частичная публичная реабилитация Сталина была одним из необходимых условий нормализации советско-китайских отношений. Но что еще важнее, Брежнев прекрасно понимал, что с китайской стороны прежде всего ожидают возобновления братской советской помощи как в экономической, так и в военной областях, а именно в передаче ракетных, ядерных и термоядерных технологий. Однако Леонид Ильич уже воспринимал Китай как советского геополитического соперника, в том числе и в плане влияния на мировое коммунистическое движение, и помогать ему не собирался. Нормализация советско-китайских отношений Брежневу, в отличие от некоторых других членов Президиума ЦК, вроде Шелепина, не требовалась. Но разрыв надо было устроить так, чтобы его инициатива исходила с китайской стороны и именно Китай можно было представить виновником ухудшения советско-китайских отношений. Выходка Малиновского на приеме была, несомненно, инициирована Брежневым и тщательно просчитана. И документы о китайской реакции, ставшие теперь достоянием исследователей, показывают, что Брежнев и Малиновский достигли задуманного. В Пекине решили, что в Москве никто с ними мириться не собирается и помогать не будет. Но историю с предложением Малиновского Чжоу Эньлаю свергнуть Мао Цзэдуна китайские руководители никак не могли сделать публичной. Поэтому мировая коммунистическая общественность вину за разрыв между Китаем и Советским Союзом возлагала по большей части на китайскую сторону.

Разумеется, увольнять Родиона Яковлевича с поста министры обороны Брежнев и не думал. Наоборот, теперь его сохранение на этом посту было необходимо как ввиду того, что Леонид Ильич не сомневался в его преданности и был благодарен за поддержку при свержении Хрущева, так и для того, чтобы его увольнением не подать ложный сигнал китайцам.

Наталья Родионовна вспоминала:

«В Москве мы жили скорее замкнуто. Слишком напряженной была работа отца. Редкие выходные дни проводили на даче с домашними зверями. Обычно сразу после завтрака папа уходил в кабинет. Его отдыхом была работа над книгой…

В Хабаровске, где мы прожили до 1956 г., домашняя жизнь была многолюдней, чаще приходили гости, играла огромная, как сундук, радиола. Под конец всегда заводили папину любимую “Гори, гори, моя звезда…”, а до нее неизменно звучали украинские песни, вальсы “Амурские волны”, “На сопках Маньчжурии”.

Обычно вечерами, когда отец бывал дома, мы с мамой сиживали у него в кабинете. Тихо, чтобы не мешать папиным занятиям шахматами или чтением. В Москве привычки не переменились, но поменялись книги. Папин стол заняли университетские учебники по физике, исследования по ракетной технике, а в последние 3 года их потеснила история — все, что касалось Первой мировой войны и русского экспедиционного корпуса во Франции, было внимательнейшим образом прочитано».

Еще Наталья Родионовна помнит, что в библиотеке были две книги, которые обычно читают начинающие писатели:

«…выпущенные ленинградской “Красной газетой”, пособия из серии “Что надо знать начинающему писателю”: “Выпуск первый. Выбор и сочетание слов” и “Выпуск второй. Построение рассказов и стихов”. Как ни странно, эти две книжицы с вопросительными и восклицательными знаками на полях, NB и заметками на полях сохранились».

Отец, по ее словам, решающим образом повлиял и на выбор ею профессии филолога-испаниста:

«Только поступив на испанское отделение филологического факультета, я известила об этом родителей, доказывая самой себе свою взрослость и самостоятельность.

Не скажу, что с пеленок мечтала о филологии. Лишь со временем поняла, что мой выбор — Испания — не только верен, но и предопределен судьбой отца. К концу первого курса он подарил мне привезенную им из Испании в 1938 г. редчайшую книгу — прижизненное издание “Кровавой свадьбы” Федерико Гарсиа Лорки, и мне показалось, что моим выбором он доволен. Отец был уже болен, когда я перешла на третий курс. Но первую мою печатную работу — статью в “Неделе” о Лорке в новых переводах — он послал Долорес Ибаррури с надписью по-испански: “Смотри, Пассионария, о ком пишет моя дочь”. И подписался своим испанским псевдонимом — “Коронель Малино”».

В другой раз Наталья Родионовна рассказала об этом эпизоде более подробно: «Когда я принесла папе, уже в больницу, свою первую статью о новых переводах Гарсиа Лорки, он прочел, чуть похвалил, чуть поругал и написал в верхнем углу газетной страницы по-испански: “Смотри, Пассионария, о ком пишет моя дочка”. И подписался: Коронель Малино. Велел положить в конверт и отправить Долорес Ибаррури, Через месяц, уже когда папы не стало, пришло письмо и подарок — том Рафаэля Альберти с трогательной дарственной надписью».

И языки дочь выучила те же, что и отец: французский и испанский. А вот как Наталья Родионовна охарактеризовала литературное творчество отца:

«Дело, которому служил отец, забирало его без остатка, не оставляя времени на воспоминания — жанр преимущественно пенсионный.

…У меня хранится рукопись книги — 11 толстых тетрадей, исписанных ровным, красивым почерком без помарок и исправлений. На первом листе дата — 4 декабря 1960 г., предварительное название “Незаконнорожденный. Часть первая” и вверху пометка: “Примерный план (набросок)”. Одиннадцатая, последняя тетрадь дописана осенью 1966-го. Работу оборвала болезнь, и можно только гадать, как отец предполагал работать над текстом дальше. Но одно ясно: сделанное он считал предварительной работой, первым черновиком. В этом проявились и естественная для него требовательность к себе, и в высшей степени ответственное отношение ко всякому труду, в том числе и непривычному ему литературному. Он считал, что только начинает осваивать его, поэтому никогда не говорил о книге. Если спрашивали, отмалчивался, но иногда, как бы вне связи со своей работой, рассказывал какой-нибудь эпизод, уже написанный или только обдумываемый.

И все-таки почему не мемуары? И почему не о главном — не о Второй мировой? Этими вопросами задавались все знавшие, о чем пишет отец, а их было немного. Человек замкнутый, он не делился замыслами, не спрашивал совета и не вдавался в объяснения. Если бы он успел довести работу до конца, наверное, сам объяснил бы, почему ему было естественнее писать о себе как о другом человеке. Думаю, ему нужна была дистанция между ним самим и героем, обусловленные ею свобода и отстраненность. Но, кроме того, мне кажется, этот взгляд на свою судьбу, как на чужую, отвечал его замыслу — исследовать, как складывается человек, становится человеком, понять, что в нем от времени, от других людей, что от своей воли, что от случая. А книга о Второй мировой была бы написана, если бы жизнь продлилась. Осенью 1966 г. отец отдал на машинку “примерный план-набросок” первой части — рукопись книги, которую в издательстве назвали “Солдаты России”, но работать над ней дальше и даже вычитать верстку ему уже не пришлось».

В другом мемуарном очерке Наталья Родионовна сообщает некоторые дополнительные подробности о романе «Солдаты России»:

«Его книга… написана набело изящным старинного склада почерком, совершенно без помарок, настолько продуманным и выношенным было каждое слово… варианты предварительного названия — “Байстрюк”, “Бастард”… Захваченность работой, которой приходилось заниматься урывками, говорила о призвании, а сам первый черновик — о несомненных литературных способностях. Всякий раз просматривая рукопись, еще не тронутую редакторской правкой, я поражаюсь своеобычному складу авторской речи».

Дочь убеждена, что Родион Яковлевич был человеком разносторонним: «Так уж случилось — он стал военным, но я убеждена, что отец нашел бы себя и в другой профессии, так живо было его любопытство ко всякому ремеслу, занятию. Он мог бы стать врачом, литератором, учителем, биологом — эти профессии его особо привлекали». Кстати, Вера Николаевна Малиновская, скорее всего, была преподавателем биологии. И тесно общавшийся с ней Л.В. Рожалин, друг детства Малиновского, по ее рекомендации стал биологом — специалистом по возбудителям болезней картофеля.

Наталья Родионовна свидетельствует:

«С глубоким уважением и даже поклонением отец относился к ученым. Если бы во мне обнаружился талант к точным наукам, думаю, папа был бы счастлив. К гуманитарным способностям он относился спокойнее, может быть, оттого что сам чувствовал слово и был способен к языкам (хорошо знал французский и испанский). А перед гениями науки преклонялся. Помню, однажды отец взял меня, еще школьницу, на какое-то торжество в университет, в фойе показал мне высокого худого человека: “Смотри и запомни — это Ландау”. Спустя несколько лет, когда отец взял меня в Звездный городок, у которого тогда еще не было названия, я услышала произнесенное с тем же радостным уважением: “Смотри, это — главный конструктор”. Фамилия Королев была еще неизвестна.

Я как-то спросила: “Кем ты хотел быть?” Что не военным, я уже знала, слышала раньше: “Хотеть быть военным противоестественно. Нельзя хотеть войны. Человеку естественно хотеть стать ученым, художником, врачом. Они созидают. А ты разрушаешь, даже защищая, и жертвуешь. Отсюда внутренняя тяжесть военной профессии, тяжелой и без того”.

На вопрос: “Кем?” — папа ответил: “Лесником”. Думаю, это правда, и правда именно того года — не на всю жизнь. Молодым он, может (и даже наверняка), ответил бы иначе, тем более честолюбие в нем усугублялось памятью об испытанных в детстве унижениях. Лесник — поздняя утопия, глубинно созвучная его натуре. Но история, как известно, не знает сослагательного наклонения…»

Дочь маршала вспоминает:

«Папа не охотился. Мы и близкие его друзья знали, почему. Не боясь показаться сентиментальным, он сказал как-то, что, убив на первой охоте лань (или козочку? Что там водится в монгольских степях?), подошел и увидел ее глаза. Больше никогда не стрелял. Но на охоту ездил, уважая право собаки на любимую работу. Первому на моей памяти дратхарту Милорду не было равных. Всякую утку он приносил папе, выслушивал одобрение: “Молодец, Милорд!” и повеление: “А теперь отнеси тому, кто убил”. Пес нехотя, но безошибочно относил. В Москве папа уже не ездил на охоту (свободного времени в сравнении с Хабаровском совсем не оставалось), хотя бывал, когда звали, в Завидове, где не только охотились, но главным образом решали дела.

И там он не изменил своему обыкновению — не стрелял, сколько бы над ним ни подшучивали».

Вот что еще Наталья Родионовна Малиновская рассказывает об увлечениях отца:

«По вечерам папа чаще всего решал шахматные задачи или читал Флобера по-французски, чтобы не забывался язык (и тогда рядом с книгой, под лампой счастливо мурлыкал общий любимец — сибирский кот Ласик). А когда все же случались выходные или наступал отпуск, папа отдавал его рыбалке. Сколько часов, нет, дней я просидела на берегах самых разных рек и озер в поле зрения родителей, и в холод, и в дождь с упоением кидающих удочку! Только сейчас, вспоминая об этом мучении своего детства и отрочества, я понимаю, что для папы эти тихие часы были душевной необходимостью. Человек самоуглубленный и молчаливый (полслова за вечер и две фразы за воскресенье), он нуждался в общении с природным миром и, по крайней мере, так — рыбалкой, домашними зверьми — восстанавливал равновесие.

Вообще безразличный к вещам, папа во всяком месте земного шара, куда попадал, покупал рыболовную снасть — и надо было видеть, с каким вкусом и знанием дела! Помню, как на пути к Сакр Кер (всего три дня в Париже!) нам с папой попалась рыбарская лавочка, и битый час я тихо страдала, а папа рылся в россыпях грузил и блесен, но зато потом, обретя какую-то железку с перышком, как он рассказывал о “Комеди Франсез”, о Монмартре и цитировал:

Париж фиолетовый,

Париж в анилине

Вставал за окном “Ротонды”…»

Как мы видим, Родион Яковлевич был не чужд поэзии и по памяти цитировал стихотворение Владимира Маяковского «Верлен и Сезанн».

Наталья Родионовна особо останавливается на страстной увлеченности отца шахматами:

«…юношеское увлечение шахматами с годами переросло в стойкую привязанность. Знатоки считают, что папа играл на вполне профессиональном уровне, да и его шахматная библиотека свидетельствует, что ее собирал не дилетант. Есть в ней, кстати, и том, посвященный мастерству Ботвинника, с дарственной надписью гроссмейстера.

Сколько себя помню, на отцовском столе лежала маленькая, с ладонь величиной, темно-вишневая коробочка. Раскрытая, она распадалась на два квадрата — шахматную доску с дырочками к каждой клетке, куда втыкались стерженьки крохотных фигур, и обтянутую малиновым бархатом крышку-корытце для ненужных фигур. Шахматная коробочка раскрывалась едва ли не каждый вечер: разбор партий и решение задач вошли в привычку, и только большой сибирский кот Ласик, брат легендарного Нуара, считавший место на столе под лампой своим, позволял себе вмешиваться в этот молчаливый диалог с доской, трогая лапой фигурки или теребя желтый граненый карандаш фирмы “Фабер”».

Увлечение Малиновского шахматами подтверждает и Александр Щелоков, много лет проработавший в газете «Красная звезда»:

«Редакция “Красной звезды” совместно с Центральным Домом Советской Армии долгое время проводила конкурсы на решение шахматных задач. Организация такого конкурса — дело хлопотное, трудоемкое. Вытянуть его в одиночку любой из сторон было бы непросто, а в две силы — справлялись.

Каждый раз после публикации очередной группы задач в редакцию буквально мешками поступали письма. Все их предстояло разобрать, просмотреть, установить те, в которых даны правильные ответы, и откинуть нерешенные. В этих условиях первые туры конкурса напоминали массовый забег на длинную дистанцию. Со старта в путь пускалась огромная толпа, и угадать в ней будущих чемпионов или аутсайдеров было нельзя, так же как не удалось бы рассмотреть отдельные лица и их выражение. Постепенно, этап за этапом, группа претендентов на призы сокращалась. И вот уже определились лидеры.

К концу конкурса по числу правильно решенных задач на первое место вышел читатель по фамилии Малиновский с инициалами “Р.Я”. В отделе физкультуры и спорта, который вел конкурс, задумались: сам ли министр обороны решал задачи или его однофамилец. А может быть, это просто чей-то розыгрыш? Не выяснив обстоятельств, публиковать итоги не рискнули.

Главный редактор Николай Иванович Макеев позвонил министру:

— Родион Яковлевич, пусть не удивит вас мой вопрос. В решении шахматных задач принимал участие Малиновский Р.Я., так это вы или не вы?

— Я, — ответил маршал и объяснил: — Грешен, люблю шахматные задачи. А времени на них нет. Потому предпочитаю решать конкурсные. Во-первых, приходится давать ответ к определенному сроку. Это сильно дисциплинирует. Во-вторых, если включился в конкурс, то уже неприлично выходить из игры. Это тоже принуждающий фактор. Потому и решал до конца.

— Хорошо решали, — сказал Макеев. — Поздравляю вас с первым местом.

— Спасибо, Николай Иванович. Такое приятно слышать. Только не объявляйте в газете, что первое место занял я. Не надо. Согласны?

Так тогда никто и не узнал, что победителем конкурса стал министр обороны Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский».

Родион Яковлевич был полководец. А шахматная игра, равно как и составление шахматных этюдов, и решение шахматных задач, чем он и занимался, развивает те же качества, которые нужны военачальнику: умение вырабатывать стратегию, способность подчинить решение тактических задач стратегическим, умение просчитывать вероятный ход событий.

Наталья Родионовна подробно описала библиотеку отца:

«Во всяком деле папа был на редкость обстоятелен.

Ни тени дилетантства — теоретическая оснащенность и техника ремесла заботили его в равной мере, о чем бы ни шла речь — о военном деле, о шахматах или о той же рыбалке. Он собрал великолепную библиотеку по военной теории и истории, потом отданную мамой в Академию бронетанковых войск, больше тридцати лет — до прошлого года — носившую имя отца. Знаю, что среди этих книг немало раритетов. Целую полку в папиной библиотеке занимала шахматная литература (переданная мамой через год после папиной смерти Одесскому шахматному клубу), другую — ихтиологические книги на разных языках (теперь они в библиотеке московского Зоологического музея). А рядом лежала тетрадка с надписью на обложке “Дневник рыболова” — подробные, по дням, отчеты о том, что, когда, при какой погоде и ветре было выловлено (естественно, на удочку, сетью папа не ловил) в такой-то уссурийской протоке, на что лучше ловится таймень, или сом, или не помню кто. Сколько удилищ и удочек, крючков и грузил, спиннингов и каких-то экзотических наживок — искусных имитаций мушек и стрекоз — и всякой другой рыбарской снасти на все случаи лова на всех широтах хранила нижняя полка шкафа!»

Добавлю, что в библиотеке маршала была, в частности, книга германского генерала Эриха Людендорфа «Сущность тотальной войны». Судя по всему, она была отпечатана на ротаторе одной из военных академий для нужд слушателей ограниченным тиражом в 50-е или 60-е годы. На ней пометок нет. А вот на двух других книгах, «Развитие представлений о Вселенной» Ю.Г. Переля и «Атомы и люди» Р. Лэппа, изданных соответственно в 1958 и 1959 годах, сохранилось довольно много пометок и маргиналий. Так, в книге Переля в том месте, где рассказывалось о казни Джордано Бруно, Малиновский отметил: «Безумное преступление». Вероятно, эти книги заинтересовали его в связи с бурным развитием космонавтики, ядерных вооружений, а также «мирного атома».

Наталья Родионовна отмечает:

«К вещам… папа был патологически равнодушен и удовольствовался бы, будь его воля, синей байковой ковбойкой (она и теперь у меня), многолетними штанами фасона “раскинулось море широко” и беретом, носить который приучился в Испании. Перебирая потом его пристрастия, я поняла: к тому, что не нужно в жилище лесника, он был безразличен. Но во всяком месте земного шара, куда попадал, папа покупал рыболовную снасть и какие-то отверточки, винтики, молоточки. Было, правда, и еще одно пристрастие — письменные принадлежности: паркеровские ручки с тонким пером. Необходимым предметом роскоши признавались часы — “Омега”, швейцарские. (Я слышала, как однажды по телефону папа говорил, наверное, директору часового завода об армейском заказе: “Командирские” надо сделать не хуже “Омеги”. Без точных и прочных часов военному человеку нельзя!) Но, конечно же, главным его пристрастием были книги.

Не будучи библиофилом в полном смысле слова, папа постепенно собрал библиотеку, отразившую все его пристрастия: русский девятнадцатый век, военная история, шахматы, звери и путешествия, словари (двуязычные и толковые), пословицы всех времен и народов. Библиотека мамиными стараниями (она окончила ленинградский библиотечный институт и до самой эвакуации в апреле 1942 года заведовала районной библиотекой) была в полном порядке. Но на особой полке над столом книги размещались не по библиотечным правилам, а по любви: Шевченко и Леся Украинка по-украински, Есенин и “Горе от ума”, Вольтер, Ларошфуко и Паскаль по-французски и в переводе. И, конечно же, Марк Аврелий, книга, купленная у букиниста, судя по отметке на обложке, осенью 1936-го, накануне отъезда в Испанию. Ее он искал давно и называл “самой нужной”. Не раз любимая папина фраза из Марка Аврелия расставляла все точки над i в наших разговорах: “Каждый стоит ровно столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет”. (А для меня расставляет и до сих пор.) А фраза Экзюпери “Мы в ответе за тех, кого приручили”, введенная в домашний обиход мной, имела кроме очевидного — переносного — и буквальный смысл, касающийся всех зверят, живущих в доме. В отличие от всех остальных папа никогда не забывал, уходя, дать им кусочек — чтоб не скучали…

Еще несколько книг лежали в ящике стола. Не из осторожности — просто перепечатанные на машинке, какие переплетенные, какие нет, они не помещались на полке: “Белая гвардия”, “Один день Ивана Денисовича” (в 62-м году на полку встало аккуратно обернутое отдельное издание), “Теркин на том свете”, “По ком звонит колокол” (из серии “Рассылается по специальному списку”) и фотокопия “Повести о непогашенной луне”, снятая по его просьбе в Национальной библиотеке Софии. Все эти книги папа давал мне: “Прочти обязательно”, но, к сожалению, без комментариев. И только раз я задала вопрос про “Непогашенную луну”:

— Это правда?

— Неправду так далеко не прячут.

Тогда же, зная, что папа начал писать книгу о детстве, я спросила:

— А почему не о войне?

Он ответил неожиданно резко:

— Пускай врут без меня.

Много лет спустя, наткнувшись на мемуарный том о Сталинградской битве, испещренный восклицательными и вопросительными знаками вперемежку с едкими замечаниями, я поняла смысл этой фразы. Тогда же только удивилась непривычному, как теперь понимаю, обусловленному несогласием с автором, тону и запомнила продолжение:

— Правды об этой войне еще долго никто не скажет и не напишет.

— Потому что не напечатают?

— Не только.

Он оказался прав и прав до сих пор, а может, и насовсем, хотя у нашего разговора был другой конец.

— Когда-нибудь попробую написать. Но начинать надо сначала. И до этой войны была война, война и война.

Три войны — это Первая мировая, гражданская война и война в Испании».

Но вот пришла пора рассказать о самом грустном — последней болезни Родиона Яковлевича.

Наталья Малиновская вспоминала:

«7 ноября, был мой двадцатый день рождения. Папа уже болел, но ни мы с мамой, ни врачи и не подозревали о диагнозе. Сильно болела нога на месте старого ранения, полученного еще в Первую мировую (а если папа говорит “сильно”, значит — “непереносимо”). После бездумно прописанного грязевого лечения в Цхалтубо стало только хуже, но папа работал и седьмого пошел принимать парад. Только мы с мамой знали, чего ему стоит каждая ступенька на Мавзолей, каждое слово речи. Вернувшись, он лег и больше уже не вставал (а жить ему оставалось полгода). Через неделю его увезли в госпиталь — в пятницу, и это пренебрежение суеверием испугало…

Папа был фаталистом и стоиком. Врачи и сестры так и не услышали от него ни стона, ни жалобы и говорили потом, что у него патологическое терпение.

Ни одного вопроса о диагнозе, никаких распоряжений маме “на потом”. Он терпел боль, выносил болезнь молча, мужественно и достойно. Вечером 30 марта, когда я уходила из больницы, вместо обычного “до свиданья” папа едва слышно сказал: “Будь счастлива!” И я не поняла, что он со мной прощается…

Папа вообще был молчалив…»

Родион Яковлевич Малиновский умер в 15 часов 15 минут 31 марта 1967 года. У него был рак поджелудочной железы, который дал многочисленные метастазы в кости и во многие внутренние органы. Раиса Яковлевна пережила его на тридцать лет.

Незадолго до смерти Малиновский как будто стал готовиться писать мемуары о Великой Отечественной войне. Его дочь свидетельствует:

«В ящике стола ждала своего часа особая папка с документами времен Второй мировой. Он откладывал, их еще тогда — на каждом листе под грифом “Секретно” надписано “NB! В мою особую папку”.

Недавно папин адъютант Всеволод Николаевич Васильев рассказал мне, что видел и даже читал папину тетрадь с заметками о первых месяцах войны. Его поразила эта рукопись: “Я сам фронтовик, и могу сказать, что ни до, ни после не читал ничего столь же правдивого”. А в начале 66-го, — рассказывает Всеволод Николаевич, — Родион Яковлевич, словно продолжая разговор с самим собой, сказал: “Еще год дослужу и уйду — пора мне исполнять долг перед войной”. Речь шла о Второй мировой.

Слишком поздно узнала я о существовании этих тетрадок, когда спрашивать, отчего их не отдали нам после папиной смерти и куда они подевались из служебного кабинета, было бессмысленно, да и не у кого.

И даже если папа принес тетрадку домой, вряд ли она бы сохранилась. Еще до похорон к нам пришли люди в штатском снимать аппараты правительственной связи — вертушку и кремлевку. Они же вынули из его стола и забрали все бумаги, а заодно и “рассылаемые по специальному списку” книги из папиного шкафа. Две или три — Гароди, “По ком звонит колокол”, — лежавшие у меня в комнате, так и остались дома, но кто же знал, что за отцовскими бумагами придут, что их надо просто переложить…»

Похоронили Родиона Яковлевича Малиновского 3 апреля 1967 года. Урна с его прахом установлена в Кремлевской стене.