«Любого человека можно уговорить»

[47]

Где вы жили в Штатах до того, как вернулись?

В Вермонте.

Сколько раз я был в Соединенных Штатах, в больших городах я тоже видел большое количество бездомных. Это как-то инспирируется экономикой? Или чем?

Вы знаете, мне кажется, что этот социум бездомных просто привык выживать в больших городах.

Вот их в Нью-Йорке и Сан-Франциско очень много, а в европейских столицах меньше, это почему?

Да я не знаю, почему… Во Франции их очень много.

А это как-то зависит от правой, левой экономики?

Я думаю, они были, есть и будут. Знаете, была такая программа, где мои бездомные вели прогноз погоды. Называлась она «Самый важный прогноз погоды», потому что это люди, которые больше всего от погоды зависят. Какой-то хороший человек придумал, что со всего мира бездомные объявляют прогноз. И не было страны, ни одной страны, в которой бы не нашли бездомных. Даже, по-моему, в Исландии они нашли одного, но он не пришел, потому что был занят, как он сказал. А так во всех странах был целый кастинг. И у нас, наверное, самый большой. Я запомнила одного моего пациента, который сказал: «Берегите себя! С вами был Владимир Бондарев».

То, где их больше или меньше, это как-то зависит от климата или состояния страны, в которой этот большой город находится?

Я повторяю, нет ни одной страны, где их нет вообще.

В Рейкьявике их меньше, вы сказали.

Да, это правда. Почему их так много в Москве? Потому что в Москве очень много людей, которые приехали сюда заработать деньги, сделать карьеру, потому что здесь легко спрятаться от семейных неурядиц, от кредитов, которые они набрали в другом городе и лишились абсолютно всего…

Это частая в последнее время история?

Да, два года назад я обратила на нее внимание, когда появились первые люди, а сейчас их много.

Вот есть такой социальный феномен как бездомные. А общество что, на ваш взгляд, должно делать? Оно должно им помогать? Предлагать варианты перестать быть бездомными?

Помогать и стараться их вытащить, насколько это возможно. Поймите, 90 % — это больные люди. Потому что три месяца на улице делают из человека полуинвалида.

Вы говорили, что за три месяца человек десоциализируется на улице.

Да, очень быстро.

Это показатель какой-то болезни — то, что их так много?

Нет, это показатель того, что мы — нормальное общество. Есть домашние, а есть бездомные. Мне кажется, что когда общество это примет, жизнь бездомных улучшится.

Нужно стараться перевести их из статуса бездомных в домашних?

Безусловно.

А как?

Мы снимаем хостел. Если мы видим, что намерения четкие, есть желание вернуться к нормальной жизни, если я знаю, что он не сопьется и действительно будет устраиваться на работу…

Что это за хостелы такие? Специальные?

Нет.

Обычные, для туристов? Вы снимаете там койки?

Да, и много.

И сколько они там живут?

До момента, когда смогут сами снять жилье. Или они уезжают обратно. Сколько надо, столько и живут.

А как вы их ставите на этот трамплин?

Это очень длительный, Володя, процесс.

Голливудскую историю расскажите.

Голливудских историй мало. Как правило, это односюжетная история про человека, приехавшего из Молдавии, Украины, Белоруссии, у которого украли здесь все документы и которому стыдно вернуться домой. Как восстановить документы, не знает. И вот такие полудети, которым 18–23 года, к сожалению, опускаются на это дно — по-другому его не назовешь.

Вы расскажите историю про всплытие.

Всплытие — когда его привозят уже с ожогом, или с обморожением, или с травмой: «Сделайте что-нибудь, я боюсь». Ему оказывается помощь, и мы спрашиваем: «А как бы нам найти твою маму?» Он вспоминает телефон, мы созваниваемся, говорим: «Вот мы нашли, вы ищете?» — «Да, ищу». Если нет телефона, часто шлем телеграммы, от которых рыдают почтовые работники. «Мы нашли вашего сына на таком-то вокзале» — приемщицы плачут: «Боже, это же ужас, как же вы работаете?» А потом либо приезжает мама, либо мы этого товарища с билетом упаковываем, одеваем, приводим в божеский вид, и он едет уже навстречу своей новой судьбе и возвращается в свой дом. Вот это самый счастливый конец, который можно себе придумать.

А что в голове у людей, которые не хотят вообще возвращаться к нормальной жизни?

Безразличие. К себе, к окружающим. Их не так много, тех, кто уже ничего не хочет менять в силу того, что они скоро погибнут.

Вот смотрите, есть огромное количество наших сограждан, которые бездомных ненавидят. Главный их аргумент — это то, что им ничего уже не поможет. Что вы на это отвечаете?

Я ничего не отвечаю, потому что переубеждать таких людей бесполезно. Я прошу только об одном — не обижайте их. Есть понятие медицинский хоспис, а есть понятие социальный хоспис. Вот часть бездомных — это обреченные люди, которым осталось жить очень мало.

А какая средняя продолжительность жизни человека на улице?

Год.

Год?! Даже так?

Год — это если подъезды, если компания. А один — нет, не проживет долго. Потому что он может быть сбит машиной, потому что его изобьют, подожгут, он споткнется, ему не окажут помощь. Или еще что-нибудь.

Вот вы упомянули о подожженных и убитых бомжах, а в западном обществе это тоже есть?

Там нет ненависти, есть просто равнодушие, они проходят мимо.

А вы пробовали понять, откуда это взялось у нас?

Мне иногда кажется, что это страх оказаться в таком же положении, и, поджигая его, он сжигает то, что видит: нет человека — нет проблемы, и он таким не станет. А это неправда. Я вот говорю, проработав здесь семь лет, что бездомным становятся в один миг буквально. Никто в мире от этого не застрахован. Я думаю, что как раз на Западе это понимают, а вот мы пока нет. И ведь нигде в мире их не выселяют за сто первый километр. Сейчас новые законы принимаются об их изоляции, и изоляции пожизненной. Но я вам скажу, что вы вывезете их за сто первый километр, и ведь были такие случаи, а они все равно, замерзая по пути, но возвратятся в город, потому что, как они говорят, «Москва кормит». Потому что есть добрые, есть те, кто купит кусок хлеба, кто даст немножко денег. Есть места, не городские — частные, где им окажут помощь.

Я понимаю, что за семь лет вы повидали многое и обросли изрядной броней, но все же как вы сами себя реабилитируете?

Никак.

Вы же все равно переживаете.

За них? Конечно.

А какой у вас есть способ привести себя в душевное равновесие?

Я так устаю к концу дня, что для меня единственный способ — это добраться до кровати и выспаться. Иногда я уезжаю на дачу. Вот и все.

Но это же накапливается.

Когда я высыпаюсь, не накапливается. А потом, когда поступает тяжелый бездомный с тяжелейшей судьбой, и они же не на улице, они у меня в подвале сидят, и надо решать их проблемы, так что если я буду сидеть и себя жалеть… А чего жалеть? У меня все есть…

Да нет, не себя жалеть, а как-то просто сменить картинку.

Я ее меняю. На малоимущих.

Ну и ну. Вот это душевная терапия, от бездомных к малоимущим!

Но это действительно работает. Как минимум у них есть дом, и я не переживаю, где они будут ночевать. А я вот сейчас от вас уеду, и у меня будут сидеть три человека, а я буду думать: «Господи, куда мне деть этих троих?» Потому что из хостела выперли — плохо себя вел. На вокзал больше не пускают — ругался нецензурной бранью. А третий говорит: «Никуда не поеду, потому что не хочу». И ни в больницу не положишь, никуда. Решение этих проблем не оставляет мне места для выгорания. И в фонде у меня никто не выгорел, потому что нам просто некогда — одно сменяется другим.

А что вот вы делаете, когда вам говорят: «Никуда не поеду»?

Я говорю: «Тогда пойдем искать подъезд, в который тебя пустят». Иногда привожу в свой, на лестничную клетку мою. А иногда пускаю домой, когда детей и мужа нет. А что делать? По одному беру, когда совсем край.

А бывает, что они на цивилизованную жизнь посмотрят и что-то в них переламывается?

Бывает, и очень часто. Опять же, это же безбожно из чистой детской комнаты выбросить его обратно. Поэтому начинаем искать. «А давай ты в хостеле поживешь, а давай поживешь там…» Либо есть сейчас такие фермы, которые принимают их и где они буквально работают за еду, для них снимаются дома. Иногда они удерживаются. Это очень неплохой проект. Но ферм мало, и это частные проекты. А вот большого реабилитационного центра нет, где бы я собрала их — вот их приходит двести человек — и сказала: «Так, этот будет работать на ферме, а этот уже инвалид, его — в приют». То есть как-то их поделить и дальше уже распределять. Я все говорю: «Отдайте мне какой-нибудь старый медвытрезвитель или профилакторий». Бездомных там можно привести в порядок, чтобы их осмотрел фтизиатр, психиатр, терапевт, врачи других специальностей. И дальше уже их распределять по местам…

Это и есть ваша профессиональная мечта?

Да, больница для бедных — это моя человеческая мечта. Куда они могут прийти в любой ситуации, переночевать, вне зависимости от их понтов, настроения и всего остального. Потому что нет человека, который будет говорить, что не пойдет никуда и будет на улице. Любого человека можно уговорить. Мы не говорим, конечно, о тяжелом психическом заболевании или какой-то принципиальной установке — «Я живу на улице, потому что это моя религия». У нас есть и такие.

Мне не остается ничего другого, кроме как пожелать, чтобы ваша профессиональная — человеческая мечта сбылась.

Спасибо.