Глава 2 Судилище

Неприятности начались на следующий же день.

Выспаться утром мне так и не удалось: всех нас погнали на медицинский осмотр, и процедура эта была долгая, неприятная, нудная.

Отдохнуть от треволнений минувшей ночи я смог лишь после обеда (мясо в супе не попалось мне и на этот раз!). И только угрелся, погрузился в забытье, как почувствовал, что кто-то теребит меня за ногу.

Раздраженный, разгневанный, я свесился с нар. И увидел незнакомое мне лицо: толстогубое, усыпанное крупными рыжими веснушками.

— Вставай, Чума, — проговорил рыжий. — Я за тобой.

— А ты кто такой?

— Неважно, — ответил он.

— Но в чем дело?

— Дело в том, что меня послали… Велено привести. Вставай!

— Кто послал? — спросил я, потягиваясь и зевая, с трудом продираясь сквозь липкую одурь сна.

— Урки.

— Зачем?

— Иди — там узнаешь!

— А где они?

— В соседнем бараке, — он нетерпеливо махнул рукой. — Вся кодла собралась. Специально. Ждут тебя!

И мгновенно я поднялся, трезвея и настораживаясь. Передо мною стоял посланец кодлы.

Кодла собралась в дальнем, самом темном углу барака. И первым, кого я там увидел, был Ленин.

Он восседал на нарах, скрестив по-турецки ноги, упираясь локтями в широко раздвинутые колени.

— Приветик, — сказал он, наклонив бугристый свой, выпуклый лоб. — Садись, Чума. Ближе садись! Есть до тебя разговор.

— О чем разговор? — спросил я, усаживаясь и ощущая смутное щемящее беспокойство. Не нравился мне его тон. Ох, не нравился… И непонятным, и странным было молчание, которым встретило меня остальное ворье.

— Так о чем же? — повторил я, оглядывая пестрое блатное сборище.

— Да так… Кое о чем. А может, ты сам догадываешься, а?

— Нет, — сказал я, — не догадываюсь. И ты не темни — говори прямо!

— Ну, если прямо… — он прищурился, чмокнул губами. — Тогда ответь: ты в армии служил?

Я ожидал всего, что угодно, но только не этого вопроса. И на какой-то миг онемел, растерялся… «Как он узнал? — зигзагом прошло в голове. — Откуда?»

И тут же пришла вторая мысль:

«Теперь я пропал. Любой блатной, побывавший в армии, механически зачислялся в разряд сучни… А ведь сейчас с сучнею идет война. И если я не оправдаюсь, не вывернусь, меня отсюда не выпустят. Зарежут здесь же, на этих нарах… Главное сейчас — не колебаться. Не признаваться ни в чем! Надо вести себя так же, как и на следствии. В конце концов, точных данных у него нет. Не может быть… Но все-таки — как он узнал?»

— Н-ну, поэт? — тихо, ласково сказал мне Ленин. — Что же ты вдруг притих?

И сейчас же послышался высокий, мурлыкающий голос Девки:

— Не молчи, старик, ох, не молчи!

— Да я не молчу, — медленно, цедя сквозь зубы воздух, проговорил я. — Просто — противно… Противно отвечать! — и, глядя на Ленина, спросил, ломая глазами его взгляд: — Откуда ты все это взял?

— С твоих же собственных слов, — быстро ответил Ленин. — Ты сам проговорился. Сам признался.

— Сам? Не смеши меня. Когда это было?

— Вчера ночью.

Ленин грузно повернулся, позвал:

— Coco! — и немедленно из полутьмы выдвинулся какой-то смуглый, восточного типа человек. — Расскажи, Coco, — приветливо, собрав морщинки у глаз, сказал Ленин, — расскажи, как все было?

— Да просто было, — гортанно и хрипловато заговорил Coco. — Ночью, когда мы за суками погнались, я оказался возле Лешего — сзади бежал…

В это мгновение вновь послышался насмешливый, ленивый Девкин тенорок:

— Сзади? Вот как!

И тотчас же по нарам, по лицам людей, прошла волна веселого оживления.

Я не мог понять: подыгрывает мне Девка или же просто резвится? Разгадать этого парня вообще было нелегко. Однако реплика его помогла мне: она сразу разрядила атмосферу и настроила собрание на игривый лад.

И за это я был благодарен Девке.

Зато Coco не мог прийти в себя от возмущения.

— Ты, слушай, меня нэ подначивай, — вскипел он, размахивая руками. — Нэ строй намеки… Сзади! — он фыркнул и побагровел. — Я нэ бегун. Нэ спортсмэн. Рэзать мы можем, а бэгать — нэт.

— Ладно, ладно, — потрепал его Ленин по плечу. — Кто ж в этом сомневается?

И потом — скороговоркой, косясь в ту сторону, где находился Девка:

— Ты, ядрена мать, не мешай, не мути воду.

И опять, обращаясь к кавказцу, держа ладонь на его плече:

— Больно уж ты горяч, — проговорил он с укоризной. — Нельзя же так! Человек пошутил, а ты…

— Какие шутки, слушай? — кипел и ерзал Coco. — Тут разговор серьезный.

— Ну, так и продолжай, — сказал Ленин. — Значит, ты был рядом…

— Совсэм рядом!

— И все слышал?

— Конэчно.

— И можешь повторить — сейчас, при всех?

— А почему нэт? — Coco пожал плечами. — Ясное дело — могу.

— Так повтори, — тихо, настойчиво проговорил Ленин. — Расскажи блатным, о чем вчера болтал Чума? Что он говорил Лешему?

— Об армии говорил. О том, что он там изучал всякие приемы…

Теперь все смотрели на меня; молча смотрели, выжидающе. Они тяжелы были — эти взгляды. Я ощущал их почти физически.

— О, Господи, какая чушь, — сказал я, стараясь держаться как можно непринужденнее. — Не нашли другой темы. Что ж, я и действительно говорил…

— Ага, — подался ко мне Ленин. — Ага!

— Что — «ага»? Я говорил. Но как! В каком смысле!

— А-а-а, — отмахнулся он небрежно, — это не играет…

— Нет, почему же, играет, — возразил я, — еще как играет! Я говорил о том, что знаю армейские приемы, ну и что? Мало ли где и как я мог их изучить? Знать их — одно. А быть в армии, служить — совсем другое. Если уж мы начнем эти понятия смешивать… Вот ты, например!

Я стремительно повернулся к Coco — уцепил его согнутым пальцем за воротник:

— Ты кто — грузин?

— Мингрелец, — растерянно ответил он. — А почему?…

— Шашлык любишь?

— Конечно.

— Знаешь, как его приготовляют?

— Знаю.

— Ну, а сам жарил когда-нибудь?

— Еще бы! Сколько раз…

— Так, может, ты не блатной, а повар? — спросил я медленно.

— Что-о-о? — Coco стал надуваться, глаза его вышли из орбит, челюсть отвалилась. — Как ты сказал? Опять намеки?

На нарах грохнули. Глядя на веселящихся, гогочущих урок, я развел руками и сказал смирным голосом:

— Вот так вот, ребята, можно обвинить любого из нас. Каждого! Один знает одно, другой — другое… Мало ли кто из нас что знает?… О чем тут толковать? И мне вообще непонятно: какой смысл во всем этом копаться? Есть ведь поважнее дела. По зоне вон сучня бродит: половина пересылки в се руках…

— Вот потому, что половина пересылки, — сказал Ленин, — потому нам и надо знать: кто у нас кто… И ты не верти! — он поднял палец и помахал им перед моим лицом. — Ты говорить мастак, я знаю. Умеешь изворачиваться… Поэт! Только здесь это не поможет. Что в Ростове проходило — на Колыме хрен пройдет.

— Это еще что за намеки? — спросил я, подражая кавказцу, подделываясь под его интонацию. — Куда ты клонишь?

— Все туда же, — усмехнулся он, — все туда же, — и, насупясь, собрав складками кожу на лбу, он спросил, отделяя слова: — Так, ты утверждаешь, что в армии не был, не служил?

— Нет, — сказал я твердо, — не служил.

— И можешь доказать это?

— А ты, — прищурился я, — ты можешь доказать обратное?

— Я — нет, — замялся Ленин, — но ведь имеются люди…

— Какие люди? Вот этот Coco? Да он же не русский. Мало ли что ему могло померещиться?! Ему всюду разные намеки чудятся… Смешно! И вообще, урки, — тут я привстал и осмотрелся, выказывая всем видом своим недоумение и праведный гнев, — я не пойму, что здесь — воровское толковище или наш советский суд? Это только на суде так делается — обвиняют без причин… А у нас, у блатных, все должно быть по справедливости, по правде.

Кодла снова загомонила, задвигалась, кто-то проворчал из полутьмы:

— Кончайте этот балаган!

И еще один голос прорезался сквозь шум:

— А где, кстати, Леший? Куда он подевался? Давайте его сюда! Спросим — и точка. И все дела.

— Вот это правильно, — подхватил Coco. — Пусть сам Леший скажет. В самом деле, где он?

Лешего, признаться, я боялся больше всего. (Coco был не опасен мне — я обезвредил его без труда!) Отсутствие сибиряка удивляло меня с самого начала; удивляло и, конечно, радовало. И сейчас я напряженно ждал: что ответит Ленин на этот вопрос?

— Ч-черт его знает, — сказал озадаченно Ленин. — Не пойму, — он засопел, поскреб ногтями лысину. — Пацаны всю зону облазили, с ног сбились. И сейчас еще ищут. Запропастился куда-то, прямо как в воду канул!

— А может, его в зоне уже и нет? — хихикнул Девка. — Может, он в побеге?

— И сколько мы так сидеть будем? — поинтересовался Конопатый — тот самый парень, который вызвал меня на это судилище.

— Подождем еще немного, — сказал Ленин. — Авось, найдется. Время терпит.

— Да нет, — возразили ему, — не терпит…

— Но ведь толковище не кончилось! — угрюмо и веско заявил Ленин. — Вы что, правил не знаете? Дело это оставлять нельзя. Надо что-то решать… А Леший найдется, появится.

Однако Леший так и не появился. Урки ждали его долго. Некоторые от скуки стали резаться в карты. Кто-то звучно всхрапнул. Затем в углу послышалась песня:

Костюмчик серенький, колесики со скрипом

Я на тюремный на бушлатик променял.

Это была моя песня! И блатные знали это. И, услышав ее, я подумал с облегчением: раз поют, значит, верят… Значит, здесь у меня есть сторонники. Что ж, это неплохо. Мы еще поборемся, Володя! Потягаемся! Мы еще кокнемся — посмотрим, чье разобьется…

Дверь барака распахнулась с грохотом; ворвался взъерошенный, запыхавшийся пацан.

— Нашелся, эй! — закричал он еще с порога. — Нашелся ваш Леший!

— Где ж он? — встрепенулся Ленин.

— В санчасти.

— Он что, заболел, что ли?

— Да вроде бы, — сказал пацан, отдуваясь и шмыгая носом. — Не поймешь — то ли всерьез, то ли косит, притворяется.

— Как же он косит?

— Странно… — востроносое, щуплое лицо паренька дрогнуло, исказилось гримасой…

— Но все же? Что он там делает?

— Ест дерьмо…

И сейчас же звонко, заливисто захохотал Девка:

— Взаправду ест? Хлебает?

— Ну да, — кивнул, поеживаясь, рассыльный. — Хлебает.

— И как же он хлебает?

— Да прямо рукой — из больничной параши…

— Ну, молодец, старик! — воскликнул Девка. — Послушался все-таки дельного совета… Ай, ловкач, ай, пройдоха!

Он сотрясался весь, стенал и захлебывался от хохота. Но окружающие молчали: людям было на этот раз не смешно.

И чтобы пресечь неуместное это Девкино веселье, кто-то сказал — досадливо и нетерпеливо:

— Ладно, заглохни! И вообще, хватит о дерьме. Давайте-ка, чижики, потолкуем о главном.

— Вот и я — о том же… — подхватил Ленин. Но его перебили:

— Насчет Чумы — разговор без пользы. Дело это мутное.

Без Лешего тут все равно ничего не решить… И сейчас не это главное.

— А что? — спросил заносчиво Ленин. — Что же?

— Главное то, что вокруг нас — суки! Чума прав. Они вооружены, а мы — с пустыми руками. Так не годится. Надо что-то делать… Где-то доставать ножи!

Тем и завершилось роковое это судилище. Обвинение, предъявленное мне Лениным и Coco, осталось недоказанным. Основной, самый важный свидетель по делу выбыл внезапно и навсегда.

Странно все-таки переплелись наши судьбы: вот уже второй раз сибиряк этот выручал меня, уберегал от беды.

Минувшей ночью он уберег меня от сучьего ножа, теперь же, невольно, — от ножа блатного.

Я долго думал потом о Лешем… Во всем ведь есть свои пределы; та отчетливая черта, переступать которую нельзя… Теперь, отступя от событий и взирая на них спокойно, со стороны, я отлично вижу эту разницу планов, это несоответствие между целью и средством. Но тогда, на нарах, окруженный кодлой, я прежде всего думал о собственном своем спасении. И известие, которое принес рассыльный, переполнило меня жгучей радостью.

Конечно, и потрясло, и смутило, как и всех прочих. Но все-таки первым моим чувством было облегчение… Я словно бы сразу вернулся к жизни, ощутил под ногами твердую почву.