РАБОЧИЙ ДЕНЬ АНТОНА СЕМЕНОВИЧА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Антон Семенович свой рабочий день начинал обычно с девяти часов, когда сводные отряды уже работали в поле, в саду и на усадьбе колонии. Никаких портфелей и папок он с собой не носил: прекрасная память заменяла ему и блокноты, и инструкции, и всякие справочные материалы. Но часто его можно было видеть со стопкой книг и журналов подмышкой. Сегодня же, кроме книг, он держал в руке небольшой сверточек. Выходя из дому, Антон Семенович получил его от своей матери Татьяны Михайловны, с которой вместе жил и которая нежно заботилась о сыне.

Как всегда аккуратно, по-военному одетый, Антон Семенович прежде всего направился в канцелярию, помещавшуюся на втором этаже главного здания колонии. К этому времени комендантский отряд уже навел во дворе порядок, а ребята-садовники полили и подчистили цветочные клумбы.

В канцелярии Антона Семеновича встретил улыбающийся Тося Соловьев, исполнявший обязанности курьера. Таких курьеров, или, как их у нас называли, «канцелярских крыс», было двое, но второй — Петя Романов (Зайцев), друг и приятель Тоси, — лежал в больничке после сильного приступа малярии.

— Доброе утро, Тося! — сказал Антон Семенович. — Позови ко мне Евгению Александровну и Семена Лукича, а потом сходи в комнату для приезжих и узнай, встал ли Сидор Иванович.

Наш бухгалтер Евгения Александровна Пышнова и заведующий хозяйством Семен Лукич Рогданович уже ждали курьера и пришли незамедлительно. Начался обычный разговор о деньгах, чеках, переводах, ассигнованиях, сметах, покупках... Вбежавший Тося доложил, что Сидор Иванович встал сегодня очень рано и куда-то ушел со старшим Чевелием (Жевелием). Деловой разговор по хозяйственным вопросам продолжался, но мысли Макаренко нет, нет, да и возвращались к Сидору Ивановичу и Мите Чевелию, старшему колонисту, известному не только своей хорошей рабочей инициативой, но и умением ловко подшутить над кем угодно.

Сидор Иванович Халабуда был председателем Комиссии помощи детям (Помдет). О нем и о наших взаимоотношениях с ним следует рассказать поподробнее.

Сразу же после переезда в Куряж колония начала испытывать финансовые затруднения. Больше всего огорчений доставляла нам Комиссия помощи детям, финансировавшая более половины наших расходов по смете. В «Педагогической поэме» рассказано, как ребята выкачали из Халабуды деньги на одеяла. Но «выкачивать» из него приходилось буквально все. Халабуда был совершенно неопытен в вопросах воспитания и не очень-то разбирался в нуждах колонии. Но это бы еще полбеды. Человек мягкий и простосердечный, он попал под влияние разного рода дельцов, вертевшихся вокруг Помдета. Они вовлекали доверчивого и честного Халабуду во всевозможные аферы, сомнительные предприятия, и он забывал о колониях, месяцами не выдавая им причитающихся денег. Особенно трудным, чтобы не сказать безнадежным, считалось получение от Помдета средств на покупку хозяйственного и учебного оборудования. С течением времени «выколачивание» денег из Халабуды превратилось в своеобразный спорт, которым с увлечением занимались все колонисты. Участие ребят в переговорах с Халабудой облегчалось тем, что он частенько приезжал к нам и оставался погостить в колонии, особенно летом, на день — два. Сидор Иванович и сейчас у нас гостил. Антону Семеновичу необходимо было договориться с ним по ряду вопросов финансового порядка.

Закончив хозяйственные дела, отпустив Евгению Александровну и Семена Лукича, Макаренко вызвал нашего коменданта Васю Швеца, известного под кличкой «Кудряш» за свои действительно прекрасные черные, вьющиеся колечками кудри. Вдвоем они отправились в утренний обход спален колонистов. Проходя мимо комнаты для приезжих, Антон Семенович встретил Халабуду, запыхавшегося от быстрой ходьбы.

— Вы куда это так рано ходили?

Сидор Иванович, обычно разговорчивый, на этот раз промямлил в ответ что-то невнятное и, не задерживаясь, поспешно скрылся за дверью. Мысли Антона Семеновича вернулись к Чевелию: не Митя ли — виновник смущенного вида и дурного настроения Сидора Ивановича? Антон Семенович продолжал путь к спальням ребят, уже рассеянно слушая болтливого Васю Швеца.

В спальнях Швец поднимал то на одной, то на другой кровати подушку, матрац или простыню. Сначала все было в порядке, но под матрацем колониста Бондарчука оказалось штук десять зеленых яблок. Швец, не задумываясь, отрапортовал:

— Яблоки из сада Гордея Юхимовича, это точно!

— Удивительно, что ты так точно знаешь, из какого сада яблоки...

Сказав Васе, чтобы он забрал эту находку, Антон Семенович пошел дальше. Возле кровати Швеца, застланной с особым шиком, с небольшой кокетливой подушкой в изголовье, Антон Семенович остановился.

— А ну, подними матрац!

— Да что вы, Антон Семенович, разве я себе позволю!

— Ну, ну, не разговаривай, подымай матрац!.. Под матрацем, однако, ничего не оказалось.

— А что у тебя в сундучке? — спросил Антон Семенович (старшим колонистам разрешалось иметь сундучки).

— Да всякая мелочь.

— Дай слово колониста, что в сундучке нет ничего недозволенного, в том числе и яблок!..

— Да, Антон Семенович, я же вам говорю!..

— Ты не заговаривай меня — или дай слово колониста, или открывай сундучок.

Пришлось Швецу открыть сундучок, запертый каким-то особо секретным замком. Сверху в нем лежали яблоки — десятка два, таких же, как у Бондарчука, но покрупнее и поспелее.

— Так ты что ж, на пару с Бондарчуком работал?

— И скажете такое, Антон Семенович! — возмутился Швец. — Вы же сами видите: у него зеленые яблоки, а у меня спелые. Мне их подарила Катя, дочь Гордея Юхимовича...

— Хорошо, мы это разберем вечером на общем собрании, а пока все яблоки сдашь Дроздюку (секретарю совета командиров).

Сердитый вид Антона Семеновича не предвещал для Васи Швеца ничего хорошего, и тот поплелся сзади, став вдруг молчаливым и унылым.

После обхода спален Антон Семенович направился в больничку, где лежал Петя Романов.

— Здравствуй, Петя! Как себя чувствуешь? Кто тебя навещал? Что ты хочешь, чтобы тебе приготовили на обед? — спросил Антон Семенович.

Петя отвечал вяло, скучным голосом. Чтобы развеселить мальчика, Антон Семенович предложил ему поиграть в загадки. Петя охотно согласился.

— Давай начну я... Сколько у тебя на руке пальцев? — спросил Антон Семенович и показал растопыренную ладонь.

Петя с некоторой нерешительностью посмотрел на руку Антона Семеновича, потом на свою и ответил:

— Пять.

— Верно. Ну, а на двух руках сколько пальцев? — И Антон Семенович показал Пете обе руки.

Теперь мальчик более решительно ответил:

— Десять!

— Верно. Ну, а на десяти руках сколько пальцев? — быстро спросил Антон Семенович и взмахнул перед петиными глазами обеими ладонями.

— Сто! — уверенно ответил Петя.

— А ты подумай, прежде чем отвечать, — улыбнулся Антон Семенович.

— И думать нечего! Десять на десять, Любовь Петровна учила нас, будет сто!

Антон Семенович молчал, отрицательно покачивал головой, и это заставило мальчика задуматься. Наконец он понял свою ошибку.

— А зачем вы мне обе руки показали? — с обидой проговорил Петя. — Так нельзя!..

— Нет, можно. На то это и загадка: Надо слушать внимательно, не зевать и не отвечать наобум... Ну, теперь ты задавай загадку!

Петя не остался в долгу. Правда, загадки он не смог придумать, но все-таки вышел из положения с честью.

— Антон Семенович, я читал одну книжку, и в ней есть слово «Ривьера». Что это такое?

Престранные объяснения Антона Семеновича Петя прослушал внимательно и серьезно. Но потом в его глазах появилась улыбка.

— Ну, а теперь, Антон Семенович, быстро-быстро много раз скажите: Ривьера, Ривьера, Ривьера...

Набор совершенно невразумительных слов, в которых слышалось: «ревела, ревела, ревела...», — привел Петю в веселое настроение. Разговор продолжался, и скоро больной вместе с посетителем стал хохотать от души.

Уходя, Антон Семенович передал Пете маленький сверточек.

— Это тебе от моей мамы… Ну, не скучай. Я скоро пришлю Тосю посидеть с тобой и поиграть...

Возле больнички Антона Семеновича поджидал наш техник-строитель, с которым еще накануне было условлено осмотреть здание электростанции, давшее трещину. Осмотр, обсуждение мер, которые необходимо принять во избежание беды, разговоры с колонистами, работавшими на станции, — все это заняло немало времени. Антон Семенович намеревался еще до обеда пройти в мастерские, чтобы проверить, как там идут дела... Но посещение мастерских пришлось отложить. Прибежал запыхавшийся Тося.

— Антон Семенович, к вам пришли какие-то двое, один в очках, другой с бородой, очень сердитые!

— Сейчас приду. Да ты обожди, не беги, пойдем вместе... А почему ты думаешь, что они сердитые? — спросил Антон Семенович уже на ходу.

— А вот расскажу все по порядку, — зачастил Тося. — Заходят они в канцелярию, тот, что в очках, строго спрашивает: «Где заведующий колонией Макаренко?» Я ему говорю, что Антон Семенович только что закончил обход спален, задержался немного в больничке с Петей Романовым, а сейчас находится на электростанции с нашим техником-строителем. Тогда другой, бородатый, на меня так и окрысился: «Ты откуда, мальчик, все знаешь? Правду, видно, говорят, что все у вас всё знают и все командуют!»

— Ну, а что ты ему сказал?

Едва поспевая за Антоном Семеновичем, Тося торопливо ответил:

— Я им сказал, что вы, когда уходите, всегда говорите, куда... А тот, второй, опять сердито спрашивает: «У вас в колонии часто бьют?»

Антон Семенович замедлил шаг и нахмурился. Его противники не раз задавали ему такого рода вопросы, не верили его ответам и сеяли клевету.

— Ну, ну, продолжай, — сказал он Тосе.

— Я молчу, не пойму, о чем он говорит, кого это у нас бьют? А тут Алешка Новиков, вы ж знаете, какой он языкастый... Как услышал, о чем меня спрашивает бородатый, так взял да и брякнул: «Конечно, лупцуют, иной раз до крови!» Только он это сказал, оба наперебой и давай спрашивать: «Как часто бьют? Почему не убегают воспитанники? Как это вы, ребята, терпите?» А Новиков им в ответ спокойно так и говорит: «Своих же Антон Семенович ведь не бьет, а только приезжих, которые со всякими глупостями пристают!»

Антон Семенович нахмурился еще сильнее и, шагая рядом с Тосей, молча ожидал конца его рассказа.

— Тогда приезжие давай о чем-то шептаться, а когда я им сказал, что пойду вас позову, они стали меня отговаривать: «Ты, мальчик, не беспокойся, мы обождем, пока он сам придет...» Я их не послушал, у нас ведь не полагается, чтобы посетители ждали, и побежал за вами... Вот и все.

Как ни был раздосадован Антон Семенович глупыми расспросами посетителей, оказавшихся работниками одной детской колонии возле Днепропетровска, он принял их любезно, не укорив ни словом.

— Вы спрашиваете, на каких положениях или принципах построена организация жизни коллектива колонии? Вопрос очень важный, основной в нашей воспитательной работе с ребятами. Но я бы предпочел ответить на него только после того, как вы детально ознакомитесь с колонией. Тогда вы отнесетесь с большим доверием к моим словам и забудете обо всяких слухах и клевете, распространяемых о колонии ее врагами...

Гости охотно согласились с предложением Макаренко и в сопровождении недавно приехавшего к нам на каникулы рабфаковца, бывшего колониста Белухина, отправились знакомиться с Куряжем. Только одно условие в категорической форме поставил перед ними Антон Семенович: не расспрашивать ребят об их жизни до поступления в колонию.

Еще во время разговора с гостями Антон Семенович, продолжая, как всегда, чутко следить за течением колонийского дня, заметил, что сигнал на обед запаздывает. Прошло уже десять минут сверх положенного срока! В Куряже Антон Семенович с первого дня установил правило, по которому о всяком нарушении распорядка жизни колонии, об опоздании любого сигнала более чем на пять минут дежурный воспитатель обязан был немедленно сообщать ему. А затем вопрос о каждом таком нарушении подлежал обсуждению на общем собрании колонистов или на совете командиров. Поэтому Антон Семенович был уверен, что сейчас, после ухода гостей, к нему зайдет дежурный воспитатель. Действительно, но прошло и минуты, как в дверь постучались. В кабинет вошла воспитательница Зинаида Петровна и доложила, что на кухне произошла авария: неожиданно лопнул котел, и пищу пришлось перекладывать в другой, поэтому обед немного запаздывает. В ряду других происшествий, случившихся за время ее дежурства, Зинаида Петровна отметила опоздание на работу без уважительной причины Мити Чевелия.

Имя Чевелия невольно воскресило в памяти Антона Семеновича неприветливую утреннюю встречу с Халабудой.

Хотя время было обеденное, пойти домой Антону Семеновичу не удалось. Сперва пришли комсомольцы из соседнего села с просьбой помочь организовать вечер самодеятельности, затем появился Семен Лукич, только-только возвратившийся из Харькова с невеселым сообщением, что Помдет опять задержал выдачу денег. Наконец, вернулись гости, закончившие обход колонии. Как и предвидел Антон Семенович, от прежнего недоверия и предвзятости у них не осталось и следа. Гости просили разрешения приехать завтра утром и снова пробыть в колонии до вечера...

Только в пять часов Антон Семенович смог пойти домой пообедать, а в шесть он уже вновь выходил из своей квартиры.

В дневное время, когда колонисты работали, Антон Семенович занимался главным образом организационными и производственными делами, вечерние же часы целиком отдавал ребятам. Начиная с шести его всегда можно было найти среди колонистов в клубе, в читальном зале, во дворе. Сегодня же, после доклада Семена Лукича об очередной неурядице с Помдетом, нужно было без промедлений переговорить о денежных делах колонии с Сидором Ивановичем. Антон Семенович опять вспомнил и утреннюю прогулку Халабуды с Чевелием и смущенный вид председателя Помдета при встрече возле комнаты для приезжих. Антон Семенович обратил внимание и на какое-то перешептывание Чевелия, Новикова и других ребят на скамейке возле клуба: они замолчали при его приближении, когда минут пять — десять тому назад он направлялся к себе в кабинет. Все это беспокоило его и почему-то связывалось с мыслями о Халабуде.

Неожиданно дверь приоткрылась, и в кабинет просунулась голова Алексея Новикова.

— Антон Семенович, к вам можно?

— Ты хочешь мне сообщить что-нибудь очень важное, да? — шутливо спросил Антон Семенович.

— Совершенно верно, Антон Семенович, очень важное! Мы тут задумали такое дело, что Халабуда все деньги, которые нам должен, сам на стол выложит. Вы только устройте, чтобы он обязательно на общее собрание сегодня пришел, да Митю Чевелия не очень ругайте за утреннее опоздание на работу и не расспрашивайте, почему он опоздал. После все вам расскажем...

Антон Семенович задумался. Его как педагога и воспитателя радовало, что колонисты живут с ним одной жизнью, одними интересами и заботами. Не хотелось огорчать ребят отказом от участия в их «заговоре»: по глазам и по всему поведению Новикова он видел, что они задумали не просто шутку, а что-то серьезное. Расспрашивать о подробностях их замысла он считал для себя невозможным, раз они сами преднамеренно не хотят посвящать его в детали дела: этим он выразил бы им недоверие, чего во взаимоотношениях с колонистами, особенно старшими, не допускал никогда. Ответ мог быть только один: или отказ или согласие. Но взаимоотношения с Помдетом были проблемой особой важности. Вправе ли он передоверить ее решение самим ребятам?

Новиков с нетерпением ожидал ответа, но Антон Семенович медлил. Чтобы выгадать время, он стал уверять Новикова, что ребятам лучше отказаться от своих намерений, так как «вообще нет никаких сил и способов воздействовать на Халабуду». Но Новиков с жаром ответил:

— Не сомневайтесь, Антон Семенович, дело самое наивернейшее! Пусть нас гром убьет или Николай Эдуардович пошлет бегонию пикировать, если оно сорвется! А за Сидора Ивановича не беспокойтесь. Никакого насилия не будет...

Уверенность Новикова в успехе, подкрепленная такой серьезной готовностью к самопожертвованию, подкупила Антона Семеновича. Вспомнив примеры блестящего выполнения Калабалиным, Белухиным, Лопотецким и другими колонистами очень ответственных поручений, Антон Семенович согласился помочь ребятам в их «наивернейшем деле», но предупредил, чтобы они не допускали никакой грубости по отношению к Халабуде и вообще не обидели бы как-нибудь старика.

Обрадованный Новиков хотел было уже помчаться к товарищам с радостным известием, но Антон Семенович, нахмурив брови, остановил его:

— Что это ты болтал сегодня перед обедом двум приезжим, ожидавшим меня? Чтобы этого больше никогда не было! Понял?

— Есть, понял! Больше не будет никогда! — весело ответил Новиков и исчез за дверью.

Ребята придумывали разные способы заставить Сидора Ивановича раскошелиться, или, как они стали говорить потом, «подцепить Халабуду на крючок». Но самый многообещающий план возник у них, когда стало известно, что Сидор Иванович — большой любитель поудить рыбу. Накануне того дня, к которому относится рассказ, Митя Чевелий завел с Сидором Ивановичем разговор о всякой всячине и, как бы невзначай, рассказал, что сейчас по утрам замечательно рыба ловится — успевай только вытягивать. Вчера, например, в речушке Уде, протекавшей вблизи колонии, он, Митя, самолично подцепил краснопера, по меньшей мере килограмма на три! Вертевшийся тут же Петька Левша с особо таинственным видом сообщил, что и он несколько дней тому назад выхватил удочкой из ямы, той, что за мостом, почти полуметрового карпа!

Через полчаса Сидора Ивановича и Митю Чевелия уже можно было видеть за деятельной подготовкой к завтрашней ловле. Они заготовили по пяти удочек на каждого и по предложению Халабуды смастерили ещё и сачок с длинной ручкой на случай, если «стервец», который, безусловно, будет пойман, попытается оборвать или перекусить леску. Они осмотрели место ловли и обильно разбросали приманку — куски черного хлеба. Закончив такую тщательную подготовку, наши рыболовы уселись на берегу реки и стали мечтать о возможных результатах предстоящей ловли. Чевелий, которого интересовал вопрос, как подцепить на крючок не мифического краснопера, а самого Халабуду, намекнул, что ему как колонисту надо попросить разрешения отправиться завтра на рыбную ловлю: он ведь может опоздать на работу... И тут же добавил:

— А вдруг не отпустят, что тогда?

Размечтавшийся Халабуда, как и следовало ожидать, возмутился и безапелляционно заявил:

— Ты же не с кем-нибудь, а со мной пойдешь рыбачить! Я-то ведь над всеми вами начальник. Если захочу, так и десять колонистов возьму с собой! Понятно?

Чевелий поспешил воспользоваться этим и попросил дать ему на всякий случай справку — «на предмет его участия в рыбной ловле». Халабуда назвал Чевелия дураком, но парень не отставал, и в конце концов Сидор Иванович на клочке бумаги написал справку следующего содержания: «Чевелий Митька находится в моем распоряжении до необходимого срока. Сидор Халабуда».

Возвратившись в колонию, Халабуда отпустил Чевелия приказав ему на рассвете явиться в комнату для приезжих со всем «оборудованием». Митя сразу же помчался созывать на экстренное совещание своих друзей. Очень скоро в укромном уголке колонии были разработаны все детали завтрашней «ловли» Халабуды.

...Рано утром наши рыболовы уже сидели с удочками на берегу реки.

Прошел час, два, три... Солнце поднялось довольно высоко, но весь улов пока составляли две небольшие плотички. Чевелий с жаром убеждал Сидора Ивановича, что «настоящая рыба» пойдет позже — ведь и он, Митя, своего краснопера поймал позавчера что-то около десяти часов, не раньше!

Уже оттрубили сигналы на подъем, на завтрак, на работу, а наши горе-рыболовы, ничего не замечая и не слыша, продолжали упорно сидеть в ожидании «настоящей рыбы». Неожиданно из-за кустов показался Алексей Новиков и, делая вид, что не замечает Сидора Ивановича, начал кричать:

— Ты, Митька, чего тут сидишь? Ребята в поле работают, а ты возле речки прохлаждаешься! А для чего это ты пяты удочек захватил? На лягушек разве? Справедливо сказано и старой поговорке, что рыбка любит лодыря, а пашня труженика. Кто разрешил тебе отлучаться из колонии?

Чевелий сделал вид, что сильно напуган, вынул справку Халабуды и подал ее Новикову, но тот, не читая, спрятал справку в карман и продолжал:

— Смотри, еще и документик припас! Антон Семенович разберется, кто тебе его дал, и влепит хорошенько вам обоим — и лодырю и покровителю лодырей! А сейчас марш в поле, на работу!

— Ну чего расшумелся! — миролюбиво сказал Халабуда.

— А, Сидор Иванович! Добрый день! Вы тоже здесь? — сказал Новиков так, будто только теперь заметил Халабуду. — Нехорошо, Сидор Иванович! Видите, что колонист порядок нарушает, бездельничает, а вы его не гоните домой... Он и справкой от какого-то начальника, которому до колонии дела нет обзавелся. А вы ему потакаете... Счастливой ловли, Сидор Иванович!.. — И Новиков скрылся в кустах.

Крайне сконфуженный всем, что наговорил Новиков, Халабуда сразу же после ухода Чевелия поспешил в колонию, забыв даже о пойманных плотичках. Встреча с Антоном Семеновичем возле комнаты для приезжих, видимо, окончательно испортила ему настроение, и Сидор Иванович, по этой ли причине или по какой другой, до самого вечера не выходил из своей комнаты.

...Оставшееся до общего собрания время Антон Семенович провел в беседах с ребятами. Увидев вышедшего наконец из дома и усевшегося на скамейке Халабуду, Антон Семенович с группой ребят направился к нему и пригласил его принять участие в общем собрании колонистов. Польщенный вниманием, Халабуда согласился придти.

Когда в зале появился Сидор Иванович, ребята дружно ему зааплодировали и с нетерпением стали ожидать, как развернутся события: большинство из них уже знало о подготовлявшемся «моральном наступлении» на руководителя Помдета. Собрание проходило спокойно, и добросердечный Сидор Иванович, растроганный и аплодисментами колонистов и тем, что его посадили на почетное место, с улыбкой оглядывал ребят, не предвидя никаких каверз и подвохов с их стороны.

Дольше, чем на других вопросах, задержались только на истории с яблоками. Когда секретарь совета командиров Дроздюк выложил на стол «вещественные доказательства», найденные под матрацем Бондарчука и в сундучке Швеца, все внимание ребят поглотили яблоки, и они на время забыли о Халабуде. Во всяких яблочных происшествиях ребята разбирались лучше даже, чем сам Антон Семенович. Несколько наводящих вопросов, заданных провинившимся, сразу же привели в ясность все дело. Слово взял Матвей Белухин.

— Что можно сказать о Бондарчуке? Залез в сад Гордея Юхимовича, нарвал яблок и честно признался. А вот со Швецом дело другое! Катя, дочь Гордея Юхимовича, увлеченная кудрями Швеца, стала угощать своего ухажора плодами из отцовского сада, и он, воспользовавшись ее доверием, за ее спиной набрал себе, как вы видите, двадцать отборных яблочек. Конечно, мы все не прочь залезть в сад — кто из нас не бывал грешен! — но с этим надо бороться. И наказать надо обоих. Но Швецу за такую мелкую подлость, как обман девушки, недостойный колониста, я предлагаю усилить наказание: во-первых, остричь ему кудри, чтобы не смущал больше дивчат, а во-вторых, запретить ему раз навсегда принимать от них подарки!

Предложение Белухина — остричь кудри — привело Швеца в полное смятение. Со слезами на глазах и с дрожью в голосе он стал уверять общее собрание и Антона Семеновича, что больше никогда не то что на яблоки, но и на Катю не посмотрит!..

По выражению лица Антона Семеновича нельзя было сказать, поддержит ли он Белухина или пощадит Швеца. Ему хотелось, чтобы ребята сами пришли к определенному решению. Он выступил только в конце обсуждения.

— Вася, наш комендант, конечно, мастер своими кудрями девушкам головы кружить, — сказал Антон Семенович, — но свои обязанности он исполняет хорошо: везде чистота и порядок, он не корчит из себя какого-нибудь барина или приказчика, а сам, где надо, действует и метлой, и лопатой, и граблями. Наказать его следует, однако я предлагаю оставить только второе предложение Матвея — запретить Швецу принимать подарки от девушек и предупредить его, что в другой раз он будет острижен наголо. В отношении Бондарчука, по-моему, можно ограничиться запрещением на месяц ходить в деревню. Через месяц яблоки отойдут, и у него не будет больше соблазнов.

Общее собрание согласилось с Антоном Семеновичем. Швец был счастлив: страшная угроза миновала.

Сидор Иванович с большим интересом прослушал обсуждение всей этой истории, но когда собрание перешло к следующему вопросу и командир сводного отряда Перцовский доложил об опоздании на работу Чевелия, Халабуда почувствовал себя неловко. Антон Семенович, как и обещал Новикову, на стал расспрашивать о причинах митиного проступка, но заявил, что проступок этот тяжелый, и предложил лишить Чевелия на месяц права исполнять должность помощника дежурного воспитателя, которая считалась весьма почетной. Митя не стал оправдываться и принял наказание как вполне заслуженное.

Собрание продолжалось. Поднялся Семен Лукич и попросил слова.

— Скоро ребята начнут учиться в школе, лето на исходе, а у нас очень плохо обстоит дело со столами, стульями и другой мебелью для школы, — сказал он.

Антон Семенович спросил, какой же выход из положения предлагает Семен Лукич, и тот ответил, что надо просить Комиссию помощи детям оплатить из причитающихся нам по смете средств хотя бы расходы на материалы — доски, гвозди, клей; тогда мастерские колонии быстро сделают сами недостающую мебель.

Все мы вопросительно поглядывали на Сидора Ивановича, ожидая, что он скажет. Сидор Иванович сделал, однако, вид будто слова нашего заведующего хозяйством никакого отношения к нему не имеют. Тогда ребята, считая момент самым подходящим, приступили к осуществлению своего плана – «подцепить Халабуду на крючок». Встал Алексей Новиков и сказал:

— Тут в одном деле требуются ваши разъяснения, Антон Семенович.

— А это дело к мебели для школы имеет какое-нибудь отношение? – спросил Антон Семенович, догадываясь, что сейчас начнётся атака ребят на Халабуду, что выступления и Семёна Лукича и Новикова заранее подготовлены.

Новиков на мгновение замялся, а потом весело ответил:

— Самое что ни на есть прямое!

— Ну, тогда говори...

— Митя Чевелий доказывает, что если какой-нибудь наш харьковский начальник приедет, то он имеет право без вашего, Антон Семенович, ведома или без ведома дежурного дать любое распоряжение колонисту и тот обязан это распоряжение выполнить! А по-моему, тут что-то не так... Приедет, к примеру, зимой кто-нибудь из начальников и скажет: «Бросайте, ребята, учиться, у меня тут есть дельце поважнее, мне на зайцев сходить охота, а одному скучно, давайте собирайтесь, ученье подождёт!» Что тогда делать? А некоторые начальники своими действиями так и показывают, что им до нашего ученья дела никакого нет. Прямо не говорят, а школу, чем надо, но обеспечивают! И даже в колонии на дисциплину внимания не обращают... Вот сегодня Митя Чевелий получил распоряжение... — Новиков не спеша полез в карман, достал справку, которую утром ему предъявил Чевелий, и, помахивая ею в воздухе, победоносно посмотрел на Сидора Ивановича.

Тот сидел в полном смущении, не зная, что сказать, и отводил глаза. Антон Семенович, сообразив, что ребята вынудили доверчивого Халабуду написать какую-то компрометирующую его справку, с улыбкой поглядывал на Сидора Ивановича, сидевшего с ним рядом, ожидая, как тот выйдет из этого весьма неприятного положения. А Новиков, продолжая помахивать справкой, с притворной нерешительностью спросил:

— Не знаю, зачитывать этот документик или, может, разорвать?

— Порви его к бису! – не выдержал Халабуда и, нагнувшись к Антону Семеновичу, прошептал: — Говорили о столах, стульях, шкафах, а тут, здорово живешь, на каких-то начальников из Харькова перешли. Скажи ребятам, что завтра дам распоряжение выдать все деньги на оборудование для школы... С ними только свяжись!

Сообщение Антона Семеновича о том, что Халабуда, обдумав нашу просьбу, нашел возможным ее удовлетворить и завтра уже можно будет закупать материалы для мастерских: потонуло в восторженных криках ребят. Новиков спрятал злополучную справку, так и не зачитав ее. Сидора Ивановича не качали только потому, что он успел скрыться за спину Антона Семеновича, умоляя защитить его от этих «дьяволов», которые вытрясут из него «не только столы, стулья и шкафы, но и душу со всеми потрохами»...

Ребята расходились весело и шумно. Чевелий, окрыленный победой, крикнул:

— Так как же завтра, Сидор Иванович, пойдем красноперов ловить?

— Уж ты, пустомеля первой категории, замолчал бы лучше! — погрозил ему кулаком Халабуда. — А между прочим, с нами, бюрократами, иначе и нельзя! — уже добродушно добавил Сидор Иванович и вместе с Макаренко направился к нему в кабинет.

Усевшись поудобнее в кресле, Сидор Иванович закурил трубку и не спеша, с удовольствием предался размышлениям вслух. Он говорил о достижениях колонии и при этом выказывал особые симпатии Антону Семеновичу:

— Как это ты так сумел ребят преобразовать! Еще недавно Куряж по кирпичику растаскивали, а сейчас в колонии только и разговору, что надо строить, — то строить и это строить. Вот в Подворском сельсовете трое твоих колонистов и агроном! Как послушаешь, как это Горгуль и другие авторитетно докладывают в сельсовете об усилении борьбы с кулачеством и бандитизмом, так и не поверишь, что еще год — два тому назад были беспризорными. На что уж твой Тоська Соловьев — скромный мальчик, а и тот сегодня пристал ко мне — не отвяжешься, — чтобы отдал я для библиотеки книги, которые у нас в Помдете в кладовой лежат. И скажи ты на милость, как он узнал про эти книги, когда мне самому про них ничего известно! Вот только не пойму я одного: отчего это ты не ладишь с нашими инспекторами? Ведь они ж институты кончали! Уступил бы им в чем-нибудь, а? Тогда общими силами двинули бы эту самую педагогику. А то ведь сам знаешь, плохо у нас с этим делом.

Антон Семенович насторожился, едва только Халабуда заговорил об «уступках инспекторам». Это была для него не новая тема. Но он никогда не допускал и мысли о возможности каких бы то ни было уступок в принципиальных вопросах. Отчеканивая каждое слово, он сказал Халабуде:

— А что, ежели я, Сидор Иванович, посоветую тебе уступить в чем-нибудь меньшевикам и эсерам, чтобы вместе с ними «общими силами» строить Советское государство?

— Ну, ты скажешь такое... То партийное дело, а это...

— А это что? Не партийное дело? А чье же? Может быть, инспекторов Наробраза? Нет, Сидор Иванович, воспитание молодежи — партийное дело, и ты как коммунист должен это понять. Ты только подумай, куда тянут меня все ваши Петровы, Брегели, Духовы, Козловы, Шарины и другие! «Боже сохрани как-нибудь влиять на ребят – их сознание должно развиваться самостоятельно!», «Нельзя учить ребят ненавидеть врагов, так как все люди – братья!», «Нельзя наказывать ребят за плохие поступки, так как это их ожесточит!» И так далее и тому подобное... Вспомни, что совсем недавно проповедовала Брегель: колонии нужно закрыть, а беспризорных, видишь ли, отдать на воспитание кулакам! А твой Духов и десяток его родственников, наводнивших аппарат Наробраза? Вспомни, сколько раз их вычищали из вашего аппарата. Почему же вы их снова восстанавливаете на прежнем месте? А ваш Петров, профессор, «крупнейший авторитет в вопросах воспитания», так воспитал своего сына, что вынужден был для исправления отдать его в колонию. Хороша и Козлова (Зоя)! Спроси наших новых колонистов, как она обучала их следить за мной и потом доносить ей. Конечно, и среди ваших инспекторов есть люди, понимающие и ценящие успехи и опыт колонии, но, к сожалению, они еще в меньшинстве и часто не решаются прямо выступить против наших врагов, — добавил Антон Семенович.

Насколько Макаренко был прав, можно судить по одному тому, что враги, о которых он говорил Халабуде, были впоследствии разоблачены на Украине как пособники кулаков, троцкисты, буржуазные националисты. Нужно вспомнить здесь и то, как сурово были осуждены нашей партией извращения педологов.

— Ты, Сидор Иванович, не думай, что нас никто не поддерживает! — продолжал Макаренко. — Я тебе назову тех, кто на нашей стороне. Это прежде всего работники детколоний, разуверившиеся в «помощи» Петровых, Брегелей и Шариных. Это рабочие-коммунисты с харьковских заводов, частенько заглядывающие к нам, чтобы собственными глазами посмотреть на нашу жизнь. Это бедняцко-середняцкое селянство, которое с нашей помощью объединяется в артели. Я не говорю уже о селянской молодёжи — она вся на нашей стороне. А сколько детей из кулацких семейств, познакомившись с колонией, ушло от родителей! А вузовская молодёжь! Ты думаешь, она не видит разницы между пустыми словами профессора и живой, творческой работой всего нашего коллектива? Знаешь, что мне напоминают писаки — составители всяких инструкций и проектов, окопавшиеся в Наробразе? Пузырьки на воде во время дождя: надуваются, лопаются и исчезают без следа.

Халабуда не рискнул вступить в спор с Антоном Семеновичем и только с огорчением проговорил:

— Тебя все равно не переспоришь, пойду спать... Шум в колонии стал стихать, но в кабинете Антона Семеновича еще долго раздавались голоса. Пришли наши актеры, они собрались на репетицию «Леса» Островского. Роль Несчастливцова исполнял Антон Семенович. До двенадцати часов был слышен его голос — то актера, то режиссера спектакля. Часто доставалось от него воспитательнице Любови Петровне, игравшей роль помещицы Гурмыжской.

— Да смотрите вы ласковей на своего жениха Буланова! — умолял ее Антон Семенович. — Забудьте вы, что это Гриша, неудачный охотник, разбивший сегодня стрелой из лука стекло в вашей комнате. Он больше этого делать не будет.

— Правда, Гриша?

Очень удрученное гришино «да» показывало, что он весьма опасается последствий своей неудачной охоты, тем более что «невеста» уже дважды подала ему реплику совсем не по пьесе:

— Где хочешь возьми, а чтобы завтра стекло было вставлено!..

Только в начале первого возвратился Антон Семенович домой. Татьяна Михайловна спала, но на столе он увидел тщательно укутанный чайник и ужин, прикрытый белой салфеткой, приготовленный заботливой рукой матери.