Глава 25 Раскаяние (1900–1901)

Покидая Запретный город, Цыси в последний момент передала сторожам, оставшимся охранять дворцы, рукописное распоряжение, скрепленное ее печатью. В соответствии с этим распоряжением им вменялось в обязанность позволять выносить с вверенной территории что-либо только тем, кто предъявит официальный документ с ее личной санкцией, скрепленной точно такой же печатью. Отправляясь в путь, она переживала по поводу сохранности остающихся во дворцах ценностей.

Через несколько дней ее порадовали обнадеживающие известия, поступившие от сторожей. Захватчики не стали бездумно грабить или сжигать дворцы, а, наоборот, приставили к ним свою охрану. Тяжелые ворота заперли и повесили воззвания ко всем солдатам оккупационной армии с «вежливой просьбой не пинать китайских слуг, если те откажутся открывать двери…». С явным облегчением сторожа сообщали Цыси о том, что «иноземными войсками в настоящее время организована охрана Императорского города и всего, что находится внутри его… дворцы и государственные учреждения никто не тронул. Все дворцы и храмы находятся в надежных руках».

Эти сторожа продолжали держать вдовствующую императрицу в курсе порученного им дела. Ей сообщили, что иностранцы посещают Запретный город, но практически ничего не трогают, разве что совсем немногие объекты. Позже, когда иноземные войска вывели и хранители провели инвентаризацию всех предметов, числившихся за дворцами, они обнаружили пропажу относительно немногих ценностей. Величайшие потери понесла императорская кухня, откуда пропали 68 золотых и 44 серебряных изделия. Сверх этого среди похищенных предметов числились 40 ваз и 200 блюд с мисками, унесенных со склада керамических изделий, скорее всего, местными уголовниками, так как вход в него кто-то прорыл через стены. Летний дворец, послуживший местом пребывания итальянцев и англичан, сохранился в первоначальном виде со всего лишь незначительными повреждениями. (Развалины Старого летнего дворца, находящиеся рядом, однако, обчистили полностью – местные жители втихаря поникали на его территорию и целиком разобрали все строения, устоявшие после пожара. Китайцы стащили все: от пиломатериалов до кирпичей.) В отличие от ситуации при лорде Эльджине в 1860 году на этот раз мародерство категорически запрещалось. Когда из Западных мавзолеев, где похоронены многие цинские императоры, пропали изготовленные из золота, серебра и бронзы обрядовые сосуды, французскому послу передали жалобу, и французские солдаты, стоявшие там лагерем, вернули все, что прибрали было к рукам.

Пропали на самом деле только серебряные слитки. Миллионы лянов утащили из Запретного города и из разнообразных министерств в столице и Тяньцзине, а потом отправили за границу. К тому же иноземные солдаты в самом начале оккупации разграбили роскошные дома, силой проложив себе путь в поисках серебра. Но отдельные такие происшествия случались на протяжении считаных дней, после чего хранители дворцов встретились с Робертом Хартом, который помог положить действиям мародеров конец. В своих донесениях Цыси хранители сообщили ей о своих требованиях к Р. Харту: «Самой насущной и важной задачей следует считать сохранение династических храмов, Восточного и Западного мавзолеев, а также всех дворцов, включая комплексы Запретного города и Императорского города; вторая по значимости задача состоит в предохранении жизни миллионов мирных жителей…» На это Р. Харт не без иронии ответил: «На Западе первостепенное значение мы придаем жизни народа, а династии отводится второе место. Тем не менее выполнить ваше требование труда не составит…» Харт показал два плаката: один на нескольких иностранных языках и один – на китайском. Он приказал хранителям отпечатать их тиражом в несколько тысяч экземпляров и развесить по всему городу. Первым распоряжением иностранным солдатам запрещалось без причины беспокоить местных жителей. А вторым – предписывалось ихэтуаням и прочим разбойникам расходиться по домам и возвращаться к пристойной жизни, а в случае неповиновения им грозило «уничтожение». Многие «боксеры» на самом деле испугались. Цыси отослала Р. Харту письмо с выражением своей признательности: «На протяжении десятилетий ваша светлость отдавала свой талант на алтарь службы чужой вам стране, и сегодня ваша искренняя преданность ей известна всем. Я разделяю всеобщую вам благодарность».

Небольшое число ихэтуаней предприняло тщетные попытки сопротивления непрошеным заморским гостям. Один офицер из войск альянса вспоминал, как местные христиане его вели в обход некоей группы, засевшей в своем укрытии: «Обитатели этого места надежно укрепились и отказывались сдаваться. Разбившись на группы, вооруженные топорами, железными прутьями и длинными шестами, толпа местных бродяг в мрачном молчании ждала развязки. Все выглядело из ряда вон плохо. Все и вся хранили тягостное молчание. Подобные события случаются только раз в жизни». Жизнь в Пекине в скором времени вернулась в обычное русло, и народ, ждавший от солдат армии завоевателей «грабежей, пожаров, насилия и резни», вздохнул с огромным облегчением. Цыси сообщили, что «никаких массовых убийств не происходит» и поджогов тоже не наблюдается[44]. Донесений о случаях изнасилования не поступало. Аристократам, однако, пришлось смириться, когда с ними обращались как с обычными гражданами и заставляли убирать из Пекина тела жертв, погибших от рук ихэтуаней. В ходе мероприятий по приведению столицы в порядок их к тому же заставляли тащить повозки в качестве тягловой скотины, и любого, пытавшегося протестовать, иноземные надзиратели наказывали хлыстом.

Как бы там ни было, западных союзников считали гораздо меньшим злом, чем ихэтуаней. Они даже позаботились о гигиене на улицах столицы, которые в то время превратились в гигантский общественный сортир. Оккупационные власти обязали владельцев всех торговых предприятий и жилых домов прибираться на территории перед их строениями. Таким образом, улицы Пекина коренным образом преобразились к большому удовлетворению его жителей – и самой Цыси, когда та вернулась в свою столицу. Ответственность хозяев за порядок перед парадными дверями собственного дома была взята на вооружение будущими китайскими правительствами.

Спустя два месяца с момента оккупации Пекина прибыл крупный немецкий военный контингент, и это притом, что к дню его отправки из Германии война уже завершилась. Главнокомандующим союзными войсками по настоянию кайзера Вильгельма II назначили фельдмаршала графа Альфреда фон Вальдерзее. Этот фельдмаршал мечтал «вернуться домой удостоенным титула покорителя китайцев», и ради этого он посылал свой личный состав за пределы Пекина в карательные экспедиции, в ходе которых, как он отмечал в своем дневнике, перестреляли множество местных жителей. Он всех их называл «боксерами» и писал, что «они заслужили такой кары». В одном из городов немцы казнили шесть чиновников, которых обвинили в убийстве миссионеров. Отсеченную голову одного из этих несчастных пристроили на колу в китайской манере, но для демонстрации немецкой военной мощи. Подвергая население областей вокруг Пекина постоянному насилию, граф фон Вальдерзее в своих донесениях кайзеру значительно преувеличивал масштаб разрушений и грабежей, чинившихся солдатами союзников до его прибытия. Делал он это, чтобы представить себя в роли полководца, восстановившего должный оккупационный порядок: «Считаю себя вправе заявить, что с момента моего прибытия сюда никаких бесчинств, за редким исключением досадных случайностей, больше не допускается…»

Послевоенное насилие, чинимое немцами, в конце концов прекратилось, а командующий союзными войсками перенес свой штаб в палаты Цыси на территории Морского дворца. Красота этого дворца очаровала нашего графа, который нашел Пекин в целом «самым грязным городом в мире». В своем дневнике он записал: «Вчера я вернулся из города в свой дворец поздно вечером. Никогда в своей жизни я не видел такого очаровательного звездного неба, как тем вечером. Как только я пересек просторный пустой двор императорского дворца и подъехал к берегу озера Лотосов, до меня донеслись звуки музыки. это оркестр Первого Восточно-Азиатского пехотного полка играл в Островном дворце, где в заточении держали китайского императора. здесь, внутри огромного языческого города, звучащая над бесчисленными буддийскими храмами, эта музыка произвела на меня мощнейшее впечатление. Я стоял без движения, пока не стихли последние ноты».

В силу внешнего приличия фельдмаршал распорядился, чтобы в «опочивальню и гостиную ее величества императрицы наши не совались». Но однажды ночью это роскошное строение, с любовью создававшееся вдовствующей императрицей на протяжении многих лет, было стерто с лица земли. Пожар вспыхнул из-за большой железной печи, которую немцы установили в кладовой для продовольствия. Цыси тяжело переживала такую утрату, но успокаивало всех то, что ущерб остальным дворцам и Пекину в целом оказался далеко не таким серьезным, как она боялась. За все это она была благодарна захватчикам. Местным жителям такая гуманность показалась настолько неожиданной, что они смогли поверить словам некоей куртизанки, которая говорила, будто это она подольстилась к графу фон Вальдерзее. Эта женщина по имени Та, что прекраснее золотого цветка отправилась со своим мужем в Берлин в качестве супруги, когда того назначили туда послом Китая в 1880-х годах. После их возвращения из Германии и его смерти она занялась своей старой профессией. Во время оккупации западных союзников она воспользовалась своим опытом, приобретенным в бытность супруги посла, и знанием немецкого языка. Она завела оживленную торговлю с немецкими офицерами, с которыми ее часто видели прогуливающейся по улицам Пекина. Она уговорила немецких офицеров своего круга взять ее с собой в Морской дворец, где жил граф фон Вальдерзее. Совершенно очевидно, она рассчитывала на то, что ее представят ему или как минимум он положит на нее глаз. Удалась ли ей такая затея, доподлинно неизвестно. Но ее заявление о том, что она «спасла жителей Пекина», обворожив немецкого фельдмаршала, послужило пищей для общественных сентиментальных фантазий, и Та, что прекраснее золотого цветка стала известным всем персонажем, считающимся многими чем-то вроде героини трагедии[45].

Подписание документа с провозглашением окончания войны, вошедшего в историю под названием «Боксерского протокола», затянулось до 7 сентября 1901 года, то есть после вторжения европейского экспедиционного корпуса на территорию Китая прошел целый год. Китайские представители на переговорах – великий князь Цзин и боцзюэ Ли – все это время в основном ждали, пока власти западных держав согласуют свои требования к Пекину.

Европейцы приняли решение освободить Цыси от ответственности за злодеяния «боксеров». Главным зачинщиком назначили отца наследника престола и основного вдохновителя ихэтуаней великого князя Дуаня. Его приговорили к смертной казни, оговорив право владельца престола по своему усмотрению сохранить ему жизнь на том основании, что он числился видным членом императорской семьи. Великого князя Дуаня отправили в Синьцзян до конца жизни отбывать тюремное заключение. Шести сановникам и чиновникам вынесли безусловный смертный приговор, остальным обвиненным достались наказания самого разного характера. Владелец престола отправил своих посланников в Германию и Японию выражать «сожаление» по поводу убийства дипломатов этих стран. В Дагу срыли все форты. Ввели норму права, которой предусматривался запрет на образование общественных организаций для проповеди ненависти к иностранцам, а также запрет на присоединение к ним.

Раздел, в силу которого жизнь китайского народа на самом деле переменилась, касался военной контрибуции. Она достигла ошеломляющей суммы 450 миллионов лянов серебром. Такая цифра получилась путем сложения всех требований участвовавших в войне стран с точки зрения затрат на их военные экспедиции и ущерба, нанесенного их гражданам. Американцы рассуждали так, что контрибуция «должна находиться в пределах возможностей китайцев ее заплатить». Они предложили властям западных держав умерить свои аппетиты до разумного предела и изначально предложили общую сумму контрибуции 40 миллионов лянов. Однако немцы «не видели причин для проявления западными державами чрезмерного великодушия», и практически все остальные победители выразили единое с ними мнение. Граф фон Вальдерзее написал в дневнике, что сам кайзер потребовал от него «наложить на китайцев предельно крупную контрибуцию, так как он остро нуждался в деньгах на флот». Уполномоченного ведомства для проверки обоснованности претензий каждой из стран тогда не существовало, равно как и общепризнанных принципов расчета запрошенных сумм. Власти стран-победителей в войне по собственному разумению назначали размер контрибуции. Заявителем крупнейшей претензии числилась Россия, чья железная дорога в Маньчжурии подверглась налетам черни, и притязания составляли 29 процентов от общей военной контрибуции западных союзников. За Россией следовала Германия с 20 процентами, потом Франция и Британия, власти которых сначала было согласились с американцами, но в скором времени потребовали больше. Японцы по сравнению с 1895 годом проявили относительную сдержанность и отстали от французов с англичанами. Даже американцы поменяли свой курс и в итоге тоже выставили счет, признанный по результатам последующего расследования избыточным[46]. Общую сумму 462 560 614 лянов серебром позже чуть-чуть округлили до 450 миллионов. Так как китайское население в то время составляло приблизительно такое же число, китайцы сочли (и считают до сих пор), что названная сумма представляется символом наказания всего народа.

Роберт Харт и другие умные люди предупреждали, что «эта страна находится совсем не в том положении, чтобы выполнить требования союзников». Но нашлись и те, кто видел у Китая такие возможности. Французский священник Пьер-Мари-Альфонс Фавье высказал предположение о том, «что императорской семье принадлежат ценности стоимостью 300 миллионов марок». Но даже граф фон Вальдерзее признал такое предположение за гранью разумного: при взгляде на Запретный город «возникает ощущение былого величия, подвергающегося постепенному упадку…». В донесении своему кайзеру он сообщал: «Не могу поверить, будто при дворе, смирившемся с такого рода упадком, могут водиться несметные богатства. Представить себе не могу, где такие огромные богатства могут храниться?!» Среди предложений выдвигалось и такое: «Каждой державе следует позаботиться о своей доле контрибуции и занять некую часть китайской территории». Граф фон Вальдерзее хотел «прихватить область Шаньдуна». Мечту о ней лелеял его кайзер и требовал от графа ее осуществить. Однако власти остальных держав, прежде всего Британии и США, возражали по поводу любого варианта расчленения Поднебесной империи. Граф фон Вальдерзее обратил внимание на то, что американцы «вроде бы не хотят, чтобы кто-то что-то взял себе от Китая». Жена американского посла Сара Конгер эмоционально написала: «У меня возникло огромное сочувствие к китайцам. Китай принадлежит китайцам, и этот народ никогда не звал иностранцев на свою землю. Китайцы продемонстрировали свою готовность на неслыханные жертвы ради достижения своей цели. Раздел Китая другими странами будет означать войны и необходимость содержания здесь крупной и мощной регулярной армии. Горечь поражения будет все сильнее терзать китайцев и толкать их к действию, и они воткнут в иностранцев свое отравленное жало с таким количеством яда, на которое никто не рассчитывает».

Итак, от мысли о расчленении Китая отказались. Тогда власти ряда стран загорелись желанием принудить китайцев к новым зарубежным займам. У Роберта Харта по этому поводу возникли возражения: китайцы тратили четверть своего годового дохода на погашение уже накопленных долгов, и любое их наращивание могло привести к утрате этой страной финансовой состоятельности. Глубоко сочувствовавший китайскому народу, пребывавшему в полной нищете, Р. Харт с группой зарубежных специалистов занялся поиском новых источников финансовых поступлений. Наконец они убедили власти западных держав пойти на повышение ввозных таможенных ставок в Китае до 5 процентов (с 3,17 и меньше процента), а также на обложение налогом до того момента беспошлинного импорта: предназначенных для иностранцев товаров, таких как европейские вина, ликеры и сигареты. Тем самым часть бремени «боксерской» контрибуции удалось переложить на плечи жителей Запада[47]. Р. Харт подсчитал так, что новые поступления могли составить до 18 миллионов лянов серебром в год.

Цыси тоже обдумала новый источник поступления денег и подсчитала, что за счет повышения ставки импортной пошлины в казну ежегодно будет дополнительно поступать около 20 миллионов лянов. Повышения таможенных тарифов в Пекине добивались на протяжении многих лет, и, когда Ли Хунчжан в 1896 году совершал турне по Америке и Европе, одной из основных задач перед ним поставили убеждение западных правительств в полезности такого шага. В тот раз у него ничего не получилось. И на этот раз Цыси попросила своих представителей попытаться снова, а на помощь им призвала британца. Британцы связывали с Китаем самые крупные коммерческие интересы, и банкротство Поднебесной грозило им большими потерями. Цыси к тому же рассчитывала на английское чувство самообладания и умеренность. К тому же ей могли сообщить о предложениях Р. Харта. Британцы, а также американцы разработанную схему повышения ставок одобрили. Потом окажется, что суждения вдовствующей императрицы о той или иной нации были такими же точными, как суждения об отдельных людях. Дальше она наказала великому князю Цзину и бо-цзюэ Ли согласовать подходящие условия платежей таким образом, чтобы новых поступлений «хватало для выплаты контрибуции, и, даже если их будет недостаточно, разницу можно было бы не слишком накладно компенсировать». В конечном счете условия платежей установили на 39 лет так, чтобы ежегодные поступления составляли около 20 миллионов лянов серебром. (В дополнение к самим возмещениям предусматривалось начисление процентов.)

За счет новых сборов на самом деле удалось выплатить большую часть «боксерской» контрибуции и облегчить неподъемное бремя, свалившееся на китайцев. Обеспечив все эти новые источники дохода в казну главным образом за счет иностранцев и вороватых чиновников, а также убедив власти европейских держав согласиться на повышение ставок сборов за ввоз товаров, Роберт Харт оказал Китаю неоценимую услугу. В одном из писем того времени он выразил такое предположение: «Я так думаю, что принес некоторую пользу. Но оценить ее будет легче по прошествии времени, чем сейчас». Цыси высоко оценила его труды и присвоила ему звание, которого удостоились всего лишь два самых высокопоставленных сановника империи – наместник Чжан Чжидун и генерал Юань Шикай: «Младший опекун наследника престола». Вот только через 100 с лишним лет после кончины вдовствующей императрицы никакого признания или почитания в стране, для которой он сделал больше любого другого иностранца, да и подавляющего большинства ее граждан, Р. Харту не достается. Средний китаец сегодня о нем практически ничего не знает, зато «боксерская» контрибуция, упоминающаяся во всех учебниках истории, постоянно приводится в качестве повода для порицания «западных империалистов» и осуждения Цыси за то, что она отдала им свою страну в залог. С американцами все сложилось благополучнее, чем с Р. Хартом, ведь их поведению китайцы дали достойную оценку: после получения платежей за несколько лет оставшуюся сумму контрибуции в Вашингтоне списали, распорядившись так, чтобы эти деньги использовали в сфере китайского народного просвещения. На эти деньги основали главный китайский университет Цинхуа, а также отправили из Китая на обучение в США большое число молодых людей. США к тому же числятся единственной страной, власти которой вернули китайцам серебряные слитки, захваченные американскими солдатами во время вторжения международных экспедиционных войск. В 1901 году из кабинета председателя комиссии по соли в Тяньцзине они похитили 500 тысяч лянов серебром, а спустя полгода Пекину вернули его стоимость в сумме 376,3 тысячи долларов США.

Когда ближе к концу 1900 года Цыси получила проект «Боксерского протокола» и прочитала его, ее «охватили самые разные чувства», в том числе ощущение облегчения. Больше всего она боялась утраты ее страной суверенитета или принуждения ее самой к отставке в пользу императора Гуансюя. Ни того ни другого не случилось. Требования союзников выглядели обоснованными, и по сравнению с Симоносекским договором военная контрибуция представлялась не такой возмутительной. Из-за того, что союзники по большому счету сохранили императорские дворцы, а также столицу, отношение Цыси к Западу несколько потеплело. На протяжении ее изгнания вдовствующая императрица вспоминала былые события. Она видела, что ее политика привела к войне и злодеяниям, стоившим сотен тысяч жертв со стороны миссионеров, китайских подданных, ихэтуаней, военнослужащих и простых мирных граждан. Вспоминая, насколько сблизилась с «боксерами», Цыси считала, что «иностранцы слишком нас задирали». Но все-таки она признала, что, «раз уж я несу ответственность за свою страну, мне не следовало допускать катастрофического развития событий. Здесь у меня случился провал. Я подвела наших предков и очень подвела свой народ». Как раз в таком состоянии духа она в самом начале года выпустила указ, который назвала Декрет о самопорицании (цзыцзэ чжичжао). В этом указе она призналась в том, что «обдумывает последние события и ощущает себя пронзенной чувствами стыда и ярости по поводу допущенных ошибок». Она осудила «жестокую и невежественную чернь», нападавшую на христианские миссии и посольства, а также выразила благодарность за то, что западные союзники не опустились до возмездия зуб за зуб и «воздержались от посягательства на наш суверенитет и территориальную целостность». Много места она уделила тому ущербу, который нанесла сама: «Династию довели до края пропасти. Пристанища душ наших предков разрушили, а столицу разорили. Тысячи семей просвещенных чиновников остались без жилья, сотни тысяч солдат и гражданских лиц погибли или получили увечья…» Притом что она все-таки пыталась оправдаться и переложить часть вины на других сановников, в том числе тех, кто поощрял «боксеров», главную вину она брала на себя: «Какое я имею право упрекать других людей, когда не могу по достоинству упрекнуть себя?» Она делала акцент на ее собственном «раскаянии по поводу случившейся катастрофы» (хой-хо), которую она же и сотворила.

Цыси знала раскаяние и формулировала его много раз. «Боксерское восстание» послужило поворотным событием, и жизнь при дворе теперь делилась на этапы до и после него. С искренним раскаянием вдовствующая императрица призывала к переменам. 29 января 1901 года еще в Сиани она выпустила указ, послуживший сигналом к началу нового периода ее правления. Его суть выражалась призывом «учиться у Запада»: «Вдовствующая императрица повелевает своему народу внедрять все передовое, что достигнуто в зарубежных странах, так как только таким путем мы сможем воплотить в жизнь чаяния подданных в Китае». Подобные чувства выражались и в прошлом, но теперь задачей перемен ставилось заимствование «всех принципов, обеспечивших богатство и мощь зарубежных государств», охватывающих «династическое правление, национальные традиции, методы управления, источники существования народа, системы просвещения, военную сферу и финансовые дела». В другом указе она к тому же объявляла: «Осуществление этих перемен представляется делом жизни или смерти нашей страны, а наш народ получает шанс на улучшение своей жизни. Император и я настроены на осуществление перемен ради блага нашей династии и во имя благополучия нашего народа. Другого пути нам не дано».

Ее инициативы получили всеобщую поддержку – вразрез с ихэтуаньской неразберихой или благодаря ей. На примере оккупации иностранными войсками Пекина и Тяньцзиня жители севера Китая наглядно увидели, как это сделали южане в Гонконге и Шанхае, чего можно добиться методами управления в западном стиле и насколько может улучшиться их жизнь. Здесь влияние европейцев просматривалось гораздо нагляднее, ведь когда они после «опиумной войны» взяли эти области под свой контроль в начале 1840-х годов, на месте двух этих южных городов располагались деревни рыбаков и болота. Пекин и Тяньцзинь, в свою очередь, представляли собой крупные города с миллионным населением и средоточением мандаринов, поголовно получивших опыт жизни при отлаженной и рациональной системе управления. Больше всего повезло жителям Тяньцзиня, где оккупация продолжалась два года, а переходную его администрацию назначили западные союзники. Этот город из средневековой отсталости преобразовали в современный мегаполис. К концу своего правления эта администрация собрала налогов на 2 758 651 лян серебром, а потратила 2 578 627 лянов. Причем учли каждый фень расходов, а результат и так был налицо: впервые горожане пользовались водопроводом, трамваем, уличным освещением и телефоном. В городе постоянно проводилась генеральная уборка, была создана материально-техническая база для санитарной профилактики. С улиц вывозились горы бытового мусора. Внедрили такое новшество, как общественные отхожие места. Общественный порядок поддерживался силами правопорядка западного типа[48]. Появилось всеобщее осознание полезности западной модели жизни. Знаменитый реформатор наместник Чжан Чжидун отмечал: «Не в пример тому, что было 30 лет назад, народ теперь восхищается богатством Запада и горюет по поводу нищеты Китая; с благоговейным страхом взирает на мощь западных армий и высмеивает малодушие солдат императорских войск; радуется честности, а также непринужденности чиновников таможни [при Роберте Харте] и питает отвращение к придирчивости собственных сборщиков налогов Китая; нахваливает упорядоченное правление городами по западному образцу и возмущается притеснениями со стороны наших чиновников, как крупных, так и мелких».

Провинциальные наместники предоставили Цыси полную свою поддержку. То же самое касается сторонников реформ, которые теперь составляли штат центрального правительства, так как ненавидящих иностранцев сановников разжаловали или отстранили от настоящих государственных дел. Понятно, что до сих пор встречались противники Запада и реакционеры, но они как минимум помалкивали и не осмеливались подрывать политический курс Цыси. Американский миссионер Вильям Александр Парсонс Мартин, проживший в Китае не один десяток лет, поделился своими ощущениями того, что «дух реформы распространился по всей стране и душа народа принадлежала ей», то есть вдовствующей императрице.

Министры западных правительств признали Цыси бесспорным правителем и начали рассматривать ее в качестве «равной Екатерине Великой в России, Елизавете в Англии, египетским царицам Хатшепсут и Клеопатре, считавшимся у них величайшими женщинами-правительницами в истории человечества». Они приняли решение налаживать с ней сотрудничество. Вдохновленная этой широчайшей поддержкой Цыси в последующие годы встала на курс таких мощных и радикальных перемен, что они заслуживают названия «настоящей революции в истории современного Китая».