Великая княжна Мария Павловна, герцогиня Веймарская
История жизни третьей дочери императора Павла отраднее предыдущих: она прожила долгую, интересную жизнь, познала и любовь, и радость материнства. Правда, Мария была наименее красивой из пяти принцесс. Но верно говорит пословица – не родись красивой…
Хотя родилась-то Мария как раз красивой, это отмечали все, и оставалась красивой до трех лет, когда ей, как и всем внукам Екатерины Великой, была сделана прививка против оспы. Остальные перенесли прививку легко, а Мария заболела. И, хотя она перенесла оспу в легкой форме и оспенные пустулы, оставляющие после себя неизгладимые рубцы, у нее не возникли, все же болезнь сказалась на внешности девочки: черты ее лица и кожа огрубели.
В письме барону Гримму от 18 сентября 1790 года, к которому прилагался портрет шести внуков Екатерины, императрица писала: «Пятая головка – Мария. Вот этой надо было родиться мальчиком: привитая ей оспа совсем ее изуродовала, все черты лица погрубели. Она – настоящий драгун, ничего не боится, все ее склонности напоминают мальчика, и я не знаю, что из нее выйдет, самая любимая ее поза подпереться руками в бока и так прогуливаться». В другом письме Екатерина вновь с сокрушением отмечает внешнюю непривлекательность маленькой Марии: «Третья внучка моя неузнаваема: она была хороша, как ангел, до прививания, теперь все ее черты погрубели, и в эту минуту она далеко не хороша».
Дмитрий Левицкий. Портрет великой княжны Марии Павловны (1793 г.)
Марии было тогда четыре года. Она родилась 13 февраля 1786 года и была названа в честь матери. Если бабушку Екатерину ее мальчишеские замашки забавляли, мать, Марию Федоровну, печалили, а воспитательницу, баронессу Ливен, ужасали, то отец, великий князь Павел Петрович, был в восторге от своей упрямой, непокорной, волевой, вздорной, отважной дочери! Казалось, Мария обладала всеми теми чертами характера, которых у него не было – и которые ему бы хотелось иметь. Павел баловал Марию больше, чем других дочерей, и вообще больше ее замечал. Чем старше становилась Мария, тем больше восхищали ее нервного, вздорного отца ее прямолинейность и правдивость. Измученный манией подозрительности, Павел боялся своего старшего сына, Александра. Умного, хитрого, с мягкими вкрадчивыми манерами, загадочного (недаром называли его «Сфинксом, не разгаданным до гроба!») и – разумеется – неискреннего. Бабушка-императрица воспитывала своего старшего внука политиком: какая уж тут чистосердечность может быть? Павел догадывался, что Екатерина хочет в обход его посадить на трон Александра… Павел не доверял и второму сыну, Константину, также воспитанному Екатериной. Он вообще мало кому доверял. И дочь Мария была одной из этих немногих.
Мария отличалась особенным усердием в науке и явным музыкальным талантом. Приглашенный для обучения царских детей итальянский композитор Джузеппе Сарти выделял ее среди всех. В апреле 1795 года Екатерина писала барону Гримму о любительском семейном концерте: «…великие княжны Александра и Елена будут петь, Мария будет аккомпанировать на клавикордах. Ей только девять лет от роду, а она уже прошла с Сарти изучение генерал-баса, так как она отличается необыкновенной любовью к музыке. Сарти говорит, что она наделена большим талантом к музыке, и что вообще она проявляет во всем большой ум и способность и будет со временем преразумной девицей. По словам генеральши Ливен, она любит читать и проводит за чтением по несколько часов в день, при всем том, она очень веселого, живого нрава и танцует как ангел…» Еще через год императрица сообщала барону: «Если бы вы слышали, как прекрасно играет на клавикордах и поет великая княжна Мария, вы бы расплакались. Она делает это еще лучше, чем ее сестры танцуют менуэт…»
Увы, документальных свидетельств о дальнейшем взрослении и развитии великой княжны Марии Павловны не существует. Екатерина умерла 6 ноября 1796 года, а большинство зарисовок о детстве ее внуков содержатся именно в переписке императрицы с бароном Гриммом. Наступила мрачная эпоха правления императора Павла I – и уже никто не рисковал откровенничать в письмах, даже члены августейшей фамилии.
Сорокадвухлетний Павел слишком долго жаждал власти и теперь старался, как ему казалось, наверстать упущенное. Он принялся перекраивать страну по своему вкусу. И в первую очередь – рьяно выкорчевывать, «уничтожать, изымать из жизни» следы царствования своей матери.
«Новый император стремился изменить слишком вольный, на его взгляд, дух русского дворянства: на смену пришли запреты, разжалования, отставки, опалы, ссылки… – пишет Альбина Данилова. – Вместо свободной, веселой жизни начались плац-парады, аресты, фельдъегери с известиями об освобождении от службы (справедливости ради надо сказать, что были и прямо противоположные приказы)».
Стоит заметить, что Павел Петрович считался натурой романтической. Он мечтал о возрождении рыцарства и с гордостью носил титул гроссмейстера Мальтийского ордена.
Однако в собственной стране сей романтик желал подчинить жесткому регламенту и строгой дисциплине всё и вся, даже житейские мелочи, вплоть до лексикона и костюма подданных. Запрещались слова «клуб» и «представители» – от них, по мнению Павла, попахивало вольнодумством. Строжайше рекомендовалось говорить и писать не «отечество», а «государство». Под запретом оказались круглые шляпы и фраки – они напоминали о якобинцах.
При этом рыцарский кодекс чести не мешал Павлу требовать, чтобы благородные дамы, завидев его на улице, выходили из карет и приветствовали государя реверансом. Ни дождь, ни слякоть, ни снег не служили оправданием.
Жителям Петербурга Павел повелел обедать не позднее часа дня, когда обедал он сам. Причиной этого стала весть о «дерзком поведении» баронессы Строгановой, садившейся за стол в три часа пополудни.
Огни в столице надлежало гасить после сигналов «зори», в девять вечера, когда император с семьей приступали к ужину.
Приближенные императора страдали от его вздорного нрава не меньше, а может, и больше других. А. М. Тургенев вспоминал: «Пышный, великолепный двор Екатерины преобразовался в огромную кордегардию. В царствование Екатерины в чертогах царских последний истопник старался отличить себя в разговорах словами благопристойными, учтивыми; высший круг царедворцев говорил на французском диалекте лучшим языком Вольтера, Дидерота, Руссо… С седьмого ноября 1796 г. в чертогах северной Семирамиды вместо разговора, в эпоху 1796–1800, уже кричали. В комнатах учреждены были караулы; бряцанье оружия, топанье ног разносились эхом по залам… Павел повелел вместо сигнала „к ружью!“, как существовало, извещать караульных о том, что они должны взять ружье, криком „вон!“. Великая княжна Александра Павловна, переходившая из комнат своих на половину императрицы Марии Федоровны, была столь испугана возвещательным криком „вон!“, что, повернувшись, побежала обратно в свои комнаты и была несколько дней нездорова от испуга…»
Жена и дети полностью зависели от перепадов настроения главы августейшего семейства. Каждый их шаг бдительно отслеживался. По словам современника, императрица Мария Федоровна «не имела права приглашать к себе без дозволения государя ни сыновей своих, ни невесток (великих княгинь Елизавету Алексеевну и Анну Федоровну)».
К наследнику отец, подозревая сына в желании отнять у него трон, лично приставил слуг, шпионивших за Александром и его супругой. Зная это, цесаревич опасался принимать гостей, а если приходилось общаться с иностранными дипломатами, делал это только при Павле.
* * *
В 1799 году великих княжон Александру и Елену выдали замуж и проводили в чужие края. Пришла пора Марии стать разменной монетой в политических играх. Но, поскольку она была отцовской любимицей, император Павел более серьезно отнесся к выбору жениха для нее.
В 1800-м, когда Марии исполнилось четырнадцать, начались переговоры о ее замужестве с принцем Карлом-Фридрихом, старшим сыном герцога Карла-Августа Саксен-Веймарского. Для переговоров из Веймара в Петербург прибыл тайный советник барон фон Вольцоген. Он был человек умный и прекрасно образованный, и Мария Павловна его просто восхитила. О лучшей супруге для наследника Веймарского престола и мечтать было нельзя! Не говоря уж о том, что для маленького скромного Веймара породниться с могущественной Россией само по себе было удачей, вдвойне удачно оказалось то, что именно Мария – утонченная ценительница искусств, прекрасно образованная, талантливая музыкантша – предназначалась в жены Карлу-Фридриху.
Дело в том, что Веймар, несмотря на свое скромное положение на европейской политической арене, занимал, однако же, совершенно особое место в культурной жизни Европы, являясь по сути ее центром. Веймар называли «Афинами восемнадцатого столетья». Своей славой он обязан прежде всего выдающейся женщине: матери правящего герцога Карла-Августа. Герцогиня Анна-Амалия, урожденная принцесса Брауншвейг-Вольфенбюттельская, овдовела в возрасте восемнадцати лет, осталась регентшей при двух малолетних сыновьях, но проявила политическую мудрость, правила аккуратно, как-то даже изящно и оставалась любимой государыней для подданных и любимой соседкой для правителей сопредельных земель. Поэтесса и музыкантша, Анна-Амалия собрала вокруг себя весь цвет германского искусства. «Философы, поэты, художники и литераторы толпились вокруг принцессы Амалии, женщины великого ума и возвышенного сердца. Она была волшебницей, привлекавшей и вызывавшей гениев. То была германская Медичи, которая заимствовала у своих итальянских совместниц одни их добродетели», – писал о ней современник. Герцог Карл-Август получил великолепное образование, вырос не менее мудрым, чем мать, продолжил ее дело, покровительствуя людям искусства и науки. Его удостоил дружбой Гете, он убедил Шиллера переехать в Веймар. Супруга Карла-Августа Луиза, урожденная ландграфиня Гессен-Дармштадтская (и родная сестра великой княгини Натальи Алексеевны, первой жены Павла I), оказалась достойной подругой и соратницей мужа. А вот их сын, принц Карл-Фридрих, особенным умом и талантами не отличался. И даже Гете, бывший воспитателем принца и искренне привязавшийся к своему воспитаннику, не смог найти в нем иных достоинств, кроме «доброты сердечной». Впрочем, иногда это достоинство стоит всех прочих.
* * *
Хлопоты о бракосочетании великой княжны Марии Павловны и принца Карла-Фридриха Веймарского прервались, когда в ночь с 11 на 12 марта 1801 года в Михайловском замке был убит император Павел I. Вслед за этим пришла трагическая весть о смерти великой княжны Александры Павловны. Мария Федоровна, теперь уже вдовствующая императрица, пребывала в шоке и в отчаянии. Ведь заговорщики убили ее любимого мужа для того, чтобы посадить на трон ее старшего сына Александра, и всюду сплетничали, будто великие князья Александр и Константин сами были участниками заговора! А тут еще смерть дочери и новорожденной внучки… Мария Федоровна не желала даже слышать о том, чтобы выпустить еще одну дочь из-под своего крыла. Но месяцы шли, горе становилось менее острым, а дочерей все-таки нужно было выдавать замуж. Теперь уже император Александр I продолжил переговоры о сватовстве своей сестры Марии. И пригласил в Россию ее жениха.
22 июля 1803 года принц Карл-Фридрих Веймарский прибыл в Петербург. Ему сразу же был присвоен чин генерал-лейтенанта русской армии и пожалован высший орден Российской империи – Св. Андрея Первозванного. Но придворные были от него не в восторге. Один из них даже отметил: «…жених сей, при полной его приятности внешней, для нашей милой цесаревны слишком прост умом…»
Другие отзывы современников о Карле-Фридрихе еще менее доброжелательны.
Адам Чарторыйский, в то время служивший при российском дворе камер-юнкером, вспоминал: «Обе великие княжны, Елена и Мария, были очень милы. Принцы, за которых им предстояло выйти замуж, были мало достойными людьми».
Обер-шталмейстер императрицы Марии Федоровны (и ее доверенный друг) С. И. Муханов открыто спросил: «Неужели вы отдадите за него нашу великую княжну?» – и Мария Федоровна ответила: «Не без ее согласия, конечно».
Впрочем, Карл-Фридрих был скромен в поведении и запросах, деликатен, мягок в обращении, добр. Он понравился Марии Павловне. За год, который Карл-Фридрих провел в России, они подружились. При ярко выраженной разнице в темпераментах – умная, деятельная, талантливая, имеющая обо всем собственное мнение Мария и вялый, пассивный, ко всему равнодушный Карл-Фридрих! – они нашли между собой что-то общее. Может быть, это тот случай, когда противоположности притягиваются. Во всяком случае, брак между Марией Павловной и Карлом-Фридрихом не был в полном смысле слова политическим: между ними существовало притяжение, взаимная симпатия. Не романтическая любовь и уж подавно не страсть, но некое нежное чувство, которое могло стать – и стало! – основой счастливого брака. К тому же Марии Павловне очень нравилась мысль, что ей предстоит царить в Веймаре, оказаться в самом центре европейской культурной жизни. В общем, Марию не принуждали выйти замуж за принца Веймарского: она сама с радостью дала согласие на этот брак.
* * *
Какой в то время была великая княжна?
«Мария Павловна, если не такая красавица, как Елена, но столь привлекательна, добра, что на нее смотрели, как на ангела», – писал граф Ростопчин.
Принц Евгений Вюртембергский, племянник Павла, приглашенный им ко двору и облагодетельствованный (не просто так, а с далеким планом женить его на Екатерине Павловне, а потом сделать своим наследником в обход родных сыновей), вспоминал: «Вслед за тем я приветствовал моих милых кузин. Из них Мария была уже пятнадцати лет и, стало быть, для меня была особой внушительной, но тем не менее она была такая кроткая и добрая, что я сейчас же почувствовал к ней сердечное влечение. Она имела сочувственное и нежное сердце. Ее сестра Екатерина, одних лет со мною, нравилась мне менее. Сдержанная и скрытная, но преждевременно развитая и сознававшая это, она не понравилась мне своей чопорностью. Обе великие княжны были прекрасны. Первая имела черты матери; вторая, когда говорила, была похожа на отца; но, к удивлению, вопреки этому сходству была все-таки очаровательна».
В общем, не только талантлива и умна, но и прелестна. Настоящий подарок от России для Веймара. Особенно если учесть, что согласно брачному контракту приданое Марии Павловны составляло миллион рублей, из которых первую четверть она получила после венчания, а вторую – спустя шесть месяцев; со второй половины она ежегодно получала 5 % ренты. Наряду с этим Мария Павловна получила много ценных предметов, среди которых были и вклады в строительство православного храма в Веймаре. И, конечно же, полный гардероб и великолепные драгоценности, положенные русской великой княжне. Приданое великой княжны намного превышало весь годовой доход Веймара!
* * *
Торжественное обручение Марии Павловны и Карла-Фридриха произошло 1 января 1804 года. Это радостное событие было омрачено полученной из Мекленбурга вестью о смерти великой княжны Елены Павловны… Несчастье произошло еще в сентябре, как же долго шла в то время почта, даже королевская! Свадьбу решено было отложить. Мария Федоровна требовала от придворных докторов все новых освидетельствований здоровья великой княжны Марии Павловны. Ей нужны были заверения в том, что Мария Павловна вполне крепка и организм ее созрел для замужества, что она, в отличие от Александры Павловны, способна пережить первые роды, что вторые роды не подточат ее здоровье так, как это случилось с Еленой Павловной… Так прошло полгода. Все это время Мария Павловна спокойно готовилась к переезду в Веймар: общалась с женихом, гуляла с ним по аллеям Павловска. А вечерами в кругу семьи великие княжны и великие князья, а то и молодой император с императрицей по очереди читали творения Гете и Шиллера, а также других великих веймарцев – философа и писателя Виланда, историка и философа Гердера, драматурга и публициста Ифланда.
Долгожданное венчание свершилось 22 июля 1804 года. С бастионов Петропавловской крепости было дано пять выстрелов. С одиннадцати утра в Зимний дворец начали съезжаться гости. Во внутренних покоях служили литургию. В Бриллиантовой комнате невесту облачили в свадебный наряд, важными деталями которого были «малая корона» и малиновая бархатная мантия на горностаевом меху: символы царского происхождения. После церковного таинства жених и невеста вышли на балкон Зимнего дворца, чтобы их могли увидеть и приветствовать толпы собравшихся петербуржцев. Торжество продолжилось обедом и балом, который открыли в первой паре полонеза император Александр I и его сестра Мария, только что ставшая принцессой Веймарской. До вечера звонили в Петербурге колокола, все дворцы города и даже Петропавловская крепость были подсвечены праздничной иллюминацией.
По случаю венчания был издан манифест: «Божией милостью Александр Первый, Император и Самодержец Всероссийский и прочая и прочая и прочая. Объявляем всем нашим верноподданным: Силою Всемогущего Бога и Его мудрым попечением июля 22 дня по обряду Православной Восточной Церкви совершено венчание нашей возлюбленной сестры Марии Павловны с Его Светлостью Наследным Принцем Саксонско-Веймарско-Эйзенахским Карлом-Фридрихом. Призываем верных сынов России вместе с нами обратиться к Богу и вознести Ему благодарение и усердные молитвы о благополучии, мире и любви нововенчанных, ради услаждения драгоценных дней нашей чадолюбивой и всяческой любви достойной матери, Царицы Марии Феодоровны, и на утешение всей нашей семье. Дано в Санкт-Петербурге июля 22 дня 1804 г.».
На следующий день двор в полном составе переехал в Петергоф, где продолжались обеды, балы и гулянья. А закончились свадебные торжества большим маскарадом, на который были приглашены более пяти тысяч человек: не только дворяне, но и достойные граждане «неблагородного сословия». Когда празднества закончились, императорское семейство еще некоторое время оставалось в Петергофе: неподалеку проходили летние маневры, в которых принимал участие Александр I, а семья, и особенно Мария, которую вскоре ожидала разлука с братом, хотела находиться поблизости, чаще встречаться с ним. Когда маневры окончились, императорская семья и новобрачные переехали в уютный Павловск, где и прошел чудесный медовый месяц Марии Павловны и Карла-Фридриха.
До октября новобрачные оставались в России. Но наконец пришло время расставания – их ждали на родине принца. Уже были отправлены на восьмидесяти повозках мебель, посуда, гобелены, вазы, картины, статуи, сундуки с нарядами – предметы из приданого Марии Павловны, которые должны были украсить ее быт в скромном Веймаре. Через несколько лет Гете удалось увидеть драгоценности, которые привезла с собой Мария Павловна, и он в восхищении воскликнул: «Это зрелище из „Тысячи и одной ночи“!»
Вдовствующая императрица Мария Федоровна с трудом сумела заставить себя расстаться с дочерью. Двух отпустила она от себя – и обеих потеряла… Марии Федоровне казалось, что и третья ее дочь обречена, что она уезжает не в чужую страну, а в сумрачное царство смерти. Но Мария рвалась из дома: она мечтала о Веймаре! Редко какая из русских великих княжон покидала родину в таком приподнятом настроении, в ожидании счастья. Мать и брат-император проводили ее на некоторое расстояние от Петербурга и, наконец, перекрестив, отпустили… Еще один цветок императора Павла был пересажен на чужую почву.
* * *
В Веймаре молодых действительно уже давно ждали. Оттуда шли регулярные письма с просьбами ускорить возвращение. Фридрих Шиллер еще до бракосочетания Карла-Фридриха с Марией Павловной написал в Петербург своему другу Вольцогену: «Все мы напряженно ждем появления новой звезды с Востока…»
Мария Павловна и Карл-Фридрих прибыли в Веймар 9 ноября 1804 года: колокольный звон и пушечные выстрелы оповестили народ об их приезде. Судя по свидетельствам современников, прибытие наследника с женой вызвало общую радость, толпы людей стремились увидеть и поприветствовать своих будущих правителей. Писатель Виланд вспоминал: «Въезд действительно стоило видеть. Все были на ногах: горная дорога, равно как и вся возвышенность, к которой примыкает Веймар, были заполнены толпами оживленных людей. Поезд проследовал через красивые ворота, сооруженные в благородном вкусе. Балы, фейерверки, иллюминации, музыка, комедии и т. п. не прекращались в течение десяти дней. Но самое праздничное во всем этом была искренняя, всеобщая радость по поводу нашей новой принцессы».
Когда Мария Павловна и Карл-Фридрих показались на балконе дворца, тысячи голосов хором возвестили: «Да здравствуют, многая лета!»
Ликование продолжилось 12 ноября, при первом посещении Марией Павловной театра: впервые ставили пьесу Фридриха Шиллера «Приветствие искусств». В предисловии к тексту говорилось: «Ее Императорскому Высочеству госпоже наследной принцессе Веймарской Марии Павловне, Великой Княгине Российской, с почтением посвящается и представляется в придворном театре Веймара 12 ноября 1804 г.». Театр находился под ведомством другого гения – Гете. И именно он хлопотал о том, чтобы первый спектакль, который будет представлен глазам «звезды с Востока», поразил ее воображение и польстил ее чувствам.
Гете поначалу сам собирался сочинить пьесу для представления в честь принца с принцессой. Но, по словам Альбины Даниловой, «творческая фантазия поэта подвела его – Гете ничего не мог придумать, что бы удовлетворило его самого». И он переадресовал эту почетную задачу Шиллеру, чей биограф Иоганн Шерр свидетельствует: «Он по убедительной просьбе написал „Приветствие искусств“ в четыре дня в честь юной супруги наследного принца. Поэт не придавал особого значения этому „произведению минуты“, „искусственному произведению“, как он называл его в письмах к Гумбольдту и Кернеру, но все-таки эта лирическая пьеса принадлежит к прелестным созданиям его музы…»
И именно эта небольшая пьеса, написанная за несколько месяцев до смерти Шиллера, стала его последним законченным произведением.
Чтобы прославить юную русскую княжну, поэт придумал изящную аллегорию. Ее символизировало молодое померанцевое деревце, которое, увив лентами и цветочными гирляндами, поселяне сажали в землю, надеясь, что оно приживется на новой родине.
Деревцо страны иной,
Пересаженное нами,
Вырастай, примись корнями
В этой почве нам родной!
Хозяева тревожились: сумеет ли выращенное в роскоши и неге чужестранное растение привыкнуть к «сельской долине» – Веймару?
Не гнушаясь мирным краем,
Величава и светла,
В этот дом, где все убого,
Наша гостья снизошла
К нам из царского чертога…
После мраморной палаты
Край наш бедный и простой…
Гостье может ли высокой
Полюбиться?
Но Гений искусств и его спутницы – богини Музыки, Танца, Драмы, Живописи – успокаивали поселян: породниться с их краем, одолеть все испытания нежному померанцу поможет всепобеждающая сила – любовь.
Быстро сплетаются нежные узы любви,
Наше отечество там,
Где мы делаем людей счастливыми.
В финале богини искусства обещали принцессе поддерживать ее в трудах на благо новой родины.
Лишь он, союз прекраснейших стремлений,
Творя, возвысит жизнь грядущих поколений!
И, хотя принцесса была знакома с текстом пьесы заранее – за день до премьеры Шиллер попросил ее прочесть рукопись, – во время спектакля она еле сдерживала слезы благодарности. Не только из-за того, что происходило на сцене, но и из-за искренних оваций, которыми приветствовала ее публика.
Мария Павловна вскоре завоевала любовь и уважение и своей новой семьи, и своих подданных. Наследник с супругой поселились в Бельведере – загородной резиденции веймарских герцогов. Здесь Мария Павловна повелела разбить парк, планировка которого в точности соответствовала планировке парка в Павловске, где прошло ее детство. Наследная принцесса подружилась с сестрой своего мужа, принцессой Каролиной: это была не просто «дружба по обязанности» или «дружба из любезности», часто встречавшаяся при дворе, а искреннее чувство, основанное на общности интересов и выдержавшее проверку временем. Теплые отношения связывали Марию Павловну с бабушкой Карла-Фридриха – величайшей веймарской правительницей Анной-Амалией.
Вдовствующая герцогиня Анна-Амалия так отзывалась о Марии Павловне в письмах: «С радостью и истинной любовью говорю Вам, что моя новая внучка – настоящее сокровище, я ее бесконечно люблю и уважаю. Ей выпало счастье – а возможно, и благословение – нас всех очаровать».
А в одной из приватных бесед заявила: «С радостью могу Вам сказать, что моя внучка – просто клад. Она принесла нам счастье и благословение. У нее полное отсутствие мелочной гордости. Всякому умеет она сказать что-нибудь приятное и чутко понимает доброе и прекрасное. Мужу своему она настоящий, великодушный друг. Все на нее здесь молятся. Она уже сделала очень много хорошего, что говорит о качествах ее сердца. Я тоже не без гордости могу сказать, что она меня любит. Я нахожу счастье в моих внуках…»
Не менее привлекательный образ живописуют и другие свидетельства современников, знавших Марию Павловну, наследную принцессу Веймарскую:
«Она невыразимо обаятельна и умеет соединить прирожденное величие с необыкновенною любезностью, деликатностью и тактом в обращении. Поведением владетельной особы она владеет в совершенстве. Нельзя было не удивляться, как она в первые же часы после приезда, когда ей были представлены придворные, тактично обращалась с каждым из них. С нее, наверное, начнется новая эпоха Веймара. Она… продлит и доведет до совершенства то, что Амалия начала сорок лет назад…», – Кристофер-Мартин Виланд, писатель.
«Мы все можем у нее учиться, эта русская не только молода, красива и богата, но и чрезвычайно умна», – Шарлотта фон Штайн, супруга придворного штальмейстера.
«Боги послали нам ангела. Эта принцесса – ангел ума, доброты и любезности. К тому же я никогда не видела такого созвучия во всех сердцах и у всех на устах, какое появилось с тех пор, как она стала предметом всеобщих разговоров», – Луиза фон Геххаузен, придворная дама.
«Манера, с которой она обращается с людьми, которые ей служат, обаятельна и свидетельствует об истинном величии. Кто бы ни находился в комнате – камергер или слуга, – всякий услышит от нее приветливое слово и может смело обращаться к ней. И после этого она сама рада, весела и охотно смеется», – Генриэтта фон Кнебль, придворная дама.
Но особенно интересен отзыв такого гения, как Фридрих Шиллер, благо он был лично знаком с Марией Павловной. «В лице нашей новой принцессы к нам прибыл поистине добрый ангел. Она необыкновенно любезна, понятлива и образована, она выказывает твердый характер и умеет соединять недоступность, свойственную ее сану, с самой обаятельной любезностью. Коротко говоря, она такова, что если бы у нас был выбор, и мы могли бы по собственному заказу выбирать принцессу, то мы все равно выбрали бы только ее и никого другого. Если только она почувствует себя у нас как дома, то я обещаю Веймару великолепную эпоху…», – писал поэт своему другу. И чуть позже, ближе познакомившись с принцессой: «Она обладает способностями к живописи и музыке, довольно начитанна и проявляет твердость духа, направленного на серьезные предметы. Лицо ее привлекательно, хотя она и не красавица. Немецким языком она владеет с трудом, но понимает его и читает легко. Она серьезно намерена изучить его. У нее, по-видимому, очень твердый характер; а так как она стремится к истине и к добру, то мы можем надеяться, что она и достигнет желаемого. Дурные люди, пустые, болтуны и верхогляды не будут иметь у нее успеха. Меня крайне интересует, как она устроит здесь свою жизнь и куда направит деятельность. Дай-то Бог, чтобы она потрудилась для искусства».
* * *
Шиллер оказался провидцем в этом вопросе: Мария Павловна действительно потрудилась для искусства.
Мария Павловна стала регулярно устраивать музыкальные фестивали, литературные вечера, организовывала празднества и карнавалы.
Она подружилась с Гете. Встретившись в ноябре 1804 года, принцесса и «великий веймарец» не прерывали общения до самой смерти поэта. Гете помогал Марии Павловне в ее первом знакомстве с культурной жизнью Веймара, много беседовал с ней об искусстве и философии. Можно сказать, русская великая княжна стала ученицей величайшего из немецких поэтов. Причем она сознавала, что это не она благоволит к Гете с высоты своего происхождения, а он снисходит к ней с высоты своего гения!
С 1805 года Мария Павловна посещала лекции, которые Гете читал у себя дома. Они регулярно вели переписку. «Ценность мудрости только увеличивается, когда ее путеводителем становится дружелюбие, не говоря уже о ясности, когда она облагорожена воззрением высокого ума», – писала принцесса поэту… Двумя культурными центрами Веймара были дома Марии Павловны и Гете, причем они словно бы являлись единым целым, двумя ядрами, заключенными в одну оболочку. «Все, кто приезжал в гости к Марии Павловне, оказывались в гостях у Гете, и наоборот», – отмечали современники. Среди гостей этих двух домов были члены русской императорской фамилии, в том числе Александр I, а также А. Тургенев, В. Жуковский, С. Уваров, З. Волконская. Покидая Веймар, Волконская, искренне привязанная к Марии Павловне, оставила следующие строки: «Удаляясь от пантеона великих писателей германских, моя душа исполнена чувствами благоговейными. Все там дышит наукой, поэзией, размышлением и почтением к гению. Гений там царствует, и даже великие земли суть его царедворцы. Там я оставила ангела, проливающего слезы на земле».
В 1808–1811 годах Мария Павловна вместе с принцессой Каролиной посещала лекции художника, искусствоведа и историка Иоганна Генриха Мейера. Для женщин их ранга это был беспрецедентный поступок, который высоко оценил Гете. Интерес к истории у герцогини Веймарской вскоре сделался основным, и спустя много лет, в 1852 году, она основала Историческое общество Веймара.
Дружила наследная принцесса и с Шиллером, но эта дружба продлилась недолго: в начале мая 1805 года поэт скончался. Марии Павловны в это время не было в Веймаре, она с супругом и принцессой Каролиной ездила в Лейпциг. Вернулась спустя два дня после похорон. Но свое уважение к памяти Шиллера она смогла выразить лучше, чем кто бы то ни был: Мария Павловна заботилась о вдове и сыновьях поэта на протяжении всей своей жизни.
* * *
Лето 1805 года выдалось засушливым и неурожайным. Мария Павловна, желая помочь своей новой родине, на собственные деньги закупила хлеб. Только благодаря ее доброй воле герцогство избежало голода. Тогда юную герцогиню Марию впервые назвали ангелом-хранителем Веймара.
О реакции жителей герцогства сообщает тогдашний ученый И. Фойгт: «Народ на нее молится, доброта Марии Павловны подействовала на него и сильно умерила его обычную грубость. Народ постоянно чувствует ее тихое заступничество, и я теперь понимаю, что может значить имя Марии в католическом символе веры».
В честь принцессы-благодетельницы загородная резиденция герцогов близ Эйзенаха Вильгельмталь была переименована в Мариенталь.
* * *
Тем же летом Мария Павловна ездила в Россию, гостила в Павловске у матери. Вдовствующая императрица Мария Федоровна очень тревожилась о здоровье своей третьей дочери, отданной замуж в чужие края, и Мария Павловна решила живым примером доказать, что она здорова, счастлива и процветает. Молодая женщина была беременна, но носила легко, почти не ощущая своего положения. Рожать она уехала в Веймар и, не в пример своим несчастным старшим сестрам, легко справилась с наиглавнейшей женской задачей. В сентябре 1805 года на свет появился принц Павел Александр Карл Фридрих Август. Правда, этому малышу не суждена была долгая жизнь: он умер в апреле 1806 года…
В 1808 году Мария Павловна снова родила, на этот раз девочку, окрещенную Мария Луиза Александрина. К счастью, малышка оказалась здоровее своего брата, выросла, вышла замуж и скончалась только в 1877 году.
Вторая дочь Марии Павловны, Мария Луиза Августа Катарина, родившаяся в 1811 году, также дожила до старости, скончавшись в 1890-м.
И лишь в 1818 году появился на свет долгожданный сын, Карл Александр Август Иоганн, великий герцог Саксен-Веймар-Эйзенах, который тоже радовал родителей крепким здоровьем. Он даже застал новый век: умер в 1901 году.
* * *
За свою долгую жизнь в Веймаре Мария Павловна прославилась своей благотворительностью, и ее не без оснований называли матерью нации. «Померанцевое деревце» славно прижилось на новой земле. Интересы Веймара Мария Павловна ставила даже превыше интересов России. Когда Веймар присоединился к Рейнскому союзу, поддерживающему Наполеона, к тому моменту уже воевавшего с Россией, свекор Марии Павловны, Карл-Август Саксен-Веймарский, решил пополнить опустевшую казну и выплатить французам контрибуцию из приданого своей богатой русской невестки.
Согласно закону, установленному еще императором Павлом I, ровно половина приданого всех его дочерей, выходивших за иноземных владык, продолжала храниться в российских банках. Если принцесса умирала – эта часть приданого так и оставалась в России: это служило принцессе защитой от возможного убийства ее новыми родственниками из корыстных побуждений, которые не чужды и людям королевской крови, особенно если кроме крови и короны у них почти ничего нет, как у большинства немецких королей, князей и герцогов… Также благодаря этому неожиданно мудрому для покойного императора решению его внуки, дети усопшей Елены Павловны Мекленбург-Шверинской, были материально обеспечены, несмотря на то, что войска Наполеона разграбили земли их отца.
А Карл-Август Саксен-Веймарский хотел «приданым великой княгини пополнить казну Веймара». Но любой член Рейнского союза, вольно или невольно, становился врагом России. Мария Федоровна писала генералу А. Я. Будбергу: «…деньги эти, употребленные в уплату наложенной Наполеоном контрибуции, пойдут на издержки войны, которую он ведет против нас!»
Особенно оскорбило вдовствующую императрицу то, что ее дочь, великая княгиня Мария Павловна, поддержала Карла-Августа в его наглой просьбе и сама в письме просила мать выплатить эти деньги, чтобы помочь «ее бедствующей родине». Тем самым Мария Павловна четко расставила акценты: ее родина – Веймар, а не Россия. И она сделает все, чтобы помочь Веймару.
Тщетно Мария Федоровна увещевала дочь, напрасно она писала: «…половина приданого помещена в российских бумагах не потому только, как напрасно говорится в письме, что оно при известных обстоятельствах должно возвратиться в русскую императорскую казну, но для обеспечения великих княжон. Это неприкосновенный запас для их обихода, для их детей, какие бы обстоятельства ни случились с ними в чужих краях. Самое естественное, как и самое надежное обеспечение великих княжон в том, что капитал, на который могут они жить, имея средства в запасе, находится в их родной стране».
Возможно, Мария Павловна и ее свекор надеялись, что безумная любовь, которую Мария Федоровна питала к своим оставшимся в живых дочерям, заставит ее преступить закон и втайне от сына, Александра I, занятого войной и политикой, направить дочери и ее новой родне столь нужные им средства… Но Мария Федоровна была, во-первых, очень благоразумной женщиной, а во-вторых – искренней патриоткой России. Она отдала письма Карла-Августа Саксен-Веймарского и Марии Павловны своему сыну – и предоставила императору решать судьбу приданого сестры. Собственно, его решение было вполне очевидно и предсказуемо.
6 мая 1807 года Александр писал из Бартенштейна, где тогда находилась главная квартира армии: «Я с особым вниманием рассмотрел прошение кабинета этой страны о том, чтобы получить заимообразно полмиллиона рублей, которые составляют половину приданого моей сестры и, в силу ее брачного договора, должны оставаться в России. Как ни желательно мне содействовать облегчению положения страны, сделавшейся вторым отечеством сестры моей, я не могу не принимать во внимание тех весьма основательных распоряжений, которые были сделаны относительно приданого моих сестер – великих княжон моим покойным отцом… Равным образом я не могу не принять во внимание настоящего положения дел, когда из-за неслыханных бедствий Саксен-Веймарское герцогство разделяет печальную участь большей части Германии, стонущей под игом французского правления, и когда, следовательно, всякая денежная помощь, оказанная Веймару, не замедлит перейти в сундуки неприятеля и будет употреблена на войну, которую он ведет против нас…»
Это был недвусмысленный отказ. Пусть и безупречно вежливый, элегантный, в стиле безупречного и элегантного государя, каким представлялся Александр I… И, возможно, каким он и в самом деле являлся. Бабушка, императрица Екатерина Великая, вырастила его прекрасным дипломатом. И в своем отказе он предлагал оппонентам понять позицию русского императора, отказ которого «происходит вовсе не от недостатка доброй воли». Александр писал: «…я всегда буду готов всячески доказать мое благорасположение и уважение, лишь бы не вопреки основным законам моей империи и обстоятельствам».
Обстановка на тот момент была такова: на востоке Пруссии шли битвы с Наполеоном; проиграв сражения под Прейсиш-Эйлау, под Фридландом, французы разбили прусскую и русскую армии. Летом 1807 года Россия вынуждена была заключить невыгодный для нее Тильзитский мир с Францией. Согласно его условиям, России пришлось поддержать Францию в континентальной блокаде Великобритании. Отныне России не только запрещалось вести с последней торговлю, но и, как и прочим союзникам Франции, принимать в своих портах британские корабли. Прекратив с Англией деловые отношения, Россия несла огромные убытки.
Осенью 1808 года Александр I и Наполеон I встретились в Эрфурте. Там же и тогда же произошла еще одна знаменательная встреча. Для присутствия на переговорах двух императоров в Эрфурт съехались многие немецкие монархи – члены Рейнского союза. Был в их числе и свекор Марии Павловны Карл-Август Caксен-Веймарский – вместе со своим министром Иоганном Гете. По словам поэта, «на съезд императоров и королей в Эрфурте герцог Веймарский хотел непременно привезти с собой то, что было у него самого значительного, только одни привезли с собой золото, другие – портфели с реестрами штыков и пушек, подкреплявшими дипломатические доводы». Самым ценным, что имелось у Карла-Августа, был его знаменитый министр. И Наполеон явно придерживался того же мнения. Узнав о прибытии Гете 1 октября, он назначил ему аудиенцию на следующее утро. Император Франции приветствовал поэта фразой, ставшей крылатой: «Вот человек!» Он беседовал с Гете о его романе «Страдания юного Вертера» и наградил его крестом Почетного легиона.
Но, помимо этой примечательной сцены, которую и Гете, и Наполеон, можно не сомневаться, помнили до конца своих дней, ничего особо значимого на переговорах не произошло. Русский и французский императоры подписали договор о взаимной поддержке в будущем, однако условия этого договора впоследствии не соблюдались.
Вскоре стало очевидно, что война России с наполеоновской Францией неизбежна. Александр I и Наполеон еще считались союзниками, когда русский император, навещая свою сестру Марию Павловну в Веймаре, сказал ей: «Двоим нам не ужиться в Европе: одному из нас рано или поздно должно отступить».
Александр не держал зла на Марию Павловну, он сочувствовал ей и, может быть, даже понимал ее верность новой родине… Ведь и его великая бабка императрица Екатерина, урожденная принцесса Ангальт-Цербская, и его мать Мария Федоровна, урожденная принцесса Вюртембергская, и его жена Елизавета Алексеевна, урожденная принцесса Баден-Дурлахская, – все они сменили родину и теперь демонстрировали безупречную верность России. Мария Павловна поступила точно так же.
* * *
В июне 1812 года шестисоттысячная армия Наполеона, включавшая в себя армии его союзников, перешла пограничную реку Неман и вторглась в пространство Российской империи. Началась Отечественная война 1812 года, в которой войско Веймара, связанного с Наполеоном условием Рейнского договора, воевало против России… Что чувствовала в те дни, недели и месяцы Мария Павловна – неизвестно. Скорее всего, она утешалась науками, искусством, заботой о двух маленьких дочерях. Потом было отступление наполеоновских армий из России, заграничный поход русских войск, а в октябре 1813 года под Лейпцигом произошла великая «битва народов», в которой против армии Наполеона выступила Россия со своими союзниками: Пруссией и Австрией. Сражение стало для Наполеона роковым: 80 000 солдат пали на поле боя, Рейнский союз перестал существовать, и недавние союзники французов радостно присоединились к их врагам. Среди них было и войско владетельного герцога Карла-Августа Веймарского.
Мария Павловна заложила свои драгоценности, чтобы устроить в Веймаре госпиталь для русских солдат. Она создала несколько женских патриотических объединений, целью которых была помощь раненым и пострадавшим во время войны. И она же буквально умоляла своего брата императора Александра I и министра графа Аракчеева о помощи и внимании для веймарцев, которые оказались в плену на русской земле: «Граф Алексей Андреевич. С особенным удовольствием получила я письмо Ваше от 22 августа и благодарю Вас усердно за старание ваше в рассуждении веймарских пленных офицеров, коим следует ожидать до будущего времени перемену их судьбы, где они находятся: а между тем, прошу Вас меня уведомить вперед, ежели что воспоследует в пользу их; я, конечно, всегда сочту внимание Ваше к их участи доказательством особой услуги, относящейся к моей особе».
В 1814 году Мария Павловна встретилась в Веймаре со своей младшей сестрой Екатериной Павловной: та оплакивала мужа, герцога Ольденбургского, и любовника, генерала Багратиона, впала в глубокую депрессию из-за стольких утрат, и врачи посоветовали ей длительное заграничное путешествие в качестве исцеления от скорбей. Сестры и прежде любили друг друга, но особенно сблизились во время той встречи: обе уже не девочки, уже женщины, познавшие любовь и скорбь, боль утрат и унижений. Расставшись, они продолжали обмениваться частыми подробными письмами.
Посетила Веймар и невестка Марии Павловны, императрица Елизавета Алексеевна, направлявшаяся в Баден на встречу со своими родными. В свите императрицы была фрейлина Роксандра Эдлинг, которая оставила запись о посещении Веймара: «Некогда в Петербурге я знала великую княгиню Марию Павловну. Она выразила мне удовольствие, что опять видит меня. Веймарский замок очень красив, и все устроено в нем на широкую ногу. Двор многолюднее и богаче берлинского…»
Весной 1814 года пал Париж. Был подписан мирный договор, и Наполеон, после отречения, отправился в ссылку на остров Эльба. На французский трон вернулись Бурбоны, а в Европу, казалось, вернулся покой.
* * *
В 1818 году Марии Павловне нанесли визит ее брат император Александр I и мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Для них это была долгая поездка: сначала они посетили Екатерину Павловну, которая к тому времени второй раз вышла замуж и стала королевой Вюртембергской, потом Анну Павловну, которая была принцессой Оранской и жила в Брюсселе.
Желая сделать матери приятный сюрприз, Мария Павловна пригласила погостить в Веймар своих племянника и племянницу, детей покойной Елены Павловны: принца Пауля и принцессу Марию Мекленбургских. Это была счастливая встреча. Мария Федоровна наслаждалась обществом пяти своих внуков: двоих уже подросших детей несчастной Елены и троих малюток – детей Марии.
Но по возвращении в Петербург Марию Федоровну ожидал страшный удар: известие о скоропостижной смерти Екатерины Павловны. Мария Павловна узнала о смерти сестры чуть раньше, и это была одна из самых страшных утрат в ее жизни.
Утешение Мария Павловна нашла в благотворительности, которой она активно занималась в послевоенные годы – да и всю последующую жизнь. Искусства и науки не то что были позабыты, они просто теперь отошли на второй план из-за забот о калеках, вдовах и сиротах. Помимо выплат пенсий и пособий последним, Мария Павловна пыталась преодолеть нищету, порожденную войною, поддерживая рабочие мастерские для взрослых, прядильни для пожилых женщин, создавая учреждения с бесплатным уходом за роженицами и новорожденными. Веймарцы обязаны Марии Павловне такими важными для жизни мелочами, как питьевые фонтаны на улицах города, и даже первая сберегательная касса была открыта по ее инициативе и в день ее рождения в 1821 году. Мария Павловна помогала не только обществам, но также и отдельным людям, попавшим в бедственное положение, причем помогала инкогнито, предпочитая оставаться «неизвестной дарительницей».
Современники так характеризовали стиль благотворительной работы герцогини: «Никто и никогда не сталкивался с промедлением или упущением. Ответы на обращения, предложения, отчеты организаций следовали с быстротой и пунктуальностью, которые могли бы взять себе за образец иные администрации, и были так ясны и определенны, что не понять их вряд ли было возможно».
Следует отметить, что во всем этом Мария Павловна следовала примеру своей матери, императрицы Марии Федоровны, хотя все же не преуспела на поприще благотворительности так же, как эта поистине великая, но недооцененная потомками женщина.
* * *
Мария Павловна с супругом гостили в России, когда пришла весть о кончине владетельного герцога Карла-Августа Саксен-Веймарского. В срочном порядке вернулись они в Веймар: Карл-Фридрих должен был похоронить отца и принять его корону. Правил он тихо и разумно, во всем слушаясь свою супругу и отцовского первого министра Иоганна Вольфганга Гете, которого Карл-Фридрих, разумеется, оставил на прежнем посту.
Джордж Доу. Портрет великой княгини Марии Павловны, наследной герцогини Саксен-Веймар-Эйзенах (1822 г.)
Став великой герцогиней Саксен-Веймарской и Эйзенахской, Мария Павловна взяла на себя попечение обо всем, что касалось науки, образования, культуры. Она заботилась об учреждениях, которым прежде покровительствовал ее свекор. С Гете, своим другом, единомышленником и учителем, герцогиня обсуждала, кого из ученых, музыкантов, художников, писателей следует пригласить в Веймар и каким проектам надо уделить первостепенное внимание.
Изрядная доля средств на эти нужды, разумеется, поступала из казны Российской империи, то есть из содержания, выделявшегося Марии Павловне. Небогатому Веймару было бы не выдержать размаха вдохновенных мечтаний герцогини и поэта-министра. «Золотой русский дождь, полившийся на Веймар со времени водворения там Марии Павловны, был частый, крупный и беспрерывный», – писал литературовед С. Н. Дурылин, исследователь жизни и творчества Гете.
На деньги герцогини оснащались лаборатории Йенского университета, покупалось все необходимое для занятий физикой, химией, географией, астрономией. С помощью Марии Павловны пополнялись университетские коллекции, например, карт, рукописей и восточных монет.
Еще Анна-Амалия основала Веймарскую библиотеку, «Музеум для чтения», которая потом перешла на попечение ее сына Карла-Августа. Мария Павловна подхватила эстафету. Но заботы о расширении библиотечных фондов и благоустройстве помещений ей показалось мало, и в 1831 году герцогиня вместе с Гете и Мейером организовала при библиотеке Общество по распространению лучших произведений новой литературы Германии. Оно, помимо прочего, занималось издательской деятельностью, выпуская литературную и научную периодику. Круг тем охватывал даже политику. Позднее по приказу Марии Павловны для общества построили отдельное здание.
В интересах науки Мария Павловна учредила литературные вечера, происходившие во дворце, на которых делали доклады различные веймарские ученые и профессора Йенского университета. Это никоим образом не было простым времяпрепровождением; напротив, Мария Павловна заботилась как о собственном образовании, так и об образовании других. «Наверное, ее придворные дамы часто втайне вздыхали, когда их венценосная госпожа требовала, чтобы они на следующий день по памяти записывали ученые доклады».
В 1825 году под личным наблюдением герцогини и на ее средства был отстроен заново придворный театр, сгоревший при пожаре.
Да, Мария Павловна была драгоценным приобретением для Веймара.
«Великая герцогиня показывает пример как одухотворенности и доброты, так и доброй воли; она – поистине благословение для страны. А поскольку людям вообще свойственно быстро понимать, откуда к ним идет добро, и поскольку они почитают солнце и прочие несущие благо стихии, то меня и не удивляет, что все сердца обращены к ней с любовью и что она легко увидела, чем это заслуживается», – говорил о ней Гете.
Секретарь Гете Иоганн Петер Эккерман сохранил для нас и другой отзыв великого поэта о его покровительнице: «Она в своем благородном рвении тратила много сил и средств на то, чтобы смягчить страдания народа и дать возможность развиться всяким добрым задаткам. Она с самого начала была для страны добрым ангелом, сказал он, и становится им все более и более, по мере того как ее связь со страной делается все теснее. Я знаю великую герцогиню с 1804 года и имел множество случаев изумляться ее уму и характеру. Это одна из самых лучших выдающихся женщин нашего времени, и она была бы таковой, если бы и не была государыней».
Знаменитый путешественник, немецкий ученый-энциклопедист Александр фон Гумбольдт, одно время изучавший в Йенском университете астрономию, оставил забавное свидетельство заслуг «матери нации»: он назвал в честь Марии Павловны открытое им в Бразилии растение – рaulovnia imperialis.
* * *
Смерть любимой сестры Екатерины Павловны была только первой в череде горестей, которых Марии Павловне пришлось испить полной чашей. В 1825 году в расцвете сил и здоровья скончался император Александр I. Его смерть была шоком для всех – и для родных, и для подданных, и даже для врагов. Один из современников вспоминал: «…великая княгиня Мария Павловна лишилась сил, когда узнала о смерти императора, а принцесса Мария упала без сознания к ногам своей матери, получив это известие. Говорили также, что старый великий герцог был очень потрясен и плакал, как малое дитя». Веймарские правители понимали, что потеряли в нем еще и могучего защитника. А Мария Павловна потеряла последнего близкого ей по возрасту единокровного родственника. С другим братом, Константином, она никогда не была близка. Остальные оставшиеся в живых – сестра Анна, братья Николай и Михаил – были еще детьми, когда она покинула Россию… Мария Павловна тяжело заболела от горя после известия о кончине Александра I: доктора констатировали «нервную горячку» – но, видимо, это было что-то серьезное, какой-то воспалительный процесс, затронувший слуховой аппарат. После выздоровления она стала хуже слышать.
В 1828 году скончалась ее мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Мария Павловна почувствовала, что оборвалась последняя нить, связывавшая ее с Россией.
В 1831 году умер ее брат Константин, но этой утраты она почти не заметила: Марию Павловну в ту пору больше заботило ухудшившееся здоровье Гете, без которого она не представляла ни Веймара, ни своей жизни. Но, конечно же, и Гете ей пришлось пережить. В память о поэте она приказала обустроить в герцогском дворце мемориальные комнаты, для убранства которых взяли бархат из ее приданого.
Мария Павловна тяжело переживала то прохладное и даже враждебное отношение, которое европейцы питали к ее брату императору Николаю I. Неприязнь появилась с самого начала, с подавления восстания декабристов, которые для европейцев были не только героями-мучениками, но еще и передовыми людьми, желавшими избавить Россию от позора рабства. Негативное отношение к нему усугубилось, когда предводители восставших были казнены, а жены декабристов разделили с мужьями страшную ссылку в Сибири: в Европе узнали о тех поистине немилосердных условиях, в которые указом царя были поставлены эти благородные женщины, – расстаться с детьми, потерять все права, в том числе и право на возвращение… Затем последовало жестокое подавление польского восстания. И вся Европа сочувствовала полякам, «страждущим под железной пятой Российской Империи», и давала приют беглым революционерам. После настоящего дипломата Александра I, демонстрировавшего свой стальной кулак только в лайковой перчатке, прямолинейный в своей суровости Николай I глубоко шокировал Европу.
Мария Павловна пыталась как-то обелить брата в глазах европейской общественности, она использовала любую возможность, чтобы изменить мнение о нем к лучшему. Французский посол Барант, ехавший в Петербург через Веймар в 1835 году и на несколько дней ставший гостем Марии Павловны, вспоминал: «Беседа была долгая и разнообразная. Совершенно очевидно, что герцогиня очень умна, но ее глухота, брак с человеком, который так не соответствует ей, жизнь в провинциальном городке, в то время как она всем своим существом чувствует потребность и привычку к большому двору и возвышенному поприщу, – все это придает ей оттенок грусти и уныния. Тридцать лет подобной жизни, по-видимому, не заставили ее покориться судьбе: казалось, что это печаль и тоска первого дня. С таким настроением она смотрит на все и судит обо всем: положение дел в Европе, дух народов, брожение идей, господствующие мнения, характер литературы – все это постоянно были, в общих выражениях, предметом ее горьких и критических замечаний. Беседе этой некоторый интерес придавало то обстоятельство, что она лишь внешне казалась отвлеченной, в действительности же все в ней касалось русского императора, его положения по отношению к Европе, того, что о нем думают, как мало помощи и поддержки находит он для предположенной им задачи. Она начала говорить о всех его достоинствах, уме, благородстве и чистоте намерений: рисовала его живой портрет. Когда же я, поддерживая беседу и ее тон, начал отдавать должное мужеству и твердости русского императора, она не приняла похвалу такого рода: „Многие государи были мужественными и твердыми, но мой брат прежде всего справедлив и добр“, – сказала герцогиня, делая ударение на слове „добр“. И так как разговор на эту тему окончился, то она, прежде чем перейти к другой, еще раз подчеркнула: „Необыкновенная доброта – вот его особенность“…»
Мария Павловна так искренне любила своих подданных и так была уверена в возвышенной натуре всех до единого веймарцев, что настоящим ударом для нее стал разгром, учиненный в дни французской революции 1848 года студентами Йенского университета, в одной из деревень, находящейся недалеко от Веймара.
Марфа Сабинина, дочь духовника Марии Павловны, записала в своем дневнике: «В этот день, в десять часов, Великая княгиня прислала сказать моему отцу, чтобы начинали службу, не дожидаясь ее прихода. Нужно заметить, что Великая княгиня была аккуратна, никогда не позволяла себе опаздывать к назначенному времени. Когда начали читать Евангелие, мой брат Иван, открыв обе половинки двери, впустил Великую княгиню. Она, войдя в комнату, опустилась на колени у стула, стоявшего около дверей, и разразилась горькими слезами. По окончании Евангелия она встала и прошла на свое обычное место. Она была страшно бледна и едва держалась на ногах. После обедни она подошла к моей матери и сказала: „Вот благодарность за все, что я сделала для них…“».
Но Мария Павловна проявила знаменитую твердость характера и, не столько укротив, сколько приручив мятежников, вернула жизнь герцогства в привычное русло. В том же 1848 году, во время Польского восстания, скончался от холеры ее младший брат Михаил Павлович. Однако на фоне погрома, устроенного ее «родными» веймарцами, это печальное событие прошло как бы мимо Марии Павловны.
В августе 1849 года Веймар торжественно отмечал 100 лет со дня рождения Гете. Всего через год, в августе 1850-го, не менее пышно отмечался день рождения историка Иоганна Готфрида Гердера… Мария Павловна прибыла в Веймар, когда он звался «германскими Афинами», и желала, чтобы в ее правление он не утратил своей славы.
* * *
Была ли она счастлива? Бесспорно, была, хотя великие княжны и рождаются не для счастья, а для политики. Но Мария нашла человеческое счастье – в наслаждении искусством, в осознании себя покровительницей культуры, хранительницей традиций Веймара.
Правда, женского счастья ей было не суждено познать: супруг ее, великий герцог Саксен-Веймар-Эйзенах Карл-Фридрих, был явно не достоин такой жены, не соответствовал ее высокому интеллектуальному и духовному уровню, причем с возрастом пропасть между ними только возрастала.
Французский посол Барант писал: «Великий герцог более чем неумен: он зачастую нелеп и не знает меры. Мне было и раньше известно, что его речь странна и несвязна. Меня предупреждали о тех неприятностях, которые он постоянно причиняет великой герцогине, тонкий вкус и благородные манеры которой он постоянно оскорбляет. Во время всех этих проявлений его дружественных чувств к королю Франции она не принимала участия в разговоре, хотя, будучи глуховатой, она могла и не расслышать того, что великий герцог говорил быстро и невнятно…»
В 1840 году Марию Павловну навестил ее младший брат император Николай I с женой и дочерьми. Одна из них, Ольга Николаевна, которой в ту пору было восемнадцать лет, позже вспоминала: «Мы поехали в Веймар к тете Марии. Папа любил эту свою старшую сестру почти сыновней любовью. Мне она казалась воплощенным долгом. Замужем в течение тридцати пяти лет за смешным мужем, она никогда не знала слабости…»
Случались ли в жизни Марии Павловны какие-либо любовные истории? Неизвестно. Никто не сохранил об этом свидетельства. А поскольку в отношении герцогини Веймарской даже малейший повод непременно породил бы домыслы и сплетни, то скорее всего Мария Павловна была истинной «женой Цезаря»: вне подозрений! В конце концов, можно быть счастливой и не познав любви, особенно при наличии покоя, благополучия и радостей духовных. И находить утешение в том, что ты являешься «воплощенным долгом».
Главной отрадой для герцогини Веймарской были ее дети.
Своих дочерей Мария Павловна выдала замуж за двух братьев, принцев Прусских. Они, кстати, приходились родными братьями Шарлотте-Фредерике-Луизе-Вильгельмине Прусской, на которой женился младший брат Марии Павловны – великий князь Николай Павлович, ныне император Николай I.
Старшая, Мария Луиза Александрина, вышла замуж за Карла, третьего из сыновей короля Пруссии Фридриха-Вильгельма III. А младшая, Мария Луиза Августа Катарина, – за второго, Вильгельма. Так получилось потому, что во время сватовства к старшей из веймарских принцесс свободен от обязательств был только Карл. Тогда как Вильгельм был обручен с Элизой Радзивилл, страстно в нее влюблен и мечтал на ней жениться. Но планы изменились, когда выяснилось, что старший из сыновей Фридриха-Вильгельма III, тоже Фридрих-Вильгельм, женатый уже несколько лет, бесплоден. К тому же у него проявились первые признаки душевной болезни. Сделалось ясно, что передавать корону ему нельзя, а значит – наследником становится второй из сыновей, Вильгельм. Помолвку с Элизой Радзивилл ему пришлось разорвать: его отец не желал видеть на троне Пруссии королеву-католичку. Вскоре после расторжения помолвки Элиза умерла, а принц Вильгельм остался с разбитым сердцем. Говорили, будто теперь ему все равно, на ком жениться. А хорошенькая юная принцесса Мария Луиза Августа Катарина Веймарская гостила у своей старшей сестры, жены принца Карла. И приглянулась его родителям. Принц Вильгельм же не имел ничего против Августы Веймарской – равно как и против любой другой принцессы, на которой его пожелали бы женить родители. Так и получилось, что старшая из дочерей Марии Павловны на всю жизнь осталась всего лишь принцессой Прусской, младшая же волею судьбы одела на себя корону Пруссии, а потом стала императрицей объединенной Германии.
Девочки были прекрасно пристроены. Теперь нужно было женить обожаемого сына. Мария Павловна не видела для него достойных невест… за исключением, пожалуй, своих родных племянниц, русских великих княжон, дочерей своего младшего брата императора Николая! Правда, русская православная церковь запрещала брак между столь близкими родственниками, но Мария Павловна, внешне сохраняя верность православию, прониклась идеями протестантизма и считала теперь, что этот запрет – не более чем глупый предрассудок.
Старшая из дочерей Николая I, Мария, уже была замужем, причем – по мнению Марии Павловны – весьма неудачно: за герцогом Лейхтенбергским, выдающимся человеком, очень нравившимся отцу-императору, но недостаточно родовитым и не имевшим собственных владений. Впрочем, своенравная и умная Мария никогда не нравилась Марии Павловне. Она предпочитала младших: послушную вдумчивую Ольгу и нежную мечтательную Александру, которую в семье называли Адини. Но у Адини было слабовато здоровье, поэтому Мария Павловна решила-таки свататься к Ольге.
В своей книге «Сон юности» Ольга Николаевна, королева Вюртембергская, вспоминала: «В июне 1841 года к нам приехала тетя Мария Веймарская. Она прибыла в обществе своего мужа и сына. Тринадцать лет прошло с тех пор, как она была в России, и увидеть эту страну снова ей было приятно… К обеду тетя почти постоянно приезжала к нам, в громадной шляпе, которые были в моде в 1814–1815 годах. По вечерам мы сидели до десяти часов без света, в сиянии прекрасных светлых ночей Севера. Мы, молодежь, сидели одни за столом у окна, шутили и поддразнивали друг друга. Хотя тетя и не слышала наших голосов (она была глуховата), тем не менее она не спускала с нас глаз. Она мечтала заполучить одну из нас, Адини или меня, в жены своему сыну и старалась отгадать, которая из нас подошла бы ему лучше. Она обратилась с этим к Папа. Его отказ ничуть не смутил ее…»
Мария Павловна не унималась и напрямую побеседовала с племянницей.
«Начала она торжественно:
– Существуют предрассудки, которые необходимо побороть. Я говорила с Николаем, но без успеха. Теперь я сама хочу поговорить с тобой и сказать, что прошу твоей руки для моего сына. Ты согласна?
– Но, тетя, ведь он мой кузен!
– Это предрассудки!
– Но Папа уже ответил тебе то же самое, что и я!
– Это отсталые взгляды!
– Но наша церковь запрещает это, и я чувствую себя обязанной послушанием ей…
Наш разговор длился целый час. Я сопротивлялась, защищалась в корректной форме, в душе же была несколько обижена, что она могла подумать, будто я ослушаюсь церкви, которая была также и ее церковью…
На следующий день последовало то же самое и с Адини.
Тетя Мария так близко приняла это к сердцу, что захворала и даже слегла. Кузен же Веймарский сделал вид, что ему ничего не известно, и оставался веселым и непринужденным, вероятно, понимая, что ему более к лицу роль товарища, чем вздыхающего поклонника…»
В конце концов, Мария Павловна все-таки женила сына на своей родной племяннице! Только не на русской великой княжне, а на принцессе Софии-Вильгельмине Оранской – дочери Анны Павловны, королевы Нидерландов. Кстати, брак оказался весьма удачным. И стал поводом для сестер вновь тесно общаться: Анна теперь часто приезжала в Веймар навестить дочь и сестру.
* * *
26 июня 1853 года, в возрасте семидесяти лет, после сорока девяти лет супружеской жизни, скончался муж Марии Павловны: великий герцог Саксен-Веймар-Эйзенах Карл-Фридрих. Вдовствующая герцогиня мужественно продолжала прежний курс, занимаясь благотворительной и просветительской деятельностью.
«Великая княгиня Мария Павловна живет в Бельведере. Ее отличают одухотворенность, достоинство, утонченность и особая прямота. Теперь, овдовев, она не берет денег из казны, а довольствуется тем, что получает из России, – примерно 130 000 талеров в год; излишки она отдает дочерям и в особенности беднякам, раздает и помогает повсюду», – писал К. А. Варнгаген фон Энзе.
Появление Марии Павловны в Веймаре было отмечено стихами Шиллера. Когда пятьдесят лет спустя, в 1854 году, в том же, только заново отстроенном ею после пожара, театре торжественно отмечался полувековой юбилей этого события, в городе, да и во всей Германии, не было поэта такого ранга. Поэтому снова переиздали «Пролог» Шиллера, эпилог к которому дописал А. Шолль:
Тебя благословляет жизнь, что вокруг тебя шумит
Там лес и шахта пользу создают,
Где острый смысл исследует пытливо,
Где учит мудрость и кипит отвага,
Там помнят с благодарностью тебя
Как ангела-хранителя страны,
Опору слабым, образец достойным
И материнских чаяний оплот.
Хотели устроить иллюминацию, но Мария Павловна запретила этот расход, приказав пожертвовать эти средства в фонд призрения пожилых людей.
Свой последний дар Веймару она сделала, пригласив великого композитора Ференца Листа на должность придворного капельмейстера. Окруженный всяческой заботой, чувствуя постоянную поддержку Марии Павловны, Лист пережил в Веймаре свой лучший творческий период. Он надеялся организовать в Веймаре музыкальную академию. Но при жизни Марии Павловны сделать это не успел. А сын ее, принц Карл-Александр, предпочитал изобразительные искусства музыке и организовал Академию художеств.
* * *
В начале марта 1855 года в Веймар пришло известие о смерти младшего брата Марии Павловны – императора Николая I. Мария Павловна снова – в последний раз! – посетила Россию, прибыв на коронацию племянника, императора Александра II.
В 1857 году Мария в последний раз повидалась с Анной. Из десяти детей императора Павла I в живых остались только они. Семьдесят один год Марии, шестьдесят два – Анне. Для них пришло уже время задуматься о том, что ждет их за гранью бытия. Прощаясь, эти две русские великие княжны, две европейские правительницы, были уверены, что прощаются навеки. Огромным утешением для сестер стало то, что дети их соединены священным союзом брака и уже подарили им внучек, Марию и Анну, названных в их честь.
Но рок навис над этой семьей. Весной 1859 года ее постигло очередное несчастье: маленькая принцесса Анна скончалась от мучительной мозговой горячки. Здоровье Марии Павловны после этого серьезно пошатнулось. Видимо, смерть малышки стала той последней каплей, которая переполнила чашу жизненных горестей великой княгини.
6 июня 1859 года Мария Павловна, и без того недомогавшая, еще и простудилась. Она не придала болезни особого значения и даже запретила выпускать традиционные бюллетени о своем здоровье, чтобы не волновать зря своих любимых веймарцев. Своему духовнику она написала, будто чувствует себя неплохо. Но простуда стремительно перешла в воспаление легких…
Кончина Марии Павловны, случившаяся вечером 11 июня, стала для страны настоящим потрясением, тем более что явилась еще и полной неожиданностью! Этой вести вначале не хотел верить никто, даже сын покойной, великий герцог Карл-Александр, совсем недавно попрощавшийся с захворавшей, но бодрой и уверенной в себе матерью и спокойно оставивший ее, чтобы вернуться в замок Эттерсбург, где он жил с семьей. В дороге герцога нагнал верховой с известием о ее смерти. Герцог спешно вернулся, надеясь, что это какая-то нелепая ошибка. Но Марию Павловну уже готовили к бальзамированию. Карлу-Александру пришлось распорядиться относительно похорон: «По высочайшему повелению светлейшие останки Ее Императорского Высочества сиятельнейшей почившей Великой герцогини и Великой княгини будут выставлены (по настоятельному распоряжению усопшей – в закрытом гробу) в греческой церкви, расположенной в веймарском парке, в воскресенье 26 сего месяца с четырех часов дня до полуночи. Торжественное погребение состоится в понедельник 27 сего месяца в 8 утра».
Марфа Сабинина вспоминала: «23 июня в половине пятого я выехала в придворном экипаже из Эттерсбурга, где давала урок принцессе Марии (старшей внучке). По дороге меня перегнала великогерцогская чета, ехавшая по направлению к городу. Это меня очень удивило, так как час их обеда был в пять часов, и это было накануне дня рождения Великого герцога. Но едва я доехала до дома, как к моему отцу из Бельведера прискакал офицер с грустной вестью, что Великая княгиня Мария Павловна неожиданно скончалась от приступа в 5 часов 15 минут пополудни… Хотя отец был еще очень слаб, мы с ним тотчас же поехали в Бельведер, где скончалась Великая княгиня. Войдя в опочивальню, мы нашли ее лежащей на постели с выражением удивительного спокойствия. Стали искать образ, чтобы вложить ей в руки, но его нигде не оказалось: она не дозволяла вешать их у себя, не желая давать повод неуместным толкам в протестантской земле».
Возможно, истинной причиной отсутствия иконы в комнате Марии Павловны было то, что к концу жизни она прониклась духом протестантизма и разлюбила религиозные изображения. Разумеется, озвучить это она не могла, так же как не могла и нарушить обещание хранить верность православию.
На следующий день в Веймар приехала младшая дочь покойной, принцесса Августа Прусская, с мужем Вильгельмом и дочерью. Старшая дочь, принцесса Мария Прусская, была на сносях и не могла путешествовать. Ночью приехала из России племянница, великая княгиня Мария Николаевна, с дочерью Марией Максимилиановной Лейхтенбергской.
Закрытый гроб стоял в домовой церкви Сабининых, там веймарцы могли попрощаться со своей герцогиней.
Похоронили ее в великогерцогской усыпальнице на протестантском кладбище. Но, исполняя последнюю волю Марии Павловны, начали строительство православного храма над ее могилой. В 1862 году храм во имя святой равноапостольной Марии Магдалины был освящен.
В своем завещании Мария Павловна написала: «Я благословляю полюбившуюся страну, в которой прожила. Я также благословляю мою русскую родину, которая мне так дорога, и особенно мою тамошнюю семью. Я благодарю Бога за то, что здесь и там Он направил все к лучшему, способствовал расцвету добра и взял под свое могущественное покровительство как мою здешнюю, так и мою русскую семью».
Память о цесаревне и великой герцогине Марии Павловне сохраняется в Веймаре до сих пор. В 2004 году в Веймаре прошла выставка «Их императорское высочество Мария Павловна – царская дочь при веймарском дворе», приуроченная к 200-летию бракосочетания Марии Павловны и ее приезда в Тюрингию; были организованы многочисленные концерты, доклады, презентации фильмов.