Из мемуаров великого князя Александра Михайловича

Той весной мы покинули Тифлис ранее обычного, чтобы провести шесть недель в крымском имении нашего дяди. На пристани в Ялте нас встретил сам Государь Император, который, шутя, оказал, что хочет видеть самого дикого из своих кавказских племянников. Он ехал в коляске впереди нас по дороге в знаменитый Ливадийский дворец, известный своей роскошной растительностью.

Длинная лестница вела от дворца прямо к Черному морю. В день нашего приезда, прыгая по мраморным ступенькам, полный радостных впечатлений, я налетел на улыбавшегося маленького мальчика моего возраста, который гулял с няней с ребенком на руках. Мы внимательно осмотрели друг друга. Мальчик протянул мне руку и сказал:

– Ты, должно быть, мой кузен Сандро? Я не видел тебя в прошлом году в Петербурге. Твои братья говорили мне, что у тебя скарлатина. Ты не знаешь меня? Я твой кузен Никки, а это моя маленькая сестра Ксения.

Его добрые глаза и милая манера обращения удивительно располагали к нему. Мое предубеждение в отношении всего, что было с севера, внезапно сменилось желанием подружиться именно с ним. По-видимому, я тоже понравился ему, потому что наша дружба, начавшись с этого момента, длилась сорок два года.

<…>

Я вынимаю из бокового кармана маленький конверт, в котором находится карточка. «Лучшие пожелания и скорое возвращение. Твой моряк Ксения». Я улыбаюсь. Она очаровательна. Когда-нибудь, может быть… Конечно, если Император не будет настаивать, чтобы его дочь вышла замуж за иностранного принца. Во всяком случае, Ксении еще нет двенадцати лет.

У нас все впереди. Я только что начал кругосветное плавание, которое будет длиться три года, после чего я должен получить следующий чин.

Пока же я всего только мичман. То, что я великий князь и двоюродный брат Государя, ставит меня в особое положение и может вызвать неприязнь моего начальника. На борту корабля – он мой неограниченный начальник, но на суше он должен становиться предо мною во фронт.

<…>

Лето 1869 г. «Рында» стоит разоруженная в доке. Я – дома в Михайловском дворце.

Сижу в своих комнатах и скучаю. В Петербурге все осталось по старому. Та же рутина. Три раза в день мы встречаемся с отцом в столовой. Он ест наскоро, затем спешит на заседание Государственного Совета. Разговоры все те же, что и три года тому назад; те же сплетни скучающих придворных дам. Та же прислуга, ходящая на цыпочках. Даже тот же самый повар.

Что творится со мной? Что является причиной моего томления? Матушка страдает сердечными припадками. Когда мы гуляем вместе, она часто останавливается и хватается за грудь. Она, по-видимому, очень рада моему возвращению. Она мне говорит, что каждый раз очень волновалась, пока не получала. известие о том, что мы прибыли благополучно в тот или иной порт Дальнего Востока. Мне так хочется ответить лаской на ее любовь, но не моя вина, что, когда, в детстве мне боле всего была нужна ласки матери, я ее не имел…

Ксения Александровна (1875–1960) – великая княгиня, дочь императора Александра III, сестра российского императора Николая II

Я встречаюсь с Ксенией. Это уже не прежний сорванец, не «Твой моряк Ксения». Ей уже исполнилось 14 лет, и мы очень дружны.

Я бываю у Никки, в лагерях, в Селе Капорском, где он изучает кавалерийское дело в рядах Лейб-Гусарского полка, которым командует Великий Князь Николай Николаевич. Никки живет в маленькой, для него построенной деревянной даче. Он очень доволен своим производством в офицеры, и мы с ним охотно обмениваемся впечатлениями: я – об охоте в Индии на слонов, он – о полковой жизни. Его брат, Георгий Александрович, не мог противостоять соблазну моих писем, в которых я описывал ему жизнь под тропиками, и тоже отправился в плавание.

А время идет, и эта жизнь действует на меня угнетающе. Я должен, во что бы то ни стало уехать.

– Пора… Поднимем якорь. Эта страна нам надоела…

Мы отправляемся с братом Михаилом Михайловичем в Париж на Международную выставку.

Париж… Толпы иностранцев и провинциалов, глазеющих на только что выстроенную Эйфелеву башню и на прочие выставочные диковинки.

20.000 мэров Франции подают бесплатный обед на Марсовом поле, боясь оставить недопитой бутылку вина или не испробованным какое-нибудь пирожное. Вся эта сутолока мне быстро надоедает.

Мы едем в Биарриц, где наш брат Георгий оправляется от недавней болезни. Океан, песок и закаты солнца…

Вечера, полные ленивой неги… Легкий флирт с двумя красивыми русскими барышнями, с которыми мы никогда бы не могли встретиться в Петербурге, ибо они – «ни нашего круга». Я вспоминаю Мунчи и индейских набобов. Мне опять скучно.

– Посмотрите на нашего Будду, – подтрунивает брат Михаил: ему в цивилизованном обществе не по себе.

Новое прозвище льстить моему самолюбию, хотя и не делает большой чести божественному учителю.

Снова Петербург… «Блестящий зимний сезон». Большой бал в Зимнем Дворце и целая серия балов в великосветских домах. Я считаю дни, которыми отделяют меня от весны, когда мистер Б. обещал прислать мою яхту в Россию. На балах я танцую только с Ксенией.

Слава Богу, «Тамара», наконец, прибыла. Ее гордые очертания вырисовываются у пристани за Николаевским мостом. Я устраиваю на борту завтрак для моих родных.

– Сандро, – говорить мой отец: – ты с ума сошел! Ты собираешься отправиться в кругосветное путешествие на этой скорлупке!

Отец мой никогда не понимал притягательной силы моря. Мы, конечно, говорили с ним на разных языках. Только Государь Император, любящий морское дело, хвалил «Тамару». Каждое лето он плавает в водах Финского залива на своей великолепной «Царевне». Этим летом он выразил пожелание, чтобы я на «Тамаре» сопровождал его в плавании.

Наступают блаженные дни. Нас окружает строгая красота шхер. Я обедаю в семье Государя рядом с Ксений. Это недели отдыха Государя. По вечерам мы играем в глупую карточную игру, которая называется «Волки».

В сентябре я прощаюсь с Петербургом, по крайней мере, на два года. «Тамара» гордо спускается по Неве, имея целью… берега Индии. Я убедил моего брата Сергея меня сопровождать. Мы должны были встретиться в одном из портов Дальнего Востока с Цесаревичем Георгием, который совершает кругосветное путешествие.

Адмиралтейский шпиц становится все тоньше… Мое сердце бьется радостнее.

* * *

Сама судьба была против нас. Едва мы прибыли на Дальний Восток, как начали приходить из дома дурные вести. Во-первых, брат Михаил женился на прелестной, но не принадлежавшей, однако, ни к одной из царствовавших фамилий девушке, и возбудил этим против себя гнев Государя и всей семьи.

Потом заболел Георгий Александрович. Доктора нашли у него туберкулез обоих легких, что потребовало его немедленного отъезда на Кавказ, в Аббас-Туман. И, наконец, в то время, когда мы путешествовали по Индии, пришло известие о смерти нашей матери. Она умерла от разрыва сердца, заболев в поезде по дороге в наше имение в Крыму Ай-Тодор, где каждое деревцо, каждый цветок были посажены под ее наблюдением. Оставив «Тамару» в порту Бомбея, мы пересели на быстроходный пассажирский пароход и поспешили обратно в Россию. С тех пор моя нога не ступала больше на священную почву Индии.

Михайловский дворец был полон глубокой скорбью. Отец бесцельно бродил из одной комнаты в другую. В течение долгих часов он сидел безмолвный, куря одну за другой толстые сигары и пристально глядя вдоль длинных полуосвещенных коридоров, как бы ожидая услышать оттуда ласковый голос матушки, который бы напомнил ему, что нельзя курить в гостиной. Он упрекал Михаила, за его женитьбу, так как видел в ней причину обострения болезни матери, и не мог себе простить, что отпустил ее одну в Крым. Отцу исполнилось 59 лет.

Скоропостижная смерть его верной подруги напомнила ему о его годах. Смыслом всей его жизни были Кавказ и его жена. После того, как завистливые люди и воля Всевышнего отняли у него и то, и другое, жизнь потеряла для него всякий интерес. Конечно, оставались дети, нас было семеро, но мы выросли в преклонении перед отцом, как пред человеком сильной воли и долга, бывшим для нас олицетворением великолепной эпохи Императора Николая I. Говоря о нем, мы называли отца между собою Михаилом Николаевичем; беседуя с ним, мы взвешивали каждое слово и сдерживали свои чувства. В его горе – все наши сердца разделяли его скорбь, но мы не знали, как выразить ему словами наши симпатии. Мы сидели молча, около него и в моих ушах звучали слова Библии: «И так сидели они с ним на земле семь дней и семь ночей, и никто не говорил ему ни слова, так как они видели, что горе его безмерно».

В те дни Петербург показался мне более, чем когда-либо ненавистным. Я выпросил у Государя должность в Черноморском флот, и был назначен вахтенным начальником на броненосец «Синоп». В течение двух лет я очень много работал там, и только раз взял в феврале 1892 года отпуск, на две недели, чтобы навестить Георгия Александровича в Аббас-Туман.

Он жил там в полном одиночестве, и единственным его развлечением являлось сметение снега с крыши домов. Доктора полагали, что холодный горный воздух подействует на его больные легкие благотворно. Мы спали в комнате при открытых окнах при температурь в 9 градусов ниже нуля, под грудой теплых одеял. Георгий Александрович знал о моей любви к его сестре Ксении и это, в соединении с нашей старой дружбой и общим интересом к военному флоту, сблизило нас, как братьев.

Мы без устали беседовали, то, вспоминая наше детство, то, стараясь разгадать будущее России и обсуждая характер Никки. Мы надеялись, что Император Александр III будет царствовать еще долгие годы, и оба опасались, что полная неподготовленность Никки к обязанностям Венценосца явится большим препятствием к его вступлению на престол в ближайшем будущем.

Той же весной 1892 г. меня перевели во флот Балтийского моря. Государь выразил свое полное удовлетворение по поводу моих служебных успехов. После двухмесячного командования миноноской «Ревель» в сто тонн, я был назначен командиром минного отряда в двенадцать миноносцев. Во время летнего морского смотра, я получил приказ «атаковать» крейсер, на котором находился Государь Император.

Я еще никогда не испытывал такого полного удовлетворения, как во время этой операции, и атаковал с громадным мужеством и решимостью. Морской министр поздравил меня «с блестяще проведенной операцией» и сам чувствовал мой большой триумф: дома мой сумрачный наставник, который десять лет тому назад предсказывал мне полную неудачу на флотской службе, прислал мне письмо, в коем писал о том, что я сделал большие успехи, чем он ожидал, и он надеется, что со временем я стану хорошим морским офицером.

* * *

В январе 1893 г. один из наиболее новых русских крейсеров «Дмитрий Донской» должен быть, возвращаясь из Китая, отправиться в Соединенные Штаты, чтобы поблагодарить американцев за оказанную ими минувшем летом во время недорода на юго-востоке России продовольственную помощь. Для меня представился единственный случай посетить страну моих юношеских мечтаний. Я решил просить об откомандировании меня на «Дмитрий Донской», но, так как я должен был ходатайствовать об этой милости лично у Государя, то я полагал, что могу просить его еще кое о чем. Это «кое-что» было рукою его дочери Великой Княжны Ксении.

Император принял меня с обычной сердечностью. Взрослый офицер, я был для него все тем же «маленьким кузеном» Сандро, который когда-то играл с его сыновьями, Никки и Жоржи, в садах Ливадийского дворца.

– У тебя какой-то секрет, – с улыбкой спросил он меня: – разве ты не видишь меня достаточно часто дома, чтобы тебе понадобилась официальная аудиенция.

Признаюсь, что я высказал причину моего визита не слишком красноречиво. Пристальный, слегка, насмешливый взгляд Государя лишал меня всякого мужества. Я заикался и бормотал. Фразы, которые звучали так красноречиво, когда я произносил их пред собой дома, не производили в этом маленьком уютном кабинете, наполненном портретами и картинами, ожидаемого эффекта.

– Дело относительно перевода на крейсер «Дмитрий Донской» обстоит весьма просто, – решил Государь после минутного размышления: – мне кажется, что это будет очень хорошо, если представитель нашей семьи передаст мою личную благодарность президенту Соединенных Штатов. Что же касается твоей просьбы руки Ксении, то мне кажется, что до меня, ты бы должен был переговорить с нею.

– Я уже говорил с нею, и мы решили, что я должен просить у Вашего Величества аудиенции.

– Понимаю. Ну что же, принципиально я не против этого. Я тебя люблю. Если ты любишь Ксению и она тебя любит, то я не вижу никаких препятствий, чтобы вам пожениться. Но придется немного подождать.

Императрица не хочет, чтобы Ксения выходила слишком рано замуж. Мы окончим этот разговор не ранее, тем через год.

Я горячо поблагодарил Государя и бросился к Ксении, чтобы сообщить ей результат нашего разговора. Мы надеялись получить согласие Императрицы раньше, чем через год.

Я отправился в Америку со спокойным сердцем.

….

* * *

– Когда же твоя свадьба? – спросил меня отец, когда я возвратился в С. Петербург.

– Я должен ждать окончательного ответа Их Величеств.

– Находиться в ожидании и путешествовать, кажется, две вещи, которые ты в состоянии делать, – неторопливо сказал отец. – Это становится уже смешным. Ты должен, наконец, создать свой домашний очаг. Прошел целый год с тех пор, как ты говорил с Государем. Пойди к Его Величеству и испроси окончательный ответ.

– Я не хочу утруждать Государя, чтобы не навлечь его неудовольствия.

– Хорошо, Сандро. Тогда мне придется самому заняться этим делом.

И не говоря ни слова, отец мой отправился в Аничков дворец, чтобы переговорить с Государыней окончательно, оставив меня в состоянии крайнего волнения. Я знал, что отец мой обожает Великую Княжну Ксению и сделает все, что в его силах, чтобы получить согласие ее царственных родителей на наш брак. Но я знал также и Императрицу.

Она не переносила, чтобы ее торопили или же ей противоречили, и я опасался, что она сгоряча, даст отрицательный ответ, и отрежет возможность дальнейших попыток.

Я помню, что сломал в своем кабинете по крайней мере дюжину карандашей, ожидая возвращения моего отца. Мне казалось, что с тех пор как он ушел, прошла целая вечность.

Вдруг раздался звонок в комнате его камердинера, и вслед затем я услыхал его знакомые твердые шаги. Он никогда не поднимался быстро по лестнице. На этот раз он поднимался прямо бегом. Лицо его сияло. Он чуть не задушил меня в своих объятьях.

– Все устроено, – сказал он входя: – ты должен отправиться сегодня к Ксении в половине пятого.

– Что сказала Императрица? Она рассердилась?

– Рассердилась? – Нет слов, чтобы описать ее гнев. Она ужасно меня бранила. Говорила, что хочу разбить ее счастье. Что не имею права похитить у нее ее дочь. Что она никогда не будет больше со мною разговаривать. Что никогда не ожидала., что человек моих лет будет вести себя столь ужасным образом. Грозила пожаловаться Государю и попросить его покарать все наше семейство.

– Что же ты ответил?

– Ах – целую уйму разных вещей! Но к чему теперь все это. Мы ведь выиграли нашу борьбу. А это главное. Мы выиграли, и Ксения – наша.

Его адъютант, который завтракал с нами, говорил потом, что никогда еще не видел Великого Князя Михаила Николаевича в столь торжественном настроении.

– Я не знаю, – прошептал мне этот офицер за столом: – кто из вас двоих собирается жениться?

Если посторонний наблюдал в этот день за нашим поведением, то выходило, что счастливым женихом был мой отец, так как, пока он произносил свои тирады, я сидел неподвижно, будучи не в состоянии что-либо проглотить. Получив, после стольких лет робкой надежды, согласие на брак с Ксенией, я был буквально ошеломлен от той внезапности, с которой мечты мои превратились в действительность. И потом я не мог отделаться от мысли о моем брате Сергее. Ведь он был также влюблен в Великую Княжну Ксению. По взаимному уговору мы никогда не упоминали в наших разговорах ее имени, но как отнесется теперь он к факту нашей помолвки? Он не мог обвинять меня в чем-либо, так как Ксении принадлежало право выбора, между нами, и она предпочла меня, но я сознавал, что с сегодняшнего дня наши братские отношения коренным образом изменятся. Я жалел Сергея и хотел, чтобы что-нибудь облегчило бы ему его душевные страдания, но принести в жертву брату совою любовь к Ксении я, по совести говоря, не мог.

Четверть пятого я входил в ограду вестибюля Аничкова дворца. Долее я ждать был не в состоянии. Взглянув на рослого гвардейца, стоявшего на часах, я покраснел. Мне казалось, что все уже знают о моем счастье. Чтобы не видеть казачка при подъемной машине, я стал медленно подниматься по длинной лестнице.

Гоф-фурьер Ксении Александровны Березин сидел на стул и читал газету.

– Доложите, пожалуйста, обо мне Ее Императорскому Высочеству.

Березин удивленно посмотрел на меня. Такая официальность была для него новостью – я всегда входил без доклада. Он улыбнулся или же мне это так показалось, и повел меня в салон Великой Княгини. Еще вчера мы пили веселой компанией чай в этой чудесно обставленной комнате, но сегодня мне уже, все казалось другим. Я стоял и смотрел на дверь в спальную Ксении.

– Как странно, – подумал я: – что она так долго не идет…

И вдруг она вошла с опущенными глазами, в простой белой шелковой блузе и синей юбке. Она остановилась у окна в выжидательной позе. Я взял ее за руку и повел к двум мягким креслам. Мы говорили почти шепотом, и мне казалось, что мы говорили одновременно. Раньше мы обменивались поцелуями, но это были поцелуи кузенов. Теперь я поцеловал ее, как ее будущий супруг…

– Пойдем к папа и мама, – сказала, Ксения – Будь осторожнее с мама. Она еще сердится. Она прямо хотела уничтожить твоего отца за его настойчивость добиться ее согласия.

Я рассмеялся. В этот момент я был готов бороться против всех императриц мира.

Стараясь выглядеть не раздраженной, Императрица поцеловала меня и сказала:

– Я не должна была бы тебя целовать. Ты ведь отнимаешь у меня дочь. Но что я могу поделать? Пожалуйста, передай своему отцу, чтобы он, по крайней мере, в течение года не показывался бы мне на глаза.

Император приветливо кивнул мне. Он уже успел позвонить по телефону моему отцу, прося немедленно прибыть в Аничков дворец. И через пять минут главный виновник происшествия вошел в салон Императрицы невозмутимо улыбаясь. Александр III отдал приказание прислуг предупредить всех членов Императорской Фамилии о том, что сегодня в половине девятого состоится обед, на котором будет объявлено о нашей помолвке.

За столом Ксению и меня посадили рядом. Государь выглядел довольным, и царило приподнятое настроение. После ряда тостов, поздравлений и родственных поцелуев, я взглянул на Сергея. Он мне улыбнулся. Он понимал мои опасения и не хотел омрачить нашего счастья. Его лицо не выдавало его внутренних страданий – он вел себя, как истый спортсмен.

* * *

День нашей свадьбы был назначен на конец июля. Я попробовал протестовать против этой отсрочки почти что в шесть месяцев, но меня попросили помолчать и лишь молить Провидение, чтобы портнихи успели к тому времени сшить приданое Ксении. Мы должны были провести наш медовый месяц в моем любимом Ай-Тодоре, который матушка оставила мне по духовному завещанию. Мой старый друг, поручик Шателэн взял на себя заботу по приведении дома в надлежащий для нашего приема вид. В мои холостые годы я никогда не заботился об Ай-Тодорском дворце. Вступая в брак, я должен был привести все в порядок. Две придворные дамы, заведующий двором и мой личный адъютант – вот то минимальное количество лиц свиты, которые должны были нас сопровождать. Меньшее число свидетелей нашего счастья могло бы вызвать неудовольствие министра двора.

Семья Александра III.

Фотограф С. Л. Левицкий. 1888 г.

В начале мая Ксения и я сопровождали Императрицу в Аббас-Туман. Предстоящая свадьба дочери обостряла еще более ее тоску по поводу болезни ее любимого сына Георгия. Он был очень рад нас видеть, но его бледное, болезненное лицо говорило об ухудшении его роковой болезни.

Мы провели четыре недели вместе, катаясь в горах, устраивая пикники, смеясь шуткам молодости и танцуя. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы подбодрить Жоржа. Он же слабел с каждым днем, и у него было предчувствие, что он никогда уже больше не увидит Петербурга. Наше веселое настроение не могло его обмануть. Вид двух здоровых, счастливых людей, вероятно, доставлял ему лишь страдания, хоть внешне он оставался все тем же благородным, добрым и преданным мне Жоржем. Я считал неуместным строить планы на будущее в его присутствии, прислушиваясь к его тяжелому, неровному дыханию. Мы занимали смежные комнаты, и когда я ложился в постель, то не мог заснуть и задыхался от горечи и сознания своего бессилия. В чем был смысл нашей жизни, если ничто в мире не было в состоянии спасти Жоржа?

В июне месяце мы прибыли; на борт «Царевны», на которой плавал в финских водах Государь. За наше отсутствие он очень похудел и жаловался на значительное утомление. Доктора, эти всегда оптимистически настроенные лейб-медики, говорили, что недомогание Государя – последствие его усиленных трудов. Они предписали отдых и свежий воздух. Зачарованные его богатырским сложением, они просмотрели его смертельный недуг почек.

Как и предыдущие годы, мы посетили наши любимые места, удили рыбу, принимали гостей и играли в «волков». 20 июля мы возвратились в столицу, чтобы посетить выставку приданого, которая была устроена в одной из дворцовых зал.

В конце зала стоял стол покрытый приданым жениха. Я не ожидал, что обо мне позаботятся также, и был удивлен. Оказалось, однако, что, по семейной традиции, Государь дарил мне известное количество белья. Среди моих вещей оказались четыре дюжины дневных рубах, четыре ночных и т. д. – всего по четыре дюжины. Особое мое внимание обратил на себя ночной халат и туфли из серебряной парчи. Меня удивила тяжесть халата.

– Этот халат весит шестнадцать фунтов, – объяснил мне церемониймейстер.

– Шестнадцать фунтов? – Кто же его наденет?

Мое невежество смутило его. Церемониймейстер объяснил мне, что этот халат и туфли по традиции должен надеть новобрачный, пред тем, как войти в день венчания в спальную своей молодой жены. Этот забавный обычай фигурировал в перечне правил церемониала нашего венчания наряду с еще более нелепым запрещением жениху видеть невесту накануне свадьбы. Мне не оставалось ничего другого, как вздыхать и подчиняться. Дом Романовых не собирался отступать от выработанных веками традиций ради автора этих строк.

Сутки полного одиночества и бессильных проклятий по адресу охранителей традиции, в наконец долгожданный день наступил. Наша свадьба должна была, состояться как раз в той же церкви Петергофского Большого Дворца, в которой я присягал в день моего совершеннолетия. Эта церковь была избрана мною, в виду моей суеверной неприязни к столице.

За обрядом одевания невесты наблюдала сама Государыня при участи наиболее заслуженных статс-дам и фрейлин. Волосы Ксении были положены длинными локонами, и на голове укреплена очень сложным способом драгоценная корона.

Я помню, что она была одета в такое же серебряное платье, что и моя сестра Анастасия Михайловна и как все Великие Княжны в день их венчания. Я помню также бриллиантовую корону на ее голове, несколько рядов жемчуга вокруг шеи и нисколько бриллиантовых украшений на ее груди.

Наконец, мне показали невесту, и процессия двинулась. Сам Государь Император вел к венцу Ксению. Я следовал под руку с Императрицей, а за нами вся остальная Царская фамилия в порядке старшинства. Миша и Ольга, младшие брат и сестра Ксении, мне подмигивали, и я должен был прилагать все усилия, чтобы не рассмеяться. Мне рассказывали впоследствии, что «хор пел божественно». Я же был слишком погружен в мои мысли о предстоящем свадебном путешествии в Ай-Тодор, чтобы обращать внимание на церковную службу и наших придворных певчих.

Когда я был еще ребенком моя матушка приобрела Ай-Тодорскую полосу земли на южном берегу Крыма я и Ай-Тодор выросли, как бы, вместе. С годами Ай-Тодор превратился в цветущий уголок, покрытый садами, виноградниками, полянами и прорезанный по берегу бухтами. На берегу был выстроен маяк, который позволял нам ориентироваться на море в туманные ночи. Для нас, детей, – этот ярко сиявший сноп света Ай-Тодорского маяка стал символом счастья. Я думал о том, будет ли Ксения это чувствовать так же, как и мои братья в течение этих двадцати лет.

Мы возвращались во дворец в том же порядке, с тою лишь разницей, что я поменялся местом с Государем и шел впереди под руку с Ксенией.

Я не могу дождаться минуты, когда можно будет освободиться от этого дурацкого платья, – шепотом пожаловалась мне моя молодая жена. – Мне кажется, что оно весит прямо пуды. Как бы я хотела поскорее встать из-за стола. Посмотри на папа, – он прямо без сил…

Все мы видели, каким утомленным выглядел Государь, но даже он сам не мог прервать ранее положенного часа утомительный, свадебный обед.

Только в 11 час. вечера мы могли переодеться и уехать в придворных экипажах в пригородный Ропшинский дворец, где должны были провести нашу брачную ночь. По дороге нам пришлось переменить лошадей, так как кучер не мог с ними справиться.

Ропшинский дворец и соседнее село были так сильно иллюминованы, что наш кучер, ослепленный непривычным светом, не заметил маленького мостика через ручей, я мы все – три лошади, карета и новобрачные упали в ручей. К счастью, Ксения упала на дно экипажа, я на нее, а кучер и камер-лакей упали прямо в воду. К счастью, никто не ушибся, и к нам на помощь подоспела вторая карета, в которой находилась прислуга Ксении. Большая шляпа с страусовыми перьями Ксении и пальто, отделанное горностаем, – были покрыты грязью, мои лицо и руки были совершенно черны. Князь Вяземский встречавший нас при входе в Ропшинский дворец, как опытный царедворец, не проронил ни одного слова…

Нас оставили одних… Это было впервые со дня нашего обручения, и мы едва верили своему счастью. Может ли это быть, что никто не помешает нам спокойно поужинать!

Мы подозрительно покосились на двери и затем… расхохотались. – Никого! Мы были действительно совсем одни. Тогда я взял ларец с драгоценностями моей матери и преподнес его Ксении. Хотя она и была равнодушна к драгоценным камням, она все же залюбовалась красивой бриллиантовой диадемой и сапфирами.

Мы расстались в час ночи, чтобы надеть наши брачные одежды. Проходя в спальную к жене, я увидел в зеркале отражение моей фигуры, задрапированной в серебряную парчу, и мой смешной вид заставил меня снова расхохотаться. Я был похож на оперного султана в последнем акте…

На следующее утро мы возвратились в С. Петербург для окончания свадебного церемониала, который заключался в приеме поздравлений дипломатического корпуса в Зимнем Дворце, в посещении усыпальницы наших царственных предков в Петропавловском соборе и поклонении чудотворной иконе Спасителя в домики Петра Великого. На вокзале нас ожидал экстренный поезд. Быстро промчались семьдесят два часа пути, и новая хозяйка водворилась в Ай-Тодор. Здесь мы строили планы на многие годы вперед и рассчитывали прожить жизнь, полную безоблачного счастья.

Кто мог думать в этот бледно-синий июльский вечер в 1894 году, что только три месяца отделяют нас от самой страшной катастрофы в истории Российской Империи. Кто мог предвидеть, что Император Александр III умрет в возрасте 49 лет от роду, оставив незавершенным монарший труд свой и вручив судьбу шестой части мира в дрожащие руки растерявшегося юноши.

Ксения и Александр Михайлович обвенчались 25 июля 1894 года.

Александр Михайлович пытался стать ближайшим другом и советником Николая Александровича и по его поручению сделал не мало для развития Российской авиации. Лето он и его жена проводили в Крымском имении Ай-Тодор, откуда Ксения писала подруге – Александре Александровне Оболенской, урожденной Апраксинаой (1851–1943), жене кн. В. С. Оболенского и фрейлине Императрицы Марии Федоровны. Их переписка началась, когда Ксения была еще девочкой. Эти письма сохранились, и они рассказывают о том, как жизнь, которая казалась такой мирной и счастливой превратилась для великой княгини в кошмар.

* * *

14-го июня 1884 г.

Александрия[19]

Моя милая Апрак!

Вот наконец я собралась Тебе написать. Погода тут вовсе не теплая, что очень скучно и почти ни одного дня не было без дождя. Тебя и Кролика[20] так не достает здесь. Дети Елены Шер(еметевой)[21] приезжают каждый день к нам; а маленькая весь день даже остается у Беби[22]. Она такая миленькая. Надеюсь, что вы веселитесь в Kissingen. Мы еще ничего не знаем про шхеры, только я очень надеюсь, что мы поедем скоро. Фу! Какой дождь полил; а нам придется сейчас к обедне ехать.

Теперь я продолжаю письмо. Завтрак кончился. Сегодня играли пролог из “Мефистофеля” и я думала про Тебя и Кролика. Я жду с нетерпением письма от Тебя. Мамаб мне рассказала, что у вас чудный сад и только две комнаты. Ура! Погода разгулялась и солнце показалось. Я еду кататься с Мама в 3 ч., чему я теперь уже радуюсь. Вчера вечером мы ездили на музыку. Вечер был холодный, что неприятно, и людей не было так много, как обыкновенно, но все таки достаточно. Мы катались полтора часа (от 9 ч. до 10? ч.). Когда, милая Апрак, я вернусь с катания, то напишу Тебе все, что мы делали (сегодня).

Надеюсь, что погода хорошая и главное что Ты здорова!!!!! Ты мне, пожалуйста, напиши все, что делаешь там. Завтра начинаются каникулы, к несчастию!!! (К великому счастию, нас всех, особенно Джоржи[23]). Твой зонтик (который Ты мне подарила) со мной ездит и бывает в самые торжественные дни как, например, сегодня и в другие дни.

Джоржи, теперь и Ники[24] кидают в меня катышку вместо Кролика, что весьма неприятно, и я понимаю теперь, зачем Кролик так сердился и бесился. Ты ему можешь сказать, что я никогда не кидала в него катышков кроме, может быть, одного или двух раз. Теперь, Апрак, я не могу больше писать Тебе, а буду потом, когда вернусь с прогулки.

Вот я и вернулась. Мама и я поехали в ее шарабане кататься. Мы также сделали визит Eugene[25] (Евг(ению) Макс(имилиановичу)). Там мы оставались почти все время. У него есть крошечная обезьянка – очень миленькая. Она его ужасно любит. Наконец, к нам пришли Зина[26] и д(ядя) Алексей[27]. Тогда мы пили чай и затем уехали. Прогулка была весьма приятная. Теперь, моя дорогая Апрак, я должна кончить письмо. Кланяйся Кролику от меня, Ники и Джоржи, также от Миши[28]. Тебя мы целуем. Тысячу поклонов от братьев.

До не скорого свидания.

Любящая Тебя твоя Ксения.

Миша сказал мне, что скоро напишет Тебе письмо (“когда будет дождь”), он объявил.

* * *

21-го июня 1884 г.

Барга[29]

Моя душка Апрак!

Очень благодарю тебя за твое милое письмо. Так жаль, что тебя нет здесь. Мы наслаждаемся тут всем. Сегодня мы пришли в одно место, называемое Барг. Тут очень красиво. Пожалуйста, благодари Кролика за его рисунок – он очень хорош. Я дала Мама немецкую бумажку.

Мы пришли в Бьеркезунд[30] на “Владимире Мономахе”, что было очень весело. Мне бы хотелось очень вас видеть, особенно как вы живете, но ты так хорошо описала вашу жизнь в письме, что я все понимаю и вижу. Пожалуйста, пиши мне почаще если можешь – это мне доставляет большое удовольствие.

Надеюсь, что ты и Кролик здоровы и что вы довольны вашею жизнью в Kissingen. Наверно, тебе все таки странно быть без морской свинки. Я тут наслаждаюсь. Я забыла тебе объявить, что Миша с нами и что он тебя целует. Кролика тоже обнимает. Я всегда забываю, что тебя тут нет и всегда называю Елену “Апрак”, что очень странно. Мы сегодня опять съезжали на берег с Мама и гуляли там пешком, что было очень весело. Места замечательны, красивы, и все так благоухает. Я бы очень хотела купаться с тобою в Kissingen. Я понимаю, что это приятно.

Как однакож вы рано ложитесь там, но также вы встаете рано, я бы очень хотела быть на твоем месте и вставать и ложиться также рано. Этот раз мое письмо нельзя сравнивать с твоим, потому что твое такое огромное и интересное, а мое… – гнилое. Но нечего делать, милая Апрак, надо кончить.

Крепко тебя обнимаю. Папа, Мама и братья тебе кланяются и Кролику тоже. Много поклонов ему от меня.

Твоя любящая Ксения.

* * *

10-го июля 1884 г.

Петергоф

Моя дорогая Апрак!

Очень и очень благодарю тебя за твое милое письмо. Не могла раньше тебе написать, но, наверно, тебе все равно. Наоборот, Ники очень веселится в Красном, находит, что все хорошо, любит очень свой барак и также что жизнь Красно Сельская очень здоровая. Тем лучше, что он веселится там. Он просил меня, что бы я навестила б его когда-нибудь. Он также говорит, что его барак очень уютен и мил; и он завтра приезжает сюда в Петергоф. Тетя Элла[31] и я купаемся каждый день в море, что ужасно весело. Мы страшно возимся там. Я начала плавать и также могу лежать на спине в воде, чем очень горжусь. Это очень приятно лежать так. Мы также предложили Елене Ш(ереметевой) купаться с нами и до сих пор еще не получили ответа. Сегодня мы не будем купаться, потому что сегодня ночью у меня так болел живот, что одно было – кричать, что я не делала, а только пищала, кусала подушку или щипала брюхо.

Теперь идет великий дождь, что очень не приятно и мешает нам сделать прогулку. Надеюсь, что Ты и Кролик веселитесь в Париже и что вы накупили много вещей красивых.

Это письмо очень глупое, наполнено разными глупостями. Мы только что вернулись от кадет, там было маленькое учение. Они отлично маршировали, под конец с песнями пошли к себе в барак. В это время и полил дождь.

Писал ли Тебе Ники или нет? В шхерах Тебя очень не доставало. Там был один пикник, который был очень хорош и было очень весело.

Теперь, моя милая Апрак, прощай! Крепко обнимаем Тебя. Кланяйся Кролику от нас всех. До свидания!

Любящая Тебя Ксения.

* * *

2 ноября – 14 декабря 1888 г.

Гатчина

Моя душка Апрак!

Надеюсь, Ты не сердишься на меня за то, что я Тебе не писала так долго, но я должна признаться, что все ждала, чтобы Ты мне написала!!! Вас обоих очень не достает тут, особенно по воскресениям, когда Вы оба сидели за нашим столом, и Миша непременно хотел, чтобы Ты села около него! Зато твою роль разыгрывает П. А. Черевин[32], которого Миша каждый раз сажает подле себя! В последний раз (т. е. воскр(есенье)) за нашим столом сидел Воейков[33], и он совсем не похож на типы этого стола!!!

Однако ж, я все болтаю вздор, пора приняться за дело! Конечно, мы все еще часто припоминаем про катастрофу[34], и не раз становится очень грустно, все таки же теперь все становится попрежнему, если не смотришь на другое, а именно на несчастных семейств разбитых горем и на причину этому – на убитых!

Ксения Александровна с командой своего военно-санитарного поезда.

Фотограф В. К. Булла. 1890-е гг.

Камчатки ужасно не достает нам, в особенности, бедному Папа, но когда я думаю, что ему подаришь такую же собаку, мне становится приятнее на душе!!! Надеюсь, милая Апрак, у Вас другое, и что Кролика сестре лучше, так что вы видите все приятное и веселое. Говорят, погода превосходная там, и я завидую Вам от всей души!!!!! Это довольно стыдно, но что же делать!!! У нас то морозы в 14°, то вдруг 2° тепла, иногда и 4°, это скучно! Я довольно часто хаживаю к Кутузовым, но никогда не вижу Маню26, потому что то ее масируют, или она принимает ванны!

С большим удовольствием и радостью вспоминаю я о нашем превосходном “sejour’оме” в Крыму, и как весело провели эти дни с тобою, купаясь, катаясь, гуляя, веселясь, шатаясь и, наконец, наслаждаясь! Цырупа уже вернулся, и он совершенно здоров, надеемся, что Говрилов27 также скоро приедет!!

Теперь, милая Апрак, спокойной ночи. Завтра буду продолжать это интересное письмо! Once хорошо! Желаю хорошего сна!

Твоя Ксения.

* * *

3-го ноября – 15-го дек(абря) 1888 г.

“Bonjour” Madame Апрак!

Вот я возвращаюсь опять к моему письму. Мы только что вернулись с прогулки, и луна чудно освещала нам путь, хотя, к несчастию, было как раз светло сегодня!!

М-r Heath’[35]а разобрало играть на моем инструменте с молоточками сегодня, и он мне страшно мешает писать! Ты можешь себе представить, как это приятно! И он находит, что его музыкальные сочинения (которые он только что выдумал) прекрасные, но это так ужасно, что я думаю, что я скоро с ума сойду. Чтобы не забыть, я теперь скажу, что М-r Heath, M-r Thormeyer[36], Настя и вообще все ливадские жители кланяются Тебе от всего сердца!!!

О! Какое счастие, М-r Heath ушел, но, О! Какое несчастие M-me Hane пришла, это невыносимо!!! Она также тебе, т. е. кланяется!

Папа нам сказал, что сегодня бедный д(ядя) Александр умер! Апрак, теперь я должна окончить письмо. Иду к Мама, а потом и к Кутузовым! “Авось” увижу Маню!

Теперь до свидания, милая моя Апрак. Миша, Беби и я крепко обнимаем. Папа, Мама и братья кланяются Вам! Сердечный поклон от меня, “a mon Ami” (Кролик) и скажи ему “bonjour mon ami”, как я ему говорила. Прощай!!!

Любящая Тебя Ксения.

* * *

17-го – 29-го ноября 1889 г.

Милейшая Апрак!

От души благодарю Тебя за милое и интересное письмо, которое я получила тому несколько дней!

Я надеюсь, что твоя простуда скоро пройдет! Ты, вероятно, слыхала что-нибудь о новой болезни Петербургской, “инфлуенция”, это пакостная, хотя не опасная болезнь, через которую мы все прошли!! Сначала опишу ее: Во-первых она состоит из лихорадки, сильной головной боли и боли во всем теле! Папа ужасно страдал и не мог лежать, а это хуже всего, не мог спать по ночам! Просто гадость!! Я пролежала 3 дня и до сих пор мы все чувствуем слабость!! В Петербурге все больны!! Все Семейство (т. е. все наши родственники) больны и вообще Петербург весь болен!! У нас в баталионе и также в конвое много больных!! Теперь-то меньше, но все началось на прошлой неделе! Совершенно какая-то эпидемия!! Все таки очень смешно!

Ники вернулся в прошлое Воскресение с Кутузовым[37] (к великой радости сестер!). Сегодня он обедает у нас с сестрами!! Ники здоров и отправился сегодня в театр с Сандро[38]. Кутила! Я думаю, Джоржи чувствует теперь разницу между ним и Ники, тот окончил занятия, может делать что ему угодно, а Джоржи еще “беби” у нас!!

Надеюсь, Вы влезете на “tour Eiffel” этот раз, а то стыдно вернуться из Парижа, не побывав на “Tour”!!!!! Пошли хоть “le муж”!!

Прошу милостиво принять это письмо, не сердясь на меня за грязно маранье и глупости! Я еще совсем “ramolie”! 14-го Мама рождение, мы отпраздновали здесь, а не в городе, именно из-за болезни! Лампа наша имела огромный сюксес!! Мама она очень понравилась, а также и другим всем и нам!! Действительно, она очень мила, прелестно сделана!!

Теперь, милая моя Апрак, прощай, нет, лучше до свидания! Крепко Тебя обнимаю! Поклоны Кролику и Тебе от нас всех!

Любящая Тебя Твоя Ксения.

* * *

18-го июня 1890 г.

Лангекоска. “Яхта Царевна”

Моя милая Апрак!

Страшно благодарю Тебя за Твое милое письмо, на которое я ответила телеграммой еще из Петергофа, а теперь мы плаваем опять в шхерах на милой Царевне, и о Вас думаем.

Джоржи с нами, что очень весело. Вместо яхты “Александрия” идет с нами Сандро яхта “Тамара”, с ним же яхта “Марево” и миноносец “Нарва”, а также финляндские судна. – (Elakoon).

Мы уже два дня сидим здесь в Лангекоске и не можем уйти из-за ветра, хотя погода ясная. Опять не могу кончить письмо сегодня. До свидания!

* * *

12-го мая 1892 г.

Копенгаген.

Милая моя Апрак!

Прости, пожалуйста, за то, что не написала раньше, мне очень стыдно, но время у меня решительно никакого не было, и я успела написать лишь одному Джоржи, (которого нам страшно не достает!) Мне так странно быть здесь теперь, и я никак не могу понять, как мы здесь очутились! Я часто все таки думаю, что я в Абастумане[39], но очнувшись, вижу, что это увы – не правда! Ты понимаешь, как приятно проводить это время всем вместе.

Апапа и Амама[40] удивительны: им эти долгие стояния и все празднества нипочем! А я должна сказать, что эти дни были весьма утомительны. Депутации начались уже в среду накануне дня свадьбы и продолжались три дня! Вечером всегда большие обеды, а днем еще какие-нибудь приемы.

В день золотой свадьбы с утра начались поздравления, а семейство подносило подарки! В 10 ч. были уже в церкви Cristiansborg[41], потом опять прием! Днем, Слава Богу, могли погулять. Жара была безбожная, как до сих пор. В 5 ч. большой обед у д(яди) Freddy[42]. Жарко, и обед продолжался 2 часа! Оттуда прямо на Spectacle gala! Еще жарче и потели страшно, с нас так и текло!

Город был иллюминован очень красиво. 15-го были в церкви на молебне! Все наши были. (Я кланялась Моте[43] от Тебя в первый же день, конечно, мы с ним часто болтали на яхте!!) Два вечера сряду (15-го и 16-го) были cour, как они называются, т. е. нечто вроде раута! Масса народу. Потом во всех (я говорю потом, потому что сначала все люди проходят мимо, – все семейство собрано в одну комнату, и кланяются Апапа и Амама) комнатах, внизу, наверху, столы накрыты; стоячий ужин! Начинается давка, жара (23°) и болтают со всеми. В последний раз был весь дипломатический Корпус! – Эти вечера были не особенно веселые!

21-го Мая

Я не успела кончить письмо вчера, т. к. нас днем дома никогда не бывает, и я пишу всегда утром до кофе, когда меня причесывают! Вчера ездили осматривать какую-то весьма интересную коллекцию старинных статуй и др(угих) вещей около Frederichsborg, а утром вчера Тино[44], Софи, оба Ники[45], Минни, Georgie англ(ийский)[46] и я ходили по магазинам! Мы этим занимаемся довольно часто. Я накупила еще несколько чудных ваз с фабрики.

Я боюсь, что это письмо Тебя не удовлетворит, я так думаю, и не очень пишу! Ты поймешь, как нам здесь страшно не достает дорогого Кролика! На яхте казалось, все слышно его голос! Ужасно грустно и пусто без него! Уж так чувствуется, что кого-то больше нет с нами, который всегда был.

Милая Апрак, я постоянно думаю о Тебе и верю, как грустно Тебе должно быть теперь в городе. Когда же Ты переедешь в Петергоф? Я думаю, там еще зелени мало и не особенно красиво; здесь зато все в цвету, сирень распустилась и очень jolly!

Мы были уже несколько раз в Шарлоттенлунде (д(ядя) Freddy) и раз в милом Bernstorff’е. Там прелестно; мы, кажется, переезжаем туда на буд(ущей) неделе. Теперь кончаю! Torie, Moud[47], Миша и Минни Тебе от души кланяются! Крепко обнимаю и целую. До свидания! Искренно любящая тебя Ксения.

Папа, Мама и Ники также кланяются.

* * *

11-го / 23 авг(уста) 1893 г.

(Из Кронштадта в Либаву)

Милая моя Апрак!

Очень и очень благодарю Тебя за твое милейшее письмо, которое получила вчера в Кронштадте. Перебрались мы на яхту вчера к обеду, а ушли сегодня рано утром. Мы уже потеряли несколько часов из-за тумана, это просто несносно. Тебя очень не достает, и мне не верится, что Тебя с нами нет. Как раз к маневрам погода испортилась, очень неожиданно. Сделалось очень холодно, и лило как из ведра все время. Я, конечно, не могла ездить верхом, что меня бесило, а в особенности то, что все спрашивали в один голос, – отчего и почему я не езжу, как это всегда бывает в этих случаях! Мейндорф[48] уверял, что я наказана, и просил Мама меня простить! Да, я верю, что Тебе не особенно весело в такой компании, но я надеюсь, по крайн(ей) мере, что воды Тебе принесут пользу и что нервы будут приведены к одному знаменателю! А то они Тебя бедненькую, совсем расстроили! Ты была, наверно, удивлена, узнав, что Котя[49] ездил с нами? Ему сказали это 7-го, на параде, значит всего за три дня до отъезда. Он говорит, что вид у него невозможный в статском, а в особенности во фраке, и что его, наверно, попросят уехать, когда увидят на что он похож!

Мама, ты можешь себе хорошо представить, в каком она восторге при мысли о скором свидании с семейством! К несчастью, т(етя) Alix[50] и Греческое семейство[51] будет позже нас, а также и т(етя) Thyra, так что мы будем совершенно одни сначала, что мне не особенно улыбается. Завтра утром можем быть в Либаве, где останемся весь день – утром закладка, большой завтрак здесь на яхте, а днем будем путешествовать по городу и осматривать Собор, учебные заведения и т. д. Потом большой обед у нас, а затем уходим. Кутузовы очень оживляют наше общество. Они похорошели и помолодели в деревне и страшно довольны проведенным там летом. Д(ядя) Алексей и Черевин едут с нами до Либавы, после чего первый уезжает за границу на свадьбу Dolly Богарне! – Которая будет в конце этого месяца. Слава Богу, что я не тот и не другая! В этом случае можно обоих пожалеть, или же наоборот!

На что была похожа М(ария) П(авловна) верхом, ты не можешь себе представить! Хуже, чем когда либо! Вся эта тяжелая масса висела через седло, так что было просто неприлично! Я не понимаю совершенно, как она может ездить в таком виде! К счастью, и она скоро последовала моему примеру. Так что мы ездили вместе в маленьком Шарабане на маневрах; но это продолжалось недолго, и на третий день она опять села на лошадь, что ей не принесло пользу, конечно, потому что она вечером чувствовала себя очень скверно! Как же можно тоже так торопиться?

Я много слышала про грязевые ванны франценсбадские от Alix, которая их принимала 3 года тому назад. Существует даже бумага с рисунками (невозможными!) дам – до ванны и после!

Теперь я Тебе порядочно надоела этим письмом, поэтому кончаю. Целую тебя крепко. Папа, Мама, Братья и Беби Тебе кланяются.

Пожалуйста, напиши скоро опять и не забывай любящую Тебя Ксению.

Ты, я думаю и надеюсь, не сомневаешься, что Мои мысли с Тобой, милая Апрак!

* * *

3-го / 15-го сент(ября) 1893 г.

Фреденсборг

Милая старая Апрак!

Ты просто урод, обещала мне писать и не сдерживаешь обещания! Надеюсь, ты получила мое письмо из Либавы? Только что узнала, что Твой beau frere Стенбок[52] так болел; бедная Мама. Это так ужасно! Неужели безнадежно? Вот и мы в трауре! Бедный маленький старик, его так не достает. Он умер ровно через неделю после нашего приезда.

Тут все идет по старому, только многих друзей не достает! В ваших комнатах живет Бенкендорф[53]! Кто бы подумал об этом несколько лет тому назад? Он в полном восторге, что Котю взяли, они неразлучны и, кажется, совсем всем довольны! В особенности Котя, который всегда сживается со всеми.

Ночь с 29-го по 30-е провели на яхте (т. е. только мы да Греки), и вечером была всенощная на “П(олярной) З(везде)”; должен был быть смотр “Азову” и “Дмитр(ию) Донскому”, но ничего не было, Во-первых, оттого что у Папа вдруг сильнейшим образом шла кровь из носу, так что он ничего не мог делать, а, вовторых, был такой ветер, что мы не могли бы пристать к трапу, т. к. суда стоят далеко в море.

На другой день то же самое, т. е. совсем нет, кровь перестала, но Папа не мог, конечно, делать движений и должен был оставаться спокойно (что ему трудно дается!), и поэтому был молебен на яхте (а к обедне не ездили). Семейство привезли к молебну (из Фреденсборга), и после был большой завтрак с нашими 2-мя адмиралами, командирами судов и офицерами. Апапа именно хотел избегнуть это(го) завтрака из-за траура, и накануне было решено, что они приедут к обедне только, но вышло иначе!

Александр Михайлович и Ксения Александровна. 1894 г.

Отпевание (д(яди) Vilhelm) было третьего дня, если это можно назвать отпеванием?! Пастор сказал проповедь, потом пропели что-то и конец. Тело оставалось целую неделю в церкви, и в это время образ жизни продолжался идти по старому, только больших обедов не было! – Вот вся разница.

Тут все спрашивают и интересуются о Тебе. Многие просили кланяться, но слишком много, чтобы всех переименовать!

От Георгия известия отличные, Слава Богу. Только что приехал Charles Alexandre Веймарский. Он из Швеции. Я вспомнила Жуковского.

Теперь кончаю.

Пиши, пожалуйста, и не забывай

любящюю Тебя Ксению.

* * *

28-го сент(ября) / 10-го окт(ября) 1893 г.

Милая моя Апрак!

Благодарю Тебя от души за твое интересное письмо, которое я только сейчас получила. Я очень рада, что Тебе лучше и что Ты себя чувствуешь хорошо наконец. Я бы очень хотела видеть всех купающихся знакомых, это должно быть страшно смешно! И я завидую тебе!

Мама, слава Богу, здорова и в духе! Ты спрашиваешь, потолстела ли она, нет, по-моему нисколько, и она не жалуется на то, что платья стали ей малы или что-нибудь в этом роде! Сегодня первый день без дождя, а то постоянно или утром, или днем непременно льет, что несносно. Мы много ходим, но очень редко что-либо предпринимаем, большею частью из-за погоды, но также и по многим другим причинам! Семейство вообще очень туго на подъем!

Были в воскресение у обедни, потом завтракали на “Полярной Звезде”. Наконец наша музыка играла. Ты, конечно, не знаешь, что бедный Циммерман очень болен. У него был удар, но теперь ему немного лучше. Во всяком случае он не будет в состоянии продолжать службу. Теперь приехал другой на его место из Царского. Жаль очень бедного старика!

Т(етя) Alix и двоюродн(ые) сестры завтракали также. Затем (пользуясь хорошей и тихой погодой) вернулись на “Царевич” в Helsingor78, что было прекрасно, и мы наслаждались вполне поездкой! В субботу д(ядя) Вилли79 уехал с детьми; их страшно не достает; они теперь в Вене с т(етей) Thyra. Ты, пожалуйста, не думай (а впрочем, я не верю этому!), что Ты забыта нами! – (довольно банальная фраза!). Я часто мысленно с Тобой, старая Апрак.

Мы ездили сегодня с Амама, Мама и т(етей) Alix к Georgine (нрзб.) У нее очень уютно, но если бы это был мой дом, я бы его совсем иначе устроила бы!! Ходили к морю, потом зашли к Bille Brahe. Все господа на охоте в L(нрзб.)bye, мы ужасно хотели ехать, но Апапа не желал иметь дам на охоте! Вообще тут взгляды на вещи очень странные, иногда и устарелые!

Я рада слышать, что Стенбоку лучше. Ужасно жалко бедную Машу. Когда собираешься в обратный путь? Мы должны быть на буд(ущей) неделе уже. Как тяжело возвращаться в Гатчину, просто отвратительно думать об этом, в особенности жалко бедную Мама.

Пора кончать. Целую Тебя крепко. Ники, Миша, Беби и двоюродн(ые) сестры кланяются тебе. До свидания, милая моя Апрак.

Не забывай любящую Тебя Ксению.

Хотелось бы Тебе еще многое написать, но времени нет, и писать не умею! Кутузовы нас не увеселяют, да и себя также не особенно!

* * *

21-го янв(аря) 1894 г.

Милая старая Апрак!

Спасибо Тебе за прекрасный мармелад (т. к. это мармелад, а не пастила!!). Папа спал немного перед обедом. Чувствует себя хорошо. Весь день провел у Мама в комнате и видел всех братьев, каждого отдельно. Темп(ература) 36,9. Надеюсь, ты завтра очнешься и приедешь сюда!

Сандро и я кланяемся тебе. До свидания! Целую в обе!

Любящая Тебя Ксения.

* * *

15-го / 27 сент(ября) 1894 г.

Прости мне, пожалуйста, душенька Апрак! Мне ужасно совестно, что я Тебе еще не писала и даже не благодарила за милое письмо, которое я получила сто лет тому назад!

Ты знаешь, как я счастлива и не сомневаешься, я думаю, что мы тут вполне наслаждаемся! Но бывают минуты, когда делается очень тяжело быть в разлуке с дорогими Папа и Мама, да, кроме того, когда знаешь, что Папа не здоров! Но, к счастью, они скоро сюда приезжают, лучше этого ничего не могло быть, и я страшно радуюсь их опять увидеть. Дай Бог, чтоб Крым хоть сколько-нибудь принес пользу дорогому Папа. Надеюсь также, что и погода будет такая же, как в настоящее время. Тепло, но не жарко, и свежие ночи. Папа очень нужно теплое южное солнышко! Он теперь на строгой диете, мясного и даже рыбы не ест, и поэтому обедает и завтракает один, у себя. Вчера я получила от него письмо; видно, что он еще очень обескуражен и недоволен собой!

Я рада, что с ними приезжает Захарьин. Папа его одного слушает! Георгий страшно счастлив быть с ними. Теперь он опять поправился, но у него повторилось кровохарканье в Беловеже! После этого он, конечно, упал духом, но после нескольких спокойно проведенных дней дома, он поправился и успокоился, а теперь наслаждается семейной жизнью и охотой в Спале. Мы его видели в продолжение нескольких часов в Ялте: пароход зашел в Ялту по пути в Одессу. Вид у него такой, как и весной. Худ попрежнему, но гораздо более в духе, что и понятно. Он был так рад ехать к Папа и Мама. Кровохаркание Захарьин приписывает теплой ванне, которую Джоржи взял в день приезда в Б(еловеж). Д(октор) Попов ему говорил, что этого не следует делать после путешествия!

Теперь перейду к нашему житью-бытью! Вначале наслаждались чудными морскими купаньями (по утрам, как в 88 году!), но вдруг погода переменилась, было несколько холодных дней, и пришлось прекратить сие занятие! Теперь опять тепло, но далеко не так тепло как прежде, и вода стала гораздо холоднее, только 15–16 после 20. Это резкая перемена. Прежде вставали в 7 ч. и сейчас же летели к морю купаться, а теперь в 9, а иногда и в 9! Затем гуляем; часто по утрам Сандро стреляет перепелок, тогда приходится много ходить, что очень хорошо. Завтракаем в? 1-го или в 1 час. Днем или ходим пешком, или ездим куда-нибудь. Обыкновенно, в Ливадию, Ореанду, или Мисхор, к морю, где сидим и собираем камешки! (Вначале никогда не выезжали раньше? 5-го или 5 ч. из-за жары; по ночам редко бывало меньше 20°!) Возвращаясь домой, пьем чай, а потом Сандро мне читает, а я (ты мне не поверишь) вяжу! Это феномен, не правда ли?! В 8 ч. холодная закуска, Tete a Tete – трогательный, после чего читаем или играем в 4 р(уки). Ложимся в 11 ч. Утро все (между прогулкой и завтраком) проходит в писании писем; Мама я пишу очень часто.

Барятинского видели два раза (он завтракал у нас перед его отъездом в Спалу). Очень хороший вид, по-моему. Она была раз также. Лазарев приезжает иногда из Симферополя. В Ливадии грустно и пусто, но, к счастью, она скоро оживится опять. Александра Сергеевна замечательно симпатичная, я ее очень люблю!

Что же ты собираешься делать, старая Апрак? Кажется, ничего другого не осталось, как приехать сюда! Пожалуйста, кланяйся от меня Софье, если ты еще там.

Мой муж страшно мил, и я ужасно счастлива! Ты его также полюбила, старая Апрак, когда поближе узнала!

Ники скоро едет в Дармштадт. Его давно туда тянет! Я до сих пор не могу себе представить, что он жених, т. к. мы его с невестой[54] еще никогда не видели. Пора бы скорей свадьбу справить, а то ужасно долго это тянется! И она делает, как ей угодно!

Теперь, милая моя Апрак, кончаю. Крепко целую тебя и желаю всего хорошего. Сандро тебе шлет сердечный поклон.

Твой старый друг Ксения.

Жду с нетерпением телеграммы от тебя, не знаю, куда послать сие письмо?

* * *

25-го сент(ября) / 7-го окт(ября) 1895 г.

Абас Туман

Милая моя Апрак!

Сердечное спасибо за милое, хотя грустное письмо! Вот, наконец, я собралась написать Тебе. Мы уже здесь две недели слишком. До сих пор все было прекрасно, но в четверг на прошлой неделе у Джоржинки вдруг сделалось кровохарканье (хотя гораздо слабее, чем в Дании), и ему, конечно, пришлось пролежать в постеле несколько дней! Сегодня он встал, наконец, но, конечно, не выходит из своей комнаты. Все это весьма скучно и неприятно, хотя Чигаев не придает этому никакого значения. Никакой простуды тут нет, а могло это произойти от массы причин: может быть, оттого, что слишком скоро спускался с горы или же оттого, что слишком долго сидел у костра (на пикнике) и т. п. Случилось это вечером, когда он раздевался, а мы только что разошлись после лу. Днем был пикник и Джоржинка был совсем веселый! К счастью, он чувствует себя хорошо и совсем в духе! Не поверишь, как все это тяжело, и как ужасно, ужасно жалко бедную Мама! Так далеко от своего Джоржинки, и когда она и без того переживает теперь самые тяжелые дни!

Погода стоит чудная, теплая, и мы весь день на воздухе. Первые 5 дней – дождь – лил как из ведра, и тоска была невообразимая. Несмотря на это Джоржи был в отличном расположении духа, и радовался, что снова попал в Абас Туман. У него и выражение сделалось совсем другое, когда приехали сюда. (Пора обедать, кончу потом.)

Только что вернулись от него, он уже был в постельке, когда мы пришли. Слава Богу, чувствует себя совсем хорошо. Вчера из Боржома приехал Сергей[55] на несколько дней. Мы отлично устроились в нашем новом доме. Мы живем вдвоем внизу, а наверху Евреинова Настя и другие femmes de chambre. Перед домом прелестный садик, где масса цветов. Об Ирине[56], известия отличные. Теперь она весит 13 ф(унтов) 36 з(олотников). Ники и А(лександра) Ф(едоровна) в восторге от нее и не согласны отдать ее нам, когда мы вернемся! Она мне страшно не достает. (Моя собственная дочка, ты этого еще не поняла!!) Я получила письмо от Александры Сергеевны, которая ее часто видит, и она пишет, что это самый милый ребенок на свете! Собственно говоря, мне все еще не верится, что у меня есть ребенок! Все это произошло так скоро!

Мы тут много ходим и лазим по горам, и я, наконец, немного похудела, что очень приятно! Но надолго ли?!

Мама, кажется, уезжает из Дании около 12-го окт(ября), я думаю, мы тоже, чтобы быть 20-го в Петербурге. Грустно будет оставлять Джоржинку одного в самое тяжелое время, но это было бы невозможно не быть с Мама в этот день. Я с ужасом думаю о зиме, о балах и т. п. и была бы весьма рада не быть в состоянии являться и выезжать всюду!

Софья Дмитриевна[57] очень симпатичная и нам всем очень нравится. Она здесь наслаждается жизнью и говорит, что она именно любит такой образ жизни, который мы и ведем!

А ты так и не заехала к нам? Но теперь кончаю. Целую крепко. Джоржинка и Сандро кланяются, поклон Маше и Софье.

Твоя Ксения.

* * *

12-го сентября 1896 г.

Спасибо тебе от души, милая старая Апрак, за письмо, фотографии и платье для беби. Оно мне чрезвычайно нравится, но, к несчастью, юбка ужасно коротка; впрочем, это беда поправимая, когда вернемся, можно будет удлинить. Беби развивается и растет с каждым днем; имеет огромное желание ходить и говорить, но пока еще ходить может только в манеже или тогда, когда ее держат за обе ручки, но сама не может. Говорит с успехом “Папа, Мама”, да и производит всякие звуки, которые трудно и не всегда можно понять! Вообще, она прелесть и огромное утешение!

Живем мы тихо и мирно, именно чего мы желали, и что нам было действительно необходимо после кошмаричного лета и всех тех историй и неприятностей! Мама, слава Богу, тоже отдохнула в Дании, а теперь едет к Джоржи в Абас Туман. Слава Богу, последние известия очень утешительные. Thormeyer мне написал два раза оттуда и пишет, что он снова начал делать прогулки пешком, наслаждается в своем Абас Тумане, чувствует себя с каждым днем лучше, и Чигаев также находит заметное улучшение в его здоровье. Глупый Шершевский желает, чтобы Джоржи ехал зимой в Крым (в Гурзуф) или Новый Афон. Крым – совершенно не подходящий климат, и я очень надеюсь, что Мама будет протестовать; Афон – куда лучше зимой. Джоржи, кажется, более или менее все равно, куда ехать, лишь бы не заграницу.

Ники теперь уже в Англии. В Бреславле они играли в солдатики с Императором[58]. Caran d’Ache[59] не замедлил изобразить все это в Figaro, и мне страшно понравилось!

Погода последнее время переменчивая, но в начале было просто идеально, иногда даже слишком жарко. Мы купались в море (мне было разрешено свыше), и теперь, конечно, с переменой погоды это удовольствие прекратилось, т. к. я только купаюсь при 19° температуры. Посылаю тебе несколько фотографий моей работы. Твои, – некоторые очень удачные, т. е. цвет бумаги неодинаковый, – одни серые, другие желтые и т. п.

Ты, конечно, хорошо можешь себе представить все то, что я перечувствовала и пережила возвратившись сюда! Тяжело было ужасно, но вместе с тем и приятно то чувство, что мы все-таки вернулись сюда снова и что самое тяжелое (первая минута возвращения!) уже прошло! Мы были всего раз только в Ливадии, обошли наш домик и все комнаты. Тяжело и горько было у меня на душе, и все так разом и встало снова в моем воображении! Не знаю, будет ли Мама в состоянии вернуться сюда когда-нибудь? Сколько Ливадия видела горя и пролитых слез, начиная с 91 года? Впрочем, Ты вернулась сюда, может быть, и Мама сделает то же самое – со временем!

Нет, но что Ты скажешь мне насчет свадьбы Елены? Это уже просто сумасшествие! Что с ней сделалось, интересно право узнать, как все это случилось? Ты, наверное, знаешь что-нибудь, напиши, пожалуйста, просто не понятно, как она могла выкинуть такую глупость! А кончится, наверное, тем, что он ее разорит!

Ты меня спрашиваешь, когда мы думаем вернуться? Да об этом мы и думать не хотим еще, так что Ты можешь успокоиться!

А теперь пора кончать. До свидания и не скучай, милая Апрак! Как тебе понравилась выставка? Обнимаю Тебя. Мой муж тебе кланяется.

Любящая тебя Ксения.

* * *

1-го января 1897 г.

Милая моя Апрак,

Благодарю Тебя от всей души за твои сердечные пожелания и прими от меня таковые же!

Так скучно, что у беби все еще продолжается высокая температура, хотя я знаю, что беспокоится нечего, но все же это так неприятно. Она замечательно в духе все время и ужасно мила. Глядя на нее нельзя даже подумать, что у нее жар. Теперь 37,9. Коровин[60] называет это: железистой лихорадкой! Он нам тоже говорил, что это может продолжиться еще некоторое время.

Не хочешь ли позавтракать у нас завтра в? 1-го? А то долго тебя не увижу!! Мама была здесь вчера с Мишей и Ольгой, а также Ники. Были вместе у молебна, обедали у нас, а затем снова уехали. Она, кажется, переедет 3-го, т. к. не допускает, чтобы ожидаемое событие могло бы произойти ранее этого времени!

До свидания. Спасибо еще раз. Сандро тоже очень благодарит.

Твоя Ксения.

* * *

22-го сентября / 4-го окт(ября) 1897 г.

Милая моя Апрак,

Благодарю тебя от души за письмо, которое получила еще в Абас Тумане. Мы оттуда уехали 11-го и, как Ты себе можешь представить, было крайне тяжело покидать дорогого Джоржи. Мы с ним так хорошо провели 2 месяца, но, к несчастью, время прошло слишком скоро, как, впрочем, все хорошия вещи в жизни! Но меня утешало одно – что Мама должна была к нему приехать. Сегодня как раз она приезжает в Абастуман, и так за них обоих радуюсь. Бедный Джоржинка ждал ее с таким нетерпением. Мы так надеялись, что она приедет пораньше, пока мы еще были там, но дольше нам ждать было трудно, т. к. во 1-х сюда приехали бы поздно, – а во 2-х, в Октябре уже нельзя рассчитывать на хорошую погоду в море, – а на лошадях тащиться по Военногрузинской дороге с маленькими детьми немыслимо! Мы и без того попали в свежую погоду, выходя из Батума, и принуждены были вернуться в Батум, т. к. добрый старый “Эриклик” позволил себе принять раза 2 воду, и командир решил повернуть. Итак, мы простояли трое суток в Батуме, – все время дождь лил как из ведра, и в море было очень свежо. Было крайне скучно, а главное досадно, что напрасно так рано выехали из Абас Тумана!

Великая княжна Ксения Александровна с августейшей дочерью Ириной Александровной. 1910-е гг.

Наконец, 16-го с рассветом мы снялись с якоря и на следующий день пришли в Сухум специально, чтобы посмотреть сад Сандро. Сад, действительно, дивный, столько есть всевозможных и разнообразных растений и природа богатая и мощная. В один год некоторые деревья достигают 3-х сажен роста! Климат благодатный. Лихорадки тамошние почти совсем исчезли. Сад около самого моря, что очень приятно. Вообще, Сухум, как место (не как город!), прелестно; и я с удовольствием бы провела там некоторое время. В то время, когда в Батуме было так свежо, там было совершенно тихо и тепло.

На следующий день к вечеру мы пришли в Ялту, ночевали на пароходе, а утром отправились в наш милый, чудный Ай Тодор. Нас всетаки немного покачало, и Ты, я думаю, была бы даже больна! Но это продолжалось недолго, и т. к. мы были близко к цели, то все почти были здоровы! Дети были все время очень в духе и милы и чувствовали себя как дома на пароходе. Беби Ирине очень нравится здесь, и она много бегает в саду и радуется. Маленький такой большой, толстый и кругленький! Он очень мил и всегда в духе, – такая душка!

Третьего дня Мама прошла на “Георгии Победоносце”, – мы видели его вдали, и мое сердце рвалось на части!!

Как твое здоровье и что ты поделываешь? Зачем уверять, что Ты никуда не годишься и приходишь в такое мрачное состояние! Ты сама знаешь, как приятно твое присутствие сестрам и как Тебя любят племянники и п-цы! Забери себя хорошенько в руки и не давай воли нервам, – цукни их хорошенько! Жалко, что Ты сюда не можешь приехать. У нас очень хорошо, и живем так уютно и так счастливы, слава Богу!..

С тех пор, что мы здесь, я начала кормить Андрея[61] одним разом меньше в день, вместо 4-х – три раза. Он уже теперь весит столько, сколько Ирина весила, когда ей был год. Голова почти такая же большая как у сестры! Вообще, дите очень крупное!

Говорят, что тут были тропические жары летом и в Августе, и поэтому зелень вся сожжена.

23-го Сент(ября). Только что вернулись с купанья (мое первое купанье). Было 16° в воде и небольшой прибой, – очень приятно. Посылаю Тебе фотографию беби и нашу группу, которые были сделаны в Абас Тумане. Теперь кончаю. Обнимаю крепко тебя и кланяюсь Маше.

Только что перечитала твое письмо и увидела, что я не поняла Тебя и беру все назад, – на счет нервов и т. д.! Я так глупа и переиначила смысл того, что Ты пишешь!! Прости. Пожалуйста, напиши опять. Сандро кланяется.

Горячо любящая тебя Ксения

Несчастные Кутузовы; мне так безумно их жаль! Они действительно все в нем потеряли. Я не знаю, кто с Мама – они или Катя О.? Что делает твоя бедная belle soeur*? Воображаю ее горе!

* * *

Спасибо от души за письмецо. Разве ты не здорова, что не выезжаешь? Именно хотелось видеть, просить помочь устроить комнаты! У нас идет страшная возня, как Ты можешь себе представить. Многое удачно, но есть и не удачные комнаты и т. д., собственные комнаты очень хорошие, уютные. Радуюсь приезду Мама! Дети, слава Богу, здоровы, впрочем у Ирины, кажется, начинается насморк! Как здоровье маленькой Кутузовой? Может быть, Ты в карантине и поэтому не можешь приехать?

Не понимаю. Монета не Босфорская, но он просит ее оставить у себя еще некоторое время.

Очень странно быть в новом (собственном) доме! До свидания. Целую.

Любящая тебя Ксения.

* * *

16-го июля 1898 г.

Абас Туман

Моя милая Апрак,

От всей души благодарю за милейшее письмо. Пиши почаще, буду очень рада, т. к. мне почти никто не пишет! Твое письмо из Москвы шло 8 дней. Я получила в тот же день письмо из Шотландии от Louise[62], посланное в один день с твоим. Вообще, почта у нас безобразная. Мы, сидя тут, воюем из-за писем, которые идут в Петербург 9—10 дней! Впрочем, теперь уже лучше! Газеты всегда приходят через пять дней, а письма нет.

Сегодня Мама едет в Данию, я очень рада за нее. Мы только вчера узнали, что она сегодня уже уезжает! Вообще, нам мало пишут, я ничего почти не знаю, что там делается! Ольга написала раз, сейчас после нашего отъезда, и этим все кончилось! А я пишу, пишу. В самую жару и всем, кто только не попросит, а толку мало, т. е. выгоды для меня – никакой!

Тут бывает очень жарко, днем в тени доходит до 23—24-х, но дышится легко. Бывают чудные маленькие грозы, которые продолжаются полчаса, а самое большое час, и затем снова прояснивает. Джоржинка в отличном настроении и чувствует себя, слава Богу, хорошо. Мы так рады быть с ним и чувствовать, что наше присутствие ему приятно! Одно время у него сделалось расстройство желудка, которое продолжалось около двух недель. Он сейчас же стал терять в весе, похудел и побледнел, но как только желудок стал поправляться, цвет лица (хороший) снова вернулся, и за последнюю неделю он стал даже прибавляться в весе. Вчера он ездил со всеми (кроме меня и Сандро) на пикник очень далеко отсюда, к каким-то развалинам, где он никогда не был. Они уехали в 8 ч. утра верхом и на место прибыли только в? 12-го! Вернулись они в 6 ч., и мы были удивлены его хорошим и совсем не утомленным видом – когда он явился к обеду сейчас по возвращении. Это одно уже доказывает, насколько он себя хорошо и бодро чувствует. Слава Богу!!

Насчет Крыма у него руки развязаны! Он нам сказал, что хочет поехать, и я написала с его согласия обо всем Мама и как раз в этот же день, что я написала ей, он получает от нее письмо, в котором она говорит, что говорила с Ники обо всем и он с нею согласился – что лучше было бы ему не ехать в Крым, т. к. именно хорошо себя чувствует теперь, и чтобы эта поездка не принесла бы ему вреда. Теперь Джоржи может действовать как ему угодно, и знает, что Ники нисколько не будет огорчен, если он не приедет. Я говорила с доктором, который в свою очередь говорил с Джоржи насчет Крыма. Он мне сказал, что, если Джоржи желает, то он, конечно, не будет его отговаривать (т. к., Во-первых, Крым – в климатическом отношении никогда не приносил ему вреда), но только будет настаивать на очень короткий срок пребывания.

С одной стороны, я была бы рада, если он поехал, т. к. тогда мы могли бы ехать вместе и этим избежать ужасное расставание, но, с другой стороны, конечно, страшно! Одно могу заключить, что ему, видимо, очень хочется видеть брата, и, быть может, это чувство пересиливает все остальные!

Где ты теперь, куда поедешь, что будешь делать, – вот что я должна и хочу знать!! Я даже не знаю, куда послать сие письмо! Детки, слава Богу, здоровы и наслаждаются. Они весь день на воздухе. У бедного маленького идут зубки. Это несносно, и в эту жару в особенности. Целую крепко. Сандро кланяется.

Твоя Ксения.

* * *

18-го августа 1898 г.

Абас Туман

Милейшая Апрак,

Спасибо тебе от души за Твое милое письмо, которое я была очень рада получить. Фотография Мама действительно невозможна! Вот уже несколько дней, что мы не имеем известий из Дании. Я тоже мрачно смотрю на болезнь дорогой Амама и ужасно мучаюсь и беспокоюсь вдали. Так страшно заглядывать в будущее, и сердце обливается кровью – думая, какое это будет страшное горе и испытание для бедной Мама! Апапа никогда не выдержит этого удара, и Ты видишь, что это будет за горе не только для нас, для семьи, и, вообще, для Дании и всех близких им людей!.. Но, дай Бог, – дай Бог, чтобы все прошло благополучно, и да сохранит Он ее для семьи еще на несколько лет!

Бедная Мама пишет такие грустные душераздирающие письма, просто больно их читать! Мне тяжело не быть теперь с нею. Бог знает, приедет ли она сюда в этом году!! Я думаю ей будет трудно уехать, да она и не уедет, если Амама не будет действительно лучше, а на это трудно рассчитывать. Было бы так хорошо, если бы она отпустила Мишу сюда, хоть на некоторое время! Он едет завтра в Севастополь с братом на два дня (там будет Морской смотр), и так легко было бы ему приехать сюда! Не знаю, удастся ли наша интрига (сомневаюсь!), но во всяком случае будем хлопотать! Джоржи ужасно хочется его видеть. Через неделю (увы!) мы едем все вместе в Боржом (Джоржинка тоже), куда приезжает мой beau pere[63], а 1-го или 2-го сент(ября) едем в Крым. Вот именно тогда-то присутствие Миши было бы более чем нужно! Джоржи не так чувствовал бы свое одиночество!

Я не могу Тебе сказать, как мне тяжело с ним расставаться, и эта мысль, что придется расставаться портит мне все наше пребывание и преследует меня все время! Мы теперь уж тут более двух месяцев. Время летит неимоверно быстро. Погода последние дни стала свежее. Детки простужены и сидят дома с сильнейшими насморками, – очень скучно, но они, слава Богу, в духе. У маленького, наконец, прорезался зуб, который причинял ему большие неприятности. Он очень шибко растет, но мало говорит.

В Москве, слава Богу, все прошло благополучно; говорят, картина была потрясающая! Была ли ты на открытии памятника? Я очень рада, что Мама не уехала из Дании, хотя, я думаю, что ей было бы всетаки жалко не быть, но как оставить мать в такую минуту?! Я ее очень поддерживала в этом.

Буду очень рада встретиться с братом в Крыму; но надеюсь, что с ними никого не будет из родственников! А то все испорчено, и мы никогда не будем их видеть одних. Кто из свиты едет? Интересно знать. Тяжело будет им сначала в Ливадии! Ему в особенности!..

Посылаю Тебе несколько фотографий. Тебе, наверное, очень весело устраивать свой домик и принимать у себя, – занятие приятное, полезное и спокойное.

У нас тоже очень мило. По вечерам играем всегда и со всеми в карты. Обедаем втроем у нас же, а завтракаем у Джоржи. Ложимся с петухами, в постеле бываем в половине 11-го!

Теперь кончаю. Крепко целую тебя и кланяюсь Софье. Пиши в Ай-Тодор. Желаю тебе приятно провести время в Биаррице. С кем едешь? Муж и Джоржинка кланяются.

Твоя Ксения.

* * *

6-го / 18 октября 1898 г.

Ай-Тодор

Милая Апрак,

Мне очень совестно, и я прошу прощения за то, что не писала тебе столько времени! Спасибо за письмо и фотографии.

Какое опять ужасное у нас горе![64] Так страшно и больно за бедную Мама, – это такая потеря для нее! Я уже не говорю про бедного Апапа. Он потерял все! Мне ужасно тяжело не быть с Мама в настоящее время, хотя знаю, что ей хорошо между своими, и я была рада, когда Ники поехал в Данию. Тут его очень недостает, в Ливадии грустно и бедная А(лександра) Ф(едоровна) очень скучает одна! Это их первая разлука, и оба были в отчаянии расставаться, но чувствовали, что это его долг, и она первая сказала, что он должен ехать, ей самой хотелось с ним ехать, но ее сестра только что приехала, и она не могла ее оставить, т. к. она приехала на весьма короткий срок – теперь она уже уехала.

Настроение в Ливадии до всего этого горя было самое лучшее. Они оба так наслаждались и веселились. Каждый день были пикники (мы тоже принимали участие), на которых все были очень оживлены. К счастью, всякий raideur проходит! Они завтракают, обедают и проводят вечера со всеми, что очень помогло взаимным отношениям! Компания только такая разношерстная и не похожа на все прежние! Из старых никого, и это так грустно, и мне всегда жаль Ники!

Сегодня месяц, что мы здесь; время летит. Погода была хорошая, потом испортилась, больше недели было холодно, и только третьего (8) дня стало опять теплее. Сегодня и вчера совсем хорошо. Вообще, климат из года в год все портится, – скоро в Крым придется приезжать в июне и в июле и уезжать в августе! У нас тут уютно и мило, и я с каждым годом все больше и больше привязываюсь к Ай-Тодору! Детки очень выросли за лето и маленький возмужал! И очень самостоятелен. Они весьма милы вместе. Они удивятся, когда будет третий!

Мы много занимаемся раскопками (в особенности он), и каждый день находят монеты и всякие мелкие бронзовые вещицы. В этом году в 1-й раз нашли чудную вещь, а именно небольшую бронзовую фигурку какого-то божества, – дивной работы и сохранности. Восторг был большой!

Что за дивная яхта “Штандарт”. Мы на ней пришли из Батума и были в полном восторге.

Бедный Василий Ник(олаевич) очень болен. У него что-то не ладно с легкими, – часто харкает кровью, ужасно похудел и осунулся, страдает лихорадкою и вообще состояние его здоровья очень неважное. Просто больно на него смотреть, до того он изменился! Кроме того, он страдает одышкою и ходить почти не может! Его носят по трапу. Конечно, самое простое было бы ему списаться с яхты, т. к. в таком состоянии командовать яхтою ему немыслимо, но он, пожалуй, на это не согласится! Все это весьма грустно. Теперь кончаю.

Посылаю Тебе фотогр(афию) детей. Мне очень хотелось бы иметь какие-нибудь рамки для картин или для зеркала – белые крашеные, вроде той, которую ты мне привезла в прошлом году из Парижа (или Биоррица? – не помню) для моей белой комнаты в Петербурге. Может быть, найдешь что-нибудь красивое! Крепко целую. Сандро кланяется.

Твоя старая Ксения.

* * *

16-го ноября 1900 г.

Милая моя Апрак,

Если бы Ты знала, как мне совестно, что я еще Тебе не писала и на все твои письмо отвечала молчанием, но Ты понимаешь, что это не из-за лени, на то было и есть много причин. Сколько беспокойства, страха, тревог и всяких волнений пришлось пережить, просто ужас берет, когда подумаешь, что могло бы быть, но Господь сохранил его[65] и наших дорогих деток! Воображаю, что делалось в Петербурге и благославляю судьбу, что мы здесь, близко, видим и знаем все, что делается, и как оно есть на самом деле. Бедная Мама, я так страдала за нее, все ужасно, быть так далеко и главное, что это здесь в Ливадии! Будь он болен в другом месте, она наверное приехала бы!

Слава Богу, теперь дело идет на поправку, и Божью помощью он быстро станет поправляться и набираться сил, которых у него еще не мало. Он удивительно хорошо перенес болезнь, настроение и самочувствие были все время прекрасные, и он замечательно терпелив и спокоен. Я его вижу каждый день, он всегда в духе и мил!

Бедная моя belle soeur, сколько она выстрадала и перенесла да еще в ее положении. На нее болезнь мужа подействовала отрезвляющим образом. До его болезни она лежала и двигаться не могла (ее так тошнило!), а потом, встала, начала ходить и ухаживать за ним отлично. Изредка ее еще тошнит, но в общем ей гораздо лучше, хотя она немного утомилась все таки. Не понимаю, что сделалось с Крымом и очень обидно. что в таком чудном климате столько заболеваний. Ирина теперь совсем поправилась и начинает немного толстеть. (Одно время были одни кости да кожа!) Не понятно, как и где она могла поймать тиф? Маленький, конечно, заразился от нее. Пока она была больна, братья112 были отделены от нее, а когда ей стало лучше, они стали к ней ходить, а самый маленький оставался иногда почти весь день у нее и, вероятно, тут-то и заразился! Это, конечно, большое безобразие, но теперь не время кого-либо обвинять! Я так счастлива, что ему лучше! В Ялте как раз оказался хороший детский врач Рейц (Петербургский), который его и лечит.

Ай-Тодор – мыс на юге Крыма, в 8,5 км к юго-западу от Ялты. Замыкает с запада Ялтинский залив.

Название Ай-Тодор означает в переводе с греческого языка «Святой Федор»

Последние дни погода стоит теплая, несносные ветра, которые дули в продолжение двух или более недель, кончились. Мы совершаем большие прогулки пешком. У Феодора такой колоссальный насморк, и вид был такой подозрительный, что мы вообразили вчера, что у него корь, но к счастью, сегодня ему лучше, вид опять приличный, и темпер(атура) небольшая. Я уже пришла в полное уныние и с ужасом думала, что вот, все заболеют корью, и всему этому не будет конца! У бедной Софьи Дмитр(иевны) нечто ужасное! Началось с того, что она простудилась, насморк появился, и температура поднялась, на другой день заболело горло, решили, что фолликулярная ангина, наложили карантин на весь дом (в котором она живет), а теперь оказалось, что у нее нечто вроде ящура! Говорят, что это астма. Весть рот, небо, зев и горло покрыты маленькими гнойными пузырьками, которые кроме того, что причиняют ужасное страдание, воняют жестоко! Это Бог знает, что гадость! Ее тетя Самарина говорит, что в Ялте это часто бывает. Она ее навещает почти каждый день. В этом году у нас здесь переболело много народу. Приезжали все Владимировичи[66], были молодые*, т(етя) Ольга и мой beau pere, который до сих пор еще живет у нас. Я так боюсь, как бы он не заболел! Я рада, что Мама возвращается, и Миша не будет один. Что это за история: Католич(еские) монахи и “Ясли”? Не совсем понимаю, очень хотелось бы узнать, в чем дело и что это за затея? Пожалуйста, напиши, милая Апрак! Пора кончать. Не знаю еще ничего на счет нашего возвращения, маленький еще болен, и ехать с больным ребенком немыслимо. Думаю, что после 6-го, но об этом не говори. Мы оба Тебе кланяемся, и я крепко обнимаю.

Вел. Кн. Андрей Владимирович,

Ксения.

* * *

15-го апреля 1902 г.

Христос Воскрес! Милая Апрак,

Благодарю Тебя от всей души за интересное письмо. Да, тяжелые, ужасные времена переживаем мы теперь, и страшно за будущее!

Бедный Ники, за что Господь ему посылает такие испытания, как будто ему и без того не трудно?! Убийство Сипягина[67] – такая мерзость – гнусность – так жаль бедную Ару[68]. Ты пишешь про погромы в разных губерниях[69] – об этом мы ровно ничего не слыхали, и только теперь здесь распространялись всевозможные слухи об этом. Говорят, что некоторые имения совершенно уничтожены и будто даже не обошлось без убийств. Правда ли все это? Пожалуйста, напиши подробнее все, что знаешь об этих историях. Правда ли, что Плеве[70] поехал в Полтавскую губернию? Говорят тоже, что имение Мекленбургск(их)[71] Карловка больше не существует, – камня на камне не осталось, как рассказывают?!

Все, кто нам пишут – только вскользь упоминают о разных вещах, думая, вероятно, что мы уже все знаем, а мы ровно ничего не слышим и не знаем, что творится на матушке Руси! Но я верю, что Господь не отвернется от нас и России. Он свою Россию все же любит!

Каково настроение Мама? Мне так совестно не быть с нею теперь и ужасно жаль снова проводить Пасху отдельно, но ты понимаешь, как тут хорошо нам и спокойно и как мы наслаждаемся этой тишиною. Мы так приятно встретили праздники. Всю Страстную у нас была служба в нашей собственной церкви и заутреня тоже. Детки приобщались сегодня и вели себя прекрасно, маленький[72] даже не пикнул! Мы много времени проводим с ними.

К счастью, Сандро уже имеет совсем дерзкий вид – загорел и даже немного потолстел в лице. Петербург ему просто вреден, а занятия там его совсем доконали.

А Ты, как поживаешь? Удивляюсь, что Миша у тебя ни разу не был. Он мне телеграфировал даже, что непременно будет обедать, но, по-видимому, ничего из этого не вышло! Сплетни про него довольно забавны, но как люди любят сочинять!

Благодарю за высылку жетонов, и бисквиты, вероятно, на днях получу. Погодой мы похвастаться не можем. В самом начале была летняя погода, а теперь просто холодно и постоянно дуют ветры. Сегодня утром было, наконец, тепло, и мы обрадовались, а теперь сильнейший ветер и всего 8°. Просто несносно.

Когда мы приехали, то уже цвели персиковые деревья (миндаль отцвел), но зелени было не особенно много. Теперь уже все зазеленело, но тихо подвигается благодаря холодам и засухе. Земля потрескалась как летом после жаров, и воды совсем мало, т. к. зима была сухая. Пора кончать. Очень прошу писать и меня не забывать. Крепко тебя обнимаю.

Любящая тебя Ксения.

* * *

11 мая 1902 г.

Милая моя Апрак,

Благодарю Тебя от всей души за твое длинное письмо, которое я ждала с большим нетерпением, но, увы! Прочесть оное не могла, как ни старалась!! Зато копии писем (о беспорядках в П(олтавской) и Х(арьковской) губерниях) прекрасно написаны, и каждое слово можно разобрать! Шоколадные пряники и фишки для тетки я получила и шлю за них благодарность.

Дай Бог, чтобы эти беспорядки более не повторялись. Читаешь и своим глазам не веришь, – неужели это возможно, чтобы в наше время могло происходить тоже, что и во времена Пугачева! Еще хорошо, что дело обошлось без убийств.

Я так рада, что Ольга снова с Мама и воображаю, как она (О(льга)) счастлива быть в Гатчине, и как Гатчина оживилась благодаря ее приезду. Миша тоже должен быть в восторге.

Мы тут наслаждаемся тихою, спокойною жизнью, и, к сожалению, не долго остается нам пользоваться ею, 30-го или 31-го придется переправляться в Севастополь (1-го Июля начало кампании), где мы еще, вероятно, проведем несколько дней на “Тамаре”, а около 10-го эскадра уходит на Тендру131, и мы должны расстаться! Я в отчаянии от одной мысли, что снова надо расставаться и одной возвращаться на север. Вся радость свидания с Мама очень отравлена этим.

Погода стоит чудная! Но удивительно прохладная. Сегодня пасмурно и всего 11°. Как раз против балкона есть три розовых каштана, они в полном цвету и замечательно красивы. Иудино дерево[73] и желтая акация начинают отцветать, но зато белая распускается. Все это так красиво, что слов нет сказать!

Жаль, что ты не приехала сюда теперь! Мы много гуляем и катаемся. Ирина и Андрюша всегда с нами и ни на шаг от нас не отходят, а когда мы собираемся куда-нибудь одни, то это такая история, что не дай Бог!

Бедному Толстому133 совсем плохо. У него, кажется, начинается тиф, но доктора не совсем уверены. Не понимаю, откуда тиф, когда он из своей комнаты никуда не выходил? Только бы он здесь не умирал. Этого еще не доставало, но увезти его больного тоже немыслимо.

Каково общее настроение Гатчинского общества? Перестал ли Дашков134 дуться и выяснилось ли, на кого он был сердит. Пожалуйста, передай мой поклон всем. Увижу ли я тебя, когда вернусь, и где ты проводишь лето? Ответь мне, пожалуйста, на все мои вопросы! Хотела бы знать, сколько времени Мама останется в Гатчине и застану ли я ее там или уже в Петергофе. Впрочем, времени еще много. Теперь кончаю. Ирина пришла заниматься! Она ведь читает и пишет уже!

До свидания. Крепко тебя обнимаю. Сестра кланяется.

Любящая тебя Ксения.

* * *

18 июля 1902 г.

Александрия

Милая Апрак,

Спешу переслать Тебе деньги, которые были мне даны вчера. Печка, вероятно, будет поставлена где-нибудь в “собственных” комнатах. Спасибо за письмо и адрес и еще раз прошу прощения за то, что надоела Тебе с этой историей.

Живем мы, как всегда здесь, в суете и таскаемся весь день. Т(етя) Мари[74] много спокойнее прежнего и совсем не тормошит Мама, что очень приятно, и Мама рада ее присутствию. Мне, к счастью, дано больше свободы, чем в прошлом году, и я не так (замучена), как тогда, и больше вижу детей. Старшие продолжают завтракать вместе (в Cottage’e), и иногда Мама берет их с собою искать грибы, что их очень забавляет. Приезжал мой муж на шесть дней – радость была огромная, но мимолетная, не успела оглядеться, как его уже не было, – и пустота стала еще ощутительнее и больше! Первые дни тоска была невообразимая я не знала, куда деваться! Даст Бог, в конце августа будем снова вместе, но до этого еще не очень скоро, – а я ненавижу эту разлуку и томлюсь вдали от него! Он мне пишет, что ему иногда так и хочется бросить службу и все, чтобы жить только для себя, т. е. для семьи, т. к. все равно, – как ни служишь, хорошо ли, плохо ли, никому нет до этого дела, – ко всему придираются и во всем находят ошибки – и все критикуют. Теперь “Ростислав” еще в Севастополе, но 21-го он уходит к Турецким берегам и будет находиться в отдельном плавании 2–3 недели.

На днях приехала М(ария) П(авловна) с женихами. Они провели здесь два дня, а затем мы ездили в Красное 15-го. М(ария) П(авловна) – злющая презлющая, – изрыгает желчью, – не знаю, что с нею! Впрочем, делает вид, что очень довольна помолвкою дочери (а совсем между нами, я думаю, что это и есть причина ее злости, т. к. она не могла же настолько перемениться за эти два года, чтобы находить теперь, что дочь делает un bon parti, тогда как тогда она не желала этой свадьбы и расстроила все, – это мое личное мнение, которое я никому ранее не высказала). Она не знает, на ком сорвать гнев, и распространяет самые отвратительные и грязные сплетни про Анастасию М(ихайловну), которую она избрала в жертву! С Niky[75] она мила, как только может быть и старается его очаровать. За Елену я ужасно рада, она попадает в чудную семью и, наконец, увидит и поймет, что такое настоящая мать! Она сама довольна своей судьбой и Niky говорит, что она мила и ласкова с ним. 16-го – свадьба в Царском Селе, я, конечно, не могу быть. Около же этого времени моя belle soeur ожидает. Она имеет отличный вид и нисколько не толстеет, просто не понятно!

Ты не можешь себе представить, каким милым существом оказалась Baby Bee, – даже Миша под ее шармом и Ольга относится к ней иначе! Она замечательно изменилась в эти 3 года; прежде она была аффектирована и действовала всем на нервы своими манерами; теперь же она держится проще; она совсем умная, так что с ней можно обо всем говорить, и вообще стала другой и милой!

У нас каждый день бывают дожди, но, по крайней мере, стало тепло, не то, что было в Гатчине. Так неприятно, что Ты чувствуешь себя нехорошо и не приедешь к 22-му. Дом Твой стоит пустым и ждет Тебя! Наконец, Кутузовы приехали. Они завтракали сегодня у Мама. 2 дня Мама была без дам: простилась в Понедельник и уехала в Царское, а вчера был прием японского урода[76] – в большом дворце (на котором дам не было вовсе! – Мама хотела пригласить кого-нибудь из дам А(лександры) Ф(едоровны), но в списке оказалась одна Оленина[77], – тогда она решила обойтись без них, т. к. последняя ей не улыбалась!)

Теперь, милая Апрак, кончаю. Да, на днях после завтрака у д(яди) Владимира в Красном заехала к Мише в барак, – где пили чай, видели дачу, на которой живут Ольга и Петя (среди поля) и зашли к Озерову[78] в офицерское собрание. Там, где Миша живет, жил прежде Ники, а еще раньше Папа. Ольга осталась в лагере и приехала вчера к обеду, а сегодня приезжает Петя. Он был болен и две недели не мог быть в Красном. У него было начало воспаления слепой кишки, но, к счастью, захватили вовремя, – тем не менее он очень страдал!

До свидания, милая Апрак, где и когда не знаю, конечно! Мама тебе кланяется. Посылаю Тебе несколько моих снимков.

Обнимаю. Любящая Тебя Ксения.

Каждый вечер бывает тетка – без меня. Шервашидзе[79] вялый партнер, а с отъездом Catherine приглашаются разные лица: Дашков, Бенкендорф и даже Ломен!

* * *

19 авг(уста) 1902 г.

Александрия

Милая Апрак,

Мы все ходим как в воду опущенные со вчерашняго дня. Представь себе, какой ужас, бедная А(лександра) Ф(едоровна)[80] оказалась вовсе не беременна, – 9 месяцев у нее ничего не было, и вдруг пришло, но совершенно нормально, без болей. Третьего дня Отт[81] ее видел в 1-й раз и констатировал, что беременности никакой нет, но, к счастью, все внутри хорошо. Он говорит, что такие случаи бывают и что это происходит вследствие малокровия. Это до того ужасно, что думать ни о чем другом нельзя, и так страшно за них, больно и грустно. Все это долгое и томительное ожидание кончилось ничем!

Воображаю, что теперь станут говорить, когда это узнается, и вот во избежание всех тех фальшивых толков я решила тебе написать, чтобы Ты знала правду. Она сама объявила об этом Мама и ужасно расплакалась. Я ее не видела вчера весь день, т. к. лежала с вытянутой ногой! Я имела глупость, т. е. скорее неловкость оступиться на лестнице в Царском Селе в день свадьбы, причем вытянуты связки на левой ноге в щиколке. Вчера именно нога сильно разболелась, и я совсем не могла на нее ступить. Сегодня лучше, и я хожу снова. После завтрака поехала к ней, бедной, с Мама и нашла ее в очень грустном настроении, хотя она говорит об этом с большою покорностью. Кроме личного горя и разочарования, какой это должно быть удар их самолюбию! Мама воспользовалась случаем и говорила откровенно с Ники про Ф(илиппа)[82] – она все сказала, что у нее было на душе, но, к сожалению, получила довольно туманные объяснения, хотя он сказал, что все очень преувеличено, что рассказывают, и т. д. За Мама я рада, что она, наконец, высказалась, но результат разговора не удовлетворительный!

Теперь мы один за другим начнем разъезжаться. Я собираюсь уехать 22-го, а Мама, вероятно, в конце недели. Ты не поверишь, как мне хочется отсюда уехать, только жалко покидать Мама! Ольга прислала мне камни, но я их еще не выбирала. Ты забыла вернуть мне фотографию Мама в рамке. Сегодня spectacle gala в честь молодых. Свадьба и все сошло хорошо, и было красиво. Пиши, пожалуйста. Крепко обнимаю и желаю всего хорошего, надеюсь здоровье лучше?

Обнимаю. Ксения.

* * *

20-го авг(густа) 1902 г.

Александрия

Только два слова, милая Апрак, в дополнение к вчерашнему. Сегодня утром у А(лександры) Ф(едоровны) произошел маленький выкидыш (если только можно это назвать выкидышем!), т. е. просто вышло крошечное яйцо! Вчера вечером у нее были боли и ночью тоже, а утром все кончилось, когда эта история вышла! Теперь, наконец, можно будет объявить об этом, и завтра в газетах появится бюллетень – с сообщением о том, что произошло. Наконец, найден естественный выход из этого грустного случая. Она лежит – из предосторожности, т. к. при этом иногда бывают кровотечения. Слава Богу, пока здоровье ее совсем хорошо.

Ксения Александровна (справа) со своей кузиной Марией

Мама и я говорили сегодня с ними обоими про Ф(илиппа), и я почувствовала большое облегчение, но, к сожалению, они опять ничего нам не разъяснили и только удивлялись, почему все вообразили, что они скрывают свое знакомство с Ф(илиппом), (!), тогда как они не думали из этого делать секрет. А тайна всетаки остается тайной – кто он такой, мы так и не выяснили! Они сказали, что он очень скромный человек и что с ним приятно говорить, т. к. он так хорошо понимает вещи и говорит “Things which do one good!” Но всетаки и то хорошо, что la glace est rompue!

Мама собирается уйти в Данию в Воскресение, а я уезжаю 22-го. Погода невозможная, 8°, и льет, льет без конца. На этом кончаю.

Ксения.

* * *

31-го августа 1902 г.

Севастополь

Милая Апрак,

Только что получила Твое письмо, за которое очень благодарю. Ты не можешь себе представить, как мы счастливы быть снова вместе, – разлука меня угнетает! К сожалению, завтра вся эскадра уходит на стрельбу в Тендру[83] – дней на 5 или на 6-ть, и эта мысль мне вовсе не улыбается[84]. Мы были всю неделю вместе, и снова приходится расставаться, – но это не все! 9-го они опять уходят туда же, кажется, и везут десант (из сухопутных войск), который должны там высадить и снова посадить к себе и вести обратно. Раньше 13-го они не вернуться. Кампанию кончат после 20-го, и тогда только мы попадем в наш милый Ай-Тодор.

Тут очень хорошо (на яхте т. е.), но жаль, что чудное время пропадает, – там теперь должно быть дивно. Я, наконец, отогрелась за лето в эту неделю и должна сказать, что отвыкла от жары и солнца, и мне даже кажется странным видеть ежедневно солнце и голубое небо. А Ты, бедная, собираешься уже вернуться в Питер к 1-му Окт(ября), как мне Тебя жаль! Тебя удивляет, почему Миша остался в Петергофе, но теперь Ты уже знаешь, что он поехал с Ники на маневры, и вся причина в этом!

Я так рада за Мама, что она в Дании, но она вечно должна беспокоиться и быть в тревоге; вчера она телеграфировала нам, что бедный Ломен внезапно заболел в Bernsdorffe, у него сделалось внутреннее кровоизлияние (вероятно в желудке), и положение его очень серьезно и внушает опасение. Это ужасно грустно, и как жалко бедную Мама во всем этом! Всегда, всегда что-нибудь.

Теперь я уже больше не сомневаюсь, что то, что было с А(лександрой) Ф(едоровной), было внушение, но они сами этого не знают. Впрочем, она созналась сестре, что раз молилась с Ф(илиппом). Странно, но и страшно все это, и Бог знает, чем это кончится! Боюсь, что знакомство с ними и дружба с теми не прекратится, – все останется попрежнему, а мы останемся в дураках. Впрочем, теперь молчать то мы больше не будем, но только надо умело за это приняться, а это не так легко, – они совсем подпали под его влияние. Многое могла бы рассказать, да только неудобно об этом писать.

Сегодня сильнейший ветер, сухой и горячий, вроде сирокко, и из Севастополя летит пыль. Мы стоим в глубине Северной бухты. Около 18-го приезжают Ники и А(лександра) Ф(едоровна). На этом кончаю. Надеюсь, самочувствие лучше. А Ты всетаки не прислала мне еще фотографии Мама.

До свидания, милая Апрак. Крепко Тебя обнимаю. Мой муж Тебе кланяется.

Твоя Ксения.

* * *

26-го окт(ября) 1902 г.

Ай-Тодор

Милая Апрак,

Спешу Тебе ответить, пока еще могу! Спасибо от души за милое письмо, которое получила сегодня и за фотографию Мама, которая, я думаю, пропала!

Я очень хочу получить миниатюры, и буду ждать их с нетерпением. Мы тут живем хорошо и тихо, но чем ближе время подходит к известному сроку[85], тем неторопливее я становлюсь и только думаю о том, как бы скорее все кончилось. Дай Бог, чтобы было так же хорошо, как всегда!

Мне очень грустно, что Мама не будет здесь в это время, но что же делать! А как ей было бы полезно подышать здешним воздухом, – ведь она совсем не видела тепла весь этот год!

Миша, в конце концов, совсем сюда не приедет. Он вдруг объявил, что ему надо вернуться в Гатчину в начале ноября, т. к. у него есть занятие, а позже – должен принять роту. Все это довольно слабо, – здоровье главное, – а потом уже всякие занятия и служба (которые никуда не уйдут)! Ему именно следовало бы приехать сюда, набраться сил и здоровья к зиме. Не понимаю, почему доктора не настояли на этом. Он должен был жить у нас, т. к. здесь теплее и суше, чем в Ливадии, и я весьма радовалась этому, и вдруг все кануло в воду! Но Мама пишет, что здоровье его совсем поправилось, слава Богу, и что он, наконец, выходит. Бедный Мишенька, невеселую провел он осень, и теперь сам лишает себя маленького удовольствия и отдыха. Мама станет еще грустнее после его отъезда, так ее жаль – ужас! Она должна быть в Дании, но все же она должна чувствовать большее одиночество, чем мы, скверные дети разбрелись по всему свету и ее оставили одну! Иногда, веришь ли, я себя чувствую такой неблагодарной свиньей! Но, что же мне делать?! Да, хорошо пока дети маленькие, а потом от них проку мало!

Сегодня именины нашего маленького Дмитрия. Он удивительно мил и такой развитой человечек; начинает ходить уже, но совсем один, т. е. без посторонней помощи, – не может еще. Мы почти весь день проводим с детьми, а со старшими двумя даже не разлучны. Они и гуляют, и завтракают, и пьют чай с нами.

Женитьба д(яди) П(авла)[86] – большое безобразие, но вместе с тем его ужасно жалко, он не может быть счастлив с такой женщиной! Не понимаю, как он мог пожертвовать даже детьми ради нее, – вот уж она не стоит всего этого. Глупые детки, – они его ужасно любят, и это будет для них жестоким ударом. Вероятно, Е(лизавета) Ф(едоровна) возьмет их к себе. Д(ядя) Сергей в отчаянии – еще бы!

Котя Оболенский тебе, наверное, говорил про хорошее настроение, царящее в Ливадии? Я давно не видела их в таком чудесном веселом расположении духа. Это такой контраст, и этим летом их просто узнать нельзя. Ты не можешь себе представить, как приятно это видеть. Отношения опять самые лучшие, и, к счастью, с Филиппиными[87] особенной дружбы не видно, они видятся не часто, и все радуются этому! Ах! Дай Бог, чтобы с Ф(илиппом) все было кончено! Иногда мне кажется, что да, т. к. они именно имеют такой вид будто отделались от чего-то неприятного или какой-то тягости и теперь наслаждаются жизнью во всю! Они устраивают пикники или ездят верхом; вообще много разъезжают повсюду и весь день почти проводят со всеми. Это очень хорошо, т. к. отвлекает от тех. Ф(илиппиных) здесь положительно нет; кажется, они, наконец, испугались и будут впредь осторожнее. Мы их ни разу не видели, хотя были с визитами друг у друга! Живем мы рядом, а никогда не встречаемся.

Они никогда не гуляют и никуда дальше своего сада не ходят. Стали усиленно строиться (рядом с нами, у моря), но их дом еще не готов.

Со вчерашнего дня стало холодно, в тени у нас 6–7, а ночью 2–3 всего. Впрочем, и солнце греет хорошо, и, если бы не холодный ветер, было бы отлично.

Надеюсь, выставка моя[88] сойдет благополучно без goffes obs(tacles). М(ария) Щербатова[89], бедная, выходит из себя, возясь с нею, и пишет мне волюмы!** К сожалению, приходится ей отказать в последней ее просьбе. Она желает получить разные вещи (утвари разные, старинные ткани и т. д.) из Московского Исторического музея, – но на это Ники не согласился, и я в сущности рада; не дай Бог, случись с ними что-нибудь, а потом отвечай! Не знаю, кто будет на открытии выставки вместо меня. Я просила несчастную Ольгу быть моей заместительницей, но, не думаю, согласится ли она, да вообще, будет ли она в П(етербурге) в то время. Если не она, то не знаю положительно, кого просить, – никого нет. Была надежда на Мавру148, но она больна! Если О(льга) не согласится, надо будет обратиться к М(арье) П(авловне), что меня весьма расстраивает! Надеюсь, что она уедет за границу раньше! Но если никого из семейства не будет, что тогда? Дипломаты могут обидеться, они принимают большое участие в выставке. Повидай, пожалуйста, М. Щербатову, узнай, что она думает об этом, – как быть, если семейство откажется? Я положительно не знаю, что делать. Напиши, дай совет! Ну-с, а теперь пора кончить сие писание. Отвечай поскорее. Очень много тебе кланяемся.

Целую и желаю всего хорошего к новоселью. Очень рада, что ты довольна своей квартирой.

Любящая Тебя Ксения.

* * *

3-го авг(уста) 1903 г.

Александрия. Воскресение

Милая Апрак,

Сегодня получили твое письмо, на которое спешу ответить. Спасибо, что пишешь. Ты его послала до получения моего письма, в котором я нечаянно отвечаю на некоторые вопросы, Тебя интересующие. Я уже писала тебе об Ольге Гейден, которую Мама берет совсем к себе. Она была сегодня у обедни и завтракала, и имеет очень довольный вид. (Это ведь была ее давнишняя мечта!) К. Озерова уехала в деревню. Она и Кутузовы, кажется, вполне довольны новым назначением. Она очень хороший человек и будет, очевидно, жить в Мире со всеми!

Вечером сегодня Ники, А(лександра) Ф(едоровна) и Ольга едут в Псков на маневры, кажется, на неделю. Миша и Петя ушли в прошлой понедельник уже. Говорят, что под Псковом в деревнях сыпной тиф, и потому войскам запрещено останавливаться в деревнях и что-либо покупать у крестьян и т. п. Легко сказать! Ты хочешь узнать насчет Миши? Да все ничего, – да и что может быть, когда сердце и голова заняты другим?! Ужасно его жалко. Он мне сказал, что жениться без любви он не может и не хочет; поневоле приходится ждать и, вероятно, долго.

Министры опять немного успокоились, т. к., говорят, что Безобразов, окончив свою миссию на востоке, на время уходит со сцены. Надолго ли, хотелось бы знать? А в Македонии восстание вспыхнуло с новою силою[90], – что-то будет! Как-то страшно становится, думая, на каком в сущности мы волоске от войны[91]! А тут еще убийство бедного консула – все это ужасно страшно.

С Ершовой[92] я, к сожалению, не познакомилась и даже не говорила о ней с А. Коссиковскою[93], я ее так редко вижу, и здесь вообще невозможно кого-либо видеть и что-либо устроить! Отвратительная здесь жизнь. Откладываю все до зимы. Мама и мы, вероятно, уедем около 15-го. Ольга поедет в Данию недели на две, без мужа, который едет в Karlsbad. Я радуюсь ехать к себе. Слава Богу, Ирине лучше, она уже выходит. У Андрюши тоже было расстройство, но, к счастью, до дизентерии не дошло. Говорят, что это поветрие, многие от этого страдают. Посылаю тебе три фотографии, сделан(ные) Минни. Вчера Дмитрию было 2 года. Он страшно мил. До свидания (когда?!). Милая Апрак, желаю всего хорошего, главное здоровья. Пиши. Обнимаю крепко. Муж кланяется.

Ксения.

* * *

3—16 сентября 1904 г.

Александрия

Милая Апрак.

Прости, пожалуйста, что я не сдержала данного обещания (т. е. поздно исполняю его!) и не писала тебе до сих пор. Твою телеграмму я получила, когда мы куда-то ехали и торопились и затем совершенно забыла про нее (к великому моему стыду!), и только вспомнили, когда снова ее увидели!

Сколько еще грустного произошло с тех пор, что мы не виделись! Что за ужас эта бойня у Ляояна[94] и какие страшные потери, просто читать и верить не хочется, и сколько еще предстоит нам ужасов! Но что за дух и удивительные люди! Я думаю, Богу всетаки отрадно видеть, что есть такие люди, и Он сжалится над нами! Оттуда приехал Борис[95], возвращаются раненые – приехали два фельдъегеря, и все в один голос восторгаются Куропаткиным[96], – говорят, что он страшно всеми любим, и верят в него, как в Бога! Ужасно теперь быть заграницей, и я очень сочувствую Тебе.

Мы надеемся, если мой муж управится с делами, освободится, поехать в Крым в 20-х числах; чему я радуюсь, насколько теперь можно радоваться, но главное за него и за детей, им нужно тепло, и всем нужен отдых. Там меня ждут раненые; у нас устроились 2 барака на 10 офицеров и 40 нижн(их) чинов, – и это меня тоже радует, по крайней мере, будет дело и будет известная связь с войной, – ты понимаешь, что я хочу сказать!

Мама едет послезавтра (5-го) в Рамонь на 4 дня, а после 12-го собирается поехать на короткое время в Данию по настоянию Апапа, т. к. ей очень тяжело уезжать отсюда. Впрочем, для нее в одном отношении это будет хорошо, она отдохнет, но в смысле симпатий и сочувствия – их будет мало и только лично для нее, но не к России, и это будет ей тяжело, – будут ее жалеть, но и только! Впрочем, надеюсь, что я и ошибаюсь.

Александра Федоровна с дочерьми. 1913 г.

Ники и А(лександра) Ф(едоровна) остаются в Царском. Был разговор о Спале, но решительно ехать туда (в охотничье место) неловко, скажут, что поехали охотиться, а в такую минуту это было бы ужасно, и такие разговоры лишни и вредны. Мой beau pere уехал в Baden, где застал чудесную погоду, и очень доволен. Здесь были хорошие ясные дни при безоблачном небе, но увы! Их было мало, и теперь лето стало ужасно. Хуже, чем было. 7° всего, дует, и изредка идет дождь! Конечно, у всех детей насморк, и они сидят дома.

Уход эскадры, слава Богу, отложен на неопределенное время. Это было бы преступлением посылать ее в теперешнем ее виде (полуготовые суда и вдвое слабее японцев!). Мы были на некоторых судах в Кронштадте и собираемся еще съездить в Ревель, чтобы проститься со знакомыми перед нашим отъездом. Сандро взял к себе адъютантом Фогеля[97] – друг Ольги, он хороший, любезный офицер и толковый, что не дурно! И я рада, т. к. он с “ресурсами”! Ольга, я боюсь, будет ревновать! Другой ее друг – Эллис уходит на “Александре III”[98]. На нем уходит много знакомых и друзей! Ужасно грустно. Бедный Эллис потерял брата убитым на “Цесаревиче[99]” – ему было всего 19 лет.

Бедные наши моряки и флот, что от него осталось?! Ах! Как больно и грустно, милая Апрак!

На этом кончаю. Напиши, пожалуйста, что делаешь. Меня назначили почетной председательницей Эвакуационной компании, и на днях было заседание. Старый граф Тизенгаузен[100] председатель. Его жена тоже появилась на заседании, и мне тотчас сказали, что она невозможной репутации дама!! Вельяминов тоже был, и он мне сказал сегодня, что ты знаешь его и знала первую его жену. Теперь я не знаю, как быть, т. к. она состоит членом Комиссии. Очень смешно. Целую, дети тоже.

Ксения.

* * *

Рождество. 1905 г.

Ай-Тодор

Милая Апрак,

Спасибо тебе от всей души за интересное длинное письмо, которому я очень обрадовалась, ибо мы столько времени были без известий (писем и газет не имели 10 дней) и не знали, что делается в России да и вообще на белом свете! Боже мой! Что творится, кажется, нет ни одного города и даже почти ни одной деревни, где бы не пролилась кровь! А в Москве какие невероятные ужасы, и все это накануне такого праздника – где же “Мир на земле”?! Как тяжело проводить его вдали от Мама и всей семьи и при таких грустных обстоятельствах, но как мне страшно быть здесь в совершенно другой обстановке, чем та, к которой привыкла с детства.

Я не могу сказать, как мне жалко и грустно (и совестно даже!) не быть в Петербурге – не делить с братьями общего горя, не быть с ними, одним словом, в это ужаснейшее время – как тяжело и гадко у меня на душе и как тянет туда! Сидим мы здесь, милая Апрак, не чувствуя страха или боязни ехать в П(етербург), а только по той же причине, из-за которой ты пишешь, что Мама не надо возвращаться (с которой мы, между проч(им), совершенно согласны и думаем так же).

По-моему, присутствие Сандро может только повредить многим, наверное, многое, что теперь делается, приписывалось бы ему – ведь ему часто приходилось быть козлом отпущения. Но я вижу по твоему письму, что Витте сильно достается от всех, и, по-видимому, там также судят, как и мы здесь. Но, не дай Бог, все же, чтобы он полетел теперь – пускай расхлебывает кашу, которую он заварил. Как можно было доводить страну до всего этого?!

В Ялте тоже далеко не спокойно, и всяких миленьких типов – хоть отбавляй. Митинги происходят каждую минуту не только в Ялте, но и в Алупке и Кореизе (рядом с нами), и на них публику подстрекают на грабежи, отнятие земли у владельцев и т. д. Говорили даже, что хотят произвести нападение на Ай-Тодор, но пока Бог хранит! Хулиганов и всяких нищих здесь множество, есть такие жалкие, но большей частью ужасные толпы, способные на все.

Когда я тебе телеграфировала насчет нашего возвращения, то мне хотелось узнать твое мнение, следует ли нам быть там, а не в смысле можно ли приехать, понимаешь? Ты могла подумать, что мы хотим знать, небезопасно ли ехать теперь, но это, конечно, не то! Я знаю, что нас в П(етербурге) ругают, что мы все сидим тут, т. к. никто не знает главной причины, но я надеюсь, что ты нас понимаешь, Милая Апрак, и разделяешь наш образ действий! Как только положение станет выясняться и умопомрачение начнет проходить, мы двинемся отсюда! Не поверишь, как я страдаю душою за всех вас, – как больно не быть вместе и как страшно за всех и все, о Господи!.. Нет, до чего мы дожили?.. Все самое святое, все самые священные чувства, которым я с детства привыкла поклоняться и чтить, (все разметано и попрано…)

26 дек(абря)

Как грустно, смерть бедного гр. Орлова-Давыдова; так жаль Мама – еще одним другом меньше, и все это, когда уже и без того так гадко и грустно!

Я так рада, что Мама в Дании, рада за нее, за Апапа, хотя она давно уже рвется домой, – но это просто невозможно теперь. Сегодня чудный солнечный день, 5° т(епла), и весь снег, который лежал пять дней, кажется, сошел. Мороз доходит до 7° (ночью). Вчера была елка в бараке для наших раненых офицеров, мы там ужинали и долго сидели, было очень уютно. Напомнило, не знаю почему, пикник в Лангекоске! Деткам здесь хорошо, ради них я рада быть еще тут!

Теперь кончаю – в надежде повидать тебя, т. е. получить от тебя письмо! Я слегка рамоли! Хотела бы Тебе многое еще написать, но нет сил. Это письмо везет наш генерал, который покидает нас завтра, пожалуйста, повидай его. Целую тебя крепко. Дай Бог всего лучшего на Новый Год Тебе и бедной нашей Родине. Помнишь, как встречали этот Го д у тебя, в Гатчине?

Любящая тебя Ксения.

* * *

23 сент(ября 1913 г.)

Милая Апрак, где Ты? Все лето старались узнать, спрашивала Мама, никогда не получая ответа, и так до сих пор не выяснила! Мне давно хотелось Тебе написать, и чтобы Ты узнала от меня самой то, что Ты, вероятно, уже слышала, и о чем все говорят, т. е. об Ирине[101]! “Il n’y a plus d’enfants”, сказал бы Кролик! Не правда ли, все это удивительно? Мы лично довольны, он милый мальчик, и из него может выйти хороший человек, я надеюсь.

Пока не хотим объявлять, пускай узнают друг друга лучше, а она так еще молода. В прошлом году, когда мы с Тобой говорили об Ирине, Ты сказала, что именно Это было бы недурно для нее; и, хотя я тогда и не думала об этом, меня порадовало слышать это от Тебя. А теперь, что Ты скажешь? Не знаю, писала ли тебе что-нибудь Мама! Она так мила, и добра, и трогательна во всем этом – отодвинула все свои личные чувства и мнения на второй план! Но теперь должна кончить, сейчас едем на ж. д. До свидания, милая Апрак. Напиши в Ай-Тодор. Целую крепко.

Твоя Ксения.

* * *

Милая Апрак,

Ужасно тронута твоим милым письмом и благодарю от всей души. Я знаю, что Ты мне сочувствуешь! Не хочется думать, что за пустота будет после ее отъезда…, и душа болит, но дай им Бог счастия, – это главное[102]. Целую крепко.

Твоя Ксения.

* * *

(1915–1916 гг.)

Милая Апрак,

14-го у нас базар, который Ирина устраивает в пользу моего общества помощи семьям погибших в море и небесах! Начало в 2 ч. Не приедешь ли? Очень поздравляю твоего племянника Мануку, – желаю всего лучшего.

Обнимаю. Ксения.

* * *

Милая Апрак,

Думаешь ли, что я могу завтра поехать в лазарет, или лучше отложить до Понедельника, когда Ольга[103] будет здесь? Пожалуйста, пришли мне свидетельство на георгиевский крест, без этого я не могу достать крест.

Целую. Ксения.

* * *

(1917 г.)

Милая Апрак,

Мама пишет, что переезжает в Гатчину в Четверг и хочет, чтобы и мы переехали. Мой муж тоже хочет, – я уступаю, но совершенно против этого в принципе. Это похоже на бегство, и мне претит! Конечно, мы это делаем только ради Мама, но уезжать теперь мне неприятно донельзя! (Не говоря уж о том, что мне просто жаль покидать дом и зарываться в Гатчину!)

Боже! Какие времена! Бедная Мама в отчаянии. Меня все не пускают в Царское[104], а мне хочется их всех видеть. До свидания. Благодарю очень за письмо и целую.

Ксения.

* * *

5-е марта (1917 г.)

Апрак милая,

Только что получила телеграмму от Мама из Ставки[105]180, она вчерашняго числа: “Приехали утром. Счастливы быть вместе. He is wonderful. Every thing too sad, not to be beleived. My hears bleeds”. Слава Богу, что они вместе, по крайней мере! Какой кошмар, Боже мой!

Много думаю о тебе; мы чувствуем одинаково и так же страдаем за всех дорогих нам! Я видела Мишу третьего дня, – при мне принесли твое письмо, мы его читали вместе. Он был очень тронут, но ты теперь видишь, Апрак, что он не мог иначе поступить! Я горжусь за своих братьев!

Целую крепко и ужасно грущу, что не могу тебя видеть. Наши телефоны не действуют, перегорел кабель, и никто не чинит. У нас было очень неважно дня два, но теперь тихо. Все наши моторы весь день рыскают по городу, кого-то катают, но только не хозяев!! Их охраняет караул, и они пока в сохранности! Только бы Господь помог России…

Будь здорова. Твоя Ксения.

Бедная, бедная Мама!

А вот рассказ Александра Михайловича об эмиграции и днях, проведенных за границей.