Глава 4 К вопросу о скулах…
И, ПОЖАЛУЙ, пришло время сказать о той семье, где вырастал Владимир Ульянов, о его корнях. Все мы родом из детства, и то, каким было это детство, нередко определяет остальную нашу жизнь.
Итак — корни…
Корни — это серьёзно, но что надо понимать под корнями? Есть народное выражение — «перекати-поле». Так говорят о человеке без корней, который легко расстаётся с одним местом и не очень держится за новое… Формально Ленин с юношеских лет был как раз «перекати-полем» — он недолго жил на одном месте, как, впрочем, и его мать после смерти мужа, и часто переезжал не только из одного города в другой, но и из одной страны в другую. Но был ли Ленин человеком без корней?
Нет, конечно!
Он был глубоко русским человеком! И был им не только потому, что любил Волгу, русские леса и русскую зиму, и не только потому, что хорошо и глубоко знал русскую классику…
Ленин был глубоко русским человеком потому, что верил в величие и в великое предназначение русских, верил — во дни любых сомнений и тягостных раздумий русского «общества» о судьбе и сути русского народа — в Россию.
Верил и гордился её предназначением, написав блестящее эссе «О национальной гордости великороссов». И не просто верил, не просто гордился, а жил и работал ради того, чтобы Россия из страны, отставшей от передовых стран, из страны, экономически зависимой от иностранного капитала и даже политически полузависимой, превратилась в могучую страну, освободившуюся вместе с передовыми странами мира от власти Золотой Элиты.
Сегодня Ленина нередко подают ненавистником русского народа, русофобом… Но вот цитата:
«После Крымской войны русское правительство поняло, что оно никуда не годится; после болгарской войны и русская интеллигенция поняла, что она никуда не годится; теперь в японскую войну русский народ начинает понимать, что и его правительство, и его интеллигенция равно никуда не годятся.
Остаётся заключить такой мир с Японией, чтобы и правительство, и интеллигенция, и народ поняли, что все они одинаково не годятся, и тогда прогрессивный паралич русского национального самосознания завершит последнюю фазу своей эволюции».
Нечего сказать — «патриотизм» хоть куда, прямо-таки высшей марки! Но кто же этот мрачный пессимист, проникнутый чёрным неверием в русский народ?
Нет, это — не Ленин, эту оценку русского народа записал в своём дневнике 7 апреля 1904 года… Василий Осипович Ключевский, великий наш историк[172]. А Ленин в эти же дни не в дневнике, а в публичной листовке и в публичной статье заявлял:
«Война показывает агонию старой России, России бесправной, тёмной и забитой… Старая Россия умирает. На её место идёт новая Россия.
Не русский народ, а русское самодержавие начало эту войну. Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению…»[173]
Для либералов типа академиков Ключевского, Вернадского, Готье русский народ представлялся чем-то вроде исторически аморфной и бессильной массы, способной лишь на периодические бунты… А для Ленина народ был тем, чем он был в действительности, — то есть исторической общностью, сумевшей создать огромное государство и великую культуру, но в силу ряда причин очень задержавшейся в своём культурном и политическом развитии.
Ключевский писал о «прогрессивном параличе русского национального самосознания», а Ленин понимал, что это самосознание не может уже существовать и тем более развиваться в условиях царизма, но что оно есть — это самобытное самосознание великого народа. Так кто был бо?льшим патриотом России — России не царей, а России народа, — академик Ключевский или большевик Ленин?
А теперь — о корнях…
Русские корни личности Ленина были мощны и прочны, а гнала его по городам и весям России и по Европе не беспечная «охота к перемене мест», а судьба человека, отказавшегося от жизни ради себя и живущего общественным интересом.
Но кто сформировал его таким?
Не ошибётся тот, кто ответит на этот вопрос просто и кратко: «Семья».
ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ УЛЬЯНОВ родился 22-го (10-го по старому стилю) апреля 1870 года на Волге, в Симбирске (ныне — Ульяновск) в семье инспектора (с 1874 года — директора) народных училищ Симбирской губернии Ильи Николаевича Ульянова (1831–1886), женатого на Марии Александровне Бланк (1835–1916).
Илья Николаевич был коренным, потомственным волжанином, уроженцем Астрахани, в 1854 году окончил Казанский университет, преподавал в Пензе и Нижнем Новгороде математику и физику, особенно ярко проявил себя в Симбирске… Он имел чин действительного статского советника (соответствует армейскому званию «генерал-майор») и по выслуге лет получил потомственное дворянство. Человеком отец Ленина был религиозным, как и Мария Александровна, но, как подлинно религиозные люди, детей они к строгому исполнению обрядов не принуждали и вообще не заостряли их внимание на вопросах, которые человек может решить лишь сам для себя и в достаточно зрелом возрасте. Поэтому, повзрослев, все младшие Ульяновы вполне безболезненно, без терзаний, достаточно рано порвали с религией.
Мария Александровна родилась в Петербурге в семье врача, получила домашнее, но прекрасное образование, знала три языка, уже в Симбирске сдала экстерном экзамен на звание народной учительницы.
Старшие Ульяновы были людьми выдающихся качеств, а Илья Николаевич вне зависимости от последующей громкой славы второго сына в любом случае вошёл бы в историю России как крупный провинциальный деятель народного просвещения.
Всего чета Ульяновых имела шесть детей.
Самой старшей была дочь Анна. Она родилась в 1864 году ещё в Нижнем Новгороде. В 1883 году Анна поступила на Бестужевские Высшие женские курсы в Петербурге, но в 1887 году была арестована по делу о покушении Александра Ульянова на Александра III Романова и выслана под надзор полиции в Поволжье.
В июле 1889 года Анна вышла замуж за Марка Тимофеевича Елизарова (1862–1919), впоследствии видного большевика, сама вела партийную работу, после 1917 года заведовала отделом охраны детства в Наркомпросе, с 1921 года работала в Истпарте — Комиссии по истории Октябрьской революции и РКП(б). Умерла Анна Ильинична Елизарова-Ульянова в 1935 году.
Значение Анны Ульяновой-Елизаровой («Джемса») в предреволюционной истории партии оказалась, между прочим, более значительным, чем это обычно представляется, — в последний предреволюционный период она играла во внутрироссийской нелегальной партийной работе весьма крупную роль.
Старший сын — Александр, родившийся в 1866 году тоже в Нижнем Новгороде, окончил гимназию с золотой медалью, имел все задатки незаурядной личности, обладал глубоким аналитическим умом, поступил в Петербургский университет на естественный факультет, в 1885 году был удостоен золотой медали Совета университета за работу «Об органах сегментарных и половых пресноводных Annulata».
В свободной России Александр Ульянов наверняка стал бы крупным учёным. В царской России он стал революционером-народником и 8 мая 1887 года — в 21 год — был повешен за подготовку покушения на императора Александра III.
Александр и два его товарища были задержаны «с метательными снарядами» на Невском проспекте 1 марта 1887 года и заключены в Петропавловскую крепость. Мать, узнав об аресте сына 8 марта, сразу же выехала в Петербург и 14 марта подала прошение о свидании.
Царь дал согласие, написав директору департамента полиции П. Н. Дурново: «Мне кажется, желательно дать ей свидание с сыном, чтобы она убедилась, что это за личность — её сынок, и показать ей показания её сына, чтобы она увидела, каких он убеждений».
Ну, своим старшим сыном Мария Ульянова имела все основания гордиться, чего никак нельзя сказать об Александре III Романове, чей сын Николай и правил бездарно, и отрёкся бесславно, ибо убеждений не имел.
Дурново дополнил царскую резолюцию: «Нельзя ли воспользоваться разрешённым государем Ульяновой свиданием с сыном, чтобы она уговорила его дать откровенные показания, в особенности о том, кто, кроме студентов, устроил всё это дело. Мне кажется, это могло бы удаться, если б подействовать поискуснее на мать».
Читая это, невольно вспоминаешь слова шиллеровского Карла Моора: «О, люди, вы — порождения крокодилов». В целом с Моором согласиться нельзя никак, но в некоторых частных случаях, увы, приходится соглашаться.
И это — как раз такой случай.
Двухчасовое свидание матери и сына в присутствии надзирателя состоялось 1 апреля, в день именин Марии Александровны. Александр плакал, обнимал матери колени, но в своём решении был твёрд, сказав, что долг каждого честного человека — бороться за освобождение родины от задавленного положения.
— Да, но эти средства так ужасны, — возразила мать.
— Что же делать, если других нет, мама, — ответил сын.
Эту сцену мы знаем из воспоминаний Анны Ильиничны Ульяновой, но она явно не вымышлена, а просто запомнена дочерью по рассказу матери. Явно не апокрифичны и слова Владимира, который, узнав о словах старшего брата, заявил: «Мы пойдём другим путём».
ВЛАДИМИР был третьим ребёнком, а 4 ноября 1871 года в семье Ульяновых родилась ещё одна дочь — Ольга, погодок и, как вспоминал Дмитрий Ульянов, «самый близкий, лучший товарищ Володи в годы детства и юности». Умница, с характерными ульяновскими чертами лица, Ольга весной 1887 года окончила Мариинскую женскую гимназию, подавала блестящие надежды, тоже училась на Высших женских курсах в Петербурге, но в апреле 1891 года заболела брюшным тифом и 8 мая 1891 года — день в день через четыре года после казни Александра Ильича — скончалась на руках брата Владимира и матери.
Похоронили Ольгу на Волковом кладбище Петербурга, где позднее была похоронена и её мать.
16 августа 1874 года родился младший брат Володи — Дмитрий, умерший в 1943 году, а в феврале 1878 года появилась на свет младшая сестра Мария — «Маняша».
С 1883 года Дмитрий начал учёбу в Симбирской гимназии, заканчивал же в 1893 году уже Самарскую гимназию — для семьи началась эпоха переездов, которые, скорее, следовало бы назвать скитаниями.
Студентом медицинского факультета Московского университета Дмитрий принял участие в студенческих волнениях, был арестован, сидел в тюрьме, но в 1901 году всё же окончил Юрьевский (Тартуский) университет, работал врачом, был агентом ЦК большевиков…
После Октября Дмитрий Ильич вёл партийную работу в Крыму, в 1921 году был уполномоченным Наркомздрава по курортам Крыма, затем переехал в Москву.
Мария Ильинична в 1895 году после окончания Московской Елизаветинской женской гимназии начала учиться на Высших женских курсах в Москве, однако спокойной жизни не получилось и у неё — в 1899 году Марию арестовывают и высылают под гласный надзор полиции в Нижний Новгород. Затем последовал обычный для детей Ильи Николаевича и Марии Александровны биографический «калейдоскоп»: аресты, отсидки, ссылки…
Мария Ильинична была в 1910-е годы российским корреспондентом Ленина. В 1912 году в ориентировке охранки говорилось: «Сама активной партийной работы не исполняет, но служит местом, куда обращаются все наиболее серьёзные работники за получением связей, явок и адресов».
Но «Маняша» не была политически нейтральна — видимая партийная пассивность являлась атрибутом её партийной работы. Хорош был бы у партии «почтовый ящик», если бы его то и дело арестовывали и закатывали туда, куда Макар телят не гонял…
С марта 1917 года по 1929 год Мария Ильинична работала в редакции «Правды», затем состояла членом Комиссии советского контроля. В 1933 году её наградили орденом Ленина, в 1935 году она была избрана членом ЦИК СССР, а в 1937 году скончалась и была похоронена на Красной площади.
Такова история семьи Ленина в её предельно кратком изложении. Однако эта удивительная семья заслуживает того, чтобы сказать о ней и больше — хотя бы в объёме одной лишь главы.
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, можно ли в книге о Ленине не сказать о семье Ленина, о его корнях и истоках?
Конечно же, сказать об этом надо по двум, по крайней мере, причинам.
Первая причина та, что семья Ленина — имею в виду семью, где он рос, родительскую семью — была, говоря языком казённым, образцовой ячейкой общества. А если проще и душевнее, это была прекрасная — умная, деятельная, скромная и дружная семья.
По чистоте семейных отношений, по той нравственной «планке», которая была нормой в семье Ильи и Марии Ульяновых, эту семью следует считать первой по образцовости семьёй во всей мировой истории. В этой семье не был воспитан ни один человек, о котором можно сказать, что он коптил небо и был полон мелких чувств и дел. Мать и отец Ульяновы сами не были революционерами и революционных устремлений не имели, но все их дети стали убеждёнными и крупными работниками революции.
Все!
Причём все были большевиками — членами партии, созданной и руководимой братом. Другого настолько яркого примера бескорыстной и жертвенной «семейственности» в истории мира, пожалуй, что и не найти.
Переписка Ленина с родными, их переписка друг с другом, их собственные статьи, как и их воспоминания о Ленине, обнаруживают как в сестрах Ленина — и Анне, и Марии, так и в его брате Дмитрии людей развитых, думающих, фамильно логичных, честных, нефальшивых, искренних и скромных.
Это же говорят о родне Ленина её жизнь и дела — как до Октября 1917 года, так и после Октября.
Между прочим, все лучшие фамильные черты, вплоть до знаменитого ленинского прищура, были чётко видны в племяннице Ленина — Ольге Дмитриевне, которую мне посчастливилось знать, бывая у неё дома. Она была в свои поздние годы очень похожа на бабушку, а ещё больше на свою двоюродную бабушку — Любовь Александровну Ардашеву.
Юный Ленин в семье — интереснейшая тема, причём не только для историка, но и для умного педагога, как пример блестяще выстроенного воспитания детей… Это и благодарная — для вдумчивого психолога — отправная точка для размышлений о путях формирования абсолютно здоровых нравственно натур…
И, наконец, это тема просто для романиста!
В советское время было издано более 1500 литературных произведений о Ленине, но подлинного внимания заслуживают лишь воспоминания о нём — не только родных, но и вообще всех, кто его знал. А их, этих воспоминаний — и правдивых, и не очень, — набирается не более чем на десяток книг.
Увы, здесь нет возможности уделить место описанию детских и юношеских лет Ленина по воспоминаниям сестёр и брата (остальное почти всё вторично), но читателю не мешает прочесть их самому — они того стоят! Скажу лишь, что воспоминания Анны Ильиничны, Дмитрия Ильича и Марии Ильиничны дают вполне живого и достоверного Володю Ульянова… При этом Анна Ильинична более, так сказать, «академична», как и, отчасти, Мария Ильинична, а Дмитрий Ильич — более непосредственен. Но в том, что они вспоминали то, что было, сомневаться не приходится. Например, историю с выдуманной восьмилетним Володей игрой в некую очень таинственную и очень изменчивую в поведении (то злую, то ласковую) «брыкаску» Дмитрий Ильич описывает с мастерством профессионального литератора, но одновременно — и с точностью хроникёра.
Приведу всё же один фрагмент из воспоминаний именно Дмитрия Ильича:
«Вообще у Володи в детстве была богатая фантазия, которая проявлялась в самых разнообразных играх. У меня остался в памяти, между прочим, такой случай: сидим мы вечером за большим столом и мирно и спокойно занимаемся какой-то стройкой домиков. Я соорудил из карт высокий дом, что-то, как мне показалось, необычайное, и стал хвастаться перед ними. В это время входит няня (В. Г. Сарбатова. — С. К.) и заявляет, к моему великому огорчению, что мама велит мне идти спать. Мне не хочется, начинаются обычные пререкания. Вдруг Володя, чтобы поддержать няню, произносит отчётливо с напускным важным видом примерно следующую фразу: „Инженер мистер Дим перед своей поездкой в Америку представил нам замечательный проект многоэтажного здания, рассмотрением которого мы должны сейчас заняться. До свидания, мистер Дим!“. Польщённый похвалой, я без всякого дальнейшего протеста отправляюсь с няней в путешествие…»
В этом фрагменте принципиальна некая деталь: слова «примерно следующую фразу…». Это «примерно» очень характерно для воспоминаний Дмитрия Ильича в частности и для Ульяновых в целом в том смысле, что все они всегда стремились к точности выражения мысли в слове. Конечно, через много лет младший брат не мог помнить то, что сказал тогда старший брат дословно. Но примерно он помнил, а как взрослый, мог примерно сказанное реконструировать. Однако счёл необходимым уточнить для читателя, что он здесь лишь примерно точен. И эта общая для детей Ильи Николаевича и Марии Александровны черта тоже идёт явно из детства. К точности и честности их приучали!
Да и могло ли быть иначе — ведь Илья Николаевич был выдающимся профессиональным педагогом, а Мария Александровна в педагогике тоже не была дилетанткой, имея диплом народной учительницы.
К слову, сообщу об упомянутой выше «няне»… Крестьянка Пензенской губернии Варвара Григорьевна Сарбатова (1820–1890) появилась в доме Ульяновых в год рождения Володи и прожила в семье двадцать лет — до самой своей смерти. И тот факт, что она прижилась в семье и не покидала её, тоже говорит о многом. Простая русская женщина, Варвара Сарбатова в интеллигентной ульяновской семье лишней не была. Ленин уже из сибирской ссылки писал в письме домой 7 февраля 1898 года: «На вопросы Маняши: какой у Глеба (Кржижановского. — С. К.) голос?.. Гм, гм! Должно быть, баритон — что ли. Да он те же вещи поёт, что и мы, бывало, с Марком (Елизаровым, зятем Ленина. — С. К.) „кричали“ (как няня выражалась)».
Итак, первая причина, по которой в книге о Ленине нельзя обойти тему семьи, очевидна…
Вторая же причина, по которой нельзя обойти «семейной» темы в книге о Ленине, состоит в том, что происхождение предков Ленина давно стало притчей во языцех у людей как злонамеренных, недобрых, так и у просто досужих любопытствующих мещан.
Обо всём таком пришла пора в этой книге поговорить…
ЧТО в историческом исследовании надо считать наиболее существенным? Очевидно — честность, без которой невозможны ни представительный отбор фактов, ни точный анализ.
Родная племянница Ленина Ольга Дмитриевна Ульянова, ныне, к глубочайшему сожалению уже покойная, рассказывала мне, что однажды её публично спросили:
— Толкуют то о немецких, то о еврейских корнях Ленина со стороны матери… А какой вариант устроил бы лично вас?
Ольга Дмитриевна не растерялась:
— Меня устроила бы истина! А истины прошлого существуют независимо от нашего желания…
Да, честно исследованная история — это точная история. И не в последнюю очередь это точные сведения, бесспорные документы. Когда запись событий эпохи полна и имеется в распоряжении исследователя, то его реконструкция истории правдива автоматически. Если, конечно, цель исследователя — правда, а не её искажение.
А если запись не полна?
А если у нас вообще нет достоверных фактов?
А если они есть, то можно ли быть уверенными в том, что мы их верно поняли и истолковали?
О происхождении Ленина по линии отца ни у кого особо сенсационных разночтений не возникало и не возникает. В XVIII веке предки Ленина по отцу были крепостными, в XIX — уже свободными людьми, по национальности — возможно, полностью русскими, возможно — частично мордвинами, но в любом случае — православными. Мать Ильи Николаевича — Смирнова Анна Алексеевна, бабушка Ленина по отцу, была, скорее всего, русской, хотя оседлавшая ленинскую тему писательница Мариэтта Шагинян писала о ней как о происходившей из «крещёного калмыцкого рода».
Ну, калмыцкого так калмыцкого — и слава богу. Пушкин был «арапского» рода, однако никто не сомневается в том, что Пушкин — великий русский поэт.
Иначе обстоят дела с происхождением Ленина по матери, а точнее — с происхождением матери по отцу, то есть — деду Ленина с материнской стороны.
По линии матери Марии Александровны — Анны Ивановны Грошопф — всё достаточно ясно, бесспорно и хотя и очень интересно, однако тоже не сенсационно. Европейские предки бабушки Ленина по матери ведут отсчёт вполне респектабельной и богатой родословной с первой четверти XVII века![174]
Нездоровый интерес вызывает лишь одна линия в роду Ленина — его деда по матери, Александра Дмитриевича Бланка (1799–1870). Принятый ныне биографический «стандарт» — дед Ленина происходил из житомирских евреев, крестился, учился в Петербурге и стал врачом.
У меня нет ни желания, ни возможности, ни квалификации подтверждать или опровергать эту версию. Ясно одно: кем бы ни был отец матери Ленина, он был, вне сомнений, человеком незаурядным, новатором: служил врачом на Смоленщине, в Петербурге, в Перми, а закончил коронную службу в 1847 году доктором казённой Златоустовской оружейной фабрики[175].
Однако остановиться на деде Ленина по линии матери нам придётся…
МАРИЯ Александровна была четвёртой дочерью в семье, и воспитывал отец дочерей строго, по-спартански, но умно — не в пример многим как тогдашним, так и нынешним отцам.
Девочки весь год носили ситцевые платья с короткими рукавами, закаливались, занимались физкультурой… Пища была простой, чая и кофе отец не признавал, считая их вредными. Дочерей учили трудолюбию на базе самообслуживания, а уж о заботах о хорошем образовании говорить вообще излишне! Увы, подробный рассказ обо всём этом очень уж уведёт нас в сторону.
Но что интересно — это таки вопрос о происхождении Александра Бланка… Одной ведь «житомирской» версией история вопроса не исчерпывается! Например, автору известной книги о родословии Ленина некому Михаилу Гиршевичу Штейну — однозначно стороннику «житомирской» версии (о которой почему-то в семье Ульяновых не знали!) — в своей книге пришлось полемизировать с весомой версией крупного российского генеалога, старшим научным сотрудником Института российской истории РАН М. Е. Бычковой.
И вот что сообщала М. Е. Бычкова в еженедельнике РАН «Поиск» в 1993 году:
«Мне удалось поработать в Казанском архиве… и установить, что… существовали два Александра Бланка, биографии которых были сознательно смешаны. Дед Ленина, Александр Дмитриевич Бланк, происходил из православного купеческого рода… Другой Александр Бланк, никакого отношения к Ленину не имевший, действительно существовал, был на 3–4 года старше Александра Дмитриевича и во многом повторил его служебную картеру. Он тоже учился в медицинском институте, но служил… не на государственной службе…
Выходит, генеалоги ошиблись?
Не думаю, скорее это был сознательно искажённый документ (имеется в виду документ о деде Ленина, представленный сёстрам Ленина после его смерти. — С. К.), а о причинах его появления судить не берусь»[176].
Версию М. Е. Бычковой поддержала племянница Ленина — Ольга Дмитриевна Ульянова, опубликовав в 1995 году в № 20 газеты «Гласность» статью о родословной Владимира Ильича.
Небезынтересны и разыскания Николая Всеволодовича Первушина (1899–1993) — правнука А. Д. Бланка по линии его дочери Екатерины Александровны Бланк-Залежской (сестры матери Ленина). Первушин, став в 1930 году невозвращенцем, с 1946 года жил в США, работал в ООН и в 1989 году опубликовал в Нью-Йорке книгу «Between Lenin and Gorbachev» («Между Лениным и Горбачёвым»). Не имея возможности работать в советских архивах, он сосредоточился на старых энциклопедиях и других старинных источниках, где упоминались разные Бланки.
Первушин писал:
«В ходе поисков я… нашёл Дмитрия Бланка, который был врачом (возможно, он был отцом Александра Бланка, моего предка)… И Дмитрий Бланк, и Николай и Павел Бланки (тоже отысканные Первушиным в старых биографических словарях. — С. К.), состоявшие на государственной службе, были русские…»[177]
В 2010 году издательством «Книжный Клуб Книговек» был издан роман Сергея Есина «Ленин. Смерть титана», который был самим автором аттестован как «первый психологический роман о жизни Владимира Ильича Ленина (преимущественно в форме гипотетических монологов главного героя и ближайших его соратников), гениальность которого, отрицаемая в наше постсоциалистическое время, будет подтверждена потомками».
Роман и есть роман, причём Ленин у Есина достоверен, в том числе психологически, далеко не всегда. Но свой материал романист изучил основательно, во многом опираясь на документы, и будет небесполезно привести здесь следующий отрывок из «гипотетического монолога главного героя»:
«…несмотря на то, что кое-кому из врагов действительно хочется сделать меня, как говорят в Одессе, „немножечко евреем“, мой далёкий дед Александр Бланк евреем не был… В этом может убедиться любой, способный покопаться в архивах. Русская империя была устроена так, что женился ли человек, рождался, уходил из мира — каждый раз это фиксировалось в церковных книгах! Дескать, мой дед — фельдшер-выкрест из Одессы! А достаточно взглянуть в ещё существующие папки архива Синода, где на каждого такого одесского выкреста было заведено дело, чтобы обнаружилось: выкреста Александра Бланка в природе не существовало…»
Наконец, в завершение этого сюжета сообщу, что три сотрудницы — на протяжении многих лет — Центрального музея В. И. Ленина: О. Абрамова, Г. Бородулина и Т. Колоскова, опубликовавшие в 1998 году книгу «Между правдой и истиной (Об истории спекуляций вокруг родословия В. И. Ленина)», сообщили крайне пикантную деталь:
«…несмотря на снятие идеологических табу («Ха!» и ещё три раза «ха!!». — С. К.), документы об А. Д. Бланке, находящиеся в Архиве Президента РФ, по сути недоступны и сегодня для исследователей. Отсутствие у специалистов полной документальной базы не только вновь воспроизводит вопрос о происхождении Ленина, но и делает возможным появление новых спекуляций на эту тему»[178].
Написано это было почти двадцать лет назад, и сейчас запрет на доступ к архиву, возможно, снят… Вот только что смогут найти там исследователи — не фальшивые ли «новоделы» типа «катынских»? Второй вариант — они найдут просто пустые полки, ибо рукописи и документы не горят лишь в романах.
Лично я — с учётом быта в семье матери Ленина, а также быта и атмосферы в семье Ульяновых — не склонен считать версию о еврействе А. Д. Бланка верной. Очень уж упомянутые выше быт и атмосфера в этих семьях были далеки от «житомирско»-«одесских» как в талмудическом варианте, так и в неоправославном, характерном для евреев-выкрестов. Кроме прочего, строго гигиенического направления в быту даже выкресты не очень-то придерживались. Да и женились выкресты обычно на девицах из семей выкрестов, а девицы из этих семей выходили замуж чаще всего тоже за выкрестов, чего в семье Александра Бланка вроде бы не замечалось.
Так или иначе, прав Александр Дмитриевич Ульянов, написавший в 1937 году в письме в журнал «Красная новь» по поводу рукописи романа Мариэтты Шагинян «Билет по истории»:
«Конечно, мы живём не в III империи (имеется в виду нацистская Германия. — С. К.), и расовые вопросы не имеют для нас значения; нам не важно, был ли отец Ильича чистокровным калмыком или калмыком такой-то пробы…
В какую семью на Руси не попала монгольская кровь — если не в период татарского ига, то в последующие века, когда русские жили бок о бок с монгольскими племенами. Особенно в таком полутатарском городе, каким является Астрахань. Нет надобности особенно разбираться в семейных летописях, чтобы объяснить раскосые глаза или выдающиеся больше обычного скулы.
Если бы характеристика предков касалась существа дела, например, особого склада ума, каких-либо талантов или особых способностей или пристрастий, тогда это было бы важно. Но вопросы о чистокровности и кровности сами по себе не стоят ломаного гроша»[179].
По стилю это сказано суховато — младший брат был менее эмоционален, чем старший. Но по мысли и по логике мысли это сказано по-ульяновски, по-ленински, то есть — «в точку»!
ПОВТОРЮ ещё раз — достоверные сведения о детстве и отрочестве Ленина мы можем получить лишь из воспоминаний его сестёр и брата. Какие-то воспоминания однокашников — если они и имеются — не очень идут в счёт, поскольку основная жизнь Володи проходила в семье. Здесь было и проще придерживаться режима, а к нему были приучены все Ульяновы, да и хорошие товарищи по играм были рядом, в том же доме.
Впрочем, те, кто вспоминал о Ленине как о сотоварище по учёбе в гимназии, в один голос заявляют, что дружить он в гимназии ни с кем сердечно не дружил, но сотоварищем был хорошим и надёжным, с авторитетом среди гимназистов безупречным.
Говоря о ранних годах Ленина, не могу не познакомить читателя с воспоминаниями Александра Ерамасова — сызранского «финансиста» большевика Ленина. Как вспоминала Мария Ильинична Ульянова, Ерамасов был знаком по Сызрани с зятем Ленина — Марком Елизаровым, и в конце восьмидесятых годов XIX века, когда Елизаровы, а с ними и Мария Ильинична, жили в Самаре, Елизаров как-то затащил Ерамасова к ним.
Вот как описывал последний своё первое впечатление от Ульяновых:
«Я испытывал какое-то особенное чувство при первом посещении ульяновской семьи, перенесшей такое тяжёлое горе (казнь Александра. — С. К.). Жили тогда Елизаровы… недалеко от того района, где селилась обычно революционная интеллигенция. Помню, пришли мы вечером и попали прямо к чаю. Вся семья собралась уже в столовой. Здесь я познакомился с Марией Александровной, Анной Ильиничной и Владимиром Ильичом…
Разговор шёл на обычные в то время темы: о народничестве, о судьбах капитализма… Владимир Ильич выделялся не только знанием литературы, но и какой-то особой способностью находить слабые места у народников… После чая мы перешли в комнату Владимира Ильича, где продолжали разговор…
Из всей обстановки комнаты мне до сих пор помнится комплект „Русских ведомостей“, которые висели на стене над столиком. Владимир Ильич хранил все прочитанные газеты и отмечал номера, чем-либо заинтересовавшие его»[180].
За этими строками — внешне непритязательными, не так уж и наполненными конкретными деталями, — видна полная дружбы и гармонии семья, где и помыслить не могут о том, что за чаем надо обсуждать новые модные фасоны или последние новости «из мира звёзд».
Вот какой — человечески гармоничной — была семья Ульяновых, рано лишившаяся вначале отца, а затем и первой гордости семьи — старшего сына и брата.
Александра царизм убил прямо — петлёй.
Илью Николаевича удавка затхлой жизни в России царя Александра III и идеолога контрреформ Победоносцева задавила постепенно.
Министром народного просвещения с 1882 года стал Делянов — автор печально знаменитого циркуляра о «кухаркиных детях», закрывшего путь к образованию множеству талантливых ребят из простого народа. Ульянов-старший был как педагог и личность полным антиподом своему столичному шефу, и это всё более осложняло положение Ильи Николаевича. Сказанное — не предположение: осенью 1885 года верхушка симбирского земства открыто выразила сомнение в возможности ведения школьного дела в предписанном министерством духе при таком директоре народных училищ Симбирской губернии, как Ульянов.
То есть работать так, как считал Илья Николаевич нужным, было уже нельзя. И до этого хлеб его был непрост — в царской России деятельные народные просветители никогда в чести не были, а уж теперь, при Делянове…
Илья Николаевич выступал против намерений заменить земские школы церковноприходскими, и всё это изматывало, он быстро стал сдавать… Развязка наступила тоже быстро: 10 января 1886 года Ульянов-старший занемог и слёг… 12 января ему стало лучше, и он дома работал со своим помощником и другом инспектором Стржалковским над годовым отчётом, но обедать не стал, опять прилёг. В пятом часу вошедшая к нему Мария Александровна позвала в тревоге Анну и Владимира. Отец был в агонии и на глазах жены и детей скончался — кровоизлияние в мозг.
Поток прощающихся шёл через дом Ульяновых три дня, гроб с телом Ильи Николаевича на кладбище Покровского монастыря провожала огромная толпа.
Семья осиротела, пока — на отца.
А через полтора года — ещё и на Сашу.
Теперь в своём пути — ином по форме, чем у отца и старшего брата, но том же по содержанию, ибо это был путь жизни для народа, Владимир мог опереться душой лишь на мать и на себя.
А впрочем, нет — его надёжной опорой оставалась вся семья… Остальные Ульяновы — сёстры, брат, разделённые с Владимиром расстояниями, душевно были с ним всегда рядом, и переписка Ленина с родными доказывает это однозначно.
А мать, «дорогая мамочка», стала его опорой уже самим фактом своего бытия. Отношения матери и сына были образцовыми, потому что они на всю оставшуюся им на двоих жизнь сохранили душевную близость.
МАТЬ жила ради детей и детьми — это по отношению к Марии Александровне не фраза, а констатация факта. Сколько раз ей приходилось после смерти мужа менять места жительства, и всякий раз это было связано с детьми. В Петербурге, в Москве — с Митей и Марусей, с Аней, в Саратове — с Аней, в Киеве — с Митей, Марусей и Аней, в Вологде — с Марусей, и т. д.
И каждый раз она снималась с места то из-за заключения кого-то из детей, то из-за их очередной ссылки, то из-за их переезда в силу необходимости для партии.
21 февраля 1914 года Ленин пишет матери из Кракова в Вологду:
«Дорогая мамочка! Получил твою открытку — mersi за неё. Вот разница-то между погодой у вас и здесь! Здесь совсем весна: снегу давно нет, тепло совершенно, ходим без калош, солнце светит для Кракова необычайно ярко, не верится, что это в „мокром“ Кракове. Досадно, что приходится тебе с Маняшей жить в скверном городишке!.. Я был не в Лондоне, а в Париже, прокатился недурно. Париж — город очень неудобный для жизни при скромных средствах и очень утомительный. Но побывать недолго, навестить, прокатиться — нет лучше и веселее города. Встряхнулся хорошо.
Летом, вероятно, поедем опять в Поронин.
Крепко обнимаю тебя, моя дорогая, и желаю здоровья. Маняше большущий привет.
Твой В. У.
P. S. Надя и Е. В. (мать Крупской. — С. К.) целуют тоже крепко»[181].
Но почему матери с «Маняшей» приходится жить «в скверном городишке»? Да потому, что Маняша отбывает очередную ссылку.
А как «встряхивался» Ленин в Париже? В «Мулен-Руж» канкан с субретками танцевал и у «Максима» баловался устрицами с «Мадам Клико»?
Да нет…
5 января 1914 года он приезжает в Париж и в тот же день проводит совещание большевиков в связи с намерениями Международного социалистического бюро выявить «пункты расхождения» между большевиками и меньшевиками и добиться их единства. Напоминаю, что агентуру Капитала беспокоила непримиримость Ленина накануне мировой войны…
9 января Ленин выступил на двух митингах социал-демократов, посвящённых 9 января 1905 года.
10 января он выступил в большом зале парижского Географического общества с рефератом «Национальный вопрос» и 12 января выехал в Брюссель на IV съезд Социал-демократии Латышского края, где одержал яркую победу — «латыши» отныне шли за Лениным.
Надо заметить, что тон писем Ленина и Крупской к Марии Александровне был всегда откровенным, но при этом и всегда бодрым, хотя жилось им в эмиграции по-разному и в житейском смысле — не очень-то зажиточно. Темы же писем из разных мест Европы менялись мало: здоровье, погода, небольшие житейские дела…
А о чём другом мог писать Ленин матери? О главном не напишешь, даже подписываться порой приходилось инициалами.
И о чём другом могла писать свекрови Крупская? «Володя получил недавно чин статского советника», или «Мы приобрели сотню акций „Standard Oil“ и я купила себе миленькую норковую шубку»?
Таких «радостей жизни» в их жизни не было и быть не могло.
А мать?
Мать ведь тоже участвовала в их борьбе не только тем, что была и всегда была готова сняться вслед за детьми. Она вполне сознательно становилась и прямой их помощницей. Вот, скажем, Мария Александровна по совету Мити едет летом 1911 года в Бердянск, к морю. Сопровождает её Анна, и начинается переписка — Владимир и Надежда пишут ей из-за границы, Дмитрий — из Феодосии, из Териоки — Мария и из Саратова — Марк Елизаров. Но пишут не только ей, а и друг другу через неё — по партийным делам.
А вот новогодняя история 1904 года…
1 января, Киев отсыпается после весёлой новогодней ночи, а на квартире Ульяновых идёт обыск — на Бибиковском бульваре арестованы возвращавшиеся с конспиративного совещания Дмитрий Ильич и жена Кржижановского Зинаида Невзорова-Кржижановская, и в доме, пахнувшем новогодними пирогами, теперь пахнет грязью от жандармских сапог. Мария Александровна, наблюдая за очередным в её жизни погромом квартиры, спокойно замечает, что «гости» сами не знают, что ищут, и ничего не найдут.
Продолжавшийся до двух часов ночи обыск действительно ничего не дал, хотя весь архив ЦК, избранного II съездом, всё время был на виду — в хитроумно устроенном шахматном столике, сделанном по чертежам Марка Елизарова.
Тем не менее Анну, Марию и жену Дмитрия Антонину уводят. Женщин заключают в Лукьяновский тюремный замок, Дмитрий сидит в «Косом капонире» Киево-Печерской крепости…
Мать остаётся одна. В тот день в Киеве было произведено 109 обысков и более 30 арестов. Были арестованы и товарищи её детей, так что 69-летнюю Марию Александровну, недавно приехавшую к детям в Киев, и навестить-то некому… А надо носить передачи, и в момент свидания ещё и умудряться получить от Анны записки на волю. Формально Мария Александровна никакой партийной работы никогда не вела, но разве то, что ей — матери четырёх большевиков — приходилось делать ради детей, не было партийной работой?[182]
Или памятная ночь с 7-го на 8 мая 1912 года в Саратове, когда в их дом ворвалась полиция и арестовала Марию и Анну (Марк был в отъезде)… В тот же день Мария Александровна пишет письмо брату Марка:
«Пишу Вам, Павел Тимофеевич, по поручению Ани, которая просит Вас сообщить Марку следующее: в ночь с 7-го на 8 мая нагрянула к нам полиция для обыска, предъявила бумагу из охранного отделения с требованием арестовать Марка, Аню и Марусю, даже в том случае, если ничего предосудительного, запрещённого найдено не будет!
Аня просит Вам передать это письмо по возможности скорее Марку… Прибавлю ещё, что при обыске не было ничего найдено, только у Маруси один номер газеты „Звезда“. Нагрянули 15 человек, обыскивали с 12 часов до 6 утра, перерыли всё, снимали чехлы с мебели, развинчивали печки, искали на кухне, на чердаке, мы не спали всю ночь, ничего… наконец, предложили нашим собираться»[183].
Каково это для матери?! Грубый стук в дверь среди ночи, вломившиеся жандармы, запихнувшие её в одну из комнат под присмотр, перевёрнутая вверх дном квартира, уведённые в неизвестность дочери…
А ведь Марии Александровне шёл 78-й год!
Она остаётся одна, однако не падает духом… Узнав, что зять уже выехал пароходом в Саратов, идёт на пристань, чтобы предупредить его, потом пишет сыну в Париж…
Тот в письме от 27 мая успокаивает мать как может: «Я уверен, что долго продержать их не смогут… Вероятно, в теперешние времена в провинции хватают совсем зря, „на всякий случай“»; и спрашивает: «Есть ли у тебя знакомые, моя дорогая? Навещает ли кто-нибудь? Хуже и тяжелее всего в таких случаях внезапное одиночество…», а через неделю, 2 июня 1912 года, отправляет новое письмо:
«Дорогая мамочка! На днях писал тебе по поводу ареста Маняши и Анюты. Хочется поговорить ещё. Боюсь, что ты слишком одиноко теперь себя чувствуешь…
Сегодня прочитал в петербургской газете о больших арестах и обысках в Саратове в связи с железнодорожными служащими (Тогда в Саратове было произведено в два приема 18 и 16 арестов. — С. К.). Видимо, хватать стали особенно усердно… С Анютой, наверное, скоро увидишься, раз даже при аресте вынуждены были сказать, что берут, видимо, ненадолго. Но если аресты особенно широки, то может пройти некоторое время просто на то, чтобы разобрать, рассортировать всех арестованных…»[184]
К тому времени Ленин не виделся с матерью два года — последний раз они были вместе в Стокгольме в 1910 году, когда Мария Александровна специально приезжала туда на встречу с сыном.
Потом началась война, окончательно сделавшая невозможным для обоих личное свидание, оставалась только переписка. В марте 1916 года Ленин пишет матери очередное письмо, ставшее одним из последних:
«Дорогая мамочка! Посылаю тебе карточки, одну для Маняши.
Мы живём теперь в Цюрихе. Приехали позаниматься в здешних библиотеках. Озеро здесь нам нравится, а библиотеки много лучше бернских, так что пробудем ещё, пожалуй, дольше, чем хотели. Писать можно на здешний адрес: почта всегда перешлёт.
Надеюсь, у вас уже нет больших холодов и ты не зябнешь в холодной квартире? Желаю, чтобы поскорее было тепло и ты отдохнула от зимы.
Надя очень всем кланяется. Крепко тебя целую, моя дорогая, и желаю здоровья. Анюте большущий привет и М. Т. (Елизарову. — С. К.) тоже.
Твой В. У.»[185].
Тепло в России наступило, а вот со здоровьем уже не ладилось — начинался восемьдесят второй год очень непростой и беспокойной жизни, и летом 1916 года Мария Александровна занемогла.
В начале болезни она сказала дочери — с ней была Анна: «Дай мне что-нибудь, ну, облатку, — ты знаешь что — я хочу пожить ещё с вами»… В этих словах было всё: она хотела не просто ещё пожить, а пожить с детьми, возможно — увидеть Володю… Но вскоре поняла, что угасает.
Приехать проститься мог лишь Дмитрий, он был в Севастополе, и Анна отправила ему телеграмму: «Мама больна. Без сознания. Приезжай». Военная цензура задержала телеграмму как подозрительную — видно, военные жандармы не могли себе представить, что большевики Ульяновы не сообщают друг другу что-то условным кодом, а просто стоят накануне большой житейской драмы. И в день смерти Мария Александровна вздохнула: «Где же наш Митёк?». В тот же день 12 июля 1916 года мать Ленина тихо скончалась на руках у дочери.
Владимир Бонч-Бруевич был среди тех, кто её хоронил. Позднее он писал:
«Война разметала многих из нас в разные стороны. Пришли на похороны немногие. Мы собрались в кладбищенской церкви.
В гробу она выглядела такой же добрострадающей, как и в жизни. И меня крайне удивил своей лёгкостью гроб, когда нам вдвоём с М. Т. Елизаровым пришлось нести его на руках до могилы от кладбищенской церкви, где, по законам того времени, обязаны были её отпевать, чтобы получить право похоронить.
Быстро насыпан был холм, и мы украсили его живыми цветами. Грустно постояли, подумали и пошли…»[186]
ВЛАДИМИР Ильич, уехав девять лет назад из Санкт-Петербурга, вернулся в переименованный в 1914 году на русский лад Петроград в ночь на 4 апреля 1917 года.
Была восторженная встреча, митинги, речи… Потом он с Крупской, сёстрами, зятем и друзьями добрался до квартиры Елизаровых на улице Широкой. Наутро его ожидали новые неотложные дела, а с раннего утра он поехал с родными и близкими на Волково кладбище — к давней могиле сестры Ольги и свежей могиле матери.
Всё тот же Владимир Бонч-Бруевич, бывший в то утро рядом с Ильичом, оставил нам запись об этом:
«Всегда сдержанный, всегда владевший собой, всегда серьёзный и задумчивый, Владимир Ильич не проявлял никогда, особенно при посторонних, интимности и задушевности своих чувств. Но мы все знали, как нежно и чутко относился он к своей матери, и, зная это, чувствовали, что тропинка на Волковом кладбище, туда, к этому маленькому холмику, была одной из тяжёлых дорог Владимира Ильича»[187].
Он стоял у могилы, что-то шептал, потом низко-низко поклонился…
В тот день на Волковом кладбище не было фотографа — да и откуда ему было быть там в то раннее утро? Но через два года, 13 марта 1919 года, на том же Волковом кладбище хоронили неожиданно умершего от тифа Марка Тимофеевича Елизарова.
Ленин приехал на похороны из Москвы, и фотограф Я. Штейнберг сделал тогда серию из пяти снимков — Ленин в окружении провожающих у могилы зятя… Глядя на эти фото, я думал: «Если бы художнику надо было написать картину на тему „Мужская скорбь“, то, имея возможность выбирать, он, скорее всего, выбрал бы для работы одно из этих фото Ленина».
Таким он был, конечно, и в то утро 5 апреля 1917 года, когда перед тем, как взвалить на себя свой тяжкий российский крест до конца дней своих, он пришёл на последнюю встречу с матерью…
Да и не с матерью, а с её могилой.
Побывать же на могиле отца он так и не смог.