ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА

Путь нашего полка идет в обход Винера-Нойштадта. Капитан Белоусов стоит на обочине дороги и, щурясь от яркого весеннего солнца, вглядывается в шагающие мимо шеренги. Колонна растянулась, солдаты идут не в ногу, о чем-то говорят, и то и дело взрывается и расплескивается смех. Завидя комбата, они поспешно смолкают, прыгают козлами, чтобы попасть в ногу, и от этого шеренги пляшут и строй качается волнами.

В другой раз капитан не потерпел бы, прикрикнул и приструнил офицеров, но сейчас он лишь качает головой, силится казаться строгим в своем добродушии.

— Совсем распустились, братья-славяне! Подтянись!

Голос у него с легкой простудной хрипотцой, лицо обветрено и от загара потемнело. Из-под сбитой на затылок шапки видны липнущие колечками к потному лбу волосы. Глаза запали, и под ними набухли мешки.

Комбат высок, сухощав, с выправкой кадрового военного. Кожаная трофейная куртка стянута широким комсоставским ремнем, на тонком красном ремешке потертая планшетка с притороченным компасом, на другом боку пистолетная кобура.

Прошел всего час, как батальон вышел из боя. Утром, когда подходили к перевалу, откуда-то из лесу по колонне резанули автоматные очереди, а потом у дороги стали густо рваться мины. Шедший впереди в головной походной заставе взвод залег, втянулся в перестрелку. За ним развернулась первая рота, заняли позиции и минометчики. Горы загремели от взрывов и выстрелов. Тут же вторую роту направили в обход, и она-то и решила дело.

— Подтяни-ись! — хмурит капитан брови.

Батальон совсем не тот, каким был три недели назад, когда вступил в свой первый бой в Венгрии, где прорывали оборону эсэсовской армии: там сразу выбило почти треть личного состава. Потом тоже были бои, однако не с такими потерями. Да и солдаты уже не лезли сломя голову под огонь, выжидали, когда отработает артиллерия и минометы, обходили опасные места, хитрили. Однако и при этом роты таяли, словно весенний снег, тихо и незаметно.

Выбравшись на взгорье, дорога тянется к недалекому хребту с серыми зарослями леса на склонах. Справа внизу, в туманной дали виднеются нагромождения строений Вены. К ней и держит путь батальон, маршрут которого прочерчен на карте красным пунктиром.

Неширокая ухоженная дорога пролегает через редкие селения с аккуратными, крытыми красной черепицей домами. Вокруг домов площадки с желтым ракушечником или замощенные плиткой, на газонах стриженый кустарник.

Капитан пропускает мимо себя роты, стрелковые, минометную, пулеметную и артиллерийскую батарею с двумя пушчонками «сорокапятками». Потом размашисто шагает в голову колонны. За ним семенит солдат-ординарец с автоматом на ремне и чахлым вещмешком за спиной. В мешке гремит котелок.

Сзади слышится рокот автомобиля.

— Товарищ капитан! Кажется, генерал! — говорит ординарец, вглядываясь в несущийся по дороге «Виллис». Кургузый «Виллис» вихрем пролетает мимо и тут же тормозит. Из-под колес выбивается облачко пыли, а на асфальте остается черный след.

Генерал небольшого роста, широкогруд. Воротник кителя врезался белоснежной каемкой в короткую сильную шею.

— Карту, комбат! Гвардейцам вольно!

— Во-ольно-о! — полуобернувшись к строю, командует Белоусов.

— Задача батальону меняется. — Генерал сосредоточенно вглядывается в карту и карандашом ставит на ней точку. — Мы находимся здесь. А теперь от развилки — она впереди в двух километрах, батальону двигаться на северо-запад, в Альпы. Вот так… — Кончик карандаша ползет по карте вдоль причудливо вьющейся в горах ярко-желтой линии дороги, уходя все дальше и дальше от Вены.

— А как же Вена? — вырывается у Белоусова.

— Что Вена? Вам очень она нужна? Венские вальсы вытанцовывать? — Генерал говорит медленно и тихо — верный признак раздражительности. — Зуд у всех на Вену. Твое, комбат, дело солдатское: получил приказ, взял под козырек — и выполняй! Понятно?

— Так точно! — с подчеркнутой почтительностью вытягивается комбат.

— Ну, то-то же… Не пойдем мы на Вену. — Теперь уже в генеральском голосе слышатся нотки досады. — В Альпах будем наступать. Вашему батальону сегодня овладеть вот этим пунктом… — Он чертит карандашом овал вокруг горного селения. — Кровь из носа, но сегодня к вечеру его взять! Понятно?

Последнее командир дивизии произносит, обращаясь к подошедшему заместителю Белоусова — Третьякову. Тот ниже комбата и чуточку плотней, да и годами постарше. Взгляд у него спокойный, вроде бы равнодушный. А у глаз — густая сетка морщин.

— Само собой, товарищ генерал, — внушительно отвечает он и вытирает ладонью взмокший лоб.

Тесня противника от Вены, наш полк втягивался все глубже и глубже в горы. Куда ни взглянешь, всюду их тяжелое нагромождение. Поросшие лесом горы слева вплотную подступают к дороге, нависают обнажениями холодного гранита. А справа, под ногами, обрыв. Дорога далеко внизу серой лентой вползает в лесную чащу и местами проглядывает сквозь буйную зелень склона. Внизу в долине рассыпаны домишки. За долиной видна гряда, за ней еще и еще. А дальше — во всю ширь горизонта протянулась в удивительных изломах цепь снежных великанов.

Помню у перевала часовенку. Рядом крест с распятием. Аккуратная, ярко раскрашенная часовня кажется игрушечной.

— Неужто в такую глухомань ходят молиться? — удивляется гвардеец Васильков. — Уж лучше бы скамьи поставили или беседку для отдыха.

— Красотища-то какая! — восклицает Третьяков.

— Ничего не скажешь: красиво, — согласился Васильков. — Только у нас, товарищ капитан, красивее.

— Где это у вас?

— А на Смоленщине. Мест таких, как в нашей родной стороне, не сыскать. Кругом раздолье да березовые рощи!..

Родная сторона!

Пусть ты не славишься красотой, пусть скромны твои поля и ничем не примечательно село или станица. Пусть неширока заросшая травой кривая улица, где весной и осенью с трудом проезжают полуторки. И дом, где ты родился и вырос, низок и тесен. Пусть ты, родная сторона, скромна, тиха и неприметна. Но прелесть твоя неповторима и ни с чем ее не сравнить.

Взмахнув рукой, Васильков вдруг охнул и стал медленно оседать. И тотчас гулким эхом прокатился одинокий выстрел.

— Да где ж он, гад? — вскрикнул Артемьев, подхватывая товарища.

Из-под пальцев из груди Василькова бьет кровь.

— Военфельдшера! Фельдшера! Ионову! — послышались голоса. — Товарищ лейтенант!

Несколько человек по кювету снесли на руках товарища в укрытие. Около него уже хлопотала вездесущая Ионова.

Перевал опустел. Только в кювете залегли разведчики: сержант Крекотин, Радайкин, неподалеку снайпер Глухов.

«Эх, Васильков, Васильков! — думаю с горечью я о солдате. — В каких переплетах тебе пришлось бывать — и пуля врага миновала. А тут вот, когда конец войны виден, не уберегла тебя судьба!»

— Серьезная рана? — спрашиваю Ионову.

— Нужно немедленно в медсанбат. Может не выжить…

— Отправляйте любой повозкой!

Слева из скал ударил немецкий пулемет, разорвалась мина, вторая… Многократно усиленные эхом выстрелы слились в глубокий гул.

Снайпер Глухов выдвинулся далеко вперед и залег в кустарнике. Он старательно всматривался, выискивая цель, изредка стрелял.

— Василь! Смотри, фрицы! — крикнул сосед. — Что-то замышляют?

Снайпер посмотрел через оптический прицел винтовки. Трое немцев кого-то несли.

— Раненого уносят. — Он хотел было выстрелить, но тут же разом отвел винтовку от плеча. — Ах, паразиты! Да ведь это наш солдат!

В прицел было видно, как беспомощно висели руки раненого.

— Чего ж ты смотришь? Бей скорей! — торопил снайпера сосед.

Глухову приходилось не раз стрелять и в фанерную мишень, и в живых врагов. Но никогда еще не доводилось вести огонь по цели, где малейшая ошибка могла стоить жизни товарищу. Однако ничего другого не оставалось.

— Да стреляй же! Стреляй! Чего тянешь?

Затаив дыхание, Глухов плавно нажал на спуск.

Прогремел выстрел: один гитлеровец упал. Не раздумывая, снайпер взял на мушку второго. Снова выстрел: споткнулся и второй. Третий бросился бежать, надеясь скрыться в кустах. Но пуля настигла и его.

Я послал с приказанием в левофланговую роту Забару.

— Одна нога здесь, другая — там! Не задерживаться!

Подвижный, юркий солдат козырнул и скрылся в чаще. Вернулся он не скоро, потный, возбужденный!

— Что случилось? Распоряжение передал?

— Так точно, передал! Только в лесу на немца напоролся, пришлось повозиться. Хитростью одолел.

Углубившись в лес, Забара вышел на поляну. И тут по нему ударила очередь. Пули просвистели над самой головой. Солдат упал, осмотрелся, ящерицей пополз в лощину. Но только приподнялся, чтобы отбежать назад и обойти немца, как снова раздалась очередь.

«Попал в ловушку», — пронеслось в голове. Немец совсем рядом. Но где? Попробуй найди его в этой лесной чаще!

Тогда Забара отполз в сторону, надел на хворостинку пилотку и осторожно стал ею водить. Тотчас послышалась очередь. Пули указывали направление, откуда гитлеровец вел огонь.

Солдат нащупал на ремне гранаты. Достал одну. Не поднимаясь, бросил. Бросать лежа было неудобно, и граната не долетела до кустов. Секунду-вторую вертелась она волчком на земле, потом взорвалась. В ответ гитлеровец застрочил еще яростней.

Оставалась последняя граната. Сгоряча солдат хотел метнуть и ее, но удержался. Отложив, поднял камень, крупный, увесистый, совсем как граната. Размахнувшись, запустил его в немца. Выстрелы прекратились.

Не мешкая, Забара вскочил, выдернул кольцо с чекой и метнул лимонку.

Потом солдат показал мне то место. Убитый немец лежал за кустом. Приняв камень за гранату, он, видимо, уткнул голову в бугорок бруствера, ожидая взрыва. А настоящая граната, кинутая следом за камнем, без помех, взорвалась уже рядом с ним.

Селением мы овладели во второй половине дня. Бой был коротким, но злым. Его исход опять решил маневр. Белоусов заранее послал в обход роту, и хотя она опоздала с атакой, однако удар был для немцев неожиданным, и, ожесточенно обстреливая из минометов селение, они откатились к лесу.

На окраине полыхал пожар. Охватившее дома пламя билось и металось рваными космами. Клубился густой черный дым, несся нескончаемый треск пожираемого огнем дерева. На проводах вдоль дороги повисли подорванные телеграфные столбы. Белела, будто кость в ране, древесина перебитого взрывом дерева.

Селение безлюдно. В подвале высокой кирхи солдаты обнаружили седого старика-пастора. Молитвенно сложив на груди ладони, он испуганно воззрился на офицера. Черный костюм измят и перепачкан, на белой сорочке следы копоти.

— Гутен таг, фатер, — поздоровался Белоусов. Когда-то в школе он изучал немецкий язык, потом познания углубил, и не без успеха, в пехотном училище. — Где жители селения?

— Ушли в горы. — Руки старика вздрагивали, слезились глаза с красновато-воспаленными веками. — Немецкое командование велело.

В селении не задержались. По радио поступил новый приказ: не теряя времени, продолжать наступать. Но теперь уже не по дороге, а напрямик, через горы. И овладеть, если не ночью, то утром обязательно, селением Нейдорф.

— Вторую ночь не спим, — попробовал попросить командира полка комбат.

— Никакого отдыха! Немедленно вперед! — неуступчиво ответил полковник Данилов.

Тем временем погода испортилась. Небо затянули тяжелые низкие тучи. С гор шел холод. Сеял нудный, совсем не весенний дождь. Солдаты брели, набросив на головы капюшоны плащ-палаток, скользили по раскисшей земле, чертыхались.

Вскоре дорога незаметно втянулась в лесистую лощину. Склоны ее, вначале низкие и пологие, становились все выше и круче. И вскоре они уже стеной нависли над тропой, вьющейся вдоль бурливого с каменистым ложем ручья. В сетке дождя справа виднелся скалистый гребень с клочьями повисших на нем низких облаков.

«Как в мешке. Не дай бог, если нарвемся на немцев», — с опаской думал Белоусов. Несколько раз тропа переползала через ручей с берега на берег. А вскоре она совсем скрылась под бурыми прошлогодними листьями, густо усыпавшими землю.

Белоусов остановился, достал карту. Пока он намечал на ней путь к затерявшемуся в горах селению Нейдорф, куда они должны были выцти, вездесущий ординарец Забара доложил, что неподалеку под кручей расположились жители селения, те самые, о которых упоминал пастор.

— Знаешь, комбат, найти бы среди них проводника, — предложил Третьяков. — С ним наверняка быстрей дойдем.

— Так-то оно так. Только опасно. Заведет еще к чертям, что не возрадуешься!..