Три сержанта

Из показаний пленных мы узнали, что 578-й полк 305-й немецкой пехотной дивизии получил недавно пополнение из Данцига. Прибыло четыреста солдат, осталось сорок. Несмотря на такие потери, враг рвется к Волге.

29 октября дивизия отбила четырнадцать атак. В последнюю атаку — это было на участке полка Печенюка — гитлеровцы гнали впереди себя детей и женщин. Мы повидали на войне немало чудовищных злодеяний фашистов, но с подобным столкнулись впервые.

Я вынужден снова обратиться к книге Дёрра «Поход на Сталинград». Он не был там, где сражалась 6-я немецкая армия, и опирается лишь на свидетельства очевидцев и документы. Рассуждая о минувшей войне с позиций генерала побежденной армии, автор рассчитывает, видимо, создать у читателя иллюзию объективности. Именно в таком духе пытается он толковать о «высоких этических традициях» немецкой армии, сражавшейся под Сталинградом и в Сталинграде. Напрасно. Весь мир давно знает о неслыханных насилиях над мирным населением и военнопленными, совершенных немецко-фашистской армией в годы второй мировой войны. Как участник Сталинградской битвы, я могу только еще раз подтвердить это.

Подлость гитлеровцев, искавших защиту не за броней танков, а за спинами русских детей и женщин, лишь ожесточила защитников «Баррикад». Они поклялись яростно отстаивать каждую пядь родной земли.

Бывший командующий 6-й немецкой армией фельдмаршал Паулюс в своих воспоминаниях[7] писал, что во второй половине ноября трижды обращался в вышестоящие инстанции с предложением отвести войска 6-й армии на Дон и Чир. Об этом, видимо, не знал командир 305-й немецкой пехотной дивизии, которая непрерывно атаковала «Баррикады». А мы имели приказ нашего командарма: «Дивизии Людникова, усиленной 118-м полком, удерживать занимаемую полосу обороны, не допуская противника в район улиц Таймырская, Арбатовская» (Приказ № 232, § 3). Этот приказ мы и выполняли.

Опыт боев на «Баррикадах» может явиться темой для отдельной книги. Если я напишу ее, то на картах, схемах и пояснениях к ним покажу, в чем заключалась живучесть нашей обороны, как действовали отдельные части, их подразделения, небольшие резервные группы. Мы воевали на земле — за каждую улицу и дом, за каждый холмик и овраг, за каждый метр полотна железной дороги, за каждую путевую будку. Мы дрались под землей — в лабиринтах подземных ходов большого заводского хозяйства. На «Баррикадах» лицом к лицу сходились солдаты противоборствующих армий, и в таких схватках победа была на стороне тех, кто самоотверженно и храбро сражался за правое дело.

Перед моим мысленным взором проходят события первых дней боев на «Баррикадах». Каждое событие — подвиг, совершенный нашим воином. И прежде всего память воскрешает имена трех сержантов из разных полков — Ивана Свидрова, Ивана Злыднева и Александра Пономарева.

На опорные пункты в полку Печенюка можно проникнуть только в полночь, в час затишья.

Обходя их, я заглянул в одноэтажный каменный дом, гарнизон которого состоял из пяти защитников. Старшим по годам и званию был казах Юсупов, но командовал здесь самый юный — худенький черноволосый сержант. Он бойко доложил, как его гарнизон несет боевую службу и сколько фашистов истребил за последние три дня. А Юсупов расстелил на полу полотенце и снял с «буржуйки» котелок, в котором варился солдатский «плов» — крошево из сухарей, перемешанных с консервами.

— Ваня, — обратился он к сержанту, — угостим полковника?

Сержант смутился, а Юсупов обратился ко мне:

— Разобьем Гитлера — приезжайте в наш колхоз. Такой будет бараний плов, такой…

У него не хватило слов, чтобы описать, каким пловом угостит меня после победы. Я поблагодарил солдат и пожелал им успехов.

Через несколько дней мне позвонил Печенюк. Сообщив о тяжелой обстановке на его участке, майор, между прочим, сказал:

— Тот каменный домик, где вы были, сейчас в тылу у немцев. Мы слышим, как отстреливается его гарнизон. Знаю этих парней — живыми не сдадутся.

Потом мне сказали, что гарнизон погиб.

Много лет спустя в Волгограде, в дни празднования двадцатой годовщины победы на Волге, мне передали в президиум торжественного собрания письмо: «Товарищ генерал-полковник, докладывает бывший сержант 650-го стрелкового полка 138-й Краснознаменной стрелковой дивизии Иван Ильич Свидров.

24 октября 1942 года мне было приказано с группой из четырех солдат защищать один из домов Нижнего поселка завода „Баррикады“. Тот дом имел важное значение в обороне, и нас предупредили, что удержать его надо любой ценой.

Каждый день мы отбивали по нескольку яростных атак фашистов. Но к вечеру 27 октября у гарнизона иссякли патроны, гранат было мало, а мы уже отрезаны от своих. Трое пали смертью храбрых. Я и старшина-казах ранены. Но бой продолжаем. Мы засели в подвале дома. Хоть под землей, а рубеж наш. И удержали его, пока наши контратакой не отбросили фашистов. Много врагов полегло около дома и в доме, который мы защищали.

А доложить командованию, что гарнизон выполнил задачу, я уже не смог. Потому делаю это сейчас.

Тяжелораненого, контуженного, переправили меня на другой берег Волги и эвакуировали в тыл. После выздоровления вернулся в строй и сражался на других фронтах. В госпитале узнал, что наш гарнизон считали целиком погибшим, а родным послали похоронную. Сейчас живу и работаю в Волгограде. Приглашаю вас к себе в гости.

Бывший сержант 138-й сд Свидров».

Я оглядел зал и поднял конверт как знак ожидаемой встречи.

Да, это был тот самый Ваня, начальник маленького гарнизона на «Баррикадах». Он, оказывается, дрался и на Ленинградском фронте, был второй раз тяжело ранен под Тарту и уже после войны инвалидом приехал в Сталинград. Работал, учился, стал инструктором промышленно-транспортного отдела Центрального райкома КПСС Волгограда. В городском музее обороны Свидров увидел пробитый осколком гранаты партийный билет своего бывшего командира дивизии. Там же в музее Свидрову сказали, что генерал-полковник Людников жив и приедет на празднование двадцатой годовщины разгрома фашистов на Волге.

Так и встретились мы с тезкой.

Письмо солдата, его последнее «боевое донесение» я отправил в дивизию, где мы вместе сражались. Есть там комната боевой славы. В ней нашлось место письму фронтовика. Пусть читают молодые солдаты этот замечательный документ.

Сержанта Ивана Злыднева из 344-го полка я запомнил не только потому, что у него необычная фамилия. При первой встрече, не смущаясь присутствием командира полка капитана Коноваленко, который меня сопровождал, Злыднев стал жаловаться:

— Скучно тут одному. Пока светло, бегаю по коридору от амбразуры к амбразуре. Поглядываю, постреливаю. То из винтовки, то из пулемета. А ночью маюсь в одиночестве. Дайте напарника.

Он показал нам свое «хозяйство», рассказал, где обнаружил какие цели, и опять стал жаловаться:

— Назначили меня комендантом второго этажа, а над кем я комендант? Патронов, опять же, нехватка…

Патронов у каждой амбразуры было достаточно, Коноваленко даже пристыдил Злыднева, но тот не унимался:

— А мне мало. Расход большой.

Я заметил, что патронов на фашистов жалеть не следует, но тратить их надо с толком — доставлять боеприпасы на «Баррикады» нелегко.

— Для нас ничего не жалко, — возразил Злыднев. — Мы у всей России на виду. — И вдруг вытащил из нагрудного кармана гимнастерки немецкую листовку, чем окончательно смутил капитана Коноваленко. Развернув ее, сержант показал аляповатый рисунок и прочел подпись под ним: «До Сталинграда с бомбежкой, до Саратова с гармошкой».

— Зачем эту гадость у себя хранишь? — вспылил Коноваленко.

— Саратовский я, — сказал Злыднев, обращаясь только ко мне. — Еще под Воропаново эти пакостные листовки подбирал и отдавал политруку. А одну берегу. Можете, конечно, наказать, только очень хочется донести ее до Берлина. — Глаза его сузились, и немецкая листовка затрепетала в кулаке. — Допрет немец до Саратова — его, значит, взяла… А уж я приду в Берлин — найду кому и на каком месте эту бумаженцию прилепить!

Через несколько дней в политдонесении 344-го полка фамилия Злыднева была названа в описании боя за дом, где он был «комендантом» второго этажа. Немецкие саперы сделали подкоп к этому дому, в подвал проникли автоматчики. Бой шел на лестничной клетке и на верхнем этаже. Пятнадцать гитлеровцев истребил сержант Иван Злыднев. Последний бой он вел на крыше, куда забрался с ручным пулеметом. Еще семь гитлеровцев, перебегавших улицу, были скошены очередями из пулемета. Кончились патроны, и Злыднев, прикрываясь дымоходной трубой, отбивался гранатами. Сержанта ранило, но все же он пробился к гарнизону соседнего дома, перевязал рану и продолжал бой.

И наконец, о третьем сержанте — из 768-го полка майора Гуняги.

Александр Пономарев прибыл на «Баррикады» с пополнением, в той группе, о которой нас предупредили: «Состоит из лиц, досрочно освобожденных из мест заключения». Служил в армии, имел звание сержанта. Когда пополнение распределяли по ротам, Пономарев просил, чтобы его назначили в разведку. Ему отказали и отправили в 3-ю роту, где было мало людей. На вторую или третью ночь Пономарева уже посылали в боевое охранение. Никому и в голову не пришло, что из боевого охранения, да еще в осеннюю ночь, Пономарев при желании может переметнуться к гитлеровцам. Если солдат на переднем крае, как же ему не доверять?

Посетил как-то 3-ю роту начальник штаба полка Георгий Демков и познакомился с Пономаревым. А надо сказать, что Демков, толковый грамотный офицер, поспорил с начальником разведки дивизии майором Батулиным. Демков утверждал, что карта Батулина не соответствует истинному положению на переднем крае противника и в его ближних тылах. Если добавить к этому, что немцы проявляли заметную активность, то станет ясным, как важно было нам захватить «языка». Поиски полковых разведчиков не увенчались успехом, а штаб дивизии настоятельно требовал «языка».

Однажды на рассвете я заглянул в комнату, где работал подполковник Шуба, но не обнаружил его на месте. На столе зазуммерил телефон. Взяв трубку, я услышал голос Демкова:

— Товарищ «Первый», нахожусь в блиндаже третьей роты. Только что сюда приволокли «языка». Разрешите доставить его к вам?

— Немедленно! И приведи тех, кто взял «языка».

Пока майор Батулин допрашивал верзилу-сапера из Магдебургского инженерного батальона, недавно переброшенного в район Сталинграда, я, поблагодарив Демкова, спросил, кто отличился при поимке «языка».

Демков озабоченно вздохнул:

— Благодарность от вас уже получил, теперь можно и наказание понести. Я нарушил приказ командира полка майора Гуняги.

И рассказал мне Демков, как познакомился с Пономаревым, а тот, зная о неудачах полковых разведчиков, вызвался раздобыть «языка». Замысел Пономарева понравился Демкову, но майор Гуняга сначала категорически запретил посылать в разведку «ненадежного» Пономарева, а потом, когда Демков заверил, что с Пономаревым пойдут двое «надежных и проверенных», согласился. Однако строго предупредил:

— Под твою личную ответственность!

Демков вернулся в роту, но там дело приняло неожиданный оборот.

— С полковыми разведчиками не пойду, — заявил Пономарев. — Я их не знаю, они — меня… Возьму двух из нашей «подмоченной» группы. — И сумрачно добавил: — Раз доверяете мне, то до конца.

Демков разрешил разведку.

Пономарев ушел едва стемнело, а вернулся с «языком» к рассвету. Можно представить себе, что пережил Демков во время бессонной ночи в блиндаже командира 3-й роты.

…Открыв дверь, Демков кликнул разведчика, и я увидел высокого статного сержанта. Александр Пономарев скупо рассказал, как обследовал «объект», как бесшумно снял часового, заменив его своими хлопцами. «А те, — сказал он, — костьми лягут, но никого к немецкому блиндажу не подпустят». Пономарев спустился в блиндаж и длинной очередью из автомата отправил спящее отделение саперов из сна временного в сон вечный. Одного только сберег Пономарев. Об этом одном и спросил:

— Каков «язычок», товарищ полковник? Стоило ради него так рисковать?

Я тут же объявил Пономареву, что с него будет снята судимость, что здесь, на «Баррикадах», он получит первую боевую награду.

— Надеюсь, не последнюю. Родина умеет ценить подвиги тех, кто ей честно служит. Это касается и двух твоих товарищей, — добавил я, — ступай скажи им об этом.

Пономарев лихо козырнул и удалился.

Александр Пономарев, кавалер многих орденов и медалей, погиб смертью храбрых два года спустя, уже на польской земле.

Я рассказал лишь о трех сержантах, но все защитники «Баррикад», за весьма редким исключением, достойны самой высокой похвалы.

На том клочке земли, который мы не отдали врагу, коллектив завода «Баррикады» поставил памятник. На мемориальной доске начертано:

В ноябре — декабре 1942 года здесь проходил передний край обороны Краснознаменной 138 стрелковой дивизии.

Дивизия под командованием полковника Людникова, будучи полуокруженной, героически защищала эту территорию, названную «остров Людникова», отбила все атаки противника и участвовала в разгроме немецко-фашистских войск под Сталинградом.

Дивизия, отстоявшая этот «остров», имела к концу войны длинное название. На ее гвардейском Знамени — шесть боевых орденов. Кровью солдат и офицеров завоевана эта слава.

Начиная рассказ о событиях ноября — декабря 1942 года, мне хочется назвать как можно больше имен воинов бывшей 138-й. Но всех, к сожалению, не перечислить.

В канун событий, о которых идет речь, в штаб дивизии принесли текст песни, сочиненной безыменным автором-солдатом. Пели ее на мотив «Трех танкистов». Эта песня звучала и на больших опорных пунктах и в подвалах самых маленьких гарнизонов. Я запомнил два последних куплета:

От разрывов улицы дрожали,

Но не дрогнул фронт наших полков.

Мы стеной гранитной дружно встали

На защиту волжских берегов.

Мы сражаемся на «Баррикадах»,

Не страшит нас самый ярый бой.

Грянем, братцы, песню о солдатах,

О героях сто тридцать восьмой!